Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

Нечаев не скрывал, что был противником царя, но всячески намекал о близости к наследнику престола – это могло быть ясным и понятным мотивом его необычного положения для всякой политически неразвитой публики – такой, как солдаты. Покушение Соловьева (о котором ниже) очень подняло реноме Нечаева в их глазах.

Соблазнив первого из них (не известно кто и когда таковым оказался), он затем использовал для завершающей вербовки такой прием: убеждал каждого обрабатываемого в том, что тот якобы чуть ни последний, еще не поддавшийся уговорам. От индивидуальных двусторонних контактов дело выросло до самого настоящего коллективного заговора. Постепенно охрана равелина превратилась в дружную команду, готовую сделать буквально все для своего таинственного лидера. В частности, запреты начальства на чтение и письмо обратились для Нечаева в полную фикцию. Из тайно приносимых газет он узнавал актуальнейшие новости; не хватало лишь прямого диалога с волей.

Нечаев мог бы постараться убедить охрану вывести его за ворота на улицу, но риск оказаться схваченным был чрезвычайно велик: сам он не располагал уже ни единым адресом в Петербурге, по которому можно было обратиться за помощью, и, как всякий долговременный узник, утратил обычные манеры поведения вольных людей, ввиду ограниченности движений находился в ужасной физической форме, и не мог бы не обратить на себя внимание каждого встречного. Солдаты того времени, «нижние чины», начисто лишенные в столице каких-либо культурных связей, ничем ему помочь не могли. Неудачная же попытка побега заведомо исключила бы возможное повторение в дальнейшем. Поэтому оставалось терпеливо ждать.

С новичком, водворенным в равелин, немедленно была установлена тесная связь. Но Мирский сам был совершенно чужд петербургской революционной среде и тоже не знал ни одного нужного адреса: Михайлов, как мы расскажем, уже сменил место своего пребывания. Оставались на месте выпускники Пиротехнической школы Богородский и Филиппов, у которых Мирского прятали несколько дней.[756]756
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 257.


[Закрыть] Но Мирский не помнил этих адресов; позже выяснилось, что солдаты охраны, посланные Нечаевым по сведениям Мирского, не смогли разыскать указанных им людей. Снова приходилось ждать и ждать.

Покушение Мирского, произведя соответствующий фурор, принесло революционерам больше вреда, чем пользы. «В ночь с 13 на 14 марта брали, кого только могли. Были составлены проскрипции из сотен лиц, находящихся почему-либо на замечании у III Отделения, и, руководясь ими, ходили из квартиры в квартиру, искали шайки и Мирского, а по случаю прихватывали всех попадавшихся под руки. Тюрьмы быстро переполнялись. В Литовском замке, куда обыкновенно не садят политических, их помещали уже в общие камеры по пяти и десяти человек. В одну из знаменательных ночей туда привезли от 12 часов до 6 часов утра 76 человек и большую часть из них рабочих. Бывали курьезные случаи, – арестованных водили из участка в участок, заставляли просиживать долгие часы в кухне у градоначальника и не знали куда девать. Несмотря на эти усилия искомого не находили. Народническая организация, руководившая работой во всех направлениях, имела местожительство вне среды «вифлеемских младенцев»»[757]757
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 126.


[Закрыть] – показвывл позднее на следствии сам Александр Михайлов.

Эти аресты вроде почти ничем не угрожали непосредственным заговорщикам. Однако в числе рядовых пропагандистов был арестован и Шмеман; он не был разоблачен как убийца, но после ссылки, первой неудачной попытки бежать за границу и снова ссылки, он эмигрировал с концом и отошел от революционной борьбы, что было неудивительно в 1883 году. В целом же репрессии возбуждали обоснованное негодование общественного мнения (что было неплохо для революционеров), но начисто пресекли дальнейшую возможность ведения какой-либо пропаганды: об активизации социал-демократического движении можно было надолго забыть.

К следствию по этому делу был привлечен журналист Петр Иванович Рачковский, связанный с революционерами и издававший первую в России еврейскую газету на русском языке. На допросах Рачковского завербовали и вскоре выпустили. Его карьера секретного агента не сложилась – он вскоре был выдан Клеточниковым и бежал от мести революционеров в Галицию. Зато в 1883 году Рачковского официально приняли на службу, и началась его грандиозная полицейская карьера.

Параллельно и у большинства пропагандистов, действовавших в деревне, складывалось (в который уже раз!) столь же безнадежное отношение к собственной деятельности.

С подобными настроениями в столицу и заявился упомянутый А.К. Соловьев.

О нем рассказывает Вера Фигнер, совместно с ним «работавшая» в Самарской губернии:

«Весной 1879 г. с нашего ведома Соловьев, убедившись в бесплодности работы в деревне при тогдашних полицейских условиях, уехал в Петербург с решением совершить покушение на Александра II»;[758]758
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 247.


[Закрыть]

««Смерть императора, – говорил Соловьев, – может сделать поворот в общественной жизни; атмосфера очистится, недоверие к интеллигенции прекратится, она получит доступ к широкой и плодотворной деятельности в народе; масса честных, молодых сил прильет в деревню, а для того, чтобы изменить дух деревенской обстановки и действительно повлиять на жизнь всего российского крестьянства, нужна именно масса сил, а не усилия единичных личностей, какими являлись мы». И это мнение Соловьева было отголоском общего настроения.

Мы уже видели ясно, что наше дело в народе проиграно. В нашем лице революционная партия терпела второе поражение, но уже не в силу неопытности своих членов, не в силу теоретичности своей программы, желания навязать народу чуждые ему цели и недоступные идеалы, не в силу преувеличенных надежд на силы и подготовку массы; нет и нет, – мы должны были сойти со сцены с сознанием, что наша программа жизненна, что и требования имеют реальную почву в народной жизни, и все дело в отсутствии политической свободы»[759]759
  В. Фигнер. Указан. сочин., с. 143.


[Закрыть] – любопытный вывод: неуспех революционной и социалистической агитации трактовался как результат общей невозможности легальной оппозиционной пропаганды. Объяснение по меньшей мере гипотетическое: в нормальных цивилизованных странах наличие политических свобод нисколько не помогло революционному экстремизму, хотя и создававшему всегда и создающему поныне определенное общественное напряжение.

Не нужно переоценивать и индивидуальные цареубийственные настроения. В свое время, например, А.В. Тыркова рассказывала, как, после вызова на ковер к министру внутренних дел В.К. Плеве, совершенно выведенный из себя кадетский лидер князь Д.И. Шаховской (человек очень воспитанный и уравновешенный) прямо заявил: «Плеве надо убить».[760]760
  А. Тыркова-Вильямс. На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952, с. 166.


[Закрыть] Почтенный князь, однако, и в мыслях не имел намерения совершить это самолично, и, насколько известно, ничем этому не поспособствовал. С другой стороны, такие настроения – отражение духа времени: не случайно через несколько месяцев, в июле 1904, Плеве действительно был убит террористами!

И Александр Соловьев, и Григорий Гольденберг, только что убивший губернатора Кропоткина, почти одновременно объявились в столице в феврале 1879. Оба были давними знакомцами Александра Михайлова, и теперь он, сначала беседуя с каждым в отдельности, а затем и сведя их вместе, явно разжигал дух соперничества и заставил уверовать обоих в том, что конкурент полностью готов идти на самопожертвование, а потому делом чести становится усилить собственные настояния.

Тихомиров – ближайший соратник Михайлова, старается в мемуарах перепихнуть на него всю ответственность за эту интригу: «Михайлов /…/ не только расходился уже внутренне с кружком, но, сверх того, имел правилом: все, что только возможно, делать чужими руками, возможно более сберегая свои, т. е. кружковые силы. Это была система натансоновцев да и, конечно, всех практических заговорщиков. /…/

Михайлов был человек не теории, а чутья. Он был за террор потому, что чувствовал, что, кроме него, ничто революционное невозможно. Что касается теории, то он готов был принять любую защиту террора».[761]761
  Воспоминания Льва Тихомирова, с. 131, 133.


[Закрыть]

К дожиманию Соловьева Михайлов привлек Зунделевича, Квятковского и Л.А. Кобылянского – помощника Гольденберга в харьковском покушении. Кобылянский тоже изображал из себя кандидата на цареубийство, но больше помалкивал. Ясно было, что его, как поляка, никто не должен выдвигать на заглавную роль, дабы не компрометировать и не затенять основной мотив политического покушения. То же напрямую обсуждалось и при при рассмотрении кандидатуры еврея Гольденберга.

«Мы ждали решающего слова исполнителей. Соловьев прервал, наконец, молчание следующими словами: «Итак, по всем соображениям я лучший исполнитель. Это дело должно быть исполнено мною, и я никому его не уступлю. Александр II должен быть моим». Решимостью звучал его голос, а на лице играла печальная, но добрая улыбка. Гольденберг почти не возражал. Он предложил итти вместе, но Соловьев отклонил. «Я справлюсь и сам, зачем же погибать двоим». Мы тоже не сказали ни слова. Да и что можно было сказать? Могли ли мы иметь решающий голос вместе с исполнителями? О, конечно, нет. Право голоса в таких случаях покупается только ценой самопожертвования, мы же к нему не были готовы. В это время идея борьбы с монархией слагалась в моей голове, но выступить с ней я еще не мог»[762]762
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 128–129.


[Закрыть] – позднейший рассказ А.Д. Михайлова.

Когда Соловьев дозрел, то Михайлов поставил вопрос на рассмотрение совета членов «Земли и Воли» – их, напоминаем, было совсем немного, а сейчас в столице находилось около десятка; Попов, например, приехал только в вечер этого заседания. Мнения разделились и последовали бурные споры, якобы со взаимными угрозами, вошедшими в канонизированную революционную историю.

Типичная деталь: «Помню, одна из дам подходила поочередно то к правой, то к левой совета с просьбой успокоиться и помнить, что может услышать прислуга, у которой к тому же сейчас в гостях дворник; все это мало успокаивало взволнованный совет».[763]763
  М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 101.


[Закрыть]Барский характер всей этой затеи выпирал даже на бытовом уровне!

Против покушения были сторонники усиления агитационной пропаганды: Плеханов, Попов, Аптекман и В.Н. Игнатов – богатейший помещик, будущий спонсор «Черного Передела» и группы «Освобождения труда». Они прекрасно понимали, что неудача покушения приведет к таким репрессиям, что обо всякой пропаганде можно будет забыть; успех же террористического акта сулил вообще не ясные перспективы.

Попов, наиболее решительно выступавший, так мотивировал свое мнение: «Мне казалось, что убийство Александра II будет политической ошибкой партии, ибо Александр II в глазах народа – освободитель миллионов русских крестьян от крепостного рабства. /…/ Кроме того, /…/ ходил слух, что решившийся взять на себя убийство Александра II был не кто другой, как Гольденберг, еврей по национальности, и это еще более подкрепляло меня /…/ в том, что это будет роковой ошибкой «Земли и Воли». Совет по этому поводу был самым бурным. /…/. Особенно потеряли меру два друга, я и Квятковский, очутившиеся в этот раз в противоположных лагерях».[764]764
  Там же, с. 101–102.


[Закрыть]

Сомнения Попова в отношении национальности террориста были развеяны: «После заседания, не помню, в тот же или на другой день, А.Д. Михайлов, Квятковский, Зунделевич и я отправились в оперу. /…/ в ложе театра /…/ вновь обсудили этот вопрос. Здесь я узнал, что этот некто, решившийся на столь важный факт, не еврей и что, так или иначе, «Земля и Воля» не должна остаться в стороне в этом деле.

/…/ я отлично помню, что возвратившись домой, вели разговор о наблюдениях у дворца в связи с намерением Соловьева, причем Зунделевич, ссылаясь на то, что ему завтра нельзя будет взять на себя эту обязанность, предложил мне заменить его, хотя и жалел, что на первом собрании по этому поводу я высказывался особенно резко против намерения Соловьева. Правда, я отказался от его предложения, на том основании, что не разделяю его взгляда на это дело»[765]765
  Там же, с. 145–146, 202.


[Закрыть] – так что о непримиримости возражений противников террора особо говорить тоже не приходится.

Итоговое решение оказалось таким: «организация, в конце концов, согласилась на то, чтобы Соловьеву была оказана помощь «террористами», однако на это решение повлияли уверения «террористов», что Соловьев все равно совершит покушение, независимо от того, окажут ли ему помощь или нет. А между тем, по предположению Зунделевича, Соловьев отказался бы от своего намерения, если бы его об этом настойчиво просили».[766]766
  Примечание В.Фигнер. // Воспоминания Льва Тихомирова, с. 465–466.


[Закрыть]

Перед покушением готовилась рассылка прокламаций, и Попов (как и Фроленко в свое время) добросовестно надписывал конверты. Однако за два дня до покушения Попов выехал в провинцию, имея полномочия собрать всех членов организации на съезд, чтобы выяснить созревшие разногласия. Предполагалось, что пропагандисты, действующие на периферии, присоединят свои голоса к противникам террора.

«Замечательно, что все эти покушения и убийства, до покушения Соловьева включительно, совершены от имени народнического общества «Земля и Воля», которое не ставило своей целью политического переворота и заявляло торжественно, что революция допустима лишь в том случае, если ее сознательно захочет совершить сам народ. /…/

В сущности народникам предстояло или перейти на путь медленной, относительно мирной, культурной пропаганды и деятельности, или перестать быть народниками»[767]767
  А.А.Корнилов. Общественное движение при Александре II, с. 177.


[Закрыть] – отмечал А.А. Корнилов.

Известно, как разрешилась эта альтернатива.

Д.Н. Набоков, сменивший К.И. Палена на посту министра юстиции 30 мая 1878 года (через два месяца после оправдания Веры Засулич), самолично выступил обвинителем на процессе над Соловевым 25 мая 1879 года. Он обратил внимание на следующее:

«Из показаний Николая Богдановича, Николая Соловьева[768]768
  Брат Александра Соловьева.


[Закрыть]и других видно, что в настроении духа Александра Соловьева произошла особенно резкая перемена /…/, когда он принес последний револьвер. С этих пор Соловьев ходил как в воду опущенный, мрачный, расстроенный, по ночам кричит во сне, произносит отрывочные слова и фразы. К этому времени, по словам самого Соловьева, относится окончательное установление в нем решимости совершить покушение. Эта картина психического угнетения указывает на то, что помимо его собственных побуждений на его волю производили давление и другие, вне его лежащие причины. Если бы Соловьев совершенно самостоятельно пришел к мысли о преступлении, то окончательная решимость установилась бы в нем не ранее того, как он поборол все сомнения и воля его окрепла бы в этом направлении; между тем мы видим, что момент преступления застал Соловьева психически не вполне подготовленным»[769]769
  Рожанов. Указ. сочин., с. 135.


[Закрыть] – действительно, Соловьева дожимали до последней минуты.

«/…/ видя, что он твердо решился на это, мы только доставили ему хороший револьвер»[770]770
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 170.


[Закрыть] – утверждает Морозов.

Но было не только это: «После решения Соловьева мы приняли меры для безопасности партии и организации. Под предлогом предполагающихся повальных обысков мы старались выпроводить нелегальных людей из Петербурга и подготовить остающихся. Таким образом тайна была сохранена до 2 апреля. Яд Соловьеву я достать не успел; он сам его добыл, но откуда, не знаю»[771]771
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 129.


[Закрыть] – показывал Александр Михайлов на следствии почти через два года.

Он же в одном из писем: «Выслеживал для Соловьева папашу [т. е. Александра II]. Совершил репетицию, предварительно прошедши так, как потом прошел Соловьев».[772]772
  Там же, с. 198.


[Закрыть]

Итак, 1 апреля 1879 года, Светлое Воскресенье – Д.А. Милютин: «Давнишний обычай христосования с государем у заутрени отжил свой век. Когда все съезжались во дворец, к общему удивлению, объявлено было, что государь христосоваться не будет. Многие озадачены и недовольны. Тем не менее почти вовсе уже и не христосовались между собой.

В течение дня по городу ходили слухи о том, будто бы ночью ожидали каких-то беспорядков. В действительности же только найдены были в разных местах ночью новые противуправительственные печатные воззвания»[773]773
  Дневник Д.А. Милютина, т. 3, с. 133.


[Закрыть] – явно не все осведомленные удерживали язык за зубами!

2 апреля – А.Д. Михайлов: «Последнюю ночь Соловьев ночевал у меня и в утро 2-го мы с ним отправились».[774]774
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 198.


[Закрыть]

Н.А. Морозов: «Я нежно простился с ним у Михайлова и отказался итти смотреть, как он будет погибать вместе с императором. Я остался в квартире присяжного поверенного Корша, куда обещал притти Михайлов, чтобы сообщить мне подробности, и, действительно, он прибежал часа через два и рассказал мне, что Соловьев пять раз выстрелил в императора, но промахнулся и был тут же схвачен».[775]775
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 170.


[Закрыть]

А.Д. Михайлов: «я ему дал знак, что царь вышел, и присутствовал при совершении выстрелов. Царь упал и пополз на четвереньках».[776]776
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 198.


[Закрыть]

Стилизованное официозное описание: «На расстоянии двух-трех шагов Соловьев стал стрелять. Царь, уже до выстрелов что-то заподозривший, бросился зигзагами к Главному штабу. Он запутался в полах шинели и упал. Соловьева схватили. Он еще успел выстрелом ранить одного из нападавших и раскусить орех с ядом. Но яд оказался выдохшимся и не подействовал».[777]777
  П. Кошель. История наказаний в России. История российского терроризма. М., 1995, с. 259–260.


[Закрыть]

Генерал Н. Литвинов про арестованного Соловьева: «Волосы его были всклочены, лицо бледное и истомленное, глаза несколько мутны. Его перед тем только что рвало, благодаря рвотным средствам. В него влили несколько противоядий, и они, конечно, произвели действие, совсем не подкрепляющее силы. Подле него на полу стояла умывальная чашка с порядочным количеством блевоты…».[778]778
  Там же, с. 260.


[Закрыть]

Д.А. Милютин: «Опять покушение на жизнь государя! Утром, когда я только что встал и оделся, дежурный фельдфебель вошел сказать мне, что желает видеть меня полковник кн[язь] Трубецкой, чтобы передать что-то важное о случившемся с государем. Вышед поспешо в приемную, я увидел кн. Александра Васильевича Трубецкого, только что приехавшего из Ташкента, который в молодости был блестящим кавалергардским офицером, потом мужем знаменитой Тальони, консулом в Марсели, а затем впал в долги, в нищету и нашел снова пристанище в военной службе, в Туркестанском крае. Он рассказал мне, что был очевидцем, как во время прогулки государя, близ Певческого моста, шедший навстречу ему неизвестный человек сделал из револьвера несколько выстрелов и немедленно был схвачен; что государь остался невридим и, сев в первый попавшийся экипаж, доехал до дворца. Пораженный таким известием, я немедленно поехал во дворец, где нашел уже нескольких министров, в том числе кн. Горчакова, Валуева, Дрентельна; вслед за тем постепенно съехались и другие. /…/ Государь приказал нам сегодня же собраться и составить предположение об учреждении в обеих столицах и других больших городах временных военных генерал-губернаторов, с применением правил военного положения».[779]779
  Дневник Д.А. Милютина, т. 3, с. 133–134.


[Закрыть]

Мы не имеем данных, чтобы утверждать, что князь А.В. Трубецкой был связан с террористами. Но каково совпадение с эпизодом в день покушения на Мезенцова! И личность посетителя сама по себе крайне подозрительна!

6 и 7 апреля в «Московских ведомостях» Катков призывает к установлению диктатуры.[780]780
  В.А. Твардовская. Указ. сочин., с. 186–187.


[Закрыть] К нему присоединяется в мае А.А. Киреев – некогда адъютант, затем приближенный великого князя Константина Николаевича, но одновременно теперь – один из ближайших единомышленников Каткова. Киреев подает императору записку с характерным названием: «Избавимся ли мы от нигилизма?», также призывающую к диктатуре.[781]781
  Там же, с. 185–186.


[Закрыть]

7 апреля, суббота – Милютин: «В городе только и разговоров, что о преступных замыслах, о новых будто бы попытках против служащих лиц, о бесчисленных арестах. Как будто самый воздух пропитан зловредными ожиданиями чего-то тревожного. Ходят самые неправдоподобные слухи и выдумки. Высшая полиция встревожена получаемыми секретными предостережениями. Одновременно в Москве и здесь были намеки на то, что злоумышленники, видя неудачу одиночных покушений, намереваются произвести новую попытку уже «скопом». Поэтому в прошлую ночь приняты были чрезвычайные меры по войскам петербургского гарнизона. В разных местах города секретно расположены части войск; полки удержаны в казармах. Сегодня подписан приказ о назначении временных генерал-губернаторов в Петербург (Гурко), Харьков (Лорис-Меликов) и Одессу (Тотлебен).

Вчера государь показывал мне пальто, которое было на нем 2-го апреля; оказывается, что оно было прострелено; на ноге государя заметно пятно в том месте, где по-видимому ударила пуля, не пробив, однако, сапога».[782]782
  Дневник Д.А. Милютина, т. 3, с. 136.


[Закрыть]

В целом же революционеры произвели грандиозное впечатление на публику. 17 апреля в письме к А.А. Фету Л.Н. Толстой выражал характерное мнение, совпадающее и с нашим собственным: «Как правы мужики и вы, что стреляют господа, и хоть не за то, что отняли, а потому, что отняли мужиков».[783]783
  «Красный архив», т. 6, 1924, с. 236–237.


[Закрыть]

Полная беспомощность полиции, позволившей в упор расстреливать царя, так же производила впечатление. С другой стороны, а что они могли поделать? Лишь только «в мае 1879 года объявляется указ о вооружении полиции револьверами».[784]784
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 12.


[Закрыть]

Соловьева повесили 28 мая 1879 года.

Мы же завершим описание этой эпопеи на том, что произошло с Александром Михайловым где-то на рубеже апреля и мая – посредине почти двухмесячного интервала между покушением Соловьева и его казнью.

Слово Льву Тихомирову: «Вскоре после покушения Соловьева на жизнь Александра II, /…/ швейцар квартиры, где проживал А.Д. [Михайлов], сделал на него донос (благодаря бестактности одного товарища А.Д.), вследствие чего за ним началось слежение. А.Д. очень скоро заметил это, тем более, что знал в лицо шпиона, которого к нему приставили. Но А.Д. жил под прекрасным, подлинным, хотя и чужим видом; он знал, что ничего особенного за ним полиция заметить не могла. Поэтому, хотя он и решился съехать с квартиры, с тем, чтобы потом поселиться под другим видом, но в то же время он считал совершенно излишним сбежать, так сказать, со скандалом. Намерения арестовать его он со стороны полиции не предполагал. Таким образом, он самым благородным манером собрал пожитки, нанял извозчика и отправился на вокзал. Оказалось, что шпион поехал следом за ним. Это немного обеспокоило А.Д., но он все-таки ограничился тем, что из предосторожности отдал на вокзале товарищу (бывшему там согласно условию) разные бумаги и деньги. Разумеется, это было сделано осторожно, в темном закоулке. Сам же А.Д. отправился все-таки брать билет и сдавать багаж. Между тем, вокзал начал принимать очень зловещий вид. Появилось несколько шпионов; они, видимо, стерегли А.Д., ожидая чего-то. Он все это наблюдал, сохраняя, однако, замечательно спокойный вид, так что шпионы, очевидно, оставались в полной уверенности, что он ничего не замечает. Когда А.Д. сел в вагон, один шпион остался у вагона, а другой подошел и сказал что-то жандарму. А.Д. быстро и незаметно перешел в другой вагон (дело было ночью). Между тем на платформе вдруг появился сам Кириллов, начальник канцелярии III Отделения. Кириллов, начинавший свою карьеру простым шпионом, в это время был уже генерал и очень стар, но любил в особенных случаях лично руководить человеческой травлей. Появление его, как А.Д. прекрасно знал, всегда означало неизбежный арест. Нужно было спасаться. А.Д. вышел на площадку вагона и стал в густой тени, а Кириллов что-то сказал своим шпионам; вероятно, приказал арестовать. Но те тут только заметили, что А.Д. исчез. Началась беготня. Один прошел весь поезд из конца в конец, имея наивность даже звать А.Д., вероятно в расчете, что он себя нечаянно чем-нибудь выдаст. Между тем пробил третий звонок. Кириллов, очевидно, получил от шпионов ручательство, что А.Д. должен находиться в поезде, хотя и неизвестно где. Два шпиона вскочили в вагон, надеясь на ходу хорошенько осмотреть вагоны, а А.Д., как только поезд тронулся, соскочил со ступенек вагона и через двор вышел на улицу. От шпионов в пути была прислана Кириллову телеграмма с известием об отсутствии А.Д., а в Москве, немедленно по прибытии поезда, был заарестован его багаж. В чемодане между прочим нашли прекрасный револьвер Смита и Вессона, а также стилет. Этим и ограничилась добыча Кирилловской экспедиции».[785]785
  А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 50–52.


[Закрыть]

История слишком примечательна, чтобы оставить ее без комментариев.

Во-первых, предположение о том, что донос на Михайлова сделал швейцар, выглядит нелепо: стал бы Кириллов во главе всей своей своры охотиться на какого-то благообразного молодого человека, приятели которого нахамили швейцару! Несомненно, Михайлова выдал Соловьев; выдал бы и других, но не имел сведений об их актуальных координатах. Недаром немедленно свернули работу и бежали от явного розыска В.Н. Фигнер и другие пропагандисты, действовавшие вместе с Соловьевым в Самарской губернии. Едва ли можно Соловьева за это осуждать – пришлось ему явно несладко.

Во-вторых, Соловьев стрелял в царя из какого-то почти игрушечного пугача, не способного пробить даже сапог. Похоже, что и другие пули также не миновали цели. Между тем, с одной стороны, Михайлов располагал отличным револьвером, доставшимся конторе Кириллова. С другой стороны, известно, что за несколько дней до покушения револьвер, имевшийся у Соловьева, был заменен – якобы на лучший.

Вот не первоначальный ли соловьевский револьвер остался у Михайлова и был им утрачен при бегстве от ареста? И не стилет ли Кравчинского оказался в том же багаже?

Даже если это не так, то, во всяком случае, для такого важного дела, как цареубийство, можно было бы подобрать подходящее оружие. Тем более, что после 1 июля предыдущего года должно было стать ясно, что от выбора оружия зависит очень многое!

Похоже, что Соловьева сознательно направляли на виселицу, вынудив заработать ее хлопаньем игрушки.

Но чего же добивались пославшие его террористы?