Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)

4.3. Полгода фейерверков

Результаты Воронежского съезда никак не могли устроить Плеханова и Попова. Плеханов попробовал их переиграть, обратившись к другой группе собственных единомышленников: из-за границы были срочно вызваны эмигранты – П.Б. Аксельрод, Вера Засулич, Яков Стефанович, Лев Дейч. Теоретические дискуссии, развернувшиеся в Петербурге на квартире, в которой обосновались Перовская и Сергеева, были содержательны и крайне любопытны для слушателей. Едва ли до Плеханова и его единомышленников доходило, что Желябов, Тихомиров и прочие охотно готовы с ними поспорить, но принятые ими решения нисколько уже не зависят от итогов словопрений.

А тут и Попов, как уже сообщалось, снова выдвинул инициативу Чигиринского дела. Для террористов это было уже слишком: тратить столь нужные им деньги на организацию восстания крестьян нескольких волостей они были не согласны. Нужно было срочно делиться, пока оставалось что делить!

Так уже в начале августа 1879 состоялся окончательный распад на две фракции.

Стороны не смогли поделить прежнее название фирмы – «Земля и Воля» – и впредь его было решено не употреблять. Исключение из этого правила было сделано осенью того же года, когда чернопеределец Попов, убедившийся в бесполезности расчетов даже на чигиринских крестьян, быстро сползал на позиции «Народной Воли» и готовил народное восстание в Киеве вслед за ожидавшимся удачным цареубийством; прокламации, заготовленные для этого, были написаны киевскими чернопередельцами, отпечатаны в народовольческой типографии и подписаны «Землей и Волей»; понятно, что после неудачного взрыва 19 ноября они практически не понадобились.

Фракция Плеханова стала именоваться «Черным Переделом». После ареста их типографии в январе 1880 основные вожди во главе с Плехановым бежали за границу. «Черный Передел» на этом фактически прекратил существование, хотя некоторое время сохранялись отдельные группы пропагандистов в разных городах. Стефанович, вернувшийся позднее, к концу 1881 года, пытался формально снова слить «партии», но фактически просто присоединился к народовольцам, а вскоре был арестован.

Террористы же воскресили призрак Осинского – «Исполнительный комитет»; по предложению Зеге фон Лаутенберга к нему приделали красивое продолжение: «Народной Волей» стал называться и центральный орган этой организации.

Это была призрачная партия, но совсем не призрачная организация. До 1 марта 1881 года в «Исполнительный комитет» было принято путем сугубо индивидуальной вербовки 28 человек, которых перечисляет Вера Фигнер: Желябов, Перовская, Морозов, Фроленко, Колодкевич, Зунделевич, Квятковский, Мария Ошанина, Александр Михайлов, С. Иванова, Ширяев, Баранников, Исаев, В. Фигнер, Корба, Л. Тихомиров, Якимова, Ланганс, Теллалов, Суханов, Лебедева, Богданович, Ольга Любатович, Златопольский, Грачевский, Тригони, Наталия Оловянникова (младшая сестра Ошаниной), Тихомирова (урожденная Сергеева); после 1 марта 1881 года приняты: Халтурин, В. Жебунев, Мартынов, Лебедев, Романенко, Стефанович.[842]842
  В. Фигнер. Запечатленный труд, с. 284.


[Закрыть]

Здесь явно пропущен фон Лаутенберг, с которым Фигнер мало пересекалась: он сгорел от тубекулеза, который мужественно переносил на ногах, в июле 1880 в Москве; ему было 23 года.[843]843
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 312–313.


[Закрыть] Пропущен и Сергей Дегаев – фактический последний лидер этой организации в 1882–1883 годы, вступивший в нее не позднее осени 1880 года – Вера Фигнер не нашла сил вписать имя своего предателя!

С учетом происходившей убыли (аресты, отъезды за границу и т. д.) единовременная численность не могла превышать двух десятков, рассеянных по разным городам; на текущих собраниях, естественно, бывало гораздо меньше.

Персональный состав «Исполкома» держался в строжайшей тайне и стал известен только после 1917 года – не членам «Исполкома» члены могли представляться только как «агенты Исполкома 3-й степени». Ближайшие помощники имели 2-ю степень – к ним относились такие видные фигуры, как Н.И. Кибальчич и С.Н. Халтурин (только после 1 марта повысивший степень), все прочие (используемые по принципу – подай, принеси) – только 1-ю. Общую численность Тихомиров оценивал так: «десяток человек «Исполнительного Комитета» умели держать около себя в разных кружках, в конце концов, около 500 человек, готовых исполнять распоряжения «Комитета».»[844]844
  Воспоминания Льва Тихомирова, с. 96.


[Закрыть]

Морозов отметил: «На мое замечание на [Липецком] съезде, почему агенты первой степени должны быть с самым малым доверием, тогда как с первого взгляда это кажется наоборот, Тихомиров мне ответил:

– Для того, чтоб никакой агент не мог знать, сколько степеней еще остается ему пройти для того, чтобы достигнуть самому Комитета».[845]845
  Н.А. Морозов. Повести моей жизни, т. II, с. 423.


[Закрыть]

Опыт большевиков 1917 года показал, что для захвата власти в России требовалось в пятьдесят раз больше людей, и – соответствующие деньги. Ведь и для деятельности «Исполнительного комитета» нужно было не мало, притом, что никто их его членов не замечался в роскошном образе жизни за счет партийных средств – как Азеф или Савинков в следующем поколении террористов.

Тихомиров писал: «ежемесячный бюджет «исполнительного комитета» в течение нескольких лет колебался около 5.000 рублей ежемесячно. Конечно, не студенты давали «на дело» эти 60.000 рублей в год!»[846]846
  Л. Тихомиров. Начала и концы. «Либералы» и террористы, с. 112–113.


[Закрыть]

Поясняем, что ежемесячный бюджет тогдашнего бедного студента, позволявший существовать годами, составлял порядка 10–20 рублей в месяц – включая плату за жилье; это не густо – поэтому постоянным было стремление студентов подрабатывать уроками, жить «коммуной» и т. д. Зато несложно было и принанять их поднести тюк с прокламациями или даже взрывчаткой – не бесплатно, конечно!

Что бы бывшему «генералиссимусу» не поделиться сведениями: кто же давал деньги на его деятельность? Придется вычислять это без его помощи, приняв за основу его оценку: тридцать тысяч рублей на полгода – это естественный период деятельности для данной организации.

О разделе средств «Земли и Воли» пишет Фигнер: «Денежные средства решили разделить поровну, но они были лишь в перспективе: большое состояние прежнего чайковца, члена «Земли и Воли» Дм[итрия] Лизогуба, состояло в имениях /…/. Но Лизогуб уже несколько месяцев находился в тюрьме в Одессе. /…/ его казнили вместе с Чубаровым и Давиденко.

/…/ насколько я помню, наши прежние товарищи по «Земле и Воле» не получили ничего, а у нас оставался ресурс – 23.000 руб., обещанные и действительно переданные нам супругами Якимовыми, которые сочувствовали террору. Кроме того, Зунделевич передал нам 8 тыс. руб., которые хранились у него, как предназначенные Лизогубом специально на террористические дела».[847]847
  В. Фигнер. Запечатленный труд, с. 165.


[Закрыть]

Ее дополняет Попов: «надежды на лизогубовские капиталы остались надеждами, но зато 10.000 из херсонского казначейства остались в руках народовольцев, между тем как у чернопередельцев были только надежды на капиталы братьев Игнатовых, о судьбе которых я не знаю. Ближе к истине будет признать, что в материальном отношении народовольцы были лучше обставлены, чем чернопередельцы».[848]848
  М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 150.


[Закрыть]

Чрезвычайно любопытно свидетельство о супругах Якимовых. Это – те самые Якимов и Зацепина, которые еще в мае 1879 состояли в обществе «Свобода или Смерть». Об уставе этой организации не известно практически ничего, зато хорошо известно, что пребывание и в «Земле и Воле», и в «Исполнительном Комитете» считалось жестко пожизненным, причем Устав последнего предусматривал и передачу всех личных средств в пользу организации: «В Исполнительный комитет может поступать только тот, кто согласиться отдать в его распоряжение всю свою жизнь и все свое имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи».[849]849
  Н.А. Морозов. Повести моей жизни, т. II, с. 422.


[Закрыть]

Якимов же и Зацепина, едва успев записаться в члены не менее страшной организации, тут же передумали: они были влюблены друг в друга, решили пожениться и зажить нормальной жизнью – благо их материальные условия вполне это позволяли. Конфликт с революционной мафией, очевидно, разрешился компромиссом: упомянутые 23 тысячи явились выкупом Якимовых за обретение свободы (поистине: кому свобода, а кому смерть!). Когда же летом 1882 Вера Фигнер попыталась снова прибегнуть к этому же источнику денег, то ей было вежливо, но решительно отказано!

Так или иначе, но в августе 1879 «Исполком» располагал бюджетом, покрывавшим его потребности на последующее полугодие – и можно было приниматься за дело.

6 августа 1879 года 28 подсудимым в Одессе был вынесен смертный приговор, замененный большинству каторгой. Но 10 августа в Одессе были публично повешены Лизогуб, Чубаров и Давиденко – все трое близкие знакомые Александра Михайлова еще с 1875 года. 11 августа в Николаеве повешены Виттенберг (для помилования ему предлагали перейти из иудаизма в православие, но он отказался) и матрос Логовенко. Это создавало соответствующее настроение.

На первом заседании «Исполкома», 26 августа 1879 года, был вынесен смертный приговор Александру II.

Непосредственно накануне подготовки решающих террористических нападений был снова рассмотрен вопрос о конкретном руководстве в новой организации. Это заставляет и нас снова обратиться к личностям руководителей, и прежде всего к заглавной из них – Льву Тихомирову.

Он «изменил революции», находясь в эмиграции в 1888 году, получил полную амнистию от правительства Александра III, вернулся в Россию, чтобы затем продолжить политическую карьеру на крайне правом, как считается, консервативном фланге. Такая биография создает массу неудобств для комментаторов всех политических направлений.

Интересно при этом и то, что Тихомирову не было поставлено условие предательства соратников: он просто сказал: извините (правда – весьма громко!) – и его полностью простили!

Якобы представители власти не задавали ему никаких вопросов криминального плана – и это входило в условия достигнутых соглашений. Были ли они действительно полностью выполнены – неизвестно, но факт, что все его уцелевшие соратники единодушно подтверждали, что никаких ухудшений судеб измена Тихомирова им не принесла, а ведь он знал секреты, раскрытие которых должно бы было привести на виселицы десятки людей, находившихся и на свободе в России, и в заключении, и прежде всех – его самого!..

Как объяснить, что величайший революционер оказался изменником «делу революции»?..

Как, с другой стороны, власти могли распорядиться таким образом, что величайший преступник не понес никаких наказаний, в то время как гораздо менее виновные его сообщники были либо казнены, либо продолжали гнить и умирать на каторге – вплоть до всеобщей амнистии в октябре 1905 года?..

Молчаливым соглашением, соблюдаемым до настоящего времени, было принято, что Тихомиров не был никаким революционером и преступником, а был, как сформулировала Вера Фигнер (член «Исполкома», отсидевшая в крепости с 1883 по 1905 год), «наш признанный идейный представитель, теоретик и лучший писатель».[850]850
  В. Фигнер. Запечатленный труд, с. 285.


[Закрыть]

Так же, примерно, продолжают трактовать революционный период деятельности Тихомирова и в наше время, приписывая этому террористу фактическую роль Н.К. Михайловского, бывшего действительно в определенной степени идеологом «Исполкома», соредактором (вместе с Тихомировым и поначалу с Морозовым) «Народной Воли» и представителем интересов «Исполкома» в прочей легальной и нелегальной прессе.

Образ Тихомирова – углубленного философа, аскетичного мыслителя, разочаровавшегося в революции, достигшего истинных глубин (или вершин) православной веры, стал новомодной современной легендой. Предисловие к современному изданию его воспоминаний носит характерное претенциозное название: «От Бога все его труды».[851]851
  М.Смолин. От Бога все его труды. // Л.А.Тихомиров. Тени прошлого, с. 5–16.


[Закрыть] Позвольте поинтересоваться: цареубийство – тоже? В каких вообще шарашкиных школах преподается право рассуждать от имени Бога?

Фигнер писала: Лев Тихомиров «входил в тайную группировку внутри «Земли и Воли» и, как ее член, участвовал в Липецком съезде /…/. Когда же о[бществ]во разделилось на «Черный Передел» и «Народную Волю» Тихомиров стал членом «Исполнительного Комитета», дал окончательную редакцию программе новой партии и сделался главным редактором партийного органа. В осуществлении актов борьбы с самодержавием Тихомиров участия не принимал: у него не было темперамента для этого, и он не принадлежал к тем, которые по нравственным мотивам личным участием хотели «слово» воплотить в «дело». Но, как член «Исполнительного Комитета», при обсуждении этого рода дел, Тихомиров никогда не поднимал своего голоса против, а, как член «Распорядительной Комиссии» (эта комиссия из трех, с одной стороны, ведала дела особо секретные, а с другой – в ее ведении были текущие дела в промежутках между собраниями «Исполнительного Комитета»), наравне с другими, добросовестно исполнял все обязанности, и если позднее был освобожден от них, то это было с общего согласия – в интересах литературной работы»[852]852
  В.Н.Фигнер. Предисловие к книге: Воспоминания Льва Тихомирова, с. XXIII.


[Закрыть] – оставим на совести мемуаристки этот последний этап.

Фроленко отмечал: «Тихомирова /…/ считали мало практичным, неловким в обыденной жизни. Его боязнь шпионов не раз давала пищу шуткам. Но это не имело никакого значения. На практические дела никто его и не думал посылать, для этого были другие люди; что он опасался шпионов, было даже хорошо. Он лучше, дольше сам сохранялся и не водил за собой так называемых хвостов (шпионов). /…/ Его роль и значение /…/ вытекали из того, что это был человек, умеющий хорошо логически излагать и доказывать свои мысли, умеющий склонять и других на свою сторону. Его легко можно было бы назвать головой организации /…/. К этому необходимо только добавить, что /…/ Тихомирова всегда надо рисовать рядом с Александром Михайловым. В первое время они составляли настолько одно целое, что для не знающего их хорошо человека трудно было даже разобраться, где начинался один и кончался другой, – так дружно и согласно они проводили свои предложения, свои начинания, так хорошо спевались заранее. Обыкновенно Александр Михайлов, как хорошо знающий положение вещей и обладающий недюжинным практическим умом, являлся с тем или другим предложением. Тихомиров, заранее обсудив это дело с Ал. Михайловым, выступал тогда на собраниях, при обсуждениях, теоретическим истолкователем этих предложений и своей логикой способствовал почти всегда тому, что предложение проходило. /…/ не участвуя в практических делах, Тихомиров тем не менее имел большое значение при обсуждениях этих дел, и тут он не был вял, напротив, всегда принимал горячее участие. Его выслушивали, с ним спорили, но чаще соглашались».[853]853
  М.Ф.Фроленко. Собрание сочинений, т. II, с. 52–53.


[Закрыть]

Сам Тихомиров, расценивая собственную роль среди соратников, писал: «Крупнейшими людьми Комитета были:

Александр Михайлов, 2) я, 3) Желябов, 4) Зунделевич, 5) Оловенникова и 6) Перовская.

К сожалению, Оловенникова, – которая даже гораздо крупнее Перовской, была почти все время в Москве, и не могла пристально наблюдать комитетские отношения».[854]854
  «Красный архив», т. 6, 1924, с. 175.


[Закрыть]

Из названных лиц первый был арестован в ноябре 1880 года, третий – в феврале 1881, четвертый – в октябре 1880, шестая – в марте 1881. Уцелевшие Тихомиров и М.Н. Оловенникова-Ошанина остались во главе руководства, перенесшего деятельность в конце весны 1881 года в Москву, а годом позже – за границу. Кто составлял Распорядительную Комиссию с конца 1880 года и существовала ли она вообще – остается загадкой.

Тихомиров – очень внимательный, тонкий и ядовитый мемуарист. Очень по-разному пишет он о разных людях, и тон его нередко передает значительно больше, чем сообщаемые им сведения и мнения.

Об Александра Михайлове все у него в самых восторженных тонах. Почти то же о Зунделевиче. В обоих случаях можно предполагать, что Тихомирова, помимо прочего, восхищали и деловые ухватки обоих, недостаток которых он осознавал у себя.

Почти так же восхищенно пишет он о Марии Ошаниной – своей ближайшей соратнице в 1880-е годы. Чрезвычайно корректно и уважительно – о Желябове. Почти так же, но очень мало – о Фроленко, упирая на то, что знал его недостаточно. Довольно зло – о Перовской, что свидетельствует об уязвленном самолюбии отвергнутого влюбленного – и не более того.

Странным образом почти ничего не пишет о собственной жене, но и это можно понять: она ни в коем случае не относилась к разряду мыслителей, а тоже была человеком дела, а писать о ее делах, совершенных до их совместной «измены революции», было крайне неудобно после того.

Большинству же персонажей в его мемуарах достаются ядовитые характеристики, в некоторых случаях граничащие с издевательством. Достаточно уместно это выглядит по отношению к таким не слишком серьезным и симпатичным фигурам, как Лавров, Плеханов и Кравчинский, и очень некорректно – по отношению к Лопатину, Нечаеву и Сентянину. Похоже, что здесь он сгущает краски, пытаясь оправдать перед самим собой свои собственные грехи перед этими людьми.

Лопатина Тихомиров послал из-за границы в 1883 году в Россию на почти верный провал и обрек в итоге на 21 год тяжелейшего сидения в Шлиссельбурге. Нечаеву Тихомиров не помог бежать (об этом подробнее ниже) – и тот погиб. С Сентяниным, тоже погибшим в крепости, дело еще сложнее: никакой фактической вины по отношению к нему у Тихомирова вроде бы нет и быть не может – так в чем же дело?

Похоже, что к лету 1879 года Сентянин, сидевший в Трубецком бастионе, сумел определиться в причинах собственного провала и сигнализировал на волю о подозрениях в адрес Фроленко. Разбираться с этим пришлось Тихомирову, поскольку Михайлов продолжал скакать по всей России. Именно об августе 1879 сообщает Г.Ф. Чернявская-Бохановская: «В моей комнате происходили частые свидания Л. Тихомирова с Клеточниковым, приносившим из III Отделения ценные для революционеров сведения».[855]855
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 311.


[Закрыть]

Очевидно, подозрения Сентянина Тихомиров подверг остракизму в узком кругу ближайших доверенных лиц, а потом и в своих мемуарах старался подчеркивать комичность и несерьезность данного персонажа. С Фроленко же было решено ограничится полумерами: его исключили из руководящей тройки, но продолжали числить в следующем ряду наиболее доверенных лиц. Для этого в начале сентября 1879 была разыграна (в первый и в последний раз) комедия «тайного голосования» для выборов «нового» состава Распорядительной комиссии. Впредь ничего о подобных процедурах не сообщалось, а просто происходили формальные довыборы новых членов взамен выбывших.

О том, насколько «тайно» происходили выборы в этот раз, рассказывает Бух: «Я присутствовал на трех собраниях членов Исполнительного Комитета. На первом из них обсуждались текущие дела, на втором – программа Народной Воли /…/ и, наконец, третье было созвано для избрания распорядительной комиссии. В своей избирательной записке я поместил: Михайлова, Тихомирова и Морозова. Ко мне подошел Тихомиров и сказал: «Зачем вы пишете Морозова, с ним нам будет трудно работать, он внесет разлад». – «Но будет служить вам хорошим дополнением», ответил я. Особенно старательно к делу избрания отнесся Грачевский, только что бежавший из ссылки и избранный в члены И[сполнительного] К[омитета]. /…/ В записке его оказалось: Тихомиров, Михайлов и… я. Это вызвало смех. Грачевский оправдывался: «Я руководился теми отзывами, которые слышал здесь же. Я не знал, что Бух работает в типографии».»[856]856
  Там же, с. 40.


[Закрыть]

В результате в Распорядительной комиссии оказались Михайлов, Тихомиров и Квятковский, но не Фроленко.

Едва ли это могло обрадовать последнего. Характерно, что Фроленко очень бережно относился к Александру Михайлову и Тихомирову, прекрасно, по-видимому, понимая, что без них никакой «Исполком» существовать просто не может. Как Фроленко разобрался затем с Квятковским – мы еще увидим.

Гольденберг же, вопреки оговорам Фроленко, сделанным в Липецке, вновь получил ответственные задания.

В сентябре развернулись решительные действия. После рекогносцировочных поездок разных лиц, продолжавшихся всю вторую половину лета, решено было организовать в трех местах взрыв поезда, которым должен был царь возвращаться в столицу из Крыма.

Предусмотрены были различные варианты маршрута, и нападение планировалось под Одессой, под Александровском (ныне – Запорожье) и под Москвой. Рассматривался вариант западни и на Варшавской железной дороге, куда ездил Баранников, но, во-первых, это был наименее вероятный вариант; во-вторых, сил и средств еще и для четвертой группы было недостаточно.

Руководителем в Одессу выехал Фроленко, в Александровск – Желябов, в Москву – Михайлов. В московском подкопе участвовал и Гольденберг; кроме того, он и Желябов организовали в Харькове промежуточный склад взрывчатых устройств и динамита, откуда, в частности, Лебедева перебросила его в Одессу.

В конторе, в Петербурге, оставались Тихомиров, Квятковский, Зунделевич и Ошанина.

Предполагалось оставить и Фигнер, но она расплакалась и упросила послать ее «на дело». Ее отпустили в Одессу. В московскую группу вошла и Перовская. Совместно с Л.Н. Гартманом с подложными документами на имя Сухоруковых они изображали супружескую пару, поселившуюся на окраине Москвы у путей неподалеку от Курского вокзала.

Все три попытки покушения сопровождались случайностями, весьма маловероятными сами по себе, а в совместном сочетании превращающими события осени 1879 в полную фантастику.

Начнем с Одессы.

Прибывшая в Одессу Вера Фигнер лихо решила все исходные проблемы: «Для устройства взрыва под полотном железной дороги нужно было иметь постоянный близкий доступ к нему, и мы тщетно придумывали способы для этого. Однако, мне удалось устроить это, достав для М. Фроленко место сторожа на 11-й версте от Одессы близ Гнилякова. В железнодорожной будке он поселился вместе с Т. Лебедевой, которая при проезде поездов с флагом заменяла его. Случаю было угодно, что для получения этого места я обратилась ни более, ни менее, как к зятю одесского генерал-губернатора, страшного Тотлебена – Унгерн-фон-Штернбергу. Под видом домовладелицы г. Одессы я явилась к нему на гауптвахту, где он отбывал наказание за серьезную железнодорожную катастрофу. Я сказала ему, что жена моего дворника страдает туберкулезом и, чтоб дать ей возможность жить вне города, я прошу устроить ее мужа где-нибудь на станции железной дороги; Штернберг дал мне записку к начальнику станции в Одессе. Тот, прочитав записку, без всяких расспросов сказал: пришлите «вашего человека». Так просто и легко устроилось это дело, очень затруднявшее нас.

Мину Фроленко заложил, но употребить ее не пришлось – на Одессу царь не поехал»[857]857
  Деятели СССР и революционного движения России, с. 249.


[Закрыть] – бойтесь данайцев дары приносящих, а так же и чиновников, тесно связанных с полицией.

Бог с ним, с царем, на Одессу не поехавшим. Гораздо важнее оказалось то, что бдительные стражи порядка не могли не заинтересоваться экзотичным устройством на работу, совершенным мнимой одесской домовладелицей. Что она мнимая – это, согласитесь, было легко установить, равно как и то, что Фроленко дворником никогда не служил, да и Татьяна Ивановна Лебедева нисколько не походила на сторожиху: «заходил к нам мастер с двумя служащими – они развозили жалованье по сторожкам. /…/ У нее были чудные, черные глаза – глаза ласточки-касатки – и черные вьющиеся волосы: она напоминала Татьяну Пушкина в «Евгении Онегине». Пришедшие, увидав ее, остановились в недоумении: милое лицо, умные глаза, необыкновенно маленькие руки в белесоватых пятнах (результат тюремного сиденья) – все это их поразило и говорило им, что перед ними не сторожиха, а просто барышня, и они, задав один-два вопроса насчет рук, поспешили уйти».[858]858
  М.Ф. Фроленко. Собрание сочинений, т. II, с. 120–121.


[Закрыть]

Некоторое время должно было пройти для того, чтобы из разосланных из Одессы ориентировок в Харькове узнали, куда скрылся потихоньку ими разыскиваемый пропавший Фроленко – и на этом, едва начавшись, завершилась его попытка обретения независимости. Результаты сразу проявились.

То, что царь не поедет через Одессу, выяснилось где-то в начале ноября. 8 ноября в Одессу выехал Гольденберг – забрать уже не нужный там динамит и отвезти в Александровск. Тут-то и развернулись невероятные события, о которых рассказывает Фроленко: «Гольденберг, повезший одесский динамит к Желябову, попался в Елисаветграде и начал вскоре выдавать. Он раньше не знал, где мы живем под Одессой, но, как на зло, проезжая в Одессу мимо нашей будки, от увидал Т.И. [Лебедеву], узнал, догадался и, конечно, сообщил жандармам. Взяв это в расчет, надо было торопиться. Наняли мы повозку и, поставив под сиденье сундук, в котором был в ящиках динамит, двинулись в Одессу. Возница, желая в одном месте сократить путь, погнал лошадь рысцой напрямки через поле, изрезанное колесными колеями. От ночного заморозка они немного окрепли; наша повозка, а вместе с ней и наши жестяные коробки с динамитом запрыгали, застучали в сундуке. /…/ Скоро, однако, мы уже добрались до наезженной дороги и благополучно докатили до приготовленной квартиры. Может показаться безумием, что мы допустили такую вещь».[859]859
  Там же, с. 121–122.


[Закрыть]

Безумием кажется другое: что Гольденберг с проезжающего поезда мог узнать Лебедеву (ее чудные, черные глаза и черные вьющиеся волосы) в бабе, закутанной на улице по тогдашнему обычаю в платок. Вовсе же безумным выглядит то, почему Фроленко действовал с полным убеждением в том, что Гольденберг вскоре будет арестован и начнет выдавать.

На самом же деле Фроленко, разумеется, к этому моменту уже возобновил предательскую деятельность. Гольденберга он выдал давно, но не было удобного случая передать его в руки полиции, а тут такой явно представился: Гольденберг, якобы показавшийся подозрительным, был арестован 14 ноября на пересадке в Елисаветграде с двумя пудами динамита.

С другой стороны, Фроленко, которого начальство внезапно схватило за шиворот, совсем не хотел ловиться на том, что закладывал бомбу, собираясь взорвать царя. Понимая, что арестованный Гольденберг действительно может многое выдать, Фроленко постарался скрыть этот факт от него, как только узнал, что Гольденберг появился в Одессе – отсюда и невероятные скачки с динамитом, дабы продемонстрировать, что он лежал где-то в другом месте, а не в сторожке у Фроленко.

Но показания Гольденберга хорошо известны: он, оказывается, прекрасно был в курсе того, чем в Одессе занимался Фроленко (известный Гольденбергу под многозначительным именем – Михаил Фоменко, организатор побега заключенных из Киевской тюрьмы), и выложил это следователю – тому же самому Добржинскому, равно как и все остальное, что знал. Произошло это, однако, только после 5 февраля 1880 года – что тоже хорошо известно.[860]860
  Из Справки [Одесского губернского жандармского управления] начальнику Верховной Распорядительной Комиссии М.Т. Лорис-Меликову о показаниях террориста Г. Гольденберга. http: // www.auditorium.ru / books / 472 / p_8.htm.


[Закрыть]

Фроленко же обвинял Гольденберга в том, что тот выдал и Квятковского, арестованного в Петербурге 24 ноября 1879 года.[861]861
  М.Ф. Фроленко. Собрание сочинений, т. I, с. 45.


[Закрыть] Гольденберг же знал Квятковского только по имени – Александр – и пересекался с ним лишь перед покушением Соловьева, а также на Липецком съезде; об этом он тоже показал на следствии и тоже только после 5 февраля; к аресту Квятковского это не могло иметь никакого отношения.

Нужно ли объяснять, кто на самом деле выдал Квятковского?

Под Александровском, куда арестованный Гольденберг не довез динамит, хватало и своего. Там-таки проехал царь, выехавший из Крыма 17 ноября. Об этом рассказывают так:

А. Тун: «Главные надежды возлагались на подкоп под Александровском, так как в случае удачи поезд в этом месте полетел бы в пропасть. /…/ под рельсы были подведены две мины, они соединялись электрическим проводником, а аппарат был помещен на крестьянской телеге.

Однако по каким-то техническим причинам взрыва не произошло».[862]862
  А. Тун. Указ. сочин., с. 183–184.


[Закрыть]

Ф. Кон: «Подкоп /…/ велся под наблюдением Желябова, при участии здравствующей поныне Якимовой и Окладского, оказавшегося впоследствии предателем и осужденного уже советской властью к 10 годам тюремного заключения, и др[угих]. /…/ взрыва не последовало. По всей вероятности, Окладский струсил в последний момент и перерезал проволоку».[863]863
  Ф. Кон. Указ. сочин., с. 128.


[Закрыть]

В. Фигнер: «взрыва не последовало потому, что электроды были соединены неправильно и искры не дали. По словам Морозова, в П[етер]б[урге] Комитет назначил комиссию для выяснения, почему не произошло взрыва. В нее были выбраны: Ширяев, Морозов и А. Михайлов. Желябову предложили показать, как он соединил электроды, и Желябов соединил их неправильно. А распространенным предположением было, что провода после закладки были повреждены по какой-нибудь случайности».[864]864
  В. Фигнер. Запечатленный труд, с. 177–178.


[Закрыть]

Версия Кона построена по известной логике: кто шляпку спер, тот и тетку пришил – это из известного перевода пьесы Б. Шоу «Пигмалион». Попробуем воспользоваться несколько иной.

А кому из участников могла оказаться невыгодной гибель Александра II?

Едва ли Ванечка Окладский, двадцатилетний слесарь, воспитанный революционерами в харьковских рабочих кружках, ставший позднее предателем после полугода содержания в одиночке, имел основания для какой-то собственной политики. И с чего бы ему вдруг струсить теперь, когда он еще был в команде верных и любимых им друзей? Именно он и скомандовал Желябову в азарте: «Жарь!»

Зато Желябов, случайно ошибшийся в соединении проводов, имел веские основания сделать это не случайно.

Вспомним, что в июне 1879 он появился на съездах в Липецке и Воронеже с четкой разработанной программой сотрудничества с либералами. Тогда он не убедил собравшихся и остался в одиночестве (но и позже пытался возобновить собственную агитацию). Он их не убедил, а вот убедили ли они его? А если не убедили, то как он затем должен был поступить? Если честно – то покинуть их компанию. А если руководствоваться индивидуальной политической программой?

Тогда никак нельзя было пускать дело на самотек и оставлять его в руках у террористов. Убийство царя могло начисто сорвать дело введения конституции в России – как в конце концов и получилось. Что же должен был сделать убежденный сторонник введения конституции?

Разумеется, взять дело на себя, занять позицию, наиболее опасную для царя, и сорвать покушение в самый последний момент – как, согласитесь, и получилось. Кто, кроме Желябова, который этого уже не сделает, сможет опровергнуть такую версию?

Характерно, однако, что никаким карам Желябов не подвергся, а продолжалось все большее укрепление его руководящей роли в заговоре. Очевидно, в самом узком кругу идеологов и руководителей происходила совместная коррекция различных точек зрения. Вот Морозов все дальше выпадал из руководящего ядра!

Под Москвой взрыв удался 19 ноября самым замечательным образом. Но и тут произошла случайность: случайно был изменен порядок следования поездов, и взорван оказался не царский поезд, а свитский.

Что можно сказать про такую случайность? Только то, что она произошла через несколько дней после ареста Гольденберга (не спешившего, однако, делиться сведениями со следствием), а это в свою очередь случилось через какое-то время после того, как возобновились контакты Фроленко с полицией. За год до этого он, как мы помним, взял грех на душу – и не спас жизнь Мезенцову, но теперь, схваченный на том, что пытался двурушничать с полицией, он вполне мог сыграть по-другому – и, не выдавая никого в Москве (он ведь действительно не знал никаких тамошних секретов!), мог постараться спасти царю жизнь – и заработать тем самым и себе, и Добржинскому с компанией положительные баллы.