Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

2.2. На долгом пути к реформе

Согласно марксистской теории, государство – это инструмент господства одного класса над другим. Это почти всегда не совсем так, и уж вовсе не таким государством была царская Россия. Структура последней была достаточно оригинальна, хотя в России действительно было два основных класса, что и соответствует марксистким догмам: помещики и крестьяне.

На верху российской государственной пирамиды пребывал царь, ниже – правительство с расширявшимися по мере спуска слоями чиновников, а в самом низу – широчайшая крестьянская масса. Но пирамида не была симметричной: на промежуточном уровне часть чиновников отсутствовала, а вместо нее правил слой помещиков, под которыми располагалось крепостное крестьянство.

Жизнь всей этой массы людей подвергалась постоянному воздействию нараставшего аграрного перенаселения, что, однако, практически никем тогда не осознавалось (изыскания теоретиков екатерининских времен были прочно позабыты!), но зато все всерьез задумывались о необходимых улучшениях – после Севастополя это представлялось более чем актуальным: положение России никуда не годилось – и с этим нужно было что-то делать!

Первым в России позволил себе публично высказываться на эту тему младший брат Александра II великий князь Константин Николаевич, с 1853 года возглавлявший российский флот. Началось это сразу весной 1855 года – вскоре после смерти их отца Николая I. Весной 1856 года Константин Николаевич предпринял уже официальные шаги к разрешению вопроса о дальнейшей судьбе крепостных, прикрепленных непосредственно к морскому ведомству.[283]283
  Л.Г. Захарова. Самодержавие и отмена крепостного права в России. 1856–1861. М., 1984, с. 39.


[Закрыть]

Чаяния крепостных были самоочевидны, причем заключение Парижского мира совершенно иррациональным образом подлило масла в огонь надежд: «рассказывалось, якобы при заключении предварительного мира маршал Пелисье, от имени Наполеона [III] и Пальмерстона, включил в пятый пункт этого документа обязательство уничтожить дворянство по всей империи, а земли раздать мужикам. Кто первый пустил в ход эту штуку, я не знаю, но рассказу этому верили»;[284]284
  С.Н.Терпигорев (С.Атава). Указ. сочин., т. I, с. 12.


[Закрыть]

«бог весть почему начали блуждать среди народа слухи о какой-то воле, о каких-то отпускных и об уничтожении дней барщины. Хотя не мало было стариков, которые этим слухам не придавали серьезного значения и даже совершенно игнорировали их, слухи, тем не менее, не переставали циркулировать среди народных масс, производя на них отрадное впечатление».[285]285
  В.Н. Карпов. Воспоминания. / Ник. Шипов. История моей жизни, с. 218.


[Закрыть]

Со временем крестьянские толки принимали более целенаправленное направление: главным становилось уже не столько желанное личное освобождение, сколь перспективы дальнейшей жизни, и вставал вопрос о земле – самый жгучий вопрос в России вплоть до 1917 года: «Большей частью толки крестьян вращались около одного пункта: земля будет наша. Они говорили, что «землю сам Бог зародил, что барин и пахать-то не умеет – что он с землей будет делать?»».[286]286
  П. Якушкин. Велик Бог земли русской. // Сочинения, СПб., 1884, с. 2.


[Закрыть]

М.Р. Попов – сын деревенского священника, будущий революционер, а потом шлиссельбургский узник – вспоминал на старости лет: «Помню я свою деревню и в тот историческкий момент, когда прошел слух о воле среди крестьян. Перед каким-то праздником усыпались песком аллеи у барского дома. Мы, дети, как обыкновенно это бывает, стояли и смотрели на работу крестьян. Один из крестьян, взяв с воза на лопату песку, обратился ко мне со словами: «смотри, хлопче, як добрi люде сiють хлiб», и стал рассеивать горстью песок, как сеют зерно на ниве. «Учись, – продолжал он, обращаясь ко мне, – а то, як отпустят нас на волю, самому придется хлеборобить!»»[287]287
  М.Р. Попов. Записки землевольца. М., 1933, с. 54.


[Закрыть] – но Попову, как и прочим помещичьим выкормышам – чадам, домочадцам и прихлебателям, хлеборобить так и не пришлось!

Перспективы крестьянского освобождения волновали и помещиков.

До них тоже доносились такие же слухи – и вызывали самые неприятные тревоги: «в том, что предпринималось с целью обезопасить себя, ясно видны были следы самого угнетенного умственного состояния: покупались ружья, сабли, приносились из кладовых заржавленные дедовские и прадедовские шпаги, в которых во дни оны щеголяли разные генерал-аншефы и которыми теперь их внуки собирались защищать свою жизнь от Сенек, Степок и т. д.

Приносилось из кладовок, чистилось и чинилось все это теми же Сеньками и Степками, отлично-хорошо понимавшими смысл всего этого. /…/

Но шпаги, пистолеты и фальконеты если и приносились, чистились и заряжались, то это скорей просто для очистки совести /…/: не на столько же мы были уж глупы, чтобы думать и верить в возможность шпагой екатерининских времен отбить атаку соединенных сил мужиков и баб (особенно баб) какого-нибудь сельца Ивановки, Сосновки то ж… «Дух» был ужасно угнетен в нас, так что вспоминаешь теперь, и самому становится совестно: ну чего было бояться? А боялись, страшно боялись.

– Помилуйте, ведь это разве люди? – Звери.

– А бабы-то? В случае чего – избави господи – ведь они хуже еще мужиков…

/…/ все это происходило на основании одних только слухов, правда, очень похожих на вероятность, но тем не менее все-таки слухов, не более того. Официального, достоверного ничего еще не было известно. И как ни ждали этого официального и достоверного, оно не появлялось. Поэтому очень естественно, что острый период общей смуты уступил место какому-то тупому томлению и жизнь обратилась в какие-то безрассветные сумерки, без всякой надежды на лучшее будущее».[288]288
  С.Н.Терпигорев (С.Атава). Указ. сочин., т. I, с. 12–13, 15.


[Закрыть]

Тон публициста (по существу – мемуариста) очень иронический. Действительно, в 1880 году, когда писались эти строки, было просто смешно: чего боялись-то? Совсем по-иному они звучат для нас, чем для помещиков, в свое время начисто позабывших о Пугачевщине[289]289
  Николай I, как мы знаем, о ней никогда не забывал!


[Закрыть] и счастливо не доживших не только до 1917, но даже и до 1905 года!

Тем не менее, в 1856 году действительно можно было почти что и не опасаться крестьян: тогда они терпеливо ожидали, что же предпримет царь, на которого все они надеялись.

Государство никак не могло полагаться на дальнейшее продолжение существования помещиков. Оно и не собиралось: именно так ведущий идеолог реформы Николай Алексеевич Милютин (1818–1872), занимавший в 1859–1861 году пост исполняющего обязанностей товарища (заместителя) министра внутренних дел, и представлял себе конечные результаты проводимых преобразований.

Характерный обмен мнениями на эту тему, происшедший через целых четыре года после 19 февраля – уже в феврале 1865 года: «Кн[язь В.А.] Долгоруков, который в переживаемую нами критическую эпоху невозмутимо продолжает изучение политических наук, сказал мне, что он объяснялся с Н. Милютиным насчет того, как он разумеет устройство управления под фирмою: «Царь и народ». Милютин объяснил, что прежде дворянство стояло между государем и частью подданных, но что и тогда уже не было никого между царем и государственными крестьянами. Теперь же вместо 10 млн., имеющих прямое общение с царем, 20 млн.[290]290
  10 и 20 млн. – это очень приблизительные, условные оценки тогдашней численности крестьян мужского пола: первая – бывших крепостных, вторая – суммарной совокупности крестьян.


[Закрыть], – вот и все различие. Управление по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различия сословий, призываемых к правительственной деятельности правительственной властью. Кн. Долгоруков говорит, что он, по крайней мере, очень доволен, что узнал, как эти господа его понимают. Я ответил, что, как мне кажется, основы этой государственной мудрости весьма упрощены, и что она не внушает мне большого доверия. Кн. Долгоруков заметил еще, что трое или четверо из нас не побоятся контроля представителей или депутатов, но остальные предпочли бы вести свои дела так, как они вели их до сих пор. В этом он совершенно прав».[291]291
  Дневник П.А.Валуева, министра внутренних дел. 1861–1876. В двух томах. М., 1961, т. 2, с. 22.


[Закрыть]

Поясняем: В.А. Долгоруков (1804–1868) – военный министр в 1852–1856 годах, начальник III отделения и шеф жандармов в 1856–1866. Автор дневниковой записи П.А. Валуев (1814–1890) – один из высших чиновников накануне 1861 года, министр внутренних дел (после отставки Н.А. Милютина и его ближайших сподвижников) в 1861–1868 годах, министр государственных имуществ в 1872–1879, председатель Комитета министров в 1879–1881.

Обратим внимание на следующие подробности: во-первых, и Валуев, и Долгоруков, несмотря на свое весьма высокое положение накануне 1861 года, оказались не посвящены заранее в общий замысел реформы – настолько кулуарно обсуждался этот вопрос в ближайшем окружении царя. Но именно только так, таинственно и изощренно извилисто, и могла осуществляться подготовка реформы в 1856–1861 годах, потому что помимо ясной идеи, коротко, в двух словах, изложенной Милютиным и основанной, несомненно, на абсолютно правильном представлении об экономической бесполезности помещиков, приходилось учитывать и политические обстоятельства, не отличавшиеся простотой и ясностью.

Во-вторых, оба (Валуев и Долгоруков) с пониманием дела обменялись репликами относительно желательности введения депутатского представительства, сторонниками которого они действительно состояли – в отличие от большинства других министров. Мотивом подобных желаний и было стремление к тому, чтобы впредь столь серьезные преобразования не вводились так негласно и бесконтрольно – это было общим тогдашним настроением дворянских верхов.

В апреле 1862 года один из единомышленников Н.А. Милютина, тоже идеолог осуществленной реформы, К.Д. Кавелин, писал об этом в письме к Герцену: «Эта игра в конституцию меня пугает так, что я ни о чем другом и думать не могу. Разбесят дворяне мужиков до последней крайности».[292]292
  Н.Г. Сладкевич. Оппозиционное движение дворянства в годы революционной ситуации. // Сб.: Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг. М., 1962, с. 80.


[Закрыть]

Через месяц он формулировал еще более четко: «российское дворянство драло горло о конституции, разумея под нею отмену положения 19-го февраля».[293]293
А.И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем под ред. М.К.Лемке. Т. XV, Пб., 1920, с. 138.

[Закрыть]

В марте 1856 года, т. е. вскоре по заключении мира, император отправился в Москву. Здешний генерал-губернатор, известный крепостник граф А.А. Закревский, ходатайствовал перед императором о желании местного дворянства представиться государю по поводу распространившегося среди него слуха, что правительство замышляет отмену крепостного права.

Император принял московского губернского предводителя дворянства князя А.А. Щербатова с уездными представителями и вот что приблизительно сказал им: «Между вами распространился слух, что я хочу отменить крепостное право; я не имею намерения сделать это теперь, но вы сами понимаете, что существующий порядок владения душами не может остаться неизменным. Скажите это своим дворянам, чтобы они подумали, как это сделать».[294]294
  В.О. Ключевский. Собрание сочинений, т. V, с. 264.


[Закрыть] Эти слова, как громом, поразили слушателей, а потом и все дворянство – ведь дворяне очень надеялись укрепить свои права и с такою надеждой готовились встретить коронацию, назначенную на август того года.

Новый министр внутренних дел, С.С. Ланской, назначенный в августе 1855 вместо ненавидимого помещиками Д.Г. Бибикова (это было классической перестановкой для Александра II, о каких уже упоминалось: он и впредь менял прогрессивных государственных деятелей на реакционных и наоборот – в зависимости от ситуации, пытаясь, не всегда, впрочем, успешно, отвести общественный гнев от собственной персоны), обратился к императору за справкой, что значат его московские слова. Император отвечал, что он не желает, чтобы эти слова остались без последствий. Тогда в министерстве внутренних дел начались подготовительные работы, цель которых еще пока не была выяснена.

В то же время наиболее цивилизованная публика бралась не за шпаги и старинные ружья, а за вполне современную письменную агитацию, которая вдруг, в отличие от Николаевских времен, стала возникать неведомо откуда: «В настоящее время войдите в кабинет всякого сколько-нибудь образованного человека, и вы непременно найдете у него запрещенные книги и бумаги»,[295]295
[К.Д. Кавелин]. Записка о письменной литературе. // «Голоса из России», кн. I, с. 43.

[Закрыть] – писал тогда К.Д. Кавелин.

В 1856 году Россия пережила эпоху невероятной перемены настроений и ломки извечных привычек.

«С 1856 года совершилось полное изменение во взглядах и направлении правительственной системы: число студентов быстро возросло; в Петербургском университете оно уже достигло 1500 человек. Новый попечитель университета князь Григорий Алексеевич Щербатов – человек просвещенный, развитой, с современными воззрениями, круто повернул дело на новый путь: студентам предоставлена была большая самостоятельность в занятиях; отменен строгий надзор за посещением ими лекций, сокращены экзамены; с другой стороны, старался он поднять нравственный и научный уровень студентов, допустив между ними корпоративную организацию, для чего разрешено было завести студенческую библиотеку, читальни, кассу для воспособления бедным товарищам. Заведование этими общественными учреждениями вверялось выбранным студентам, а потому допущены были сходки студентов, как для выборов, так и для обсуждения вопросов, касавшихся кассы или учебных нужд студентов. /…/ Все это /…/ вводилось как бы домашним образом, без формальной отмены Устава 1835 года, и, к сожалению, не получило прочной и законченной организации, а потому и существовало недолго»[296]296
  Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина [ниже – Воспоминания Д.А. Милютина]. 1860–1862. М., 1999, с. 155–156.


[Закрыть] – вспоминал Дмитрий Милютин – будущий военный министр, брат Николая Милютина.

Л.Н. Толстой в рукописи незавершенного романа «Декабристы» писал об этом времени так: «Как тот француз, который говорил, что тот не жил вовсе, кто не жил в Великую Французскую революцию, так и я смею сказать, что, кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь…».[297]297
  Л.Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 томах, т. 3. М., 1979, с. 357–358.


[Закрыть]

Мы, люди 1991 года, можем сказать нечто подобное и о себе!..

На коронацию в августе 1856 года собрались в Москву по обычаю губернские и уездные предводители дворянства. Товарищу министра внутренних дел А.И. Левшину поручено было узнать, как они отнеслись к вопросу «об улучшении участи крепостных крестьян» (тогда еще избегали слова «освобождение»).[298]298
  В.О. Ключевский. Собрание сочинений, т. V, с. 264.


[Закрыть]

Но пока что в крепостнически настроенном обществе первое впечатление, произведенное речью государя весной в Москве, уже улеглось. Говорили, что и покойный император несколько раз подымал крестьянский вопрос, но из этого ничего не вышло; как только дело передадут в секретный комитет,[299]299
  Секретные комитеты многократно собирались в царствование Николая I для обсуждения отмены крепостного права, практически ничего так и не решив.


[Закрыть] молодой государь увидит сам, какие трудности стоят на пути к его решению.

До сих пор пассивная оппозиция всегда увенчивалась успехом, она и теперь сослужит свою службу. Так думали дворяне. И вот пассивная оппозиция реформам стала лозунгом всех приверженцев старины и сторонников сохранения помещичьей власти.

Летом министр государственных имуществ М.Н. Муравьев («Вешатель»), объезжая казенные имения, «повсюду уверял предводителей дворянства, что дело кончится ничем».[300]300
  И. Энгельман. Указ. сочин., с. 302.


[Закрыть]

Во время августовских переговоров в Москве предводители дворянства русских губерний постарались занять уклончивое положение: им неизвестно, говорили они, на каких основаниях предполагает правительство приступить к реформе, а сами они не в состоянии придумать ничего подходящего.

Только представители западного дворянства, особенно литовского, высказывали некоторое желание к пересмотру существующего положения вещей: стеснительные условия, устанавливаемые бибиковскими инвентарями, неприятно ограничивали их права. Поэтому виленскому генерал-губернатору В.И. Назимову было поручено так настроить дворян, чтобы они сами обратились к правительству с заявлением о намерении улучшить положение своих крестьян.[301]301
  Там же, с. 287–288.


[Закрыть]

На том все и разъехались.

Наивные дворяне искренне полагали, что смогут успешно пересидеть все реформаторские потуги государя. Еще бы: он был вовсе не столь серьезен с виду, как его отец (редкие люди, говорят, могли выдерживать прямой взгляд последнего, а от его рыка пугались лошади!), а вся грозность Николая I ушла по существу в песок: дружное сопротивление многочисленных канцелярий, в которых безраздельно правили дворяне и где безнадежно застревали все реформаторские указы и инструкции, мягкой оппозицией задушило все прогрессивные устремления царя. Недаром Николай вроде бы иронически жаловался, что не ему принадлежит власть на Руси: страной правят тридцать тысяч столоначальников![302]302
  С.С. Ольденбург. Царствование императора Николая II. СПб., 1991, с. 13.


[Закрыть]

Но не тут-то было: Александр II сам обладал способностями истинного рыболова, терпение которого только подогревается азартом ожидания добычи – и прекрасно сознавал, какую же рыбину пытается заманить в собственные снасти! Ни его современники, ни историки просто не понимали того, что Царь-Освободитель был подлинным ловцом человеков, а затеянная им игра – значительно более сложное предприятие, нежели перетягивание каната, и вся оппозиция была заранее обречена на поражение!

Осенью того же года Н.А. Милютин по просьбе великой княгини Елены Павловны[303]303
  Елена Павловна (1806–1873), урожденная принцесса Вюртембергская, вдова великого князя Михаила Павловича (1798–1849), младшего брата Николая I.


[Закрыть] разработал проект освобождения крестьян ее имения Карловка Полтавской губернии: вся земля, которую использовали крестьяне в личных целях, оставалась в их распоряжении.

Милютин был грамотным специалистом, воспитанным не только на книжных мудростях, но и на информации о хитросплетениях борьбы реформизма и реакции в предшествовавшее царствование (он был, напоминаем, племянником и в определенном смысле подражателем П.Д. Киселева), неплохо представлял себе основные камни предкновения дисскуссий в Николаевских секретных комитетах, в свою очередь пережевывавших проекты А.А. Аракчеева и Е.Ф. Канкрина, составленные еще при Александре I. Сам Николай I не чурался обращаться при этом даже к творчеству декабристов.[304]304
  А.А. Кизеветтер. Внутренняя политика в царствование императора Николая Павловича. // Исторические очерки. М., 1912, с. 422, 426–427.


[Закрыть]

Характерно, что основные положения реформы, принятой 19 февраля 1861 года, содержали те же элементы, что и исходный Милютинский проект 1856 года. Но последующие четыре с половиной года ушли не только на то, чтобы уточнить, видоизменить и дополнить многочисленные его детали, но и главным образом на то, чтобы приучить к ним тех многочисленных людей, которым предстояло проводить эту реформу в жизнь, а также и смириться с ними тех, кто должен был оставаться и действительно оставался в непримиримой оппозиции.

Трудно утверждать, что таков был сам изначальный замысел молодого императора – навязать России долгую и почти бесплодную дискуссию вместо немедленного приведения в действие фальконетов, шпаг, а также более серьезного оружия, но именно так и развивались последующие многолетние события.

7 октября 1856 года Милютин составил записку, обобщающую разработанные принципы для применения в общероссийских масштабах. 26 октября Александр II отклонил проект Милютина как слишком радикальный.[305]305
  Л.Г. Захарова. Записка Н.А. Милютина об освобождении крестьян (1856 г.). // Сб.: Вопросы истории России XIX – начала ХХ века. Л., 1983, с. 25–26, 29–30, 32.


[Закрыть]

В Петербурге же, как и ожидали дворяне, 3 января 1857 года был собран Секретный комитет по крестьянским делам. На первом же его заседании царь недвусмысленно заявил, что «крепостное состояние почти отжило свой век».[306]306
  Л.Г. Захарова. Самодержавие и отмена крепостного права в России, с. 60.


[Закрыть]

Формально он самолично возглавил этот комитет, фактически же последующие заседания проводились под руководством князя А.Ф. Орлова – председателя Государственного совета, героя подавления выступления 14 декабря 1825 года, а затем одного из руководителей III Отделения. Начались неспешные и не слишком целенаправленные обсуждения; никаких законченных планов и идей по существу еще не имелось. Однако прежние обсуждения проблем, происходившие, как упоминалось, еще при Николае I, уже сформировали изрядный арсенал скептических соображений и опасений.

Руководство комитета вовсе не горело энтузиазмом перед развернувшимися перспективами и не собиралось пока что всерьез воспринимать наставления царя – при его отце они слыхали и видали еще и не такое!

«Как упорно старался комитет оставаться в почти полной бездеятельности, видно, например, из следующего: дворянство уездов Ямбургского, Петербургского и Царскосельского еще при императоре Николае предложило ввести инвентари, т. е. нормировать повинности крепостных. Хотя это ходатайство и было подписано многими влиятельными лицами, как, например, государственным канцлером графом Нессельроде, министром двора Адлербергом, сенатором Безобразовым, бароном Фредериксом, Веймарном, Роткирхом, Платоновым и др., тем не менее тогдашний министр внутренних дел гр. Перовский совершенно отказался обсуждать это предложение. Теперь петербургское дворянство вновь подняло вопрос и добивалось соизволения составить сначала инвентари для всей Петербургской губернии, чтобы затем иметь возможность постепенно перейти к дарованию крепостным личной свободы. Это ходатайство, в котором впервые обнаружилась положительная готовность дворянства пойти навстречу намерениям правительства, было передано министром внутренних дел в секретный комитет, но здесь просто-напросто было положено под сукно: ни председательствующий, ни делопроизводитель комитета не дали ходатайству никакого хода».[307]307
  И. Энгельман. Указ. сочин… с. 294–295.


[Закрыть]

Между тем, с лета 1857 года по февраль 1858, проект Н.А. Милютина обсуждался и дорабатывался с участием П.Д. Киселева, А. Гакстгаузена, К.Д. Кавелина, А.А. Абазы, В.А. Черкасского и других.[308]308
  Л.Г. Захарова. Записка Н.А. Милютина об освобождении крестьян, с. 31.


[Закрыть]

В это же время и Герцен, находившийся в Лондоне, вместе с Огаревым, присоединившимся к нему весной 1856 года, разворачивали бурную агитацию, направленную против крепостного права. Вслед за альманахом «Полярная Звезда» (с профилями казненных декабристов на обложке), который издавался еще с 1855 года, стала выходить регулярная газета «Колокол», первый лист которого увидел свет 1 июля 1857 года.

Не столько антикрепостническая направленость, сколь убийственная критика, которой подверглось правительство по делу и без оного, снискали Герцену расположение дворянских гостиных. Быстро сформировалась связь лондонского издания с многочисленными корреспондентами в России, сделавшими публикуемую информацию актуальной и злободневной. Свободная пресса – это поистине опьяняло!

«Действительно, влияние «Колокола» в один год далеко переросло «Полярную Звезду». «Колокол» в России был принят ответом на потребность органа, неискаженного цензурой. Горячо приветствовало нас молодое поколение /…/… Но и не одно молодое поколение поддерживало нас…

«Колокол» – власть, – говорил мне в Лондоне, страшно вымолвить, Катков[309]309
  См. ниже раздел 2.5.


[Закрыть] и прибавил, что он у Ростовцева лежит на столе [ «Колокол», а не Катков!] для справок по крестьянскому вопросу… И прежде него повторяли то же и Т., и А., и С., и К.[310]310
  Соответственно: И.С. Тургенев, И.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, К.Д. Кавелин – примечание Л.Б. Каменева.


[Закрыть], генералы из либералов, либералы из статских советников, придворные дамы с жаждой прогресса и флигель-адъютанты с литературой /…/.

Какой-то офицер, обойденный в повышении, серьезно просил нас напечатать об этом с особенным внушением государю. /…/ – таких анекдотов мог бы я рассказать десяток…»[311]311
  А.И. Герцен. Былое и думы, т. III, с. 104–105.


[Закрыть] – писал позднее Герцен.

Заметим, однако, что как раз молодое поколение и не могло практически поддерживать «Колокол», который распространялся по России формально нелегально, а фактически продавался за большие деньги и был студентам не по карману![312]312
  Л.Ф. Пантелеев. Указ. сочин., с. 163.


[Закрыть]

«Герцен приобрел над общественным мнением в России такое влияние, каким не обладал до того времени ни один из писателей. /…/ Деспотизм Николая I не допускал никаких партий, никакого общественного мнения[313]313
  Мы имели возможность видеть, что это было не совсем так, но данная цитата представляет собою уже позднейшую легенду о взаимоотношении власти и общества, создававшуюся уже при Александре II. Тун – типичный Пайпс той эпохи.


[Закрыть], поэтому в России не оказалось ничего, что могло бы противодействовать смелому слову Герцена или соперничать с его газетой. Все слепо верили Герцену; самые важные государственные тайны обсуждались открыто в его листке и имена агентов, посылаемых в Лондон следить за Герценом, опубликовывались в газете раньше, чем те успевали высадиться на английский берег»;[314]314
  А. Тун. Указ. сочин., с. 73.


[Закрыть]

«появились листки «Колокола». Они были очень распространены. Их читали открыто, вслух и всем они ужасно нравились…

Теперь, вспоминая все это, видишь, разумеется, ясно, что эта [так в тексте!] была пора великого и общего, всероссийского, так сказать, невежественного недоразумения… Отчаянные крепостники зачитывались «Полярной Звездой», «Колоколом» в твердом убеждении, что они читают своих сторонников и единомышленников. Я помню при таком чтении подобные фразы:

– У него (то есть у Герцена), конечно, много вздору, завиральных этих идей, но и правду он говорит…».[315]315
  С.Н. Терпигорев (С. Атава). Указ. сочин., т. II, с. 102.


[Закрыть]

Но все это имело колоссальное практическое значение: понимали ли Герцена читатели, одобряли его или нет, но регулярное печатное обсуждение злободневных проблем и первейшей из них – судьбы крепостного права! – приучало читателей к неотвратимости ее разрешения в том или ином виде, и не позволяло, как раньше, забывать из патриотизма о неприятных моментах!..

Летом 1857 года царь, проездом через Вильно, встречался с Назимовым, который подтвердил намерение своих дворян пойти на улучшение состояния крепостных. Тогда же Александр II ознакомился со свеженаписанной запиской Гакстгаузена, который усиленно советовал проявить решительную энергию в вопросе проведения реформы, дабы инициатива не ускользнула от правительства и не оказалась в руках возбужденных подданных. «Совершенно справедливо, и в этом моя главная забота»[316]316
  П.А. Зайончковский. К вопросу о деятельности Секретного комитета по крестьянскому делу в 1857 г. // Исторические записки, т. 58. М., 1956, с. 338–339.


[Закрыть] – гласила резолюция царя, который, однако, никуда спешить не стал.

В сентябре 1857 прежний идеолог реформизма П.Д. Киселев, находившийся в Париже, где он пребывал послом, завершая свою долгую государственную карьеру, писал к Александру II: «Я всегда полагал и нынче полагаю, что крестьянская земля должна оставаться (с вознаграждением помещиков) в полной и неотъемлемой собственности крестьян».[317]317
  А.П.Заблоцкий-Десятовский. Указ. сочин., т. II, с. 334.


[Закрыть] Он же к великому князю Константину Николаевичу: «Увольнение с землею в моем понятии есть условие необходимое не только в экономическом, но и в политическом отношении. Во Франции собственники земли, коих считается 7 миллионов, составляют класс людей покойных и преданных правительству, как защитнику их собственности».[318]318
  Там же, с. 334–335.


[Закрыть]

Между тем, дворяне литовских губерний, скрепя сердце, высказались в пользу бесплатного личного освобождения крепостных с тем, чтобы все их имущество оставалось в собственности помещиков.

Идея была простой и чрезвычайно ясной – много проще и яснее, чем проекты, когда-то выработанные декабристами П.И. Пестелем и Н.М. Муравьевым: те тоже жаждали полного сохранения земель в помещичьих руках, но вовсе не настаивали на ограблении освобождаемых крестьян до нитки, как этого возжелали теперь литовские дворяне.

Записку об этом Назимов в сентябре направил в Петербург, а затем он и сам приехал в столицу в ноябре 1857. К этому моменту бездействовавший Секретный комитет уже должен был несколько оживиться под настойчивым давлением царя. Вот тут-то последний внезапно и совершенно неожиданно для всех верховных бюрократических слоев, проявил вдруг решительность и подвижность.

После ряда заседаний, в невероятной спешке был составлен и подписан 20 ноября царем рескрипт на имя Назимова, а затем с еще более невероятной скоростью публично обнародован – с настоятельными призывами и к остальному дворянству империи последовать преподанному примеру.

Дворянам трех литовских губерний предлагалось разработать точные условия реформы, руководствуясь следующими инструктивными положениями:

«1. Помещикам сохраняется право собственности на землю, но крестьянам оставляется их усадебная оседлость, которую они, в течение определенного времени, приобретают в свою собственность посредством выкупа; сверх того, предоставляется в пользование крестьян надлежащее по местным удобствам, для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиком, количество земли, за которую они или платят оброк, или отбывают работу помещику.

2. Крестьяне должны быть распределены на сельские общества, помещикам предоставляется вотчинная полиция.

3. При устройстве будущих отношений помещиков и крестьян должна быть надлежащим образом обеспечена уплата государственных податей и денежных сборов».[319]319
  Сборник правительственных распоряжений по устройству быта крестьян, вышедших из крепостной зависимости, т. I. СПб., 1861, с. 2–3.


[Закрыть]

Легко видеть, что от исходного пожелания литовских дворян не осталось и следа, чему последние должны были немало поразиться. Да и все российское дворянство ненадолго оказалось в шоке!

Принципы, положенные Александром II в основу данного рескрипта и всех последующих проектов, а затем и узаконений, были сформулированы Я.И. Ростовцевым к осени 1858 года и утверждены на заседании Главного комитета (так переименовали Секретный) 18 октября 1858 года: «а) чтобы крестьянин немедленно почувствовал, что быт его улучшен; б) чтобы помещик немедленно успокоился, что интересы его ограждены, и в) чтобы сильная власть ни на минуту на месте не колебалась, от чего, ни на минуту же, и общественный порядок не нарушался».[320]320
  Журналы Секретного и Главного комитетов по крестьянскому делу. Пг., 1915, т. I, с. 260.


[Закрыть]

Словом, царь и его ближайший помощник желали, чтобы почти ничего практически не изменилось, но крепостное право каким-то непостижимым образом, по щучьему велению, в какой-то прекрасный момент испарилось бы бесследно. Невероятно, но это им почти что удалось!

Первые отклики на рескрипты 1857 года со стороны лидеров позднейшей радикальной оппозиции были прямо до неприличия восторженны:

Герцен: «Ты победил, Галилеянин, нам легко это сказать потому, что у нас в нашей борьбе не замешано ни самолюбие, ни личность. Мы боролись из-за дела; кто это сделал, тому и честь… Имя Александра II отныне принадлежит истории; если б его царствование завтра окончилось, если б он пал под ударом каких-нибудь крамольных олигархов, бунтующих защитников барщины и розог, все равно освобождение крестьян сделано им, грядущие поколения этого не забудут»;

Чернышевский: «Благословение, обещанное миротворцам и кротким, увенчает Александра II счастьем, каким не был увенчан еще никто из государей Европы, – счастьем одному начать и совершить освобождение своих подданных».[321]321
  Е.А. Мороховец. Указ. сочин., с. 92, 99.


[Закрыть]

В это же время в отчете III Отделения за 1857 год отмечалось: многие дворяне, особенно мелкопоместные, «страшатся даже мысли об изменении крепостного права. В отнятии у них власти над крестьянами они видят уничтожение дворянства».[322]322
  Н.Г. Сладкевич. Указ. сочин., с. 66.


[Закрыть]

Настроениями дело не ограничивалось: «Едва успел царский рескрипт от 20 ноября 1857 г. дойти до провинции, как помещики начали принимать свои меры. Они распродавали имущество крестьян, их скот, избы и другие постройки, переселяли крепостных на худшие земли, пытались захватить в свои руки капиталы крепостных богатеев»[323]323
  Л.Б. Генкин. Крестьянское движение в Ярославской губернии на рубеже 1850-1860-х годов. // Сб.: Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг., с. 132.


[Закрыть] – вспомните судьбу упомянутого выше П.А. Мартьянова!

Одновременно нарастали противоположные настроения крестьян. Ланской сообщал царю, что в конце 1857 года крестьяне повсеместно ожидали объявления свободы: «церкви на новый год были особенно полны крестьянами, которые ожидали в этот день манифеста об уничтожении крепостного состояния».[324]324
  Л.Г. Захарова. Самодержавие и отмена крепостного права в России, с. 105.


[Закрыть]

Александр II постарался охладить и тех, и других.

В апрельской 1858 года книжке «Современника» вышла статья К.Д. Кавелина, пропагандирующая принципы освобождения крепостных с выделением им земли. Журнал беспрепятственно поступил к публике, а вслед за этим царь разыграл бурное возмущение: 16 апреля 1858 года в Совете министров «гневно выразился государь на цензуру, пропустившую в «Современнике» статью против дворянства проф. Кавелина» и назвал Кавелина «либералом»[325]325
  Там же, с. 98.


[Закрыть] – свидетельствовал один из очевидцев.

Кавелин немедленно был отставлен от должности преподавателя наследника престола – цесаревича Николая Александровича.

После такой рекламы статью в «Современнике», естественно, прочитали все, кто сумели до нее добраться! Но одновременно демонстративное поведение царя действительно подействовало успокоительно на возбужденное дворянство.