Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)

Николай Милютин, принявший, как и остальные, этот цирк за чистую монету, обеспокоенно писал в письме к брату Дмитрию: «Горько сказать, но в последнее время реакция начинает проявляться во многом… Вопрос о земле есть корень раздора. /…/ Сначала государь твердо требовал усадьбы и приглашал к уступке остальной земли. Теперь же заметно колебание».[326]326
  Там же, с. 99.


[Закрыть]

С лета 1858 года, следуя настойчивым пожеланиям царя, во всех губерниях открылись дворянские Комитеты для обсуждения условий предстоящей реформы.

В этом же году главный, первый помещик страны – сам царь – продемонстрировал пример доброй воли, осуществив освобождение своих крепостных – удельных крестьян, отпущенных на волю приблизительно в соответствии с теми же принципами, что позднее и частновладельческие крепостные.[327]327
  Ф.А.Фургин. Удельные крестьяне накануне и в годы революционной ситуации. // Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг., с. 179.


[Закрыть]

В самом конце 1858 года проект Н.А. Милютина был представлен в Секретный комитет.[328]328
  Л.Г. Захарова. Записка Н.А. Милютина об освобождении крестьян, с. 32.


[Закрыть]

В отчете III Отделения за 1858 год отражена еще более негативная реакция широких дворянских кругов на происходящее, чем годом ранее: «Первые высочайшие рескрипты произвели грустное и тревожное впечатление. Большая часть помещиков смотрит на это дело как на несправедливое, по их мнению, отнятие у них собственности и как на будущее их разорение».[329]329
  Н.Г. Сладкевич. Указ. сочин., с. 67.


[Закрыть]

Н.А. Милютин в это время говорил: «Ныне /…/ правительство либеральнее самого общества».[330]330
  Из записок Марии Агеевны Милютиной. // «Русская старина», январь 1889, с. 64.


[Закрыть]

С января 1859 Секретный Комитет, переименованный, как упоминалось, в Главный, стал функционировать если и не вполне гласно, то уже и не совершенно секретно.

В марте началась деятельность Редакционных комиссий во главе с Ростовцевым. Последний четко высказал свой руководящий принцип: «Отрезывая землю от крестьян, мы зажжем Россию».[331]331
  Н.П.Семенов. Освобождение крестьян в царствование имп. Александра II. В двух томах. СПб., 1889, т. I, с. 301.


[Закрыть]

Душой Редакционных комиссий стали Н.А. Милютин и известные славянофилы – Ю.Ф. Самарин и князь В.А. Черкасский, в основном поддерживавшие Милютина.

Осенью 1859 года в столицу призвали депутатов местных Губернских комитетов. Сразу выяснилось колоссальное отличие Милютинского проекта, положенного в основу разработок Редакционных комиссий, от мнений широчайших дворянских кругов, по-прежнему мечтавших – если уж неминуемо освобождение! – до нитки обобрать освобождаемых! Призванных депутатов постарались поскорее отправить восвояси.

Открытое обсуждение готовящейся реформы в тогдашней прессе, вести о конкретных дискуссиях на эту тему в официальных правительственных верхах – в совокупности с вполне достоверными сведениями об отношении к принципам будущего освобождения у самих крепостных масс – все это вполне опеделенно указывало на то, что Россия вползает в очевидный конфликт – так называемую «революционную ситуацию», когда, по известному ядовитому уточнению А.А. Зиновьевым знаменитой ленинской формулы, наверху уже не могут, а внизу уже не хотят!

Именно к такой ситуации загодя готовил себя сам Чернышевский.

Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889) – признанный лидер революционеров 1861–1862 годов: «Чернышевский – главный зачинщик всех беспорядков и всего движения. Не будь его, ничего бы не было».[332]332
  Н.Я. Николадзе. Воспоминания о шестидесятых годах. // Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников, с. 249.


[Закрыть]

Еще за десяток лет до революционной ситуации Чернышевский предсказывал ее и собирался играть в ней руководящую роль. В 1849 году, несомненно под влиянием бурных событий, происходивших тогда в Европе, он писал: «через несколько лет я журналист и предводитель или одно из главных лиц крайней левой стороны».[333]333
  Н.Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в 15-ти томах. М., т. I, 1939, с. 298.


[Закрыть]

В 1850 году он уже определенно надеялся на грядущую революцию в России: «Вот мой образ мыслей о России, неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее /…/. /…/ мирное, тихое развитие невозможно /…/. /…/ без конвульсий нет никогда ни одного шага вперед в истории».[334]334
  В.Я. Зевин. Политические взгляды и политическая программа Н.Г. Чернышевского. М., 1953, с. 58.


[Закрыть]

Еще через несколько лет, уже в 1853 году: «У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем. /…/ Неудовольствие народа против правительства, налогов, чиновников, помещиков все растет. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это. Вместе с тем растет и число людей из образованного кружка, враждебных против настоящего порядка вещей. Вот готова и искра, которая должна зажечь этот пожар. /…/ Сомнение одно – когда это вспыхнет? Может быть, лет через десять, но я думаю, скорее. А если он вспыхнет, я, несмотря на свою трусость, не буду в состоянии удержаться. Я приму участие. /…/ Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня».[335]335
  Утопический социализм. Хрестоматия. М., 1982, с. 431.


[Закрыть]

Все это действительно осуществилось в России: сначала – в 1905–1907 годах, а совсем полномасштабно – в 1917–1918. Но лавры за это достались другому деятелю – тому самому, кому и соорудили Мавзолей на Красной площади.

Тем не менее, и заслуги великого Чернышевского немногим уступают заслугам великого Ленина:

«При освобождении крестьян полемика Чернышевского с бывшим профессором политической экономии Вернадским и другими русскими экономистами выяснила многое редакционной комиссии, и я думаю, что собственно Чернышевскому обязана Россия, что положение 19 февраля не уничтожило общину»[336]336
  Н.В.Шелгунов. Первоначальные наброски. // Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников, с. 178.


[Закрыть] – писал один из соратников Чернышевского Н.В. Шелгунов,[337]337
  Н.В. Шелгунов (1824–1891): до отставки в 1862 г. – полковник корпуса лесничих; литератор, сохранявшийся в легальной российской журналистике и одновременно за кулисами революционного подполья с кануна 1861 года вплоть до цареубийства 1 марта 1881 и некоторое время позднее.


[Закрыть] имея в виду журнальные дискуссии Чернышевского в 1857–1858 годах с И.В. Вернадским, Н.В. Бунге и другими сторонниками капиталистического развития России.

Шелгунов прав, но чересчур категоричен: не один Чернышевский старался влиять в данном направлении: знаменитый Гакстгаузен, певец Николаевского социализма, также приложил к этому руку – мы уже упоминали о его активности при подготовке российской реформы. В 1858 году Гакстгаузен выпустил специальную брошюру, в которой призывал сохранить общину, имеющую огромное значение «для всего мира и для России в особенности». Именно она произвела сильнейшее впечатление непосредственно на Ростовцева.[338]338
  Н.М. Дружинин. А. Гакстгаузен и русские революционные демократы. // Избранные труды: Революционное движение в России в XIX в. М., 1985, с. 445–446.


[Закрыть]

Сам же Чернышевский в своих статьях 1857–1858 годов по существу на веру принял тезис Гакстгаузена о том, что русская община действительно воплощает собою мечтания западных социалистов: «Порядок дел, к которому столь трудным и долгим путем стремится теперь Запад, еще существует у нас в могущественном народном обычае нашего сельского быта. /…/ да не дерзнем мы посягнуть на общинное пользование землями, – на это благо, от приобретения которого зависит благоденствие земледельческих классов Западной Европы. Их пример да будет нам уроком».[339]339
  Е.А. Мороховец. Указ. сочин., с. 97–98.


[Закрыть]

Доводы этих убежденных социалистов различного толка вполне убедили реформаторов в том, что укрепление общины позволит сохранить и политическое спокойствие, идеалом которого почиталась Николаевская Россия.

Таким образом, под дальнейшее экономическое развитие России была заложена мощнейшая мина замедленного действия, взрыв который и вылился в революцию 1917 года!

Сама же по себе политическая ситуация в России нисколько не казалась идеальной ни Чернышевскому, ни многим другим.

В 1859–1860 годах многим уже начинало казаться, что готов и пожар крестьянской революции, и искра в образованном обществе, готовая его поджечь. Все дворяне, убедившись, что крепостных у них действительно готовятся отобрать, обнаружили вдруг в себе отчаянных революционеров.

Вот типичный для того времени рассказ Н.А. Добролюбова,[340]340
  Н.А. Добролюбов (1836–1861) был еще более крутым радикалом, чем Чернышевский, но не сыграл ожидавшейся от него выдающейся роли: он тяжело заболел и умер в ноябре 1861.


[Закрыть] пересказанный позднее Чернышевским одному из его соратников по каторге: «Идет однажды Добролюбов по улице, встречает полковника (Николай Гаврилович назвал фамилию, но я ее не помню; кажется, Пузыревский), с которым был немного знаком. Полковник говорит ему: «Мне надо бы найти репетитора для мальчика – арифметику ему преподавать; не имеете ли кого-нибудь в виду?» – «О! многих имею; хотя бы, например…» Полковник перебивает Добролюбова: «Постойте, постойте! я не упомянул: нужно такого, чтобы преподавал в революционном духе». Добролюбов руками развел: «Арифметику в революционном духе?.. Нет, такого в виду не имею». В конце концов полковник скрепя сердце примирился с беспартийным преподавателем арифметики».[341]341
  С.Г. Стахевич. Среди политических преступников. // Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников, с. 339.


[Закрыть]

В данном эпизоде упомянут, очевидно, подполковник генерального штаба Н.Г. Писаревский, о котором писал Д.А. Милютин, имея в виду примерно то же время – 1860–1861 годы: «Дошло до того, что даже правительственные издания заразились обличительным духом, не исключая и органов военного ведомства. «Военный Сборник» одно время совершенно вдался в обличительную литературу, и подобно другим журналам, хватил через край. Но что в особенности поразило меня – это издание «Русского Инвалида», переданное в частные руки на арендном праве подполковнику Писаревскому, которого я знал прежде по его специальным занятиям физикою и фотографиею. Это был человек неосновательный, шаткий, легко увлекающийся; под его именем редакция «Инвалида» составилась из группы молодых социалистов и пропагандистов, и таким образом военнаягазета, украшенная двухглавым орлом в заголовке, основанная с патриотическою целью в пользу раненых, сделалась органом социалистической пропаганды!»[342]342
  Воспоминания Д.А. Милютина, с. 42–43.


[Закрыть]

Летом 1859 года Чернышевский ездил в Лондон к Герцену – утрясать отношения и согласовывать будущие планы.

С 1859 года в дворянских собраниях стали раздаваться прямо-таки революционные выступления. В ответ в ноябре 1859 Министерство внутренних дел привело в действие постановление Главного комитета, утвержденное царем, о запрещении обсуждать крестьянский вопрос на дворянских собраниях. В свою очередь, дворянские собрания повсеместно приняли адрес, в котором заявлялось о праве собраний обсуждать любые вопросы.

А.М. Унковский, предводитель тверского дворянства, был известнейшим публицистом, активно агитировавшим против крепостного права: он считал, что использование наемного труда в поместьях значительно выгоднее и эффективнее – ниже мы покажем, насколько он ошибался. Будучи настолько прогрессивным и либеральным, он, разумеется, имел массу недругов среди собратьев по сословию, в том числе и в своей Твери. Интересно, что правительство (а Н.А. Милютин уже состоял товарищем министра внутренних дел!) избрало именно Унковского, подписавшего соответствующий адрес Тверского дворянского собрания, в качестве козла отпущения за строптивость всего российского дворянства.

В феврале 1860 Унковский был отстранен от должности и вместе с двумя другими дворянами по доносу, ни на чем не основанному, был отправлен в ссылку без суда административным порядком. Тверскому дворянскому собранию велено было тотчас произвести новые выборы предводителя.

Подобный произвол властей, как всегда, породил симпатии к несправедливо гонимым – примерам такого рода несть числа в истории России! Унковский, разумеется, стал невероятно популярен. За исключением двух, все остальные уезды Тверской губернии забаллотировали всех кандидатов, которые сами не отказались от баллотировки, и таким образом выборы не могли состояться. Унковский и его товарищи были помилованы в августе 1860, но им был запрещен еще в течение некоторого времени въезд в их собственные имения. Лишь после этого тверское дворянство приступило к новым выборам.[343]343
  И. Энгельман. Указ. сочин., с. 398–399.


[Закрыть]

Трудно избавиться от впечатления, что это был цирк того же рода, что был проделан двумя годами ранее с Кавелиным. С одной стороны, правительство демонстрировало свою относительную твердость – и несмотря на неутихающие страсти, впредь местные дворянские лидеры уже не столь решительно следовали примеру своих тверских собратьев. С другой стороны, такая реклама вновь заставила обратить внимание на конкретные соображения одного из решительнейших противников крепостничества – на этот раз Унковского. Это был снова двойной удар, нацеленный и на поддержание спокойствия, и на пропаганду принципов реформизма!

В это время и Чернышевский с ближайшими соратниками решили двинуться в бой. Выжидательная позиция, которую они до этого разделяли с Герценом, их больше не устраивала.

1 марта 1860 (по новому стилю) в Лондоне вышел очередной лист «Колокола» с письмом к Герцену, подписанным «Русским Человеком». Оно несомненно исходило из круга сподвижников Чернышевского; автором был предположительно Добролюбов.

Герцена недвусмысленно призывали покончить с либеральными иллюзиями и занять решительную революционную позицию: «Нет, не обманывайтесь надеждами и не вводите в заблуждение других, не отнимайте энергии, когда она многим пригодилась бы. Надежда в деле политики – золотая цепь, которую легко обратит в кандалы подающий ее. Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить. И ничто, кроме топора не поможет!.. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звенит набат. К топору зовите Русь! Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей. Не вам ее поддерживать».[344]344
  Е.А. Мороховец. Указ. сочин., с. 100.


[Закрыть]

После таких призывов было бы естественным затем звать публику прямо на баррикады! Так, возможно, представляли себе дальнейшее течение событий и Чернышевский с соратниками, но упорно осуществляемая царем тактика медленного возвратно-поступательного продвижения обезоруживала и этих радикалов.

На призыв Добролюбова или Чернышевского (это практически все равно!) никто, включая Герцена и Огарева, решительно не среагировал: все ждали дальнейшего развития событий. Неопределенность царила полная.

Призванные весной 1860 года новые делегаты губерний еще решительнее расходились с мнениями Редакционных комиссий, нежели их предшественники. 30 марта А.И. Кошелев писал об этом в письме к И.С. Аксакову: «Крестьянский вопрос всем жестоко надоел, и желают его как-нибудь покончить… Редакционная комиссия думает, что ее дело теперь вне опасности, а депутаты считают Редакционную комиссию окончательно схороненною».[345]345
  Л.Г. Захарова. Самодержавие и отмена крепостного права в России, с. 206–207.


[Закрыть]

Царь же, верный себе, несколько месяцев опять ничего существенного не предпринимал и даже возвратил Унковского из ссылки.

Из психологических пыток одна их худших – пытка ожиданием неприятностей. Шесть лет, затраченных Александром II на осуществление реформы, подготовку которой с технической точки зрения вполне можно было бы уложить и в шесть месяцев, совершенно измотали россиян. Крестьянский вопрос оставался неутихающей зубовной болью для всей России, ожидавшей теперь уже того, чтобы он хоть как-то разрешился. Царь определенно брал своих подданных измором!

Как же тут было вести себя революционным агитаторам? Продолжать взывать к революции? Но это выглядело бы просто нелепо – большинство потенциальных революционеров надеялось на более благополучный исход: ведь пока что ничего дальнейшего не происходило, и даже вновь оживлялись надежды, что весь этот кошмар с крестьянской эмансипацией развеется, как дым.

Призыв к топору в марте 1860 завис в воздухе. Отсутствие мотивов для его возобновления настолько расхолодило радикалов, что уже весной 1861 года, когда реформа действительно обрушилась на Россию, они нигде и ни в чем не успели предуведомить этот политический обвал никакими собственными призывами и действиями – за исключением, возможно, одного единственного сельского пункта на всю Россию – об этом ниже.

Неумолимо надвигавшееся, но невероятно медленное приближение реформы выморачивало и самих реформаторов – еще 6 февраля 1860 года скоропостижно скончался Ростовцев, успевший, однако, завершить основную редакцию положений предстоящей реформы.

10 октября 1860 года завершилась деятельность Редакционных комиссий и начал работать Главный комитет – уже под председательством великого князя Константина Николаевича: князя А.Ф. Орлова разбил паралич, от которого он уже не оправился и умер через несколько месяцев.

В то же время на различных окраинах империи не угасало пламя местных пожаров.

«В ноябре 1860 года опять происходила в Варшаве большая уличная демонстрация по случаю тридцатилетней годовщины революции 1830 года. В то же время и в Кракове возникли беспорядки, вынудившие австрийские власти прибегнуть к оружию и закрыть на время тамошний университет».[346]346
  Воспоминания Д.А. Милютина, с. 54–55.


[Закрыть]

Одновременно завершалось (как считалось тогда!) покорение Кавказа. В 1859 году был пленен вождь кавказского сопротивления имам Шамиль. Его поместили в почетную ссылку в Калугу, позднее выпустили за границу: он умер в 1871 году в Медине – в Аравии.

Теперь предстояла еще обширнейшая зачистка территории: «Чеченцы и ичкеринцы никогда не имели над собой прочно организованной власти и всегда отличались своим духом независимости, своеволия и хищничества. Вынужденные наконец подчиниться русской власти, они присмирели и домогались только обеспечения за ними прочной оседлости. /…/ Хотя вообще масса населения оставалась в повиновении поставленным над нею начальникам округов и «набибам», однако ж мелкие разбои не прекращались и сообщения за Сунжею далеко не были так безопасны, как в Дагестане; для проезжавших в большей части Чечни еще считался необходимым конвой. Еще менее спокойно было в нагорной части Терской области, в состав которой в то время входил Шатоевский округ /…/. В конце 1860 года предпринята была против них экспедиция в Шатоевском округе, но без всяких результатов. В начале же февраля 1861 года удалось в Ичкерии окружить и забрать шайку Байсунгура, который сам был захвачен и повешен.

Для довершения нашей исторической задачи на Кавказе оставалось еще покончить дело с горским населением западного Кавказа, то есть за Кубанью. Туда и были обращены главное внимание начальства кавказского и наибольшая часть армии Кавказской. В Закубанском крае применялась в широких размерах система постепенного передвижения вперед казачьего населения и устройство передовых кордонных линий, которые должны были отрезать от гор покорное туземное население. Начертанный в 1860 году план действий за Кубанью состоял в том, чтобы окончательно очистить горную полосу от исконного его населения, принудив его избрать одно из двух: или переселяться на указанные места на равнине и вполне подчиняться русскому управлению, или совсем оставить свою родину и уйти в Турцию; горную же полосу полагалось занять передовыми казачьими станицами и укреплениями на всем протяжении от занятых уже верховий Лабы до черноморского берега.

К выполнению этого плана приступлено было в 1860 году генералом Евдокимовым с непреклонною настойчивостью».[347]347
  Там же, с. 116–117.


[Закрыть]

Вот как это осуществлялось по показаниям очевидца: «Во все районы посылали небольшие отряды, которые на месте действия разделялись на мелкие команды /…/. Эти группки рассеивались по всей округе, разыскивая, нет ли где аулов, или хоть отдельных саклей, или хоть простых шалашей, в которых укрывались разогнанные черкесы. Все эти аулы, сакли, шалаши сжигались дотла, имущество уничтожалось или разграблялось, скот захватывался, жители разгонялись – мужики, женщины, дети – куда глаза глядят. /…/ Обездоленные толпы, все более возрастая в числе, бежали дальше и дальше на запад, а неумолимая метла выметала их также дальше и дальше /…/ и сметала в огромные кучи на берегах Черного моря. Отсюда все еще оставшиеся в живых нагружались на пароходы и простые кочермы и выбрасывались в Турцию. /…/ пароходов и кочерм было мало. Переселявшихся за море было свыше полумиллиона. /…/ К услугам эмиграции явились частные предприниматели, которые брали с горцев большие деньги и нагружали их на свои кочермы и баркасы, как сельдей в бочку. Они умирали там как мухи – от тифа и других болезней.

Вся эта дикая травля – не умею найти другого слова – тянулась около четырех лет, достигши своего апогея в 1863 году».[348]348
  Л.А. Тихомиров. Тени прошлого. М., 2000, с. 135.


[Закрыть]

Действия горцев, вызывавшие репрессии, трудно квалифицировать как терроризм в современном смысле слова и даже как национально-освободительную борьбу. Скорее это был просто разбой, которым традиционно занималась по отношению к соседям не слишком обремененная домашними заботами мужская половина населения Северного Кавказа, стиснутого в скудной тесноте горных ущелий. Неведомо откуда и зачем (с точки зрения горцев) взявшиеся по соседству русские естественно подверглись тем же нападениям. Но отвечать за все эти выходки джигитов пришлось всей массе кавказского населения, поставленной на грань полного истребления.

Характерно, что в России ни один голос не поднялся тогда в защиту «лиц кавказской национальности»; приведенные выше воспоминания заслуженный террорист Л.А. Тихомиров писал в глубокой старости уже в ХХ веке, и они так и не были опубликованы при его жизни.

Еще задолго до завершения выполнения этого плана его главный разработчик, Д.А. Милютин, был вызван с Кавказа, дабы позднее принять под управление Военное министерство. Он застал много необычного: «Прибыв /…/ в Петербург в конце 1860 года и на досуге прислушиваясь к общественному говору, я был поражен глубокою переменой, совершившейся с 1856 года»[349]349
  Воспоминания Д.А. Милютина, с. 39.


[Закрыть] – надвигались решительные события 1861 года, которых все уже безнадежно устали ждать, кто – с опасениями, кто – с надеждами.

28 января 1861 – дневник П.А. Валуева: «государь император открыл заседание Государственного совета по крестьянскому делу краткою речью, в которой напоминал о прошедших фазисах этого дела и повторил требование, чтобы оно было рассмотрено к 15-му февраля. Замечено, что во время его речи что-то обрушилось с потолка с сильным треском и что сегодня годовщина смерти Петра Великого».

Заседание продолжалось около шести часов: «В прениях принимали участие все почти языком владеющие члены. /…/ Ген[ерал Н.Н.] Анненков с обычным бледным словоизобилием рассказывал длинную историю о каком-то саратовском помещике из севастопольских героев, которому надлежит выдать дочь в замужество и которого разорит проект Редакционных комиссий».[350]350
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, с. 63–64.


[Закрыть]

В последующие дни дискуссии в Государственном совете продолжались.

12 февраля – письмо Александра II к М.Д. Горчакову – наместнику в Царстве Польском: публикацию манифеста отложили «до великого поста. Дай бог, чтобы все обошлось тихо, но умы в сильной степени растревожены, в особенности здесь в столице, где праздных и злоумышленников довольно много и которые только множественностью отзываются на трусливых благонамеренных /…/. Анонимные письма и самого преступного содержания /…/ здесь в моде, и я сам их получаю».[351]351
  Ю.И. Герасимова. Кризис правительственной политики в годы революционной ситуации и Александр II (по документам личного архива). // Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг., с. 101.


[Закрыть]

16 февраля – Валуев: «Сегодня слышно, что в Варшаве беспорядки. По случаю годовщины Гроховской битвы[352]352
  Битва восставших поляков с русскими в 1831 году.


[Закрыть] хотели отслужить или отслужили тризну о павших в тот день поляках. Говорят, что народ столпился и что войско принуждено было действовать оружием. По сегодняшним известиям стрельба будто бы продолжается, и государь очень беспокоен. /…/ Здесь в городе ходит множество более или менее нелепых слухов о том, что произойдет 19-го числа. Говорят о движении в народе. Загородные баталионы гвардии сюда вызваны».[353]353
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, с. 69–70.


[Закрыть]

17 февраля произошло несколько важных событий в различных центрах империи. В Петербурге и в Москве студенты отслужили панихиду в память о студентах, погибших среди прочих расстрелянных в Варшаве.

В самой Варшаве к наместнику явилась депутация от обывателей с просьбой о разрешении торжественно похоронить убитых. Князь М.Д. Горчаков, совершенно растерянный и смущенный, отдал разрешение, возложив на самих депутатов ответственность за соблюдение порядка.

Там же в тот же день собрался тайный польский Комитет, наметивший все дальнейшие основные этапы поднятия восстания в Польше; зашифрованный экземпляр этого плана оказался в руках российских властей только в конце 1863 года.[354]354
  Воспоминания Д.А. Милютина, с. 71–72, 75–76.


[Закрыть]

18 февраля в Варшаве совершилась демонстрация «в грандиозных размерах; в процессии беспрепятственно появлялись на глазах русских властей разные революционные и национальные эмблемы, распевались политические гимны, а на могилах произнесены самые яростные, возмутительные речи».[355]355
  Там же, с. 76.


[Закрыть]

В Петербурге, «на университетском годичном акте, 18-го февраля, студенты произвели шум и беспорядок по тому поводу, что речь профессора Костомарова[356]356
  Н.И. Костомаров (1817–1885) – знаменитый историк; участник Кирилло-Мефодиевского общества в 1846–1847 годах, за что арестовывался и состоял под следствием. В начале 1861 поступил профессором в Петербургский университет.


[Закрыть], которую они ожидали с любопытством, не была прочтена, а вслед за тем возникли снова волнения и демонстрации вследствие пущенного слуха, будто бы следственная комиссия, учрежденная по делу о панихиде по убитым в Варшаве, переносит свои заседания в здания университета».[357]357
  Воспоминания Д.А. Милютина, с. 156–157.


[Закрыть]

19 февраля – особая дата на протяжении всего царствования Александра II: день его восшествия на престол. Как все могли ожидать уже не первый год, царь на этот раз наконец-то подписал Манифест.

Валуев: «Сегодня, вместо ожидаемых демонстраций и даже волнений, ничего, кроме грязи и ям на улицах».[358]358
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, 70.


[Закрыть]

Известный революционер М.П. Сажин (Арман Росс) рассказывал впоследствии историку Б.П. Козьмину, что он и его соученики по Политехническому институту весь этот день провели на петербургских улицах, чтобы присоединиться к восстанию; увы, ожидания не сбылись![359]359
  П.А.Зайончковский. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978, с. 186.


[Закрыть]

20 февраля – Валуев: «Между тем здесь были приняты вчера странные меры. Не только консигнировали войска или часть войск в казармах и командировали по полувзводу в каждую полицейскую часть, но роздали боевые патроны и держали наготове артиллерию; кроме того, оба Адлерберга[360]360
  Министр двора В.Ф. Адлерберг и его сын А.В. Адлерберг – начальник походной канцелярии царя.


[Закрыть] и кн[язь В.А.] Долгоруков будто бы ночевали во дворце и, трудно поверить, имели готовых лошадей для государя! Придворная прислуга даже рассказывает, будто бы государь не ночевал в своих аппартаментах, но перешел на ночь на половину вел[икой] кн[ягини] Ольги Николаевны[361]361
  Сестра Александра II, королева Вюртембергская.


[Закрыть]. Об[ер]-полицмейстер [А.В.] Паткуль между тем сек дворников и одному из них дал 250 розог за то, что он будто бы сказал, что когда объявят свободу, то он закричит «ура!»»[362]362
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, с. 72–73.


[Закрыть] – последний эпизод особенно выразителен!

5 марта – Валуев: «Новая эра. Сегодня объявлен, в Петербурге и Москве, Манифест об отмене крепостного состояния. Он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. /…/ Вечером никто не подумал об иллюминации».[363]363
  Там же, с. 80.


[Закрыть]

«На одном из обедов в 90-х гг. в память 19 февраля покойный Н.Ф. Крузе рассказывал: «Мне этот день (т. е. день объявления освобождения) пришлось провести в Лондоне; весь город был иллюминирован, везде горели транспаранты со словами: «Сегодня 20 миллионов рабов получили свободу».»»[364]364
  Л.Ф. Пантелеев. Указ. сочин., с. 149.


[Закрыть]

Герцен в первом номере «Колокола» после объявления Манифеста: «Первый шаг сделан! /…/

Александр II сделал много, очень много: его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. /…/ ведь Галилеянин-то, пожалуй, и в самом деле победит!»[365]365
  А.И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем под ред. М.К.Лемке, т. XI, с. 59–60.


[Закрыть]

Письмо Кавелина к Д.А. Милютину: «Вспомните, что Ростовцев, Яшка Ростовцев, косноязычный плут и негодяй, политический шулер дурного тона, освободил крестьян! Ведь это было бы вопиющей к небу нелепостью, если бы не было правдой».[366]366
  В.Н. Розенталь. Нарастание кризиса верхов в середине 50-х годов XIX века. // Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг., с. 41.


[Закрыть]

Вот как эта новая эра аукнулась, например, знаменитой впоследствии террористке В.Н. Фигнер: «Отмена крепостного права ознаменовалась в доме тем, что, к большому огорчению матери, обе ее горничные, много лет жившие с нами, Дуняша и Катенька, не захотели дальше служить и пожелали вернуться в свои семьи, в Христофоровку, где вскоре вышли замуж»,[367]367
  В. Фигнер. Запечатленный труд. Часть первая. // ПСС, т. I, М., б.г. [1929], с. 39.


[Закрыть] – чего их милейшая хозяйка, естественно, не допустила бы, оставайся они в ее власти.

Это классическая иллюстрация того, что же практически приобрели мужики и бабы в 1861 году и что потеряли господа!