Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)

Моральную ответственность за это несли все россияне, но чем образованнее они были, тем больше их фактическая вина. Самая же большая вина возлежит на депутатах, собранных в екатерининский «парламент» 1767 года – лучших людях России (ведь выбирали заведомо не худших!). Практически никто из них не оказался способен на государственную мудрость. А наибольшую вину несут дворяне, задавшие тон этому собранию. Их собратья и понесли впоследствии за это наивысшую кару. Бог – не фраер, как гласит поговорка лагерных з/к!

Дворяне вылетели в трубу не после 1861 года, когда это номинально произошло, а задолго до того, и только благодаря предельной сдержанности государства, не призывавшего должников к ответу, десятилетиями продолжали свое призрачное существование, совсем не призрачным образом выдавливая последние соки из собственных крестьян.

В результате и государство обнищало настолько, что ничего не смогло противопоставить крепкой и прочной Европе, якобы совершенно затерзанной революциями, от которых в тот период вовсе не страдала Россия.

Англичане и французы провели в Крыму в 1853–1856 годах по существу лихую карательную экспедицию[171]171
  Чересчур, правда, затянувшуюся.


[Закрыть] в чисто колониальном стиле, совершенно так же, как они это проделывали в Индии или Китае, указав тем самым тогдашней России на ее место.

Обратим внимание на категорию наименее обеспеченных дворян, составлявших к 1861 году порядка 40 % их общей численности.

40 % – это очень много: если их мало-мальски организовать и направить, то такого числа вполне достаточно, чтобы завоевать большинство на любых выборах, какие вздумалось бы проводить дворянам – хотя бы чисто теоретически.

Как раз на тех выборах, которые тогда реально регулярно происходили – в дворянских собраниях – большинство этих лиц вовсе не имело голосов: там был установлен четкий имущественный ценз, отсекавший мелкопоместных. Но внутренняя корпоративная солидарность, несомненно присущая дворянству, никак не позволяла тем же дворянским собраниям игнорировать чаяния такого множества собственных собратьев. Тем более, что для выступлений в прессе и просто для публичных разговоров никаких имущественных цензов и не требовалось. Так что, повторяем, эти 40 % процентов дворян представляли собою весьма внушительную общественную силу. Каковы же были позиция этой силы?

Число крепостных, имевшихся у дворянской семьи, напрямую не связано с семейным достатком. Тот же Герцен, будучи незаконнорожденным и не будучи дворянином, вообще не имел прав на владение крепостными. Неформально же его родной отец выделил ему конкретную часть собственных владений – и доходы от нее сделали Герцена баснословным богачем, постаравшимся, уезжая в эмиграцию, вывезти капитал с собой – это оказалось нелегкой, но разрешимой задачей.

Любой иной владелец нескольких крепостных душ также мог быть небедным человеком: владеть изрядной недвижимостью, быть крупным чиновником, получающим солидный оклад (иногда с персональными надбавками, назначаемыми царем) и т. д. Но все же для основной массы дворян численность крепостных напрямую коррелировала с доходностью имений (или с задолженностью этих имений, что имело место практически). Какова же могла быть эта доходность?

40 % дворянских семей – это порядка сорока тысяч помещиков. 3 % крепостных – это около 600 тысяч живых людей, среди них – порядка 240 тысяч полноценных работников-мужчин (и то, и другое округляем для верности в большую сторону). Получается порядка шести работников-мужчин на каждую подобную дворянскую семью. Поскольку все сельскохозяйственные труды производились в имениях руками крепостных (хотя, возможно, граф Л.Н. Толстой был не единственным эксцентриком, любившим пахать землю), то нетрудно представить себе экономическую мощь таких хозяйств.

Ясно, что никакой роскоши подобное производство обеспечить не могло, что было весьма обидно для дворянина, имевшего более обеспеченных соседей, родственников, друзей детства и юности, коллег по службе – как о том писал еще А.А. Бестужев. А для дворянских жен это было обиднее вдвойне. Этого не могло хватать и для регулярного жизнеобеспечения, тем более что доходы, зависящие от урожаев, были нерегулярны от года к году.

Мало того, подобное хозяйство было таково, что имело только две возможные перспективы: либо продолжать свое незавидное существование, либо окончательно погибнуть.

С другими, более крупными хозяйствами можно было поступать по-иному: обеспечить компромиссный раздел имущества – земли прежде всего – между крестьянами и помещиком. Первые получали какой-то минимум самостоятельных жизненных благ, второй – некоторое самостоятельное хозяйство, которое могло обрабатываться наемными руками. О разведении фермерства по рецепту Пестеля речи практически не могло вестись нигде – слишком уж много народилось излишних крепостных, которых необходимо было как-то трудоустраивать.

В мелких же поместьях делить уже ничего не оставалось. Они могли держаться только на непрерывной эксплуатации ничтожного числа работников на ничтожном клочке земли. Лишить главу такого хозяйства произвольных методов распоряжения работниками означало одно – полностью ликвидировать такое хозяйство.

Так оно и получилось сразу после 1861 года, и это можно было предвидеть заранее.

М.Н. Катков (тогда – жуткий радикал!) писал накануне 1861 года: «Помещик у нас есть чисто-начисто создание государства. /…/ Отними государство хоть на минуту свою поддерживающую руку от помещика – и он исчезнет, как призрак».[172]172
  А.А. Корнилов. Общественное движение при Александре II (1855–1881). Исторические очерки. Париж, 1905, с. 69–70.


[Закрыть]

Этот прогноз оказался неверен по отношению к значительной части богатых помещиков: более или менее благополучно их хозяйства просуществовали до самого 1917 года.

Но в отношении беднейшей (если так можно говорить о помещиках!) части дворян это оправдалось быстро и безоговорочно.

Они это предвидели сами, а потому в течение всей прошедшей эпохи глядели в будущее, как кролик на удава! Всем им оказалось (как говорилось в одной из приведенных выше цитат) некуда, незачем спешить.

Вот крик души одного из них, протестующий против надвигающейся отмены крепостного права и предупреждающий о грядущих бедствиях: «крепостное право оскорбительно в нравственном отношении, в экономическом оно было полезно. Помещичьи крестьяне выплачивали подати исправнее казенных, кормили их 4 месяца в году своим хлебом[173]173
  Цитируемый автор имел в виду то, что казенные, государственные крестьяне якобы часть года жили за счет государственных налогов, собираемых с помещичьих крепостных.


[Закрыть], кормили своих помещиков, войско и вывозили хлеб за границу. Не знаю, что больше бьет: барская ли розга, кулак исправника[174]174
  Исправник – уездный начальник полиции.


[Закрыть] или плеть казака, чьей карман легче набить – господского приказчика или станового пристава, с которого требует подачки исправник, губернское правление, губернатор и целое министерство внутренних дел. – Впрочем теперь нечего уже говорить, жребий брошен, Рубикон перейден.

/…/ Помещики будут рады, если хоть клочек земли останется за ними, а может быть доведут они себя до того, что будут перевешаны. Или пойдут с сумою основывать колонии в Киргизских степях. Что уцелеет из русского дворянства, поступит на службу по управлению свободными крестьянами, которые подпадут под чиновничье право, избавившись от барского»,[175]175
  [Анонимный автор]. Письмо к издателю «Колокола». Голоса из России, кн. 6. Лондон, 1859, с. 130–132.


[Закрыть] – такие оценки в отношении прошлого не подтверждаются никакими объективными данными: на помещичьих имениях или помещичьих крестьянах (считайте, как хотите!) постоянно в течение первой половины XIX века продолжали скапливаться недоимки по налогам.[176]176
  В.А. Федоров. Помещичьи крестьяне центрального промышленного района России конца XVIII – первой половины XIX в. М., 1974, с. 243, 249.


[Закрыть]

Сопоставление же заработков и податей государственных крестьян тогда же демонстрирует устойчивый рост их доходов,[177]177
  Н.М. Дружинин. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. Т. I, М.-Л., 1946, с. 48–49.


[Закрыть] а доходы крестьян удельных и экономических (монастырских до 1764 года) по меньшей мере не снижались.[178]178
  Б.Н. Миронов. Внутренний рынок России во второй половине XVIII – первой половине XIX века. Л., 1981, с. 114–115.


[Закрыть]

Иного и быть не могло, потому что кулак исправника и плеть казака не могли, все-таки, в условиях XIX века достать крестьян так, как это удавалось помещикам, сидевшим на шее у их собратьев!

Тот же Б.Н. Чичерин так высказывался по этому поводу: «Вообще в России грабительство чиновников доходит до изумительных размеров. У помещиков это даже любимый аргумент для защиты своих прав: они храбро утверждают, что их крестьяне живут лучше, нежели государственные и что всякая перемена принесет им более вреда, нежели пользы. Однакоже ни один государственный крестьянин не согласится быть крепостным, а крепостные, напротив того, хватаются за каждый удобный случай, чтобы сделаться свободными. /…/ хотя из свободных крестьян чиновники выжимают все, что можно, они все-таки имеют необходимое, и пауперизма у них нет».[179]179
  Голоса из России. Вып. I, ч. II, с. 143.


[Закрыть]

В отношении же будущего – вплоть до ХХ века! – справедливость приведенных строк неизвестного помещика совсем иная: это жуткое пророчество оправдалось более чем с лихвой!

Маленькие и не очень маленькие концлагеря, по существу созданные в каждом поместье в XVIII веке, существование которых пытались продолжить и в XIX-м, нисколько себя не оправдали: ни в нравственном, ни, в конечном итоге, в экономическом плане!

Общую ситуацию, в какой пребывала Россия, очень образно обрисовал в 1839 году, не вдаваясь в экономические подробности, известный критикан Николаевского режима французский маркиз де Кюстин: Россия – «котел с кипящей водой, котел крепко закрытый, но поставленный на огонь, разгорающийся все сильнее и сильнее. Я боюсь взрыва»[180]180
  А. Кюстин. Николаевская эпоха. М., 1930, с. 135.


[Закрыть] – но русские этого тогда вроде бы вовсе не боялись!

Их самоощущение исходило из памяти о грандиозных победах 1812 года, и все свои и тем более чужие мысли и соображения о необходимости внесения перемен в самые основы образа жизни, упорно выталкивались из их сознания.

Так же происходило и много позднее – в эпоху после 1945 года!

1.6. Эхо грозы 1812 года

1812 год перевернул все российские и европейские реалии.

Спустя четверть века один из доморощенных экономистов и публицистов, Р.М. Зотов, писал: «1812-й год подобно сильной грозе очистил Русский воздух, зараженный унизительным пристрастием ко всему иностранному. С тех пор Россия, спасшая Европу, имела полное право гордиться собственною национальностью, – а теперь, вот уже близ 25-ти лет, как чувство народной гордости быстро развивает самобытный тип Русского народа».[181]181
  Р. Зотов. Указ. сочин., с. 17–18.


[Закрыть]

Начало истерической патриотической пропаганде положили «Письма» И.М. Муравьева-Апостола (отца знаменитых братьев-декабристов), написанные еще во время наполеоновской оккупации Москвы. Затем эстафету подхватили «Письма русского офицера», автором которых был будущий непосредственный участник заговора Ф.Н. Глинка – адъютант графа М.А. Милорадовича, написавший в новогоднюю ночь 1813 года знаменательные строки: «Русский, спаситель земли своей, пожал лавры на снегах ее и развернул знамена свои на чужих пределах. Изумленная Европа, слезами и трауром покрытая, взирая на небо, невольно восклицает: «Велик Бог земли русския, велик Государь и народ ее!»».[182]182
  Ф.Н. Глинка. Письма русского офицера. М., 1985, с. 183.


[Закрыть] Обе агитки публиковались и снискали признание в 1813 году.

Идеологический поворот был радикальным: от культа европейской цивилизации, насаждаемого преемниками Петра I, к восхвалению самостоятельности и самобытности России.

Этот замечательный тезис был сразу подхвачен в правительственных кругах и использован в дискуссиях вполне практического свойства. Пионером стал граф В.П. Кочубей, заявивший в 1815 году, что у России – свой путь,[183]183
  История русской экономической мысли, т. I, часть II. М., 1958, с. 39.


[Закрыть] а развитие промышленности ей противопоказанно. Он ратовал, например, за понижение таможенных пошлин, защищающих отечественную промышленность, но одновременно (в силу ответных таможенных мер, принимаемых зарубежными правительствами) препятствующих развитию сельскохозяйственного экспорта – весомой статьи помещичьих доходов.

Тут же восхищение российской самобытностью было распространено на восхваление существующих крепостнических порядков. Чисто охранительные настроения, и без того господствовавшие в помещичьей среде, были значительно усилены победой, достигнутой над вторгшимся врагом.

Тон в пропагандистской кампании задал популярнейший печатный орган «Дух журналов». В 1817 году один из его авторов, скрывшийся за звучным псевдонимом «Русский дворянин Правдин» (от него так и веет Аракчеевым!), прямо ссылался на поддержку крепостничества самими крепостными: «ясным доказательством тому служит 1812 год, когда они не только отвергли коварные обольщения врага общего спокойствием при вторжении его в наше Отечество, но и вместе с помещиками своими устремились все на защиту домов своих и милой родины».[184]184
  Русский дворянин Правдин. Сравнение русских крестьян с иноземными. // «Дух журналов», кн. 49, 1817, с. 369–370.


[Закрыть]

Что касается коварных обольщений врага, то Наполеон действительно тщетно пытался вызвать народное восстание в России, выпустив в 1812 году манифест об отмене крепостного права. Вот тут-то и сказалась завидная предусмотрительность властей о пресечении народного образования: при подавляющем преобладании неграмотных правительственные распоряжения доходили до населения исключительно путем зачтения их священниками в церквях. Зачтенный манифест становился важным и волнующим проявлением живой, хотя и односторонней связи Царя, Богом установленного, с каждым из его православных подданных.

В данном же случае попы проявили подлинный патриотизм и не стали читать наполеоновский манифест. Наполеоновская провокационная агитация, таким образом, просто не добралась до русских мужиков, и Наполеон лишился гораздо более действенного оружия, чем его полководческий гений и сила штыков и артиллерии: во всей Европе (в том числе – в Польше) он обезоруживал противника, отменяя существовавшее там не рабство, а обыкновенное крепостное право.

Что же касается судьбы вторгшейся французской армии, то как еще должны были мужики и бабы относиться к оккупантам-грабителям?.. По той же причине французы не получили даже необходимой им помощи польских помещиков, в принципе поддерживающих Наполеона, обещавшего им национальную независимость.

Так и получилось, что всеобщий патриотизм, захватив все слои населения, стал как бы признанием справедливости существующего строя всем российским народом.

Вам это не напоминает 1941–1945 и последующие годы?..

В том же 1817 году другой анонимный корреспондент «Духа журналов» так писал из путешествия по Рейнской области: «О несчастное слово вольность!.. Здешние мужики все вольны! – вольны, как птицы небесные, но так же, как сии бесприютны и беззащитны погибают от голода и холода. Как бы они были щастливы, если бы закон поставил их в неразрывной связи с землею и помещиками! По крайней мере они были бы уверены, что не пропадут с голоду, и не пойдут скитаться по миру с нищенскою сумою; были бы уверены, что Господа их или помещики стали бы беречь их и защищать от обид, как свою собственность, хотя ради своей выгоды. Но теперь они свободны! – и только пользуются сею свободою на то, чтоб оставя свое Отечество, бежать за моря, искать себе пропитания.

Но что я говорю об Отечестве?.. Где у них Отечество? что привязывает их к родимой стороне? и могут ли такие люди пламенеть любовию к Отечеству? Его нет у них! /…/

Было время, когда состояние крепостных людей в России почиталось от иностранцев рабским и самым жалостным. Теперь они узнали свое заблуждение»![185]185
  О переселениях (Выписка из частного письма из Рейнской области). // «Дух журналов», кн. 47, 1817, с. 339–340.


[Закрыть]

Уже цитированный Правдин, в частности, разъяснял, что в России имеется даже бесплатное медицинское обслуживание, начисто отсутствующее на Западе: «ежели к нещастию кто в семье опасно занеможет, то не долго до разорения, ибо докторов и аптекарей много в тех местах; жить всем хочется, и они никак не допустят богатого мужика умереть без их помощи; не так как наш крестьянин, который умирает просто без дальних затей, хотя бы и не по правилам Медицины, ежели доброму его помещику не удалось вылечить его какими-нибудь простыми средствами и безденежно; там же ничего даром! /…/ все сношения их между собою основаны единственно на деньгах».[186]186
  Русский дворянин Правдин. Указ. сочин., с. 369–370.


[Закрыть]

В течение следующих четырех десятилетий подобный тон при сравнении России с Западом стал практически повсеместным, в особенности по отношению к Англии – авангарду современного капитализма. «Если выйдет брошюрка – это опять или не совсем образованные выходки против якобы гниющего запада; или какие-нибудь детские фантазии с самонадеятельными претензиями на открытие глубоких истин /…/»,[187]187
  В. Белинский. Петербург и Москва. // Сб.: Физиология Петербурга. М., 1984, с. 64.


[Закрыть] – писал в 1845 году В.Г. Белинский. Приведем образчики подобных разглагольствований.

«Англичанин едва может пропитать свою душу, евши в полсыта печеный картофель; а Русский в сытости ест и пьет, и веселится иногда [!], а несколько сотен рублей приносит домой, для благосостояния семейства своего. У нас нет изящных, чудесных рукоделий, но почти нет нищих, и те суть ленивые бродяги, пущенные на волю; народ сыт и по своему состоянию живет в довольстве вообще, а не частно. /…/ Русские пользуются сущностью свободы, оставляя, без зависти! просвещенным Англичанам праведно гордиться формами своей свободы и буйством своевольства. /…/ Но с сею свободою и собственностью более нежели три пятых жителей не имеют ни кола, ни двора, а на завтра не знают, будет ли что покушать». Почувствовав, что окончательно заврался (хотя и не во всем) и может быть уличен каждым, побывавшим в Англии, автор добавляет: «Всякий иностранец обманется, ездя по Англии; надобно жить там, и жить с примечанием, дабы увидеть под парчевым покровом оглоданные кости народа».[188]188
  Замечания на Опыт теории налогов. Рецензия. // «Дух журналов», кн. 6, 1820, с. 50–51, 57.


[Закрыть]

Напоминаем, что некоторые крепостные действительно зарабатывали сотни рублей и даже больше. Но сколько же было таких?

Другой пример: «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребление, не преступление, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей вдруг от каторжной работы тясяч пять или шесть народу и лишающий их последнего средства к пропитанию… У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром[189]189
  Ниже будет рассказано, что еще в 1769 году был издан закон о круговой поруке общины при выплате государственной подушной подати; разложение подати по дворам решалось коллективно крестьянским обществом, «миром».


[Закрыть]; барщина определена законом[190]190
  Пушкин ссылается на упомянутый нами выше закон Павла I.


[Закрыть]; оброк не разорителен (кроме как в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности усиливает и раздражает корыстолюбие владельцев). /…/

Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. /…/ В России нет человека, который не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши [?!]; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьяние опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день… Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого»,[191]191
  А.С. Пушкин. Путешествие из Москвы в Петербург. // ПСС в десяти томах, т. VII. Изд. 2-е, М., 1958, с. 290–292.


[Закрыть] – это вам не какой-нибудь писака, а величайший гений русской словесности Александр Сергеевич Пушкин (любимейший, между прочим, писатель автора этой книги)!

Куда подевались его юные мечты о свободе и вольности?! Куда делось элементарное чувство справедливости и откуда столь подлый и примитивный шовинизм у человека, всю жизнь мечтавшего (безуспешно!) уехать из России? Увы, к 1833 году, когда писались и печатались цитированные строки, жизнь уверенно брала свое: не везло ни в картах, ни в любви, а кормить все растущее семейство становилось все труднее; долги росли, и литературный заработок становился все более необходим и все более проблематичен; социальный же заказ был предельно ясен по существу. Это был прямой путь к окончательной личной катастрофе, до которой еще оставалось несколько лет все более нелепых и беспорядочных метаний.

Расистский же оттенок в живописании свойств русского крестьянина (как при коммерческой рекламе породы собак!) становился у других авторов, писавших существенно позднее, еще более отчетливым – и надолго пережил времена крепостного права.

Вот разглагольствования потомственного дворянина и помещика и потомственного народника М.А. Энгельгардта уже в самом конце XIX века: «Это возможно только благодаря биологическим особенностям нашего населения, заслуживающим, по моему мнению, специального исследования со стороны физиологов и медиков. /…/ Ту же биологическую особенность представляют русские породы скота и лошадей. В этом отношении русский человек, русская корова и русская лошадь одинаково поражают наблюдателя. /…/ Эта способность отъедаться почти на глазах у наблюдателя, напоминающая рассказы путешественников о дикарях, это приспособление организма к хроническому голоду, /…/ способность «ни жить, ни умирать», оживая при благоприятных условиях, замирая при неблагоприятных, играет важную роль в борьбе русского крестьянства с тяжелыми хозяйственными условиями. Она помогает ему выдерживать натиск капитализма, крупных промышленников и мелких кулачишек и, выплачивая этим новым завоевателям «дани и выходы», сохранять свою независимость, удерживать за собою «землю и избу», основу экономической самостоятельности в ожидании лучших времен»[192]192
  М.А. Энгельгардт. Письма о земледелии (с «вводными предложениями» по адресу неомарксизма). СПб., 1899, с. 30–32.


[Закрыть] – к такому мировоззрению Гитлеру добавить по существу нечего!

Притом М.А. Энгельгард, в отличие от Гитлера, придерживается, якобы, самого восхищенного мнения об этих людях, описываемых им самим как полные скоты: «Факт тот, что в основе крестьянской морали, при всех ее недостатках, лежат принципы более высокие, чем в основе нашей, буржуазной нравственности. Факт тот, что крестьянство сохранило общину, т. е. зачатки высшего и справедливейшего строя, чем современный европейский»[193]193
  Там же, с. 96.


[Закрыть] – в этом и основа для оправданий борьбы против капитализма, то есть борьбы за то, чтобы идеальное по своим душевным и моральным качествам русское крестьянство никогда не избавилось от своего вынужденно скотского состояния!

Вершиной патриотического мифотворчества, начало которому было положено еще «Духом журналов» и последующими публикациями А.С. Пушкина, стала литературная деятельность славянофилов – А.С. Хомякова, братьев Киреевских, братьев Аксаковых, А.И. Кошелева, Ю.Ф. Самарина и других, начавшаяся в середине 1830-х годов. Смысл этой пропагандистской кампании был весьма прозрачен: развивая тезисы о прекрасных качествах русской крестьянской души, можно было обосновать необходимость сохранения крепостного рабства: кто же, кроме помещика (пусть не столь уж прекраснодушного – будем же справедливы и самокритичны!), может позаботиться о таких не по-земному святых людях, как русские мужики?

И славянофилы дружно принялись слагать сказки о мужиках. Поскольку сказки о существующей реальности сочинять довольно трудно (почти у всех современников имеются собственные глаза и уши, что, заметим, нисколько не смущало коммунистов уже ХХ века!), то идеалы российской общинной жизни усматривались в ушедшем прошлом святой Руси – о котором у публики XIX века имелись весьма туманные представления:

«Рассматривая общественное устройство прежней России, мы находим многие отличия от Запада, и во-первых: образование общества в маленькие так называемые миры. Частная, личная самобытность, основа западного развития, была у нас также мало известна, как и самовластие общественное. Человек принадлежал миру, мир ему. Поземельная собственность, источник личных прав на Западе, была у нас принадлежностью общества. Лицо участвовало во столько в праве владения, во сколько входило в состав общества.

Но это общество не было самовластным и не могло само себя устраивать, само изобретать для себя законы /…/. Бесчисленное множество этих маленьких миров, составлявших Россию, было все покрыто сетью церквей, монастырей, жилищ уединенных отшельников, откуда постоянно распространялись повсюду одинаковые понятия об отношениях общественных и частных. Понятия эти мало-помалу должны были переходить в общее убеждение, убеждение – в обычай, который заменял закон, устраивая по всему пространству земель, подвластных нашей церкви, одну мысль, один взгляд, одно стремление, один порядок жизни. Это повсеместное однообразие обычая было, вероятно, одною из причин его невероятной крепости, сохранившей его живые остатки даже до нашего времени сквозь все противодействие разрушительных влияний, в продолжении 200 лет стремившихся ввести на место его новые начала».[194]194
  И.В. Киреевский. В ответ А.С. Хомякову. // Критика и эстетика. М., 1979, с. 143.


[Закрыть]

«До сих пор еще сохраняется этот характер семейной цельности в нашем крестьянском быту. Ибо если мы захотим вникнуть во внутреннюю жизнь нашей избы, то заметим в ней то обстоятельство, что каждый член семьи, при всех беспрестанных трудах и постоянной заботе об успешном ходе всего хозяйства, никогда в своих усилиях не имеет в виду своей личной корысти. Мысли о собственной выгоде совершенно отсек он от самого корня своих побуждений. /…/ В прежние времена это было еще разительнее, ибо семьи были крупнее и составлялись не из одних детей и внуков, но сохраняли свою цельность при значительном размножении рода. Между тем и теперь еще можем мы ежедневно видеть, как легко при важных несчастьях жизни, как охотно, скажу даже, как радостно один член семейства всегда готов добровольно пожертвовать собою за другого, когда видит в своей жертве общую пользу своей семьи».[195]195
  И.В. Киреевский. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. // Критика и эстетика, с. 284–285.


[Закрыть]

Понятно, что желающие проникать внутрь крестьянских изб для того, чтобы удостовериться в правдивости поучений Ивана Киреевского, не очень находились среди образованных россиян первой половины XIX века. Зато нашлось не мало желающих оградить святую жизнь русских мужичков от тлетворных новых разрушительных влияний.

Но была ли какая-нибудь объективная основа для подобного мифотворчества?

Да, была: русская поземельная община – вовсе не миф.