Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

Деятельность «Исполнительного Комитета Народной Воли» отличалась не только крайне конспиративной маскировкой практических шагов, но и тщательным сокрытием конкретных поставленных целей.

Благодаря некоторой несдержанности А.И. Желябова замыслы «Исполкома» несколько приоткрылись: ««Захват власти» появляется в записке «Подготовительная работа партии», документе позднейшего происхождения. Не могу с уверенностью сказать, этот документ или аналогичное место о захвате власти в одном из наших изданий вызвало нарекания на Желябова, как автора, допустившего выражения в духе якобинизма. /…/ все мы были недовольны, так как не признали себя якобинцами. Никогда у нас не было речи о навязыванию большинству воли меньшинства, о декретировании революционных, социалистических и политических преобразований, что составляет ядро якобинской теории. Причем иначе была бы «Народная Воля», взятая нами, как девиз и знамя партии?».[401]401
  В. Фигнер. Указ. сочин., с. 172–173.


[Закрыть]

Имея таких «единомышленников» как Вера Фигнер, Софья Перовская и большинство «Исполкома», его лидеры Лев Тихомиров, Александр Михайлов и Андрей Желябов должны были действовать крайне осторожно – и это в целом удавалось. Политика руководства «Исполкома» проводилась настолько скрытно, что Заичневский, старавшийся крутиться в той же революционной среде, даже не разгадал в народовольцах собственных единомышленников: Заичневский «так и остался до конца вне наших партий[402]402
  Имеются в виду вторая «Земля и Воля» (1876–1879), названная так в честь упоминавшейся выше первой (1862–1863), и две организации, на которые она раскололась в 1879 году – «Исполнительный Комитет Народной Воли» и «Черный Передел».


[Закрыть], потому что даже и Народную Волю не вполне одобрял из-за ее терроризма. Он старался внушить идею заговора и государственного переворота».[403]403
  Воспоминания Льва Тихомирова. М.-Л., 1927, с. 114.


[Закрыть]

Ничего подобного, как мы увидим, у «Исполнительного Комитета Народной Воли» практически не получилось.

Зато полнейший успех пришелся на долю последующего поколения революционеров – именно Ленин оказался удачливейшим из продолжателей Заичневского. Вот как об этом рассказал Н.В. Валентинов (Вольский): «М.И. Ясенева (потом замужем за Голубевым) /…/ – вернейшая политическая спутница Заичневского с 1882 г. по день его смерти – человек с характером, но фигура неяркая. Вспомнить же о ней важно по следующей причине. Когда Заичневский был сослан в Сибирь[404]404
  Уже вторично – после ареста в 1889 году.


[Закрыть], Ясеневу, привлеченную по его делу, после тюремного заключения, отправили в 1891 г. под гласный надзор полиции в Самару, где она познакомилась с Лениным и часто бывала в семье Ульяновых. В большевистской литературе есть указание, что в Самаре Ленин будто бы «оказал сильное влияние на формирование ее мировоззрения и политических взглядов». Это неверно. При встрече с Лениным, Ясенева, старше его на 9 лет (родилась в 1861 г.), имела уже и революционное прошлое, и сложившееся под влиянием Чернышевского и Заичневского мировоззрение. /…/ Ленину же, тоже «перепаханному» Чернышевским и лишь недавно ставшему марксистом, было 21 год. Не он открывал Ясеневой новые перспективы, а следует думать, в гораздо большей степени она ему. Ленин в это время особенно интересовался историей русского революционного движения, ища личного знакомства с его участниками. Очень заинтересовался он и партией «якобинцев-бланкистов» Заичневского, и о программе и истории ее, начиная с появления «Молодой России», ему и рассказывала Ясенева. /…/

«В разговорах со мною, – писала она, – Владимир Ильич часто останавливался на вопросе о захвате власти – одном из пунктов нашей якобинской программы. Он не оспаривал ни возможности, ни желательности захвата власти /…/».

/…/ мысль о захвате власти и диктатуре тогда, действительно, бродила, формировалась в голове Ленина, несмотря на то, что этому шла наперекор идея захвата власти в работе Плеханова «Наши разногласия», с усвоения которой в 1889 г. Ленин начал свое марксистское воспитание. Разговоры с Ясеневой о «Молодой России», Заичневском, партии якобинцев-бланкистов – несомненно осели в памяти Ленина. /…/ Осенью 1904 г., после двенадцати лет полного забвения Ясеневой, отсутствия между ними какой-либо переписки, Ленин вдруг вспоминает о ней, пишет ей из Женевы в Саратов письмо, «чрезвычайно радуется», узнав, что она жива и «очень хотел возобновить дружбу» с нею. Что случилось /…/? На это нетрудно ответить: написав «Шаг вперед – два шага назад», Ленин в это время пришел к твердому убеждению, что ортодоксальный марксист – социал-демократ непременно должен быть якобинцем, что якобинство требует диктатуры, что «без якобинской чистки нельзя произвести революцию» и «без якобинского насилия диктатура пролетариата выхолощенное от всякого содержания слово». Но ведь это все близко к тому, что, следуя призыву Чернышевского к топору, приглашала «Молодая Россия», весьма близко к тому, что развивала программа «якобинцев-бланкистов», излагавшаяся Ясеневой. Как тут ее не вспомнить! Тем более, что Ленин узнал, что Ясенева примкнула к большевистскому течению и «занимает солидарную с нами позицию» /…/.

Заичневский – глава «русских якобинцев-бланкистов», умер в 1896 г., на смертном одре, в бреду споря с Лавровым[405]405
  П.Л. Лавров (1823–1900) – в 1861 году, будучи полковником – профессором математики в артиллерийской академии, примкнул к революционному движению и стал идеологом народничества: проповедывал необходимость доведения народа пропагандой до революционного состояния, а лишь затем – революционное восстание.


[Закрыть]и доказывая, что «недалеко время, когда человечество шагнет в царство социализма». С его смертью, писал в 1925 году Мицкевич[406]406
  Процитированный нами выше.


[Закрыть], один из виднейших последователей Заичневского – «русское якобинство умерло, чтобы воскреснуть в новом виде в русском марксизме – революционном крыле русской социал-демократии – в большевизме». Не только Ясенева, но «все из участников кружка Заичневского» /…/ потом прислонились к Ленину, стали большевиками. /…/ Вспоминая отправной политический документ русского якобинства – пркламацию «Молодой России», но упуская из виду, что она навеяна «топором» Чернышевского, Мицкевич указывал, что это «замечательное» произведение содержит много лозунгов, претворенных октябрьской революцией.

«Тут и предсказания, что России первой выпадет на долю осуществить великое дело социализма, тут и предсказания, что все партии оппозиционные объединятся против социальной революции, тут и требование организации общественных фабрик, общественной торговли, национализации земли, конфискации церковных богатств, признание необходимости для свершения революции строго централизованной партии, которая после переворота в «наивозможно скором времени» заложит основы нового экономического и общественного быта при помощи диктатуры, регулирующей выборы в национальном собрании так, чтобы в состав его не вошли сторонники старого порядка. Все это идеи октябрьской революции, не хватает только одного пролетариата».

Мицкевич совершенно прав: октябрьская революция 1917 г. провела в жизнь много лозунгов «Молодой России» 1862 г. /…/

И вот что достойно внимания. В архивах /…/ было найдено письмо, написанное в 1889 г. Заичневским какому-то неизвестному Андрею Михайловичу. На вопрос последнего – что знали и читали составители «Молодой России», Заичневский ответил: «Марксятину мы тогда еще не читали».

Замечание весьма интересное. Из него явствует, что руководимая Лениным октябрьская революция могла быть «сделанной» без всякой «марксятины», а только исходя из поучений перепахавшего Ленина Чернышевского».[407]407
  Н. Валентинов. Встречи с Лениным. Нью-Йорк, 1979, с. 115–119.


[Закрыть]

Валентинов – точный и квалифицированный критик Ленина, но его наблюдения следует дополнить: не пропала, по существу, даже и такая руководящая идея революционеров 1861 года, как подложные манифесты.

Хотя в качестве таковых строго юридически нельзя рассматривать знаменитые декреты Октября 1917 – «Декрет о мире» и «Декрет о земле», но ведь по существу это были самые настоящие фальшивки: их авторы нисколько не собирались выполнять эти грандиозные обещания, которые и обеспечили им поддержку масс, необходимую для захвата и первоначального удержания власти. В собственных же программных документах и внутренних дискуссиях, не секретных, но и не тиражируемых массовым способом, коммунисты ставили почти прямо противоположные цели: не мир, а мировая революция, и не земля крестьянам, а повсеместное создание коммун, к чему прямо и попытались приступить с конца 1917 и начала 1918 года.

Ни то, ни другое не удалось в силу мощнейших противоборствующих обстоятельств, что и позволило снизить впечатление от совершенно наглого и чудовищного обмана и сохранить память об упомянутых декретах в качестве предмета гордости коммунистов, якобы шедших навстречу чаяниям исстрадавшихся народов!

Возвращаясь к Заичневскому и имея возможность оценить всю его жизнь от начала и до конца, можно очень усомниться в том, что именно он и был автором «Молодой России»: за всю последующую жизнь он не создал буквально ни одного законченного, хотя бы коротенького, письменного документа – воззвания или статьи, о его авторстве «Молодой России» свидетельствовал только он сам (хотя никто и не высказывал в этом сомнений), его литературные труды, якобы публиковавшиеся где-то за границей, никому не известны, а потребность выучить «Молодую Россию» наизусть для дальнейших декламаций свидетельствует о чрезвычайной скудности его собственного теоретического и литературного багажа. Едва ли мы ошибемся, предположив, что автором знаменитой прокламации был рано умерший Аргиропуло.

Но и хлестаковская агитация Заичневского сыграла несомненно немалую практическую роль.

Еще одной искоркой, высветившей последующие революционные перспективы, стал еще более юный дворянин Петр Никитич Ткачев. В 1861 году ему исполнилось только семнадцать лет.

Ткачев оказался одним из многих сотен молодых людей, постаравшихся тогда поступить в Петербургский университет. В тот знаменательный момент таких юношей и девушек приехало в столицу значительно больше, чем в предшествующие годы: Манифест 19 февраля недвусмысленно провозгласил завершение прежней беззаботной помещичьей жизни – и у молодежи оказалось более чем достаточно оснований призадуматься о собственном дальнейшем существовании и попытаться позаботиться о его обеспечении. Между тем царь, министры, чиновники Министерства просвящения и столичные власти, все как один, оказались неспособны предвидеть и оценить создавшуюся ситуацию – и собственными усилиями создали первый[408]408
  За исключением, разумеется, Польши, где ранее происходили, как упоминалось, и более бурные события.


[Закрыть] в наступавшую эпоху массовый революционный взрыв.

К началу учебного года были усложнены условия поступления в университеты, повышена плата за учебу, а девицам и вовсе не предоставлено возможности получения высшего образования. В результате в Петербурге в сентябре-октябре разразились массовые волнения молодежи, вылившиеся и в уличные демонстрации.

Уже тогда ходили упорные слухи, что университетские беспорядки инспирированы извне. Как минимум, основания для подобных мнений были: не только студенты ударились в политические демонстрации, игнорируя учебные занятия, но и некоторые профессора бойкотировали собственные лекции, вынуждая студентов отнюдь не к учебной деятельности.

Один из немногих профессоров, пытавшихся вразумить буянов, А.В. Никитенко, получил достойный отпор: «когда я сказал, что такими выходками они вредят университету и науке, мои слова подхватил один из крикунов и отвечал: «Что за наука, Александр Васильевич! Мы решаем современные вопросы».»[409]409
  А.В. Никитенко. Указ. сочин., с. 213.


[Закрыть]

Аналогичное происходило и во всех других университетских городах России, но не в такой бурной форме, как в столице, хотя и там не обошлось без зверств: «В Киеве для блага народа толпа каких-то сорванцов и негодяев палками до смерти заколотила стоявшего на паперти полицейского офицера».[410]410
  Там же, с. 235.


[Закрыть]

Чрезвычайно выразительным образом завершились студенческие волнения в Москве 12 октября 1861 года. Там студенты демонстрировали на площади перед домом московского генерал-губернатора – на месте сегодняшнего памятника Юрию Долгорукову. Посторонняя публика, среди которой преобладали «охотнорядцы» – торговцы из находившихся поблизости всероссийски известных торговых рядов – сначала с интересом и изумлением наблюдала это невиданное и непонятное зрелище. Но тут кто-то из зрителей выкрикнул: ««Это они за крепостное право стоят!» – и от этого народ пришел в неистовство»[411]411
  Там же, с. 242.


[Закрыть] – студенты были жестоко избиты и рассеяны. Эпизод вошел в историю под именем «Дрезденского сражения» или «Битвы под Дрезденом» – по названию гостиницы «Дрезден» напротив генерал-губернаторского дома.

Одним из участников «битвы» был студент П.И. Войноральский[412]412
  Часто, и в цитатах ниже, встречается написание фамилии – Войнаральский.


[Закрыть] (1844–1898) – внебрачный сын помещика, богатейший землевладелец, товарищ Д.В. Каракозова по Пензенской гимназии, ставший затем главным организатором и спонсором «хождения в народ» в 1874 году.

В результате публичные революционные выступления в старой столице полностью исключились на долгие годы. Интеллигенция, а позднее советская пропаганда почитала этот эпизод курьезом и нелепостью – но так ли было на самом деле?

Александр II путешествовал в то время по Кавказу, покорение которого, казалось бы, успешно завершалось, а власти в столице, лишенные ответственного руководящего центра, оказались дезорганизованы.

Управлявшие Министерством внутренних дел и Военным министерством соответственно П.А. Валуев и Д.А. Милютин – крупнейшие государственные деятели последующего времени – были утверждены в министерских должностях только в ноябре того же года – по возвращении царя в столицу. До этого они постарались максимально оставаться в тени в столь сложной ситуации – и, как видим, не прогадали.

Некоторые более мелкие чины старались держаться так же, но зато другие решили, что их долг и карьерный шанс – в решительном закручивании гаек! Студентов избивали, арестовывали и несколько сотен из них было заключено в Кронштадтскую крепость (несколько десятков арестованных содержалось поначалу в Петропавловской крепости, но для прибывавшего пополнения места там уже не хватало – и этих тоже переместили в Кронштадт).

В итоге в декабре 1861 университет был закрыт – до начала следующего учебного года, студентов же царь распорядился выпустить – в дело вмешался уже новый генерал-губернатор А.А. Суворов. Большую часть провинциалов разослали по их родным углам – это тоже стало затем традиционным методом, которым правительство само невольно старалось распространять оппозиционные настроения по всей России.

Нетрудно понять озлобленность мальчишек, обманутых в своих лучших надеждах и принудительно ознакомленных с бытом и нравами самых жестоких учреждений, предназначенных к наказанию государственных преступников. По воспоминаниям сестры Ткачева последний, будучи выпущен из Кронштадта, прямо заявил, что «для обновления России необходимо уничтожить всех людей старше 25 лет». Через какое-то время он отказался от этого человекоубийственного плана. Но все-таки находил, что ради общего блага не только можно, но даже должно жертвовать отдельными личностями.[413]413
  А. Анненская. Из прошлых лет. // «Русское богатство», № 1, 1913, с. 62.


[Закрыть] Для Ткачева это стало не минутным настроением, а программой всей его, хотя и не очень продолжительной жизни.

В 1868–1869 годах Ткачев – вместе с Сергеем Нечаевым, деятельность которого нам еще предстоит разбирать, – оказывается во главе очередных студенческих волнений в столице.

Поскольку Нечаев всегда был практиком, а Ткачев – теоретиком, то нетрудно понять, кто явился идеологом начавшейся тогда «нечаевщины», «подвиги» которой вдохновили Ф.М. Достоевского на сочинение «Бесов».

Ткачеву затем предстояло обогатить все радикальное революционное движение одной чрезвычайно ценной идеей. Идея эта состояла в том, что социалистическую революцию в России следует осуществлять как можно скорее – ранее серьезного развития капитализма в России, а позже это может оказаться совершенно безнадежным!

Строго говоря, первым автором этой идеи следует считать Николая Ишутина, который в тандеме с Дмитрием Каракозовым играл в московском студенческом кружке 1864–1866 годов такую же роль теоретика, как чуть позднее Ткачев в паре с Нечаевым.

Ядро кружка, возглавленного двоюродными братьями Ишутиным и Каракозовым, составили участники все тех же студенческих волнений 1861–1862 годов. Одним из первых практических шагов «ишутинцев» стала в конце 1864 года организация бегства из Московской пересыльной тюрьмы героя прошедшего Польского восстания и грядущей Парижской коммуны Ярослава Домбровского. Им же принадлежит, как известно, и «честь» первой в России в наступившую эпоху практической попытки цареубийства 4 апреля 1866 года.

Репрессии, развернувшиеся вслед за тем, подгребли под собой все прочие задумки этого революционного кружка и теоретические разработки его лидера. Каракозова повесили, а Ишутин подвергся изощренной пытке – ожиданию казни с петлей, уже накинутой на шею. Ему объявили о помиловании, но он так и не оправился от перенесенных потрясений. Несмотря на очевидные признаки помешательства, долгие годы его переводили из одной каторжной тюрьмы в другую, пока он не умер в 1879 году в Забайкалье.

В итоге идеи Ишутина, получившие первоначальное распространение лишь в узком кругу его соучастников, сохранились затем в кратчайшем изложении исключительно в материалах следствия по делу о покушении на цареубийство, и только после 1917 года стали достоянием историков.

Это была яркая проповедь против конституции и прочих свобод: «народу будет в сто раз хуже, чем теперь, ибо выдумают какую-либо конституцию на первый раз и вставят жизнь русскую в рамку западной жизни; эта конституция найдет сочувствие как в среднем, так и в высшем сословии, ибо она гарантирует личную свободу, даст дух и жизнь промышленности и коммерции, но не гарантирует от развития пауперизма и пролетариата, скорее способствует»[414]414
  «Красный архив», т. 17, 1926, с. 127.


[Закрыть] – буржуазные порядки, согласно Ишутину, угрожали гибелью жесткой схеме внедрения социализма в России.

Интересно, что эту схему Ишутин вовсе не противопоставлял классическому русскому абсолютизму, хотя и признавал сиюминутную необходимость революции; допускал он в будущем государстве и ограниченную роль народных депутатов. Несколько запутанное изложение основных идей, обусловленное спецификой следственных показаний, дает, однако, достаточно целостную картину идеального общественного устройства России с государем во главе: «Мы не желаем никакой другой формы правления потому, что другая форма даст права только высшим сословиям. /…/ Цель /…/ – посредством революции устроить общество на социальных началах /…/: земля есть принадлежность государства, всякий член государства имеет полное право на известную часть земли. /…/ Государь есть полный выразитель общественных нужд и потребностей страны. Частные лица не имеют права заводить ни фабрики, ни другие какие-либо заведения. Это право есть достояние государства. Все лица, не занимающиеся земледелием, получают содержание от государства. Право издавать законы принадлежит государству, впрочем, с рассмотрением депутатов, и ни в каком случае эти законы не должны противоречить основным принципам государства».[415]415
  Там же, с. 97, 118.


[Закрыть]

Остается неясным, каким путем предполагал Ишутин установить власть своего Государя взамен реально царствовавшему, на которого организовывалось покушение. Однако понятно, что грядущие Председатель Совета народных комиссаров или Генеральный секретарь ЦК не имели в дальнейшем серьезных оснований возражать против содержания нарисованных Ишутиным перспектив!..

В те же годы и Герцен стал понимать, что же является основным препятствием столь милым его сердцу социалистическим порядкам: «Буржуазная оспа теперь на череду в России»[416]416
  С.Д. Гурвич-Лещинер. Об идейной эволюции А.И.Герцена в 60-е годы. // Сб.: Революционная ситуация в России в 1859–1861 гг. М., 1965, с. 174.


[Закрыть] – писал он в 1865 году.

Ткачев, оказавшийся после разгрома «нечаевщины» в эмиграции, сосредоточил свои усилия на требовании немедленного осуществления насильственного социалистического переворота. Начиная с 1874 года, он проповедывал эту идею в издававшемся им в Женеве журнале «Набат». Впервые она четко изложена в его открытом письме к упоминавшемуся эмигранту П.Л. Лаврову, который твердил в своем журнале «Вперед!», что революции и социализму и так принадлежит будущее – по мере того, как последовательная революционная агитация будет постепенно развивать революционные настроения народа.

Мнение Ткачева было совершенно иным: «Сегодня наше государство – фикция, предание, не имеющее в народной жизни никаких корней. Оно всем ненавистно, оно во всех, даже в собственных слугах, вызывает чувство тупого озлобления и рабского страха, смешанного с лакейским презрением. Его боятся потому, что у него материальная сила, но раз оно потеряет эту силу, ни одна рука не поднимется на его защиту[417]417
  Какой точный прогноз ситуации, реализовавшейся в феврале 1917!


[Закрыть]. Но завтра за него встанут все сегодняшние враги, завтра оно будет выражать собою их интересы, интересы кулачества и мироедства, интересы личной собственности, интересы торговли и промышленности, интересы нарождающегося буржуазного мира. Сегодня оно абсолютно нелепо и нелепо абсолютно. Завтра оно станет конституционно умеренным, расчетливо благоразумным… Сегодня наши враги разъединены. Против нас одно правительство со своими чиновниками и солдатами. Но эти чиновники и солдаты – не более как бездушные автоматы, бессмысленные, слепые и часто бессознательные орудия в руках небольшой кучки автократов. Уничтожьте их и вместо дисциплинированной армии живых врагов вы очутитесь лицом к лицу с нестройной толпой обезглавленных трупов. Следовательно, сегодня единственным сильным и опасным врагом является для нас только эта ничтожная кучка автократов… Это сегодня. Но что будет завтра? Не надейтесь слишком на глупость наших врагов. Пользуйтесь минутой. Такие минуты не часты в истории. Пропустить их – значит добровольно отсрочить возможность социальной революции надолго, быть может, навсегда.

Вот почему мы не можем ждать. Вот почему мы утверждаем, что революция в России настоятельно необходима и необходима именно в настоящее время; мы не допускаем никаких отсрочек, никакого промедления. Теперь или очень нескоро, быть может никогда! Теперь обстоятельства за нас, через 10, 20 лет они будут против нас. Понимаете ли вы это? Понимаете ли вы истинную причину нашей торопливости, нашего нетерпения?»[418]418
  П.Н. Ткачев. Сочинения в двух томах. М., 1975, т. II, с. 22–23.


[Закрыть]

Спор этот нужно расценивать как завершившийся вничью.

С одной стороны, оказался прав Лавров: торопливось Ткачева была неоправданной – задержка не только более чем на двадцать, но даже и на целых сорок лет не спасла Россию от социалистической революции, причем все эти годы продолжалась революционная пропаганда, на которую так уповал Лавров.

С другой стороны, стратегически оказался прав Ткачев, только он очень переоценил темпы развития капитализма: и через полвека капитализм в России был не настолько силен и развит, чтобы полностью исключить социалистическую революцию, как это произошло в развитых странах Запада, где уже с середины XIX века коммунизм оставался только призраком в воображении таких людей, как К. Маркс и Ф. Энгельс и их стронников – вплоть до сегодняшних.

Затем Ткачеву трижды не повезло при жизни.

Во-первых, на него сразу ополчились Маркс и Энгельс. Последнего, отметим справедливости ради, задел сам Ткачев, опубликовав к нему открытое письмо, в котором утверждалось, что крестьянская Россия гораздо ближе к социализму, чем пролетарский Запад.[419]419
П.Н. Ткачев. Избранные сочинения, т. III. М., 1932, с. 91.

[Закрыть]

Энгельс отвечал в самом грубом тоне: «Как форма, так и содержание этой халтуры носят обычный бакунистский отпечаток. /…/ г. Ткачев говорит чистейший вздор, утверждая, что русские крестьяне, – хотя они и «собственники», – «стоят ближе к социализму», чем лишенные собственности рабочие Западной Европы. Как раз наоборот. Если что-нибудь и может еще спасти русскую общинную собственность, дав ей возможность превратиться в новую, действительно жизнеспособную форму, так это именно пролетарская революция в Западной Европе».[420]420
  Маркс и Энгельс об общественных отношениях в России. // Карл Маркс. Избранные произведения в двух томах., т. II, с. 525, 535.


[Закрыть]

Этот спор Ткачева с Энгельсом, а заочно через полвека и с догматически вторившими последнему Троцким, Зиновьевым и Каменевым также завершился вничью. С одной стороны, никакой пролетарской революции в Западной Европе, спасшей крестьянский социализм в России, так и не получилось. С другой стороны, оказались правы и противники Ткачева – из общественных отношений внутри русского крестьянства также не выросло никакого социализма – сегодня это совершенно очевидно!

Любопытно, однако, что еще в 1845 году Энгельс сам высказывал идеи, близкие к Ткачеву, только (но тоже аналогично Ткачеву) применительно к собственной родине: он горячо доказывал невозможность развития капитализма в Германии и необходимость прямо и непосредственно перейти к коммунизму.[421]421
  В.В. Святловский. История социализма. Пг., 1922, с. 212–213.


[Закрыть] Ясно, что по сути это были споры в среде идейных собратьев – при всей их ожесточенности, достигшей через полвека – уже в эпоху Ленина, Троцкого и Сталина – самых крайних форм.

Во-вторых, Ткачев не сумел найти подлинного признания даже в современной ему революционной среде самой России. Когда шли его споры с Лавровым и с Энгельсом, будущий идеолог «Исполкома Народной Воли» Л.А. Тихомиров был изолирован в одиночном заключении и не помышлял еще о государственном перевороте в России. Будущие же единомышленники и соратники Тихомирова совершали крайне медленную по тем временам идейную эволюцию, отстававшую от их собственной лихорадочной деятельности. В 1874–1876 годах их намерения не простирались далее пропаганды революции и социализма в народе. Они и сами не заметили, как в последующие два-три года их собственные устремления увели их от заветов Лаврова и привели под знамена Ткачева.

Да и сам Лавров, после эмиграции Тихомирова в 1882 году, совершил идеологический кульбит, обернувшись вдруг в одного из редакторов эмигрантского печатного органа террористов! Тем не менее, эмоциональная инерция, начавшись с негативного отношения к слишком радикальному Ткачеву в середине семидесятых годов, сохранилась и на последующий период. Вера Фигнер свидетельствует: «Когда революционное движение в России приняло боевой характер и атаковало самодержавие, «Набат» горячо приветствовал это выступление и приписывал себе, своему влиянию, поворот революционного мира к политике. Напрасно. Издание «Набата» не имело почти никаких связей в России; распространение его было так ничтожно, что за все время после моего возвращения в декабре 1875 г. из Цюриха в Россию я ни разу ни у кого не видала ни одного номера этого издания и никогда вплоть до ареста в 1883 г. не слыхала ни в одном из крупных городских центров России разговоров о нем.

/…/ И ни «Земля и Воля», ни «Народная Воля» с набатчиками-эмигрантами не завязывала и не стремилась завязать никаких сношений».[422]422
  В. Фигнер. Указ. сочин., с. 174–175.


[Закрыть]

Нет, как известно, пророка в своем отечестве!

Наконец, третьей неудачей Ткачева стал провал практической деятельности приветствуемых им народовольцев. Успешное цареубийство 1 марта 1881 года сулило, казалось бы, дальнейшие удачи революционным экстремистам, и Ткачев в своем «Набате» в сентябре 1881 разразился теоретическим опусом, восхвалявшим терроризм.[423]423
  О.В. Булдаков. История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях. Изд. 2-е, Ростов-на-Дону, 1996, с. 143–154.


[Закрыть] Но затем стало ясно, что революционное движение утратило всякие перспективы – так, по крайней мере, казалось в течение нескольких последующих лет.

Этого не выдержала психика Ткачева. И жизнь его завершилась почти так же, как и у несчастных Бейдемана и Ишутина – только в более цивилизованных условиях: Ткачев умер в декабре 1885 (по новому стилю – 4 января 1886 года) в психиатрической лечебнице в Париже. Но подлинный успех (так, правда, и не получивший достойного публичного выражения) ожидал Ткачева много позже смерти.

Ленин, вырабатывая собственную программу, обращался к идейному наследию не только Чернышевского и Заичневского (как рассказано выше), но и Нечаева и Ткачева – притом как раз в период 1903–1904 годов, что отмечалось Валентиновым, также находившимся тогда в Женеве.

Это подтверждается и другими мемуаристами. В.Д. Бонч-Бруевич вспоминал: «Его особенно интересовала вся та старая революционная литература, которую мы со всех сторон получали в наш архив. Когда получались какие-либо особо выдающиеся издания, как например «Набат» Ткачева, журнал «Община», прокламации Нечаева и другие подобные издания, /…/ мы приходили нарочно в библиотеку для того, чтобы показать Владимиру Ильичу эти наши редкости. Владимир Ильич тщательнейшим образом прочитывал и просматривал всю эту старую революционную литературу. Он обратил особое внимание на Ткачева, говорил, что этот писатель несомненно был ближе других к нашей точке зрения. Он внимательно изучил «Набат» и другие издания Ткачева и очень хотел собрать все то, что Ткачев писал в легальной прессе».[424]424
  В.Д. Бонч-Бруевич. Библиотека и архив РСДРП в Женеве. // «Красная летопись», № 3 (48), 1932, с. 112–113.


[Закрыть]

Знаменитое «Промедление в выступлении смерти подобно»[425]425
  В.И. Ленин. Сочинения. Изд. 4-е, т. 26, М., 1952, с. 204.


[Закрыть] – в записке Ленина в большевистский ЦК вечером 24 октября 1917 года – буквально за час до того, как Ленин, изверившись в решительности собственных нерадивых соратников (включая и Троцкого, и Сталина!), сам, при всей его патологической физической трусости,[426]426
  За рамки целей и возможностей данной публикации выходит, например, рассказ о том, как Ленин в июльские дни 1917 года скрывался в женском платье; этому замечательному сюжету не позволили пропасть, приписав его А.Ф. Керенскому – при бегстве от большевиков в октябре того же года.


[Закрыть] устремился в Смольный – в самый центр рискованной и опаснейшей политической игры, – это подлинный загробный голос Ткачева!

Исторически подкованные соратники Ленина прекрасно понимали, из каких источников возник этот неудержимый порыв к мгновенному прыжку полуфеодальной России прямиком в социализм – минуя капитализм.

В двадцатые и в начале тридцатых годов ХХ века им еще казалось, что прыжок этот увенчался успехом. Недаром М.Н. Покровский, в то время официальный глава коммунистических историков, постарался высказать в адрес Ткачева и Нечаева самые уважительные комплименты: «В рядах революционеров 60-х годов был Ткачев, который, несомненно, был первым русским марксистом.

/…/ уже в конце 60-х годов складывается в русских революционных кружках план, который впоследствии столько осмеивался меньшевиками и который реализовался почти буква в букву 25 октября /…/ 1917 г., план назначенной революции. Этот план /…/, правда, в очень наивных формах, появляется /…/ впервые в нечаевских кружках 68-го года. В настоящее время никакой грамотный человек не рассматривает Нечаева, как какого-то полоумного бандита, который устраивал какие-то совершенно сумасшедшие подпольные кружки для проведения при помощи этих кружков какой-то полуразбойничей революции. /…/

Некоторые черты будущей революционной организации, отлившейся в партию большевиков, в сущности говоря, имеются на лицо уже в 60-х годах. Требование конспиративности, известная планомерность и вооруженная сила, восстание как метод действия, – все это имелось уже тогда».[427]427
  М. Покровский. Очерки по истории революционного движения в России XIX и ХХ вв. Лекции, читанные на курсах секретарей уездных комитетов РКП(б) зимою 1923/24 г. Изд. 2-е, М.-Л., 1927, с. 50–51, 53.


[Закрыть]

Разумеется, почитать Ткачева, равно как и Заичневского, марксистом едва ли правомерно: сами они себя таковыми не считали, да и Маркс с Энгельсом не числили их среди собственных единомышленников. Но, с одной стороны, и Ткачев с Заичневским, и их более молодые сподвижники и последователи действительно принялись вскоре усиленно читать «марксятину» – их весьма вдохновлял критический пафос марксизма, обличавшего капитализм. Это подтверждало их собственные стремления не допустить развития капитализма в России. С другой стороны, сами Маркс и Энгельс, изверившись в перспективности коммунистической революции на Западе, поневоле должны были обратить свои взоры к единственно действующей революционной силе – российским экстремистам, которых они до этого стремились всячески обличать и шельмовать.