Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц)

1.2. Приватизация в XVIII веке

Какой же выход из экономической пропасти нашли российские власти ХVIII века? И на этот вопрос есть очень естественный и вполне современный ответ: конечно, приватизацию!

Автору этих строк уже приходилось выслушивать и читать обвинения в неоправданном переносе конструкций и схем современных явлений на события далекого прошлого. Трудно согласиться с такой критикой.

Разумеется, термин приватизация в XVIII веке просто отсутствовал, а соответствующий процесс, осуществлявшийся тогда, вовсе не имел никакого официального наименования, поскольку старались скрывать самую суть осуществляемой экономической политики, не пользующейся сочувствием большинства населения. Но дело не в термине, а в существе дела!

В ХХ веке применялись самые различные эвфемизмы применительно к одним и тем же деяниям, происходившим (тогда и в прошлом) при несколько отличных условиях, например – конфискация, экспроприация, реквизиция, секуляризация, национализация, муниципализация, обобществление, коллективизация, продразверстка, самоснабжение, усиленное налогообложение, подписка на заем и другие в том же роде, но сущность грабежа при этом не менялась! Почему же перевод собственности от государства в частные руки не именовать вполне однозначным, подходящим для этого термином, хотя и имеющим для наших современников сложившееся негативное звучание?

Частная собственность на землю имелась в России и до XVIII века: это были вотчины, принадлежавшие потомкам старой знати – князей и бояр. На этой земле жили и крестьяне, находившиеся в крепостной зависимости от помещиков и лишенные права свободного перемещения, – такая форма отношений существовала в те времена и во многих странах Европы.

При Петре I подобных настоящих лендлордов было достаточно немного – в 1700 году всего 136 фамилий, состоящих из 330 лиц[49]49
  А. Романович-Славатинский. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. Изд. 2-е, Киев, 1912, с. 170.


[Закрыть] (Петр любил точность!), но в совокупности они обладали весьма значительной земельной собственностью и правили изрядным числом крепостных.

На этих же территориях уже с середины XVII столетия стала возникать и превращаться в обычай ничем не узаконенная практика продажи крепостных как обыкновенных предметов собственности. Самого Петра I это немало возмущало: при всех его недостатках он не мог не сознавать анахронизма и аморальности такого явления, но позволил себе в 1721 году только «добродушный совет в руководство Сенату», как сформулировал тот же Ключевский: «оную продажу людем пресечь, а ежели невозможно будет того вовсе пресечь, то хотя по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не порознь»[50]50
  В.О. Ключевский. Указ. сочин., с. 95.


[Закрыть] – тут меткая дубина Петра оказалась не способной на большее, чем явная осечка. Еще бы: подобные пожелания никак не соответствовали его генеральной стратегии – всеобщему укреплению власти сверху до низу.

Петр постарался сформировать постоянную связь между дворянами, составлявшими верхние слои служащих его государственной системы, и крестьянами, которых он рассматривал как служащих нижнего уровня. В том же 1700 году таких новоявленных помещиков было только 2849 фамилий из 14711 лиц[51]51
  А. Романович-Славатинский. Указ. сочин., с. 170.


[Закрыть] – это было самым началом создания нового класса (почти по М. Джиласу, не подозревавшему, что описывает явление, хорошо известное в истории!), и в дальнейшем их число стремительно возрастало.

В 1722 году Петр I ввел Табель о рангах, придав строгий иерархический порядок всем чинам – военным, штатским и придворным; всякий служащий, достигший определенного уровня, автоматически становился дворянином. Эта мера узаконила присвоение дворянского звания всему верхнему слою соратников Петра. К концу его царствования подавляющее большинство из них получило в свое распоряжение населенные поместья.

Учитывая значительную численность дворянства, а также и то, что из остального населения только менее половины было при Петре обращено в крепостных (крепостного права, например, вовсе не было ни на севере Европейской России, ни за Уралом, да и в центральной России далеко не все селяне обращались в крепостных), нужно отметить, что с самого начала наделение дворян населенными землями происходило неупорядоченно и неравномерно.

При Петре I все это сочеталось с упомянутой прямой военной оккупацией. На практике крестьян грабил каждый, кто мог, и так сильно, как только мог. Этим, в сущности, и объясняется главная тяжесть наследства, оставленного Петром.

Радикальными реформами, последовательно осуществленными во второй и третьей четвертях ХVIII века, крестьян, приписанных к определенным дворянам, передали последним в полную собственность: вот это была приватизация – так приватизация! При этом не было издано никакого указа, позволявшего помещикам торговать своими крепостными как частной собственностью, но такая торговля на практике полностью вошла в быт – о, эти замечательные особенности российского «права»!

К этому времени прежняя численность дворян и членов их семейств, прикрепленных к поместьям, от 15 тысяч в 1700 году выросла до 64,5 тысяч в 1737.[52]52
  Я.Е. Водарский. Указ. сочин., с. 79.


[Закрыть]Теперь их всех сделали не временными помещиками, а постоянными!

Это нововведение произошло при Анне Иоанновне и было закреплено и углублено ее преемниками.[53]53
  В.О. Ключевский. Указ. сочин., с. 124–128.


[Закрыть]

Решающую роль сыграло законодательное уничтожение разницы между вотчинами и поместьями в 1731 году.

В 1735 году помещичья власть усилилась разделением функций: крестьян обязали платить государственные налоги, основу которых составляла подушная подать, а помещиков, формально свободных от налогов, – эти подати собирать. С точки зрения государства, таким образом, крестьяне являли собой налогоплательщиков, а помещики – сборщиков налога. Спустя несколько десятилетий, как мы увидим, это осталось единственной обязательной функцией последних.

Но где, в какие времена, в какие эпохи позднее Древнего Египта или Вавилона, налогоплательщиков раздавали в личную собственность сборщикам налогов?

В 1736 году помещики получили право самостоятельно определять наказание беглым крепостным. В 1758 году вышел указ, обязывающий помещика наблюдать за поведением своих крепостных, а в 1760 году помещики получили право бессудной ссылки крепостных в сибирскую каторгу.

В то же самое время на помещиков в обязательном порядке наложили и заботы о поддержании жизненного уровня крестьян, в частности в 1734 году был издан закон, обязывающий помещиков кормить крепостных при неурожаях.

Общегосударственные проблемы были разделены на множество частных, которые были переложены на плечи дворян. Каждый из последних должен был разбираться с собственными заботами сообразно своим вкусам и сообразительности.

Привлечение такой частной инициативы поначалу полностью себя оправдало: с 1701 по 1801 год государственный бюджет вырос в 25 раз.[54]54
  Министерство финансов. 1802–1902. Часть первая, СПб., 1902, с. 77.


[Закрыть] Возросла эффективность не только сельского хозяйства, основой которого стало помещичье имение, но и промышленности: застой, воцарившийся в последние годы жизни Петра I, сменился неуклонным ростом.

Наполнение казны позволило перевооружить армию и организовать для нее нормальную систему снабжения, а военные расходы, относительно снизившись (с указанных 80 % бюджета до 45–50 % во второй половине ХVIII века[55]55
  П. Милюков. Указ. сочин., с. 157.


[Закрыть]), возросли настолько, что позволяли уже содержать постоянную армию и в мирное время. Русская армия обрела мощь и превратилась в один из решающих военных факторов на континенте. Встал на ноги (если можно так выразиться) и российский флот.

Екатерина II, правившая в 1762–1796 годы, была главой государства, после полувекового перерыва снова способного возродить эффективную завоевательную политику и одновременно воздвигать новые города, строить фабрики и дороги.

Но нет добра без худа: Россия, в буквальном смысле слова завоевав солидный авторитет, приобрела и кредитоспособность.

Если Елизавета Петровна тщетно пыталась получить займы за границей, то Екатерине уже не отказывали, и результаты получились соответственные. К тому же в 1798 году Россия (уже при Павле I) была вынуждена взять на себя внешние долги завоеванной Польши – оборотная сторона успешной захватнической политики. В итоге к концу XVIII века задолженность по внешним долгам достигла приблизительно 10 % российского годового государственного бюджета![56]56
  Там же.


[Закрыть]

Несмотря на все трудности и шероховатости, насаждение помещиков на крестьянские деревни неуклонно продолжалось в течение всего XVIII века – и радикально меняло бытовые и экономические условия существования российских селений.

Помещики, оказавшись собственниками подчиненных им крестьян, имели совершенно иные мотивы поведения, нежели пришлые грабители – им вовсе не интересно было производить ограбление своих подданных подчистую, лишая селян самого необходимого и доводя их до грани, а тем более – за грань голодной гибели. Поэтому внедрение рабства в России, стыдливо именуемого крепостным правом, вовсе не так негативно воспринималось населением, как этого следовало бы ожидать, исходя из нравственной сути происходящего. Лишаясь свободы и прочих гражданских прав, крепостной приобретал при этом защиту от грабежа и определенную возможность и гарантию для поддержания жизненного уровня.

Интересы новоявленных рабовладельцев и новоявленных рабов оказались достаточно согласованными – при всей парадоксальности этого явления. «Классовые противоречия», не исчезавшие в русских селениях, оказывались тогда вовсе не столь «антагонистическими»: и у помещиков, и у крестьян были абсолютно сходные стремления – поначалу просто выжить, скорейшим образом позабыв все тягости и бедствия Петровского царствания, а уже затем зажить по возможности лучше. И в целом в срединные десятилетия ХVIII века это заметно удавалось и тем, и другим.

Помещик той поры действительно становился опекуном и покровителем собственных крестьян. Много позже, однако, когда грабительские замашки Петровского государства и его сатрапов отошли в далекое прошлое, а управление крестьянами, оставшимися вне помещичьей собственности, оказалось в руках таких людей, как, например, любимый министр Николая I граф П.Д. Киселев, подобные представления о роли помещиков стали явным анахронизмом.

Тем не менее образ помещика – доброго отца и благодетеля – усиленно культивировался дворянской пропагандой вплоть до последних времен крепостничества. Вот, например, типичные рассуждения об этом двоюродного брата и близкого друга Н.Г. Чернышевского – А.Н. Пыпина: «Старшее поколение, мирное и доброжелательное, не видело в крепостном праве никакой несправедливости по существу: крестьяне не могли обойтись без опеки, – и действительно в тогдашних условиях помещик закрывал крестьян от другого постороннего произвола; в трудную пору, когда случался неурожай, помещик обязан был заботиться о том, чтобы помочь, сколько можно, крестьянской беде, – так это у нас и бывало».[57]57
  А.Н. Пыпин. Мои заметки. // Н.Г. Чернышевский в воспоминаниях современников. М., 1982, с. 106.


[Закрыть] Ниже мы приведем любопытнейшее продолжение этой цитаты.

Постепенно и помещики освобождались от обременительных обязанностей государственной повинности: в 1736 году один член каждого семейства получил право открепиться от службы – чтобы иметь возможность лично управлять поместьем, а срок службы всем остальным ограничивался двадцатью пятью годами. Со стороны государства это было вынужденными мерами, направленными на повышение эффективности налогообложения: помещиков все более прочно привязывали к имениям, дабы они более заинтересованно вникали в конкретику сельского быта, обеспечивая поступление налогов.

Без таких дополнительных мер успехи послепетровских преобразований имели достаточно относительное и преходящее значение. Так, уже к 1738 году на крепостных крестьянах числилась недоимка сборов по подушной подати почти в 2 млн. рублей, из них около 1,2 млн. – на крепостных незнатных помещиков, ставших таковыми совсем недавно – при Петре I и позднее.[58]58
  С.М. Троицкий. Указ. сочин., с. 139.


[Закрыть]

Спросите любого современного россиянина (президента России – в первую очередь!): что является главным средством улучшения положения России? С незначительными исключениями почти все однозначно ответят: конечно, наведение порядка. Так же, разумеется, рассуждали в России и два с половиной века назад – с соответствующими результатами и последствиями, что тоже разумеется.

Вот и новоявленных петровских дворян напрямую принуждали заняться наведением порядка в их собственных имениях!

18 февраля 1762 года Петр III полностью освободил дворян от обязательной государственной службы – благодарные подданные тут же свернули ему шею![59]59
  Здесь, к сожалению, нет места для обсуждения парадоксальной политической ситуации, сложившейся при Петре III.


[Закрыть]..

Если до 1762 года труд крестьян на помещиков объяснялся как бы государственной повинностью тех и других, то позже эта новая традиция лишилась правовых основ.

Налоги платили и крестьяне, свободные от помещиков (их именовали государственными крестьянами), и городские низы – размер подушной подати был универсальным, но все они оставались свободны от необходимости полностью содержать сборщика налогов и его семью, причем по нормам, никогда и никем не регулируемым (к вопросу об ограничении дней работы на «барщине» мы еще вернемся).

Легко представить себе, какое впечатление произвел на современников Манифест от 18 февраля 1762 года. В.О. Ключевский на этот раз вполне справедливо заметил: «По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права» – и ядовито заключил: «она и последовала на другой день, только спустя 99 лет»![60]60
  В.О. Ключевский. Указ. сочин., с. 300.


[Закрыть]

Так же расценивал происшедшее и коллега Ключевского по кадетской партии, видный ее идеолог П.Б. Струве, писавший в грозном 1918 году: «Личное освобождение крестьян назрело уже во второй половине XVIII века, когда было отменено прикрепление дворянства к государству в форме обязательной дворянской службы, и потому оно запоздало на целое столетие, и это запоздание отсрочило и затянуло до нашего времени постановку и решение двух других сторон крестьянского вопроса – утверждение земельной собственности и упорядочение землепользования».[61]61
  П.Б. Струве. Исторический смысл русской революции и национальные задачи. // Из глубины. Изд. 2-е, Париж, 1967, с. 294.


[Закрыть]

Российское крестьянство, до которого далеко не сразу дошел смысл нововведения, прореагировало в конечном итоге весьма выразительно: крестьянская война под водительством Е.И. Пугачева в 1773–1775 годах едва не поставила российскую государственность на грань полной гибели – но об этом ниже.

1.3. Демографический бум в России

Тягчайшая эксплуатация, переходящая в разбой, которой в течение предшествующих веков подвергалось российское население, не позволяла мужикам буквально поднять головы (а также другие части тела). Поэтому в течение двух с половиной столетий, с начала ХVI по середину ХVIII века, общая численность российского населения постоянно колебалась в пределах 6,5 – 20,0 млн. человек, неизменно снижаясь в периоды внешних и внутренних кризисов.

Последнее убывание приходится на царствование Петра I.[62]62
  Я.Е. Водарский. Указ. сочин., с. 54.


[Закрыть] Позже подобное явление вовсе не наблюдалось (даже и в советские времена, если верить замечательной отечественной статистике): все потери, даже самые ужасающие, в кратчайшие отрезки времени компенсировались высокой рождаемостью.

Стабилизация социально-экономического порядка в ХVIII веке привела, однако, и к заметной стабилизации демографического роста. Дополнительную роль сыграли и иные факторы, прежде всего – включение картофеля в рацион питания россиян, что первоначально было встречено достаточно консервативным сельским населением крайне враждебно. Но для нас тогдашние бытовые подробности не столь важны (в отличие от социально-экономических) – все-таки стиль жизни изменился с тех пор до неузнаваемости.

Фактом остается то, что в середине ХVIII века численность российского населения впервые перевалила за 20 млн. и продолжала стремительно возрастать.

Вот как выглядит эта динамика:[63]63
  Там же, с. 54–55


[Закрыть]

1724 год – 13,0 млн.

1744 – 18,2

1762 – 23,2

1795 – 37,2

1811 – 41,7

1815 – 43,1

1857 – 59,2.

Как видим, даже тягчайшие военные испытания 1812–1814 годов существенно не притормозили столь впечатляющую тенденцию. Правда, в последней трети ХVIII века начала стремительно возрастать и территория, захваченная Россией у соседей.

Численность населения, поэтому, увеличивалась и за счет насильственного присоединения новых подданных. Именно тогда захват восточнопольских территорий, в значительной степени населенных евреями, породил и еврейский вопрос в России.

Но подобный прирост играл все же не решающую роль: и в пределах старой территории, какой Россия неизменно располагала в 1725–1762 годах, численность населения выросла к 1815 году до 30,5 миллионов – в два с половиной раза менее чем за век, а к 1857 году – до 48,7 млн., т. е. почти в четыре раза менее чем за полтора века.[64]64
  П. Милюков. Указ. сочин., с. 24.


[Закрыть]

В центральном же земледельческом районе плотность населения возросла еще выше – с 5,9 жителей на один квадратный километр в 1719 году до 29,1 в 1858 году,[65]65
  Я.Е. Водарский. Указ. сочин., с. 152.


[Закрыть] т. е. в пять раз за полтора века!

Вот этот-то фактор и остался неучтенным инициаторами введения крепостничества в России!

Крестьяне, прикрепленные к поместью, оказались для дворян совсем не такой выгодной собственностью, как могло показаться и как действительно казалось другим сословиям, домогавшимся в начале царствования Екатерины II права владеть крепостными.[66]66
  Об этом – чуть ниже.


[Закрыть]

Тогда подобное мнение было практически всеобщим, тем более, что подушная подать, суммарно механически возрастая с ростом численности населения, стала основным средством наполнения казны – это напрямую соответствовало, как казалось, и общегосударственным интересам: «Умножение земледельцов не только для помещиков, но и для всего государства важнейшим пунктом почитается, а к сему ничто больше не может способствовать, как благовременная женитьба молодых людей, умеренный их деревенский труд и не оскудное содержание»,[67]67
  Труды Вольного Экономического Общества к поощрению в России земледелия и домостроительства [ниже – Труды ВЭО], часть XVI, 1770, с. 33.


[Закрыть] – писал в 1770 году П.И. Рычков – известнейший тогда идеолог помещичьей «агрономии».

Увы, помещику было хорошо лишь тогда, когда крепостных было много, а земли в их распоряжении – еще больше. По новым законам, преследующим поддержание социальной стабильности и сохранение государства от нежелательных потрясений, крепостные садились помещику на шею – их нужно было кормить, а откуда брать средства, если земли было невдосталь?..

Владелец мог сам организовать расселение крестьян на новые земли, предварительно обзаведясь последними (путем приобретения или получив в дар от казны), но для переселения требовались опять же самостоятельные средства, имеющиеся далеко не у всех.

Можно было продавать людей без земли на вывоз – передавать в руки помещиков, по-пионерски осваивающих незаселенные территории на юге, отвоеванные у соседей, но власти не очень поощряли подобную торговлю. Да дело было не только во властях: в принципе легко было бы торговать «мертвыми душами», как пытался делать Чичиков, но крайне опасно отрывать живых людей от дома, от близких родственников, от родных могил и вообще от родины! Закон – законом, но, при отсутствии у мужика добровольного согласия, помещик вполне мог получить топором по голове, и некоторые действительно получали.

Поэтому на Дон, в Сибирь и на другие окраины продолжели стремиться относительно свободные государственные крестьяне, если имели силы и средства, а также традиционные беглецы от помещиков. В Сибирь же ссылались и преступники; законопослушные же крепостные оказались неподходящим контингентом для переселений.

Ситуация в поместьях при неограниченном размножении как крестьян, остающихся на той же земле, так и помещиков, деливших земли между собой при каждом вступлении в наследование, становилась год от году все хуже и хуже: бескрайней Руси предстояло задыхаться от тесноты, чего никак нельзя было предполагать, глядя на ее географическую карту!

Попытка еще Петра I ввести в 1714 году единонаследие в России (одна из его немногих идей, в принципе ориентированных на позитивные перспективы), полностью игнорировалась его подданными: они не могли смириться с такой несправедливостью, и в 1736 году этот закон был официально отменен. Между тем, только его соблюдение, притом в жесткой форме – как в Англии! – могло бы уберечь Россию от очевиднейших последствий демографического бума. Как раз к концу XVIII столетия прозвучали грозные предупреждения Т. Мальтуса, но и тогда, и много позднее идеи этого «реакционера» так и не нашли путей в Россию.

И дворяне, и крестьяне (и крепостные, и государственные) упорно продолжали делить все имущество, в том числе и земли, между всеми наследниками. В результате при Александре I возникли уже целые селения, населенные неимущими дворянами![68]68
  А. Ляхов. Основные черты социальных и экономических отношений в России в эпоху Александра I. М., 1912, с. 69.


[Закрыть]

В целом же должно было становиться ясным – чем долее, тем более! – что российское сельское хозяйство всерьез и практически навсегда (если иметь в виду всю последующую историю царской России и первых десятилетий Советской власти) вступило в эпоху тягчайшего аграрного перенаселения!

И выявилось это впервые уже в шестидесятые годы XVIII века – сразу вслед за воцарением Екатерины II, первой из российских монархов (да и вообще из российских мыслителей – это подчеркивает ее фантастическое образовательное и умственное превосходство над всеми ее современниками!) обратившей внимание на данную проблему.

По ее инициативе были организованы анкетные обследования состояния сельского хозяйства во всех местностях России. Они принесли сенсационнейшие результаты.

Вот, например, что сообщалось из Переславльского уезда Рязанской губернии: «Здешние места многолюдны, и по многолюдству уповательно: что больше земледельцов в работу годных, нежели земли удобной к деланию».[69]69
  Труды ВЭО, часть VII, 1767, с. 75.


[Закрыть] О том же и столь же категорически писалось тогда из Рузы, Вереи, Коломны, Владимира, Гороховца, Юрьева-Подольского, Суздаля, Шуи, Костромы, Любима, Кинешмы, Ростова-Ярославского и Романова-на-Волге.[70]70
  Н.Л. Рубинштейн. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. (историко-экономический очерк). М., 1957, с. 327.


[Закрыть]

В середине 1770-х годов князь М.М. Щербатов писал: «По причине великого числа народа, населяющего сию губернию[71]71
  «Московскую петровского деления, – которая включала в себя будущие екатерининские губернии: калужскую, тульскую, владимирскую, ярославскую и костромскую, кроме московской – т. е. охватывала собою почти всю Центральную Россию» – примечание М.Н. Покровского.


[Закрыть], многие деревни так безземельны остаются, что ни с каким прилежанием не могут себе на пропитание хлеба достать и для того принуждены другими работами оный сыскивать»[72]72
  Цит. по: М.Н. Покровский. Константинополь. Внешняя политика. // Сб. статей (1914–1917). М., 1919, с. 13.


[Закрыть] – последнее тогда выглядело и почиталось просто неприличным!

Поразительно, но эта ситуация, абсолютно выясненная еще в первое десятилетие правления Екатерины II, оставалась затем много позднее – вплоть до начала ХХ века и даже во время практического осуществления коллективизации в первой половине 1930-х годов – абсолютно неизвестной и непонятной почти для всех российских мыслителей!

Тот же М.Н. Покровский, как историк, был прекрасно с ней знаком, но как политик (в 1918 году он значился аж председателем Совнаркома Москвы и Московской губернии!) не улавливал никакой связи далекого прошлого с современными ему практическими проблемами!

Демографическая ситуация в России начала ХХ века не вызывала тревог почти ни у кого из тогдашних ученых мужей![73]73
  За исключением А.А. Кауфмана (1864–1919) и еще немногих специалистов, голоса которых услышаны не были.


[Закрыть]

Вот, например, как расценивал положение в России в 1909 году один из авторитетнейших идеологов тогдашней русской интеллигенции Павел Николаевич Милюков, пытавшийся счастливо сочетать свою научную теоретическую деятельность с политической практикой.

Чем завершилась последняя для него самого и всех его политических единомышленников – прекрасно известно, а вот и классический образчик его теоретической мудрости: «от количества населения в стране зависит степень экономического развития данной страны. Чем гуще населена известная местность, тем больше труда может проявить население, тем лучше оно может распределить между собой этот труд, тем больше оно может накопить сбережений, необходимых для того, чтобы создать или улучшить орудия и с их помощью извлечь из наименьшего количества труда наибольшую пользу. /…/

Ко времени смерти Петра Великого (1725) в России было всего около 13 миллионов жителей. Теперь в ней насчитывается 150 миллионов. /…/ при Петре в Евр[опейской] России жило, средним числом, всего по 3,7 человека на кв[адратный] километр /…/, т. е. примерно столько, сколько теперь живет в Архангельской или Вологодской губ[ерниях]. На том же пространстве петровской России в наше время помещается /…/ 59 миллионов. На километр это даст по 17 человек. Между тем, в Австро-Венгрии живет 73,1 чел[овек] на квадр[атный] километр, во Франции – 73,8, в Германии – 112, в Италии – 117,6, в Англии – 140, в Бельгии – 243. /…/ Во всей Европе только Балканский полуостров и Испания до некоторой степени могут сравниться с Россией по слабой населенности.

/…/ один этот факт покажет нам, как далеко Россия должна была отстать от западных государств по своему экономическому развитию. /…/ Пруссия уже двести лет тому назад достигла той плотности, которую имеет теперь старая Россия, и больше ста лет, как превзошла ее. /…/ Франция уже в начале XIV века, т. е. полтысячи лет назад, имела 40 человек на кв. км: столько, сколько теперь имеют только хорошо населенные местности России. Что же касается Англии, она достигла средней плотности теперешней России еще во времена Вильгельма-Завоевателя (середина XI века). Тогда уже в ней жило около 21 человека на кв. км.

Правда, ни в одной из названных стран нет такой огромной массы неудобных и пустынных земель, как в России. /…/

Есть, очевидно, для каждой страны и для каждого времени какой-то естественный предел насыщения страны населением. Население растет свободно, пока не достигнут этот предел, но после его достижения упругость сопротивления новому приросту быстро увеличивается, и возрастание населения замедляется. Судя по низкой степени населенности, по большому количеству браков и рождений, /…/ русское население находится в периоде свободного возрастания».[74]74
  П. Милюков. Указ. сочин., с. 21, 24, 28, 35.


[Закрыть]

Итак, согласно Милюкову, демографическое положение России в начале ХХ века было прекрасным – разве что численности населения несколько недоставало для того, чтобы изжить вполне очевидное для Милюкова и его современников экономическое отставание России от наиболее развитых стран Запада. Гнаться по плотности населения за Англией или Бельгией, конечно, не следовало бы – ведь в России было гораздо больше пустынных и неудобных земель, нежели в этих процветающих западных уголках, но дальнейшее удвоение или утроение плотности населения совсем России не повредило бы!

Согласно той же логике Милюкова, уже в наше время лидерами по экономическому развитию должны были бы стать наиболее плотно заселенные страны Азии и Африки. В течение ХХ столетия от них явно должны были поотстать некогда лидировавшие Европа и Северная Америка, где, как ныне хорошо всем известно, установился демографический застой, свидетельствующий о достижении ими конечного тупикового состояния. По-видимому, если в ближайшие времена цивилизованная часть человечества не найдет способов каким-то образом поднять свои детородные усилия, то тогда ей совсем кранты!

Как ни печально, но в таком бреде имеется рациональное зерно: современная цивилизация действительно рискует быть буквально съеденной остальной частью человечества, находящейся, по Милюкову, в периоде свободного возрастания! Это очень мрачный, но вполне реальный сценарий дальнейшего развития человечества.

Как известно, существуют три степени лжи: просто ложь, ложь злостная и статистика – Милюков прекрасно демонстрирует последнее. Ему поразительным образом оказалось невдомек, что высокая плотность населения в Европе создавалась не за счет населения вообще, а за счет отдельной его части, а именно городского населения.

Сельское население на Западе убывало (не только относительно городского, но и по абсолютной численности) – и не только в XIX и ХХ столетиях, но даже и в XVIII-м. Рост агротехнической культуры, развитие наиболее прогрессивных отраслей (в Англии, согласно Марксу, – тоже великий умник! – овцы съели людей), внедрение в сельском хозяйстве машин и другой новейшей техники – все это кардинально преобразовывало сельскохозяйственное производство, требуя все меньшего числа рабочих рук при все большем выпуске продукции.

Российское же сельское хозяйство, застрявшее накануне ХХ века на техническом уровне едва ли не начала XVIII-го, характеризовалось главным образом ростом численности людей.

Вот данные об изменении численности сельского и городского населения России – практически от реформы 1861 года и до начала Первой Мировой войны (в млн. человек) – при незначительном приросте за это время общей территории:[75]75
  Я.Е. Водарский. Указ. сочин., с. 104.


[Закрыть]

1858 г. / 1914 г.

Сельское население 54,9 / 115,9

Городское население 5,6 / 18,5

Землю, обрабатываемую прапрадедовскими методами, продолжали делить на все более мельчающие клочки – с соответствующими трагическими перспективами, теми же самыми, что у современных африканцев и большей части азиатов, которым теперь уже все равно, где жить – в городах или в селах: и там, и там делать такой массе народа абсолютно нечего. И ничего этого не желали понимать Милюков и иже с ним!

Милюковский бред писался тогда, когда, по подсчетам советских историков-экономистов уже второй половины ХХ века, аграрное перенаселение в России достигло критической степени и продолжало стремительно нарастать – несмотря на активно проводимую Столыпинскую реформу, напрямую ориентированную против аграрного перенаселения; совсем неслучайно Милюков был активнейшим противником и критиком столыпинской политики! Только с 1901 года по 1913 расчетная численность излишнего трудоспособного населения деревень центральной России поднялась с 23 до 32 миллионов человек – даже с учетом занятости в ремесленном производстве и местной промышленности![76]76
  А.М. Анфимов. Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конец XIX– начало ХХ века). М., 1969, с. 371; П.Г. Рындзюнский. К определению размеров аграрного перенаселения в России на рубеже XIX – ХХ в. // Социально-экономическое развитие России. М., 1986, с. 155–172.


[Закрыть]

Поскольку никакой реальной безработицы в русской деревне никогда не было, то это означает, что почти все деревенское население вынужденно трудилось с колоссальной недогрузкой и вынужденно потребляло жизненные блага в столь скудеющих размерах, что постоянно пребывало на грани голода и нередко (например – в 1891–1892 годы) переходило эту страшную грань. И в 1917 году это нестерпимое положение вылилось, наконец, в тот самый крестьянский бунт, о котором еще в 1853 году так страстно мечтал Н.Г. Чернышевский![77]77
  См. раздел 2.2.


[Закрыть]

Очень характерно, что не один Милюков, а почти все его современники, пытавшиеся разобраться в бедах российской экономики, даже и близко не подошли к грамотному учету фактора аграрного перенаселения. Это с полным основанием можно отнести и к идеологам Октябрьской революции, и к теоретикам Сталинской коллективизации, что имело и имеет для современной России самые пагубные последствия.

Интересно, однако, что ученый идиотизм не иссякает и в современной России.

Особенно ярким явлением в этой области, на наш взгляд, был выход книги А.П. Паршева «Почему Россия не Америка»,[78]78
  А.П. Паршев. Почему Россия не Америка. Книга для тех, кто остается здесь. М., 2001.


[Закрыть] в которой еще более наглядно, чем у Милюкова, учитывается специфика российских пространств.

Справедливо указано, что климатические особенности России таковы,[79]79
  Этого не отрицал и Милюков!


[Закрыть] что себестоимость выпуска любой продукции (что сельскохозяйственной, что промышленной) настолько выше, чем в других, более подходящих для соответствующих производств странах, что российская продукция всегда будет экономически неконсурентноспособной со средней мировой, а потому интеграция России в мировой рынок – вредная, опасная и одновременно нереальная иллюзия. На этом, как подчеркивает А.П. Паршев, основывается высокая рациональность тех экономических и, разумеется, политических мер, которые практически осуществлялись во времена доброй памяти ГУЛАГа.