Текст книги "Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г."

Автор книги: Владимир Брюханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 45 страниц)

2) Жена начальника Оренбургского губернского жандармского управления полковника Голоушева не только не отклоняла своего сына от участия в деле преступной пропаганды, а, напротив, помогала ему советами и сведениями.

3) Профессор Ярославского лицея Духовской не только принимал к себе агитатора Ковалика, но познакомил его и, так сказать, ввел во внутреннюю жизнь студентов-лицеистов.

4) Весьма многие из уроженцев Вятской губернии, привлеченные по дознанию в качестве обвиняемых в государственном преступлении, оказались стипендиатами Вятского земства, а Председатель Вятской губернской управы Колотов в выборе лиц на земские должности советовался со студентом Казанского университета Овчинниковым (весьма сильно скомпрометированным по дознанию) и без его рекомендации никому не давал места.

5) Автор нескольких сочинений земский врач Португалов принимал у себя лиц, заведомо скрывающихся от розыска правительственных властей, и помогал им продолжать свою преступную деятельность.

6) Весьма богатая и уже пожилая женщина, помещица София Субботина не только лично и открыто вела революционную пропаганду среди ближайшего крестьянства, но склоняла к тому же свою воспитанницу Шатилову, а дочерей даже несовершеннолетних посылала доканчивать образование в Цюрихе.

7) Плетнев-отец (бывший чембарский казначей), прочитав найденную им у сына-гимназиста книгу революционного содержания, прямо заявил, что он готовил сына «для народа», но, к несчастью правительство это преждевременно обнаружило.

8) Дочери действительных статских советников: Наталия Армфельд, Варвара Батюшкова и София Перовская, генерал-майора София Лешерн-фон-Гарцфельд и многие другие шли «в народ», занимались полевыми поденными работами, спали вместе с мужчинами, товарищами по работе, и за все эти поступки, по-видимому, не встречали порицания со стороны некоторых своих родственников и знакомых, а, напротив, сочувствие и одобрение. И таких примеров много».[469]469
  Подполковник Отдельного корпуса жандармов Рожанов. Записки по истории революционного движения в России (до 1913 года). СПб., 1913, с. 97–98.


[Закрыть]

Как могло быть иначе? Ведь уже полтора десятка лет прошло с того времени, как революционный полковник искал к ребенку преподавателей революционной арифметики! Теперь ребенок успел подрасти, а условия его жизни существенно ухудшились!

Образовалась, таким образом, совершенно четкая и достаточно сплоченная общественная среда, только частью которой оказались революционные экстремисты.

Но главное было не столько в моральной и бытовой поддержке, а совсем в другом. В том-то и состояла особенность эпохи, растянувшейся на многие десятилетия (вопреки опасениям П.Н. Ткачева!), что пока еще многие уцелевшие помещичьи хозяйства сохраняли значительные материальные ресурсы, неподотчетные государственной власти. И среди помещиков далеко не все проникались черствым эгоизмом, а сохраняли еще верность старым дворянским традициям, требующим оказания помощи менее удачливым собратьям. Это давало мощный стимул революционному спонсорству, обеспечивающему достаточными средствами всех новоявленных борцов за общее дело.

Только симбиоз разоряющегося, но еще не разорившегося дворянства, со страхом вглядывающегося в безрадостное будущее, с интеллигентными «пролетариями», многим из которых действительно уже нечего было терять, и обеспечил долговременное существование такого социального и политического феномена, как российское революционное движение.

А уж волонтеров для этой борьбы имелось хоть пруд пруди – в каждом дворянском семействе, в каждой семье полунищего священника или мелкого чиновника. Все они варились в одном котле – в гимназиях и университетах, и всем им было не до учебы: нужно было решать современные вопросы!

Коллективный портрет революционера 1870-х годов создан статистическими оценками советских историков Б.Н. Миронова и З.В. Степанова: 83 % революционеров 1870-х годов к моменту начала участия в движении не достигло 26 лет[470]470
  Б.Н. Миронов, З.В. Степанов. Историк и математика. (математические методы в историческом исследовании). Л., 1975, с. 134.


[Закрыть] (напомним, что акселератов тогда не было, и люди взрослели позднее, чем теперь).

Образовательный уровень у них был такой: 7 % имели высшее образование, 45 % продолжало учиться в высших учебных заведениях, 4 % выбыло до их окончания, 11 % получило среднее образование, но не училось дальше, 18 % продолжало учиться в средних учебных заведениях, 4 % выбыло до окончания этих последних; итого в сумме 89 % всех революционеров-дебютантов относилось к учащейся, учившейся или выучившейся молодежи.[471]471
  Там же, с. 125.


[Закрыть]

Сословный состав революционеров также четко соответствовал сословному составу учащейся молодежи. Студенчество состояло из 57 % дворян, 23 % представителей городских сословий (купцы, почетные граждане, мещане и цеховые) и 15 % духовенства; учащиеся средних учебных заведений – из соответственно 47 %, 34 % и 5 % лиц тех же категорий; участники революционного движения состояли из 40 % дворян, 29 % – выходцев из городских и 22 % – из духовных сословий.[472]472
  Там же, с. 127.


[Закрыть] Как видим, детей дворян чуть более тянуло в учебу, а детей священников – чуть более в революцию. Это – количественное подтверждение содержательных наблюдений Мальшинского и иже с ним.

Евреи (вопреки уверениям пропагандистов вполне определенной направленности) не составляли в 1870-е годы количественно сколь-нибудь значимой части революционеров, хотя уже тогда явили нескольких выдающихся революционных вожаков.

Среди всей этой молодежной революционной массы попадались, естественно, и честолюбивые, и самоотверженные, и талантливые люди.

Взявшись за оружие, они получали возможность ввергнуть Россию в тяжелейшую трагическую судьбу – и действительно сумели добиться этого!

3. На пути к цареубийству

3.1. Политические беды пореформенной России

Александр II, разрушив крепостное право, оказался в уникальной политической ситуации: на верхах государственного управления у него не осталось почти никаких политических приверженцев. Если считать в качестве таковых главнейших деятелей осуществленной реформы, то одни уже умерли, а других сам царь счел вынужденным отправить в апреле 1861 в отставку – откупившись этим от совершенно явно возмущенного общественного мнения.

Дмитрий Милютин, брат Николая Милютина, писал об этом так: «Еще до приведения в исполнение Положения 19-го февраля уже начали ходить слухи о предстоящих переменах в составе Министерства внутренних дел. /…/

Великий князь Константин Николаевич и Великая Княгиня Елена Павловна убеждали брата не покидать крестьянского дела и хлопотали, чтобы он был назначен министром, на место Ланского, которому тогда было уже 75 лет от роду. Но брат мой не обманывал себя на счет своего служебного положения. Если двумя годами раньше его выставляли в глазах Государя красным демагогом, врагом дворянства; если тогда на его назначение товарищем министра последовало Высочайшее соизволение не иначе, как с титулом «временно исправляющего должность», – то могло ли быть вероятнее успеха его кандидатуры в министры после той роли, которую он играл в Редакционных Комиссиях, когда на него обрушились вся злоба и ненависть противников освобождения крестьян. Вскоре представилось тому и фактическое подтверждение: даже на представление Ланского об окончательном утверждении брата в должности товарища последовал со стороны Государя решительный отказ. На прошение же брата об увольнении в продолжительный отпуск за границу состоялось 21-го апреля Высочайшее соизволение, с отчислением, конечно, от должности товарища, но с назначением сенатором и сохранением содержания.

Два дня спустя, в день Светлого Воскресения, и сам Ланской уволен от должности министра, причем получив графский титул и придворное звание камергера. /…/

Удаление Ланского и в особенности моего брата было неизбежным последствием той непрерывной интриги, которая велась противниками освобождения крестьян. Государь удерживался против течения, пока эти личности были необходимы для доведения крестьянского дела до конца; но раз, что цель была достигнута и новое Положение вошло в силу, Государь, по свойству своего характера, счел нужным смягчить неудовольствие, которое совершившаяся Великая реформа произвела на помещичье сословие /…/. Для этого самое приведение в исполнение нового закона должно было быть /…/ вверено таким личностям, которых нельзя было ни в каком случае заподозрить во враждебности к дворянству.

В этих-то видах преемником Ланского назначен был статс-секретарь Петр Александрович Валуев».[473]473
  Воспоминания Д.А. Милютина, с. 89–91.


[Закрыть]

Об умонастроениях этого последнего свидетельствуют записи в его дневнике почти буквально накануне назначения, 13 апреля 1861:[474]474
  Напоминаем – на следующий день после расстрела в Бездне.


[Закрыть] «Государь полагает, что литература развращает молодежь и увлекает публику; он жалуется на то, что цензура не исполняет своих обязанностей, но все, по-видимому, не замечает, что литература есть в то же время и отражение духа большинства публики. Он еще не убедился, но нет ведомства, канцелярии, штаба, казармы, дома, даже дворца, в котором не мыслили и не говорили бы в политическом отношении так, как говорит именно та литература, на которую он негодует. /…/ Консервативные начала нашли бы себе защитников, но для этого нужно, чтобы им дана была возможность стать на стороне правительства, указать на его деяния и цели и определять те грани, которых оно преступать не намерено. Теперь они могут только молчать, чтобы не увеличивать собою числа тех, которые порицают правительство. Защищать его невозможно. Даже за деньги оно не может приискать себе защитников».[475]475
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, с. 97.


[Закрыть]

Еще на следующий день: начальник III Отделения князь В.А. Долгоруков «желал со мною видеться. /…/ О «конституции» он говорил сегодня раза два, как о неизбежном последствии эмансипационного дела, но присовокуплял, что государь не только не решится заявить согласие на постепенное развитие конституционных форм, но даже решительно высказался в противном смысле еще недавно и не изменил, по-видимому, своего взгляда на этот вопрос. При этом кн. Долгоруков еще раз сказал: «Мы в безвыходном положении, что будем мы делать?» Я отвечал: «Ждать с верноподданническою покорностью, пока мысль и воля государя изменятся».»[476]476
  Там же, с. 100.


[Закрыть]

Еще почти через полгода, 24 августа того же года, тот же Валуев: «Обедал у Штиглица (не банкира) с [британским послом] лордом Нэпиром, Грейгом[477]477
  С.А. Грейг (1827–1887) – видный российский государственный деятель, кроме прочего – министр финансов в 1878–1880 гг.


[Закрыть] /…/ и пр[очими]. Нэпир справедливо замечает, что у правительства нет партии, что у нас никто его не защищает и никто за него не вступается. «В течение полугода, как я нахожусь здесь, – сказал лорд Нэпир, – с трудом найдется несколько лиц, принадлежащих, как здесь говорят, к немецкой партии, которые при мне выступили бы за правительство»»[478]478
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, с. 109.


[Закрыть] – и это действительно было так!

Но почему же царь не желал поступиться и частицей личной власти? Из жадности и эгоизма?

Так действительно полагали тогда очень многие!

Но как же он мог при этом надеяться удержать власть, имея столь могущественную оппозицию, включавшую даже половину собственных министров – в том числе таких силовиков (выражаясь современным языком), как Валуев и Долгоруков, а потом и заменивший последнего граф Петр Андреевич Шувалов, за могучее влияние в 1866–1874 годах получивший многозначительное прозвище – «Петр IV»?

На это тоже имеется общеизвестное объяснение совсем из других источников: а потому, что он, царь, пользовался поддержкой всего русского народа!

И тут мы сталкиваемся с мистической теорией относительно особых свойств русской народной души, противоположности ее тлетворным западным влияниям и органической чуждости всякому парламентаризму и демократии. Словом: Царь и Народ – и более ничего России не нужно![479]479
  Об этом, как мы помним, иронически писал сам Валуев – см. раздел 2.2.


[Закрыть]..

Но как раз ситуация, в которой оказались Россия и Александр II, никакого отношения ни к какой мистике не имела.

«Фирма» Царь и Народ представляла собою, как уже отмечалось, иерархическую пирамидальную структуру: наверху – царь, внизу – широчайшие народные массы. Без промежуточных слоев существовать такая структура не могла, и они, эти промежуточные слои, играли, естественно, чрезвычайно важную роль. Раньше, до реформы, весомую роль играли помещики, имевшие под управлением значительную часть крестьянской массы; теперь и эта роль перешла к чиновникам, ранее руководившим только городским населением и государственными, удельными и иными категориями крестьян. На деле же наиболее влиятельная часть общегосударственного аппарата и теперь, и раньше состояла из помещиков; ранее они имели рабов в частной собственности, а вот теперь – нет.

Понятно, что это нововведение никак не могло их радовать, и понятно, зачем им нужна была конституция: чтобы собственной властью бороться с новыми явлениями, разрушавшими основы их материального благосостояния. До реформы нужно было бороться против предстоящей реформы, после – пытаться отменить ее или хотя бы ограничить ее воздействие.

Но ни то, ни другое не было и не могло быть в их реальной власти, с учетом того, что основная масса народа имела совершенно противоположные интересы. Именно поэтому дворянская оппозиция ничего не могла противопоставить царской власти: царь действительно опирался на народ – и мог полностью рассчитывать на его поддержку.

Дворяне, зациклившиеся в собственном эгоизме, и понимали, и не понимали это.

Сначала, в 1856 году, они очень испугались своих Сенек и Степок – и уже готовились до последнего патрона защищать свои жизни. Потом успокоились и перестали уважать опасность, которая была вовсе не такой уж и воображаемой. И кровавое подавление Польского восстания, и многочисленные эпизоды по всей Руси – типа волнений в Бездне или «Битвы под Дрезденом» – не оставляли никаких сомнений относительно возможности приведения в действие могучих сил, враждебных дворянству.

Что же касается конституции, то ее важнейшим элементом во всех вариантах было собрание народных представителей, переодически переизбираемых, с которым царю предстояло бы на определенных условиях разделить полноту своей власти.

На Западе развитие конституционных форм прошло грандиозную по продолжительности эпоху постепенных усовершенствований. Сначала парламенты состовлялись исключительно из высших феодалов, постепенно гражданскими (в том числе – избирательными) правами наделялись все более расширявшиеся категории остального населения. До утверждения в современной Европе сегодняшней системы всеобщего избирательного права (для совершеннолетних обоего пола!) понадобились столетия политических конфликтов и столкновений, включая такие катастрофические кровавые разборки, как революции в Англии и во Франции, где короли и парламенты выступали в качестве главных действующих лиц. Недавняя история ХХ века – с Гитлером, Муссолини и другими диктаторами, успешно душившими конституционализм в собственных и соседних странах, указывает даже на сегодняшнюю непрочность конституционных режимов и ограниченность их возможностей и эффективности.

Что же касается России, то в XVIII, XIX и в начале XX века конституция грозила ей полной катастрофой.

Парламенты не играют особой роли, если народ, который они представляют, не обременен существенными проблемами, требующими немедленного кардинального разрешения. Сегодня в Европе парламенты явлются атрибутами обычной и не очень интересной политической жизни, обсуждают текущие вопросы, совершенствуют законодательство, влияют (в зависимости от конституционных особенностей каждой страны) на персональные и партийные составы правительств, и, в общем и целом, живут душа в душу с собственными народами. Почти так же можно охарактеризовать и современную Российскую государственную думу. Но совсем не так может происходить в моменты переломов и потрясений; события октября 1993 года, например, все еще на памяти у современных россиян.

Аналогичные и еще большие сложности могут возникать тогда, когда народ в еще большей степени расколот на враждебные части. Противоположные устремления групп, слоев и классов вполне способны становиться антагонистическими – пусть и ненадолго. Вот в такие моменты состав парламента, механизмы его комплектования и те права, которыми он наделен, приобретают колоссальную роль. Не в любой момент парламентское большинство отражает большинство мнений народа, и не всегда большинство мнений народа соответствует интересам нации, задачам ее будущего развития и проблемам ее сегодняшней целостности и безопасности.

Именно так и обстояли дела в России Александра II, задолго до него и значительное время после.

Чего хотело большинство дворян после 1861 года? Восстановления попранных прав или получения за них какой-то весомой компенсации.

Чего хотело большинство крестьян? Доведения реформы до окончательного конца – в смысле получения личной свободы и независимости и приумножения главного средства существования – той пахотной земли, которую они и так обрабатывали еще до реформы, и любой возможной прибавки сверх того – за счет неиспользуемых государственных земель и тех прежних помещичьих фондов, что и раньше оставались недоступными для крестьян.

Стремления этих сторон были вполне конкретны, субъективно оправданны и совершенно несовместимы! Как этому могли бы помочь конституция, парламент и избирательное право?

Ровным счетом никак!

Всякое избирательное право по основе и по природе своей – право ограниченное. При самых демократизированных конституциях никто пока еще не собирается предоставлять его младенцам или психически неполноценным. Королевство Матиуша Первого Я. Корчака – мрачная, тяжелая нравоучительная утопия (кто, правда, знает, до чего еще дойдут в дальнейшем?). Если бы решились вводить избирательную систему в России XIX века, то были бы вполне естественными ограничения по возрасту, полу, образованию, имущественному и сословному положению; последние – наиболее важны.

Ясно, что ничего особенно противоестественного не было бы в том, что имущественный и сословный состав парламента не соответствовал бы строго пропорционально имущественному и сословному составу населения. Но что можно было бы посчитать за справедливую норму такой неравномерности?

По счастью, при ответе на последний вопрос мы можем опереться не только на логику собственных рассуждений (вполне или не вполне справедливых), но и на опыт практических экспериментов, проделанных в России.

Исторический же опыт оказался таков, как мы уже не раз отмечали, что в России столетиями не удавалось разрешить проблемы, составляющие для нее первейшую актуальность. Поэтому парламентский опыт XVIII века и парламентский опыт начала ХХ века относятся, по существу, к одной и той же социальной структуре, очень незначительно изменившейся за это время – только резко увеличилась численность населения и всех его отдельных групп, в целом же сохранивших почти прежние относительные пропорции.

Парламент Екатерины II – Комиссия по уложению 1767–1768 годов – формировался таким образом, что крепостные крестьяне были от выборов совсем отстранены, а депутаты от других категорий крестьян составили в нем очень заметное меньшинство. Парламент получился по существу дворянским; никаких решений, противоречащих коренным дворянским интересам, он не принял и принять не мог – социальный эгоизм дворянства и близких к нему слоев населения оказался притом непреодолимым. Своими решениями такой парламент ничего не мог добиться, кроме как еще более крутого закручивания всех механизмов крепостного права, что еще более обостряло настроения народных масс в предстоящей гражданской войне 1773–1775 годов, которой так и не удалось избежать.

Все, что можно и нужно было сделать с таким парламентом – это поскорее его разогнать, что Екатерина и постаралась сделать, но как можно менее демонстративно.

Понятно, что примерно такой же дворянский парламент мог собрать и Александр II – именно этого и добивались практически все дворянские собрания в первое десятилетие его царствования. Что бы ни решил такой парламент, результат мог быть только один – все та же гражданская война, к которой неизбежно привели бы его основные резолюции, заведомо никак не соответствующие интересам крестьянства.

Обратимся теперь к другим примерам.

Дурацкая легенда о том, что русское крестьянство всегда поддерживает монархию, возобладала в дискуссиях, организованных С.Ю. Витте на правительственных совещаниях в конце 1905 года. Это мнение привело к конструированию такой избирательной системы, в соответствии с которой большинство депутатов I и II Государственных Дум, избранных соответственно в начале и в конце 1906 года, пришлось на крестьянских представителей.[480]480
  С.Ю. Витте. Воспоминания в трех томах, т. 3, М., 1960, с. 127–132.


[Закрыть]

Историки того периода больше обращают внимания на то, что значительную часть остальных депутатов составили оппозиционные и революционные экстремисты, заведомо не собиравшиеся конструктивно сотрудничать с царским правительством. Почему так получилось и к чему это могло бы привести – это было, на самом деле, совершенно неважно. Никто из оголтелых интеллигентов-депутатов, в самых хамских формах критиковавших правительство (т. е. назначенных царем министров), не оскорблял этим крестьян-депутатов – те и так всегда были уверены в том, что слуги у царя весьма посредственные, но никто и не рискнул поставить вопрос в Думе о правомочности самой царской власти: ведь Дума в таком составе очень вероятно проголосовала бы за вотум доверия царю, унизив тем самым революционеров и загнав их в очень сложную политическую ситуацию. Зато получился бы грандиозный скандал, если бы Дума при постановке любого серьезного вопроса проголосовала прямо против мнения царя, а не только против правительства!

Поэтому-то, повторяем, царской власти ничто напрямую почти и не угрожало – никто на подобное возбуждение конфликта решиться тогда не мог. Попытки превратить I-ю или II-ю Думы в Учредительное собрание по существу и не предпринимались: собрание фрондирующих депутатов разогнанной I Думы в Выборге в 1906 году так и осталось глупым и бестактным эпизодом.

Зато дускуссии и на заседаниях, и в кулуарах Думы очень четко показали, что большинство депутатов заведомо проголосует за экспроприацию помещичьих земель в пользу крестьян, если об этом будет возбужден вопрос. Но ни царь, ни правительство, ни все здравомыслящие люди в России, которых тогда было крайне немного, не смогли бы согласиться с таким решением, грозящим если не немедленной гражданской войной, то столь солидными экономическими пертурбациями, пережить которые правящему режиму в 1906–1907 годах заведомо не удалось бы: перемена владения собственностью в таких масштабах потрясла бы всю банковскую систему, опиравшуюся на учет огромного числа и размера заложенных земельных владений, что привело бы сначала к банковскому, а затем и к общеэкономическому кризису невероятной силы – почти такому, как был организован большевиками в конце 1917 – начале 1918 года.

Поэтому и эти Думы пришлось разогнать, причем спровоцировав скандалы, существо которых было не в сюжетах, избранных для провокации, а в том, чтобы затушевать тот объективный факт, что и правительство, и царь заведомо не согласны с мнением абсолютного большинства населения по аграрному вопросу: «есть вопрос, в котором мы с вами все равно согласиться не сможем. Это – аграрный вопрос. На нем конфликт неизбежен. А тогда к чему же тянуть?»[481]481
  В.А. Маклаков. Вторая государственная дума. (Воспоминания современника). Лондон, 1991, с. 246.


[Закрыть] – так заявил сам П.А. Столыпин в деловом совещании с наиболее разумными руководителями думской оппозиции, пытавшимися отыскать компромисс с правительством и предотвратить разгон II Думы.

Дума была разогнана, а избирательный закон изменен; вся оппозиция – от октябристов и кадетов до анархистов и максималистов – заклеймила происшедшие перемены, объявив их «государственным переворотом» 3 июня 1907 года, совершенным правительством.

Новый избирательный закон обеспечил такой состав Думы, что большинство уже не принадлежало крестьянам. Эта Дума сумела в 1910 году утвердить законы о Столыпинской реформе, осуществляемой правительством самостоятельно с 1906 года.

При этом вся оппозиция, справедливо подчеркивая, что искусственно организованный думский состав нисколько не соответствует раскладу общественных сил в стране, отказывала III и IV Государственным думам в их легитимности в качестве народного представительства. Это нисколько не помешало большинству IV Государственной думы с 1915 года снова начать политические атаки на правительство.

Как видим, народное представительство на основе большинства российского народа просто не могло быть создано, не сопровождаясь при этом падением государственной власти и распадом государства.

Создать же искусственно подобранный парламент, поддерживающий правительство, было очень нелегко: с I и II Государственными Думами прямо прокололись, да и IV Дума ничего хорошего России не принесла.

Это все не мистика, не особые качества русской народной души, а четкое отражение совершенно невозможной социальной ситуации, сложившейся в России уже в XVIII веке, и притом такой, выход из которой, соответствующий будущим интересам державы и ее народа, самим этим народом не осознавался, не признавался и упорно отвергался.

Формула: народ всегда прав – не сработала в этой архиважнейшей ситуации, а следовательно – не верна и в принципе. С риском обвинения в ненависти к народу на этом утверждении необходимо настаивать, и возвести рассмотренную ситуацию в важнейший урок российской истории, не снискавший до сих пор ни правильной оценки, ни надлежащих выводов.

Очень немногие русские люди понимали это уже тогда – в шестидесятые годы XIX века.

Многие дворяне не были способны даже понять, что их собственные чаяния не имеют никаких шансов получить поддержку большинства крестьян. Эти дворяне воображали, что смогут управлять парламентом, избранным всеобщим народным голосованием – им казалось: кого же выберет народ, как не их, таких умненьких?

Об этом прямо говорилось в феврале 1862 в Адресе тверского дворянского собрания, продолжавшего действовать под воздействием идей столь популярного Унковского: «Осуществление /…/ реформ невозможно путем правительственных мер, которыми до сих пор двигалась наша общественная жизнь. Предполагая даже полную готовность правительства провести реформы, дворянство глубоко проникнуто тем убеждением, что правительство не в состоянии их совершить. Свободные учреждения, к которым ведут эти реформы, могут выйти только из самого народа, а иначе будут одною только мертвою буквою и поставят общество в еще более натянутое положение. Посему дворянство не обращается к правительству с просьбою о совершении этих реформ, но, признавая его несостоятельность в этом деле, ограничивается указанием того пути, на который оно должно вступить для спасения себя и общества. Этот путь есть собрание выборных от всего народа без различия сословия».[482]482
  А.А.Корнилов. Общественное движение при Александре II, с. 91–92.


[Закрыть]

Одним из немногих скептиков был уже неоднократно цитируемый нами Юрий Федорович Самарин– один из главнейших деятелей реформы 19 февраля. В том же 1862 году он писал: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т. е. господство меньшинства, действующего без доверенности большинства, – есть ложь и обман».[483]483
  Там же, с. 96.


[Закрыть]

Александр II заслуживает величайшего уважения: он единственный из династии Романовых, кто настолько глубоко понимал Россию и ее беды, чтобы, осуществляя руководство, сознательно удерживать в собственных руках всю полноту власти, не делясь ею ни с кем (в отличие от своего сына и внука, которые стремились к тому же, но по совершенно иным мотивам – из тупости и упрямства).

При этом Царь-Освободитель четко ощущал те негативные эмоции, которые он вызывал даже у ближайших помощников, и немало страдал от этого.

Между тем, в кругах министерской оппозиции уже начали выкристаллизовываться идеи примирения абсолютистской власти с народным представительством – т. е. примерно того, что методом проб и ошибок пытались осуществить в 1905–1907 годах. Пока это были идеи не создания самостоятельного представительного органа, а введения выборных представителей в Государственный совет. Эти идеи могли иметь очень большое будущее и перспективы, если бы не цареубийство 1 марта 1881 года.

Пока что их авторам (а первым из них оказался П.А. Валуев в том же 1862 году) предстояло дорабатывать свои еще сырые идеи и продумывать для них политическое поле деятельности.

Царю же было весьма естественно от этих идей сторониться – он не находил в них пока что рационального смысла. Укреплять его в таком отношении к созыву депутатов должен был и сугубо негативный опыт привлечения подобных же депутатов к деятельности Редакционных комиссий в 1859 и 1860 годах; тогда, как мы знаем, почти все усилия этих депутатов обращались на противодействие реформаторской линии правительства.

Вот как изложил позицию царя Валуев в своем дневнике 29 июня 1862 года: «Государь долго говорил о современном положении дел и о моих предположениях насчет преобразования Государственного совета. Он повторил однажды уже сказанное, что противится установлению конституции «не потому, что он дорожит своим авторитетом, а потому, что убежден, что это принесло бы несчастье России и привело бы ее к распаду».»[484]484
  Дневник П.А. Валуева, т. 1, с. 181.


[Закрыть]

Так же продолжалось и в дальнейшем: «Адрес московского дворянства, представленный правительству 11-го января 1865 года, был /…/ ходатайством дворянства о созыве народных представителей. /…/

Подписанию этого адреса в московском дворянском собрании предшествовали «запальчивые» речи, в которых ораторы резко порицали существующий бюрократический строй и с азартом обрушивались на окружающих императора «опричников». Адрес был принят огромным большинством голосов – 270 против 36. От Александра не укрылось и содержание прений. Он припомнил об этом почти год спустя, принимая в с. Ильинском под Москвой, – где он тогда отдыхал, – звенигородского предводителя дворянства Д.Д. Голохвастова. В замечательном разговоре, который Голохвастов имел с государем, Александр уверял Голохвастова, что он охотно бы дал «какую угодно конституцию, если бы не боялся, что Россия на другой день после этого распадется на куски».»[485]485
  А.А.Корнилов. Общественное движение при Александре II, с. 133–134.


[Закрыть]

Между тем Валуев, которого дворянская молва относила к тем же «опричникам», постепенно проникался сложностью положения, в котором оказался император, раздражавший лично Валуева своей непоследовательностью и нерешительностью.

Запись в дневнике Валуева от 29 октября 1865: «Что и кто теперь Россия? Все сословия разъединены. Внутри их разлад и колебания. Все законы в переделке. Все основы в движении. Оппозиция и недоверие проявляются везде, где есть способность их высказывать. Трехсотголовое земство поднимает свои головы, лепечет критики, скоро будет вести речь недружелюбную. Половина государства в исключительном положении. Карательные меры преобладают. Для скрепления окружности с центром употребляется сила, а эта сила возбуждает центробежные стремления.