Текст книги "Антымавле - торговый человек"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– То-о-гок! – скомандовал он, и люди резким рывком дернули остов байдары вперед. Покрышка растянулась, как резина, и Антымавле свободно накинул край репальгина на кормовой штевень. Главное сделано, а уж закрепить шкуру просто. Люди быстро просовывали ремни в перекладины, стягивали их моржовыми ребрами, и через некоторое время байдара была обтянута. Ринтылин что-то прошептал про себя, пожелал ей удачи, раскидал в разные стороны крошки сухого оленьего мяса с маслом. Байдару поставили на стойки просыхать.
Как-то вечером Имлинэ тихонько сказала Антымавле:
– Человек жить начинает. Положи руку. – И показала на живот.
Вечером Тымнеквын под легкие удары бубна пел, желая всего хорошего будущему наследнику, но при этом ни разу не упомянул, кому именно он желал счастья. Но тот, кому надо, понял старика прекрасно. В семью Антымавле пришла долгожданная радость.
К весне, под теплыми лучами солнца, Тымнеквын ожил, ему стало лучше. Старик целыми днями сидел на камне у яранги, мастерил самострел или пращу для Ыттувги и следил за морем.
– Против вчерашнего намного ближе кромка стала, – громко сообщал он через стенку Антымавле, пристально вглядываясь в море.
Охотники целыми днями пропадали у кромки. Старик завидовал им.
– Припай совсем близко, – сказал однажды утром Антымавле.
Старик встрепенулся, поспешно натянул одежду и выбрался на улицу. Кромка была рядом, ее было видно простым глазом… Старик с наслаждением вдыхал запах морской воды. У кромки проносились стаи гаг, между льдинами шмыгали кайры, ныряли топорки. На верхушках торосов примостились бакланы, издали похожие на бутылки с узким горлышком. У кромки сидели охотники. Нет-нет да и показывалась нерпа.
– Дай-ка схожу, посижу у кромки, – сказал Тымнеквын Антымавле и взял малокалиберку и акын.
– Сможешь ли?
– Совсем близко. – И медленно стал спускаться к морю.
Было еще утро, но солнце уже припекало изрядно. Тымнеквын выбрал небольшой торосик у кромки и сел. Антымавле не спускал глаз со старика: вдруг он действительно убьет нерпу – надо помочь достать.
Антымавле приводил в порядок товары в лавке, развешивал и просушивал заготовки. Имлинэ подняла входную шкуру и проветривала полог. Жирники были погашены, в чоттагине прохладно и сумрачно. Собаки, спущенные с цепей, дремали на улице, расположившись на пригретых солнцем местах. Для них наступил отдых.
– Имлинэ, бинокль, – попросил Антымавле, увидев, что напротив старика совсем рядом вынырнула нерпа.
«Почему не стреляет?» – подумал он про себя.
Старик сидел, поджав под себя ноги. Но тело сгорбилось и наклонилось вперед, голова упала на грудь.
У Антымавле руки невольно опустились.
– Что он делает? – спросила Имлинэ.
Антымавле, не отвечая, бегом бросился вниз по склону.
Тело уже остыло. Антымавле бережно поднял старика и тихо понес к яранге. Он молчал, молчала и жена, идя следом и неся винтовку и акын.
Весь день они по очереди сидели в пологе у голого тела Тымнеквына, а ночью – вместе, чтобы умерший не смог что-либо сделать с ними. Ринтылин, как двоюродный брат, боролся против злой силы мертвеца. Охота и все дела в Инрылине прекратились. Из стойбища нельзя было выходить, пока покойник не уйдет. Пришли двое из Гуйгуна и тоже остались в Инрылине, хотя спешили обратно.
Старик, видно, давно чувствовал приближение смерти и еще в прошлом году попросил дочь сшить себе похоронную одежду из белых оленьих шкур. Его осторожно облачили во все новое. Ринтылин подвесил над покойником охотничий посох.
– Куда ты желаешь пойти? – глухо спросил он. – Может, тебя проводить на самый высокий сухой холм?
Посох не колебался. Ринтылин не сводил с него глаз и, помолчав, снова спросил, обращаясь к трупу:
– Может, ты хочешь пойти на мыс, у которого раньше было моржовое лежбище? Ты же великий охотник!
Посох слегка качнулся.
– Он желает идти на мыс, – громко объявил всем Ринтылин.
Там, где Инрылинский мыс вдавался в море, люди выбрали самое высокое сухое место, обложили, по размеру тела, камнями И положили, не закапывая, труп старика, а рядом – его охотничье снаряжение.
Еще много дней нельзя было выходить на охоту, шить иглой, заниматься каким-нибудь другим делом. Антымавле не торговал. Гуйгунцы тоже ждали. А когда кончился траур, всех поразила весть: Ринтылин с Эвычем уходят в другое место. Утром их яранги уже были разобраны и имущество сложено в байдару.
– Я не хочу жить с теми, кто не помогает ближним, – упрекнул Ринтылин Антымавле. – Потому вас и покинул Тымнеквын, что ты не чукча.
Эвыч ушел с Ринтылином как ближайший родственник.
Закон предков – нерушимый законСнялся Ринтылин с места, уехал на своей байдаре. Как будто не было в этом ничего особенного: просто ушел искать другое место неуживчивый старик. Но инрылинцы этот уход почувствовали сразу.
На косе, где у подножья холма стояли яранги Ринтылина и Эвыча, остались лишь остатки дерна от мясных ям, круглые большие камни да одинокие, побелевшие от времени стойки из китовых челюстей, на которых всегда лежала байдара. Ее-то и не хватало инрылинцам.
Не слышится больше по утрам звонкоголосый призыв Ринтылина; не идет байдара вдоль берега собирать охотников из каждой яранги; не доносятся гулкие выстрелы с моря, предвещающие удачу и сладость первого весеннего моржа; не совершают обряд туманоизгнания дети и женщины, чтобы не заблудились отцы и мужья по дороге домой.
А как там хорошо сейчас, в море!
Лед редкий. Ночи светлые, как день. Тишина. Море гладкое, не шелохнется. Гырголь часто по утрам слышал вдалеке возбужденное хрипение моржей и представлял, как лежащие на льду моржи приветствуют ударами клыков новых пришельцев. Но он только тяжело вздыхал и направлялся пешком вдоль берега к скалистому мысу, у которого часто выныривали лахтаки и нерпы.
– И надо было тебе ссориться со стариком, – злобно упрекал Эттытегин Антымавле. – Это ты беду нам принес!
Молчал Антымавле. Если и Эттытегин уйдет, то совсем плохо будет: всего три хозяйства останется.
У Гырголя была маленькая одноместная байдарка, но на ней не уйдешь туда, где держатся моржи, не привезешь даже и двух кусков мяса.
Все это сильно заботило инрылинцев. Они понимали, что если упустят сейчас промысел, то на всю зиму останутся голодными. Рыно с Эттытегином уходили в Гуйгун и охотились с теми, у кого были байдары. И тоже стали поговаривать о переселении в Гуйгун.
Антымавле понимал все.
– Может, в Увэлен съездить? – советовался он с Гырголем.
– Верно, поезжай. Спроси, как нам быть, – согласился Гырголь.
– Ыттувги с собой возьму.
– Тогда у нас мужчин совсем мало останется, – возразил Гырголь. – Может, подождать, говорят, в Энмыне скоро школа будет. Туда пошлем. У Како жить будет. Здесь близко. Скучно станет – всегда, съездить можно. Без детей нет радости…
– Кэйве, – согласился Антымавле, и самому стало жалко увозить любознательного Ыттувги, словно это был его сын.
Как-то проходили мимо ванкаремцы на байдарах, поехал с ними и Антымавле в Энмын, а оттуда – в Увэлен. Прихватил с собой отчет и все заготовки. Хорошо, что ванкаремцы почти порожними шли, согласились взять Антымавле с грузом. Долго добирались до Увэлена. Задержались из-за погоды в Энмыне. Зильберг посоветовал просить в Увэлене вельбот и мотор. Сидели три дня в Сешане, штормовали пять дней в Инчувине. И здесь Антымавле встретился со своим приемным отцом Имлытегином.
Поседел Имлытегин, но волосы еще сохранились. Душа крепкая, на жизнь не жалуется. Своим жильем уже обзавелся. Дети-подростки хорошими охотниками растут. Эргынаут, хотя и кашляет часто кровью, но весела и жизнерадостна.
– Если бы раньше так жили, то, может, и не болела бы, – говорила она.
– Кооператив мне помог много, – рассказывал Имлытегин. – В долг дал винчестер, патроны. Сейчас я уже за все заплатил и ничего не должен. Винчестер моим стал. Товарищество у нас хорошее. Элып, наш пыретсетатель, никого не обижает, о всех одинаково заботится. Мне первому в прошлой году шкуры моржей на ярангу дали. Я как у себя в Валькатляне живу, все близкие.
«Инчувинцев много, им легче», – подумал Антымавле и в душе был рад за Имлытегина. Поделился и своими заботами.
– Рэнто горькая вода портит. Бойся этого человека, Нехороший он, – сказал Антымавле Имлытегину.
– Слышала я, что человека ждут в вашем доме, – намекнула Эргынаут.
– Дочь пришла к нам, Тымнекели, – ответил с гордостью Антымавле.
Зашипел чайник над жирником. И только сейчас Антымавле обратил внимание, что не на костре в чоттагине чай кипятят, а на жирнике. Нигде так летом не делают, жир экономят.
– Ветер сменился, дым несет в море. Моржей спугнуть может, – объяснил Имлытегин. – Потому и не зажигаем костров. У нас в Инчувине хорошо: моржовое лежбище есть. Ныгчек хозяином лежбища считается. Хорошо следит за ним. В прошлом году приезжал на вельботе с мотором увэленский Таай. Инчувинцы отобрали у него штуку, от которой искры в моторе получаются. Кажется, магнет называют. А Ныгчек сказал, что нельзя у лежбища на моторе ездить: запах бензина и шум мотора всех моржей разгонят. Таай ответил, что он далеко стороной объехал лежбище и в море ни одного моржа не видел. Ныгчек тогда сказал ему, что моржи еще далеко слышат мотор и уходят. Но Таай хитрее оказался. Отошел на веслах от берега и вдруг мотор завел. Всполошились инчувинцы, хотели догнать, но не успели. У Таая, оказывается, запасной магнет был…
– Вот, попробуй свежатинки, – И Эргынаут пододвинула к мужчинам деревянное большое блюдо с мелко нарезанным моржовым мясом, ломтиками прозрачного китового сала и кучкой морской капусты.
– Тебе тоже надо далеко лежбище объезжать: покойник у вас был, – наставлял Имлытегин. – Но, пожалуй, сейчас можно, пока еще моржей нет. Спросить у знающих надо. Наше лежбище все побережье кормит. Когда на севере голодно, от нас мясо везут. Поэтому мы просим всех приезжих соблюдать наши запреты.
Антымавле опешил: «А может, верно, я могу спугнуть лежбище? – и даже перестал жевать мясо. – Как же тогда быть? Ведь в Инрылине ждут». Но на следующий день Имлытегин передал слова Ныгчека, что моржи еще далеко и можно проезжать даже тем, у кого был покойник…
Успокоилось море, уменьшился накат волн на берег. Тронулись ванкаремцы в Увэлен. Они и вчера могли бы спустить на воду легкие байдары, но побоялись подмочить пушнину Антымавле. Тяжело на веслах идти, но до Увэлена близко, за один день добрались.
Увэлен – самое большое поселение на северном побережье. Хоть и не первый раз приезжал в него Антымавле, но его по-прежнему путало множество народа. Яранги стоят плотно друг к другу, между ними деревянные дома. А в конце поселка «экыч» построилась: два самых больших дома в поселке после школы. Не могут увэленцы выговорить слово «экспедиция», потому и называют полярную станцию «экыч». Высокие мачты около «экыч» стоят, на них железные веревки натянуты. Люди сказали, что через эти веревки русилит могут разговаривать друг с другом так далеко, что глазом не увидишь. Антымавле любопытно стало. Пошел. Долго смотрел на мачты, все думал, как это по железным веревкам говорить можно, и никак не мог себе представить. А больше всего он завидовал байдарам и вельботам, которые с мотором ходили. Грести не надо: сиди и отдыхай, как в яранге, высматривай моржей в море. Правда, кое-кто высказывал беспокойство, что моторами скоро всех моржей и китов распугают.
Глебова Антымавле не нашел. Сказали, что уехал. Пришел к Тарасову – заведующему райинтегралсоюзом. Рассказал подробно о делах в отделении, высказал беспокойство о судьбе инрылинцев.
– Маленькое ваше стойбище, очень маленькое, – задумался Тарасов. – Всего четыре хозяйства.
– Но если поможет кооперат, то люди придут. Нам вельбот надо, мотор, – несмело настаивал Антымавле, – а то товарищества не будет.
– Хорошо. Поможем, – согласился Тарасов. – Скоро пароход придет, вельботы будут. Дадим вельбот с мотором. Только агитируйте, чтобы в ваше товарищество больше народу шло.
Антымавле обрадовался, что так быстро и легко решился вопрос. На следующий день на трех нартах с железными подполозками отправился по голой тундре в Дежнев – Кенискун, где была фактория и куда надо было сдавать заготовки. Отчет его приняли, все было в порядке, требовалось только рассчитаться с факторией и снова взять товары в кредит. Пушнину и заготовки Антымавле принимал по примерной цене, и расчеты с членами кооператива он производил после сдачи продукции в факторию. Антымавле не сдавал все оптом. Он вытаскивал из мешка три песцовые шкурки, потом долго копался в другом мешке, находил две связки нерпичьих шкурок, моток лахтачьего ремня и выкладывал все это на прилавок.
– Потом все вместе подсчитаем, – говорил он заведующему факторией, – а сейчас, мне надо точно знать, кто сколько мне сдал и сколько кому я должен. Я же людям примерно товары отпускал…
Заведующий факторией соглашался с ним, пересчитывал выложенное на прилавке вместе с Антымавле и называл ему общую сумму.
– Гывагыргин мне ничего не должен. Должен ему кооператив, – говорил Антымавле и ставил у себя в тетради против крестика сумму сто двадцать пять рублей… Затем Антымавле снова долго копался в мешках, и наконец выкладывал на прилавок следующую пачку заготовок.
– Рыно должен мне остался. – И ставил черточку напротив кружка. – Болел много, охотился мало.
Так он перебрал все заготовки. В общей сложности у него задолженности не оказалось, наоборот, он получил много денег. После Антымавле целых два дня ходил по складу и отбирал товары. Товаров набралось много, но не все то, что нужно было охотникам. Дефицитные товары фактория отпускала с ограничением. А люди просили брезент, толь, котлы, чайники, ситец.
– Как я их увезу в Инрылин? – пожалел он.
– Завтра вместе поедем в Увэлен и договоримся насчет шхуны, – предложил заведующий. – А тебе еще можно выбрать товаров…
В Увэлене согласились послать шхуну на север. Трудно было назвать так это крохотное суденышко, но увэленцам до того хотелось, чтобы у них была именно шхуна, что никто не стал возражать. Шхуна называлась, грозно «Косатка».
Команда «Косатки» состояла из трех человек. Старшина – старый знакомый Антымавле, смелый и решительный Тегрынкеу, моторист – вечно улыбающийся, с пятнами сажи на лице курносый Келевги и матрос – смуглый, скуластый Ненек.
«Косатка», выждав устойчивую погоду, вышла из лагуны в море, зашла в Дежнев, а оттуда, погрузив все товары Антымавле, без остановок пошла на север.
Приятно и радостно было на душе у Антымавле. Хорошие вести он вез в Инрылин. Дорогой все время стоял рядом с Тегрынкеу у штурвала, иногда он подменял его, но больше всего сидел рядом с Келевги и не сводил глаз с мотора. Мотор равномерно дрожал, шевелился, пыхтел, щелкал. Казалось, он совсем как живой. Келевги пытался объяснить Антымавле, как работает мотор: не зря же учился он на курсах мотористов, да и раньше приходилось плавать матросом на китобойных шхунах, бороздивших воды Чукотского моря.
– Мотор как человек, только головы у него нет. Смотри, – показывал Келевги, – вот мынгыт – руки, – касался он картера, где были расположены шатуны, – руки работают так. – Келевги сжимал руки в кулаки и махал ими перед собой. – Руки толкают пувтыт – кружки, которые вот здесь, – показывал он на цилиндры. – Тут дым образуется, дым толкает кружки, кружки двигают руки. А там дальше ноги, – подошел к валу Келевги, – только ноги не как у человека, не шагают, а крутятся. Вай ыннин, вот так!
– Ии, понял, – согласился Антымавле. – Только как же руки у мотора работают?
– Ничего не понял, – разочаровался Келевги и тут же спохватился. – Я же главного не сказал. У мотора есть голова, только не как у человека. Она искры дает, магнет называется. От магнет загорается моторный жир, получается дым, и он толкает кружки-руки, а руки – ноги…
– Ии, теперь понял, – поддакнул Антымавле, чтобы не обидеть Келевги.
«Большеголовый Келевги, как русилин управляет движущим, – размышлял Антымавле. – А старики говорят, что не может чукча заниматься такой же работой, какой занимаются танныт. Врут они».
«Косатка», переваливаясь с борта на борт, вспахивала тупым носом волны и держала курс на Инрылинский мыс, показавшийся вдалеке.
Инрылин ожил. Антымавле послал Гырголя в Гуйгун созвать всех членов кооператива. Надо отчитаться, да и товары распределить правильно. Люди из стойбищ по Нешканской косе видели, как прошла шхуна, явились сами.
Собрались на улице у лавки Антымавле. Несколько в сторонке сгрудились кучкой женщины. Многие вместе с мужьями пришли из Гуйгуна, Иргинупа, Нешкана. Они в разговор не вмешивались, но слушали внимательно.
Сначала Антымавле поделился новостями, а затем перешел к делу.
– Гывагыргин мне сдал пять элгаров-беляков, десять нерпичьих шкур, две связки ремня…
– Верно, – поддакнул гуйгунский Гывагыргин.
– Я давал ему пять пачек чая, патрон четыре пачки, муки двадцать килограмм… и я остался должен ему еще сто двадцать пять рублей, – и отложил косточки на счетах. – Может брать деньгами или товарами.
– Подумаю, – ответил Гывагыргин. – Пусть пока у тебя будут.
– Рыно мне должен остался. – И Антымавле подробно перечислил, что и сколько он брал.
– Болел он сильно, а детей много, – вмешался Гырголь. – Помочь надо.
– Тебе тоже кооператив должен остался, – обернулся к нему Антымавле.
– Пусть от меня возьмет, – предложил Гывагыргин.
– И от меня, – добавил Гырголь. – Ты подсчитай, сколько надо, чтобы погасить долг.
– И от меня можно взять, – раздался еще голос.
Все, у кого были излишки, предлагали свои услуги.
– Рэнто мне должен остался, – продолжал Антымавле. – Много должен.
– Этот пусть сам рассчитывается, – бросил Гырголь. – Охотиться может, сила есть, здоровье есть.
– А дети как же? – робко намекнула Имлинэ.
Гывагыргин метнул на нее осуждающий взгляд:
– Женщинам молчать положено.
Имлинэ покраснела и прикусила губу.
Но ведь верно: дети не виноваты. Все задумались, ища выход из трудного положения.
– Потом об этом поговорим, – предложил Гывагыргин.
Антымавле подробно перечислил все товары, какие привез.
В кооперативе в основном держалась беднота. Одни из них были исконными морскими охотниками, другие потеряли в гололед оленей и перешли жить на берег. И те и другие жили маленькими стойбищами в одной-двух ярангах, влачили жалкое существование, каждой весной переживая тяжелые голодовки. Они не имели ни собак, ни оленей, ни больших байдар, на которых можно было бы разъезжать по тундре и побережью, чтобы выпросить подачку у зажиточных анкалинов или же у гордых чаучу. Таким кооператив был кстати, он рядом, да и в трудное время всегда можно было приобрести боеприпасы и взять кое-что из еды. А мысль об организации товарищества пришлась им по душе.
Люди разъехались, задержались лишь члены правления кооператива: гуйгунский Гывагыргин да нешканский Етынкеу.
– Как поедешь в следующий раз, то проси железо для нарт, – напомнил Гывагыргин Антымавле. – Полозья подбивать нечем…
– Дерево для нарт тоже нужно, – добавил Етынкеу. – Полозьев березовых нет, дуг нет, копыльев тоже…
После случая с Торкиным Рэнто долго скрывался в тундре. Он знал, что новые власти не оставят его в покое. В разных стойбищах находил себе приют Рэнто. Его встречали недоброжелательно, но сказать «уходи» не смели, так как человек сам должен понять, что он другим в тягость. Лучше всех его встречали в стойбищах Пылёка. Многооленному была кстати необыкновенная сила Рэнто.
Весной, когда вот-вот должны были тронуться реки, Рэнто узнал, что его перестали искать, и перебрался на берег к Рэнтыгыргину. Рэнтыгыргин с радостью принял меткого гарпунера и стрелка. Гнев его и злость он всегда успокаивал «веселящей водой». Рэнто обещал ему за это крепкую дружбу и готов был служить в чем угодно. Рэнтыгыргин использовал это.
Как-то ранним утром, когда только что отошел от берега лед, Рэнтыгыргин сказал Рэнто:
– Погода будет, поедем на мыс Онман. Там временно жить будем. Это тайна. Никто не должен знать.
Рэнто не был болтливым, и это устраивало Рэнтыгыргина. В последнее время он стал не доверять даже своим ближайшим помощникам.
– Аттау, давай! – разбудил однажды ночью Рэнтыгыргин Рэнто. – Одевайся, запасную одежду бери с собой.
Жилище Рэнтыгыргина по-прежнему стояло на самом краю стойбища Вельвун. Он никому не разрешал поселяться рядом.
Ночь была тихая. Море окутал густой туман. Волны тихо плескались о края плавучих льдин, а у самого берега осталась небольшая кромка.
– Снеси это, – приказал Рэнтыгыргин и показал на шестиместную легкую байдарку.
Рэнто без труда и помощи старика легко взвалил на плечи байдарку, донес ее до кромки и сам же, осторожно опустив, поставил на киль. Потом Рэнто перенес несколько больших брезентовых мешков.
– Большие, а легкие, – удивился он.
Вдвоем перенесли весла, палатку и все, что было необходимо для временного жилья.
– Мэй, Эттынеут! – бросил Рэнтыгыргин оставшейся жене. – Будут спрашивать, скажи, уехал к чаучу.
Байдарка легко скользила по воде. Рэнто плавно опускал в воду весла, делал рывок, и тогда нос байдары подымался, корма погружалась, и Рэнтыгыргин невольно откидывался назад. Старик сидел на корме и направлял байдарку широким рулевым веслом.
Ехали молча. Из тумана выплывали причудливой формы льдины, торопливо шлепая крыльями по воде, убегали из-под носа кайры, ныряли топорки. Шли вдоль берега; его не было видно, но чернота тумана подсказывала, что он рядом, близко.
Рэнтыгыргин направил байдарку ближе к берегу. Показались расплывчатые очертания скал мыса Онман. У воды еще виднелись остатки льда, но волны неутомимо делали свое дело. Они упорно и настойчиво лизали подошвы скал, подтачивали лед. Иногда раздавался грохот – обрушивалась ледяная глыба.
– Скоро, – вполголоса сказал Рэнтыгыргин и продолжал вести байдарку вдоль скал.
Обогнули первый мысок, потом второй, Рэнтыгыргин еще ближе подвел байдарку к берегу. Под скалами появилась узкая галечная полоска, берег здесь образовывал небольшую бухточку.
– Здесь, – сказал Рэнтыгыргин, и байдарка ткнулась носом в прибрежную гальку.
Кругом отвесные скалы, человеку по ним не забраться. Лишь в середине бухточки виднелся небольшой распадок, по которому стекал маленький ручеек, но и отсюда невозможно было подняться вверх. Несколько выше ручеек маленьким водопадом срывался с высоты скал. Выбраться из этой бухточки можно было только на байдарке. Летом никто не посещал это место, а зимой дорога проходила далеко в стороне.
– Палатку здесь поставим, – указал на распадок Рэнтыгыргин.
Рэнто перетаскал все тяжести, стал устанавливать палатку. Рэнтыгыргин отошел в сторону, сел на камень и долго сидел неподвижно, прислушиваясь к шуму моря.
– Кончил, – подошел через некоторое время Рэнто.
– Чай свари.
– Дров нет.
– Шипящее разведи, – недовольно пробурчал Рэнтыгыргин, продолжая слушать.
Рэнто замялся на месте.
– Тагам, вари чай!
– Только не знаю, как шипящее разводить.
– Какомэй! – с досадой выплюнул табачную жвачку Рэнтыгыргин и неохотно встал с камня.
Рэнто видел примусы, но как с ними обращаться, не знал. Он молча следил за Рэнтыгыргином. Старик оградил примус куском сухой моржовой шкуры, установил его прочно и стал качать насосом. Потом чиркнул спичку, и пламя высоко вскинулось вверх. Оно колебалось, кидалось из стороны в сторону, постепенно становилось короче, и наконец примус зашипел.
– Поставь чайник, я слушать пойду, – встал Рэнтыгыргин и пошел на прежнее место. – Потушить надо, поверни там, где керосин наливают, – добавил он.
Рэнто ни разу не спросил Рэнтыгыргина, зачем они тут сейчас и кого ждут. Его даже устраивало, что никто сейчас не знает, где он. Рэнтыгыргин все время сидел на камне и прислушивался, а когда уставал, то сажал Рэнто и просил сейчас же разбудить его, если услышит шум мотора или звон колокольчика, какой бывает на шхунах. А когда на море не было тумана и было видно далеко-далеко, Рэнтыгыргин забирался на высокий уступ скалы и часами сидел, не выпуская из рук бинокля.
Прошло несколько дней. Те, кого ждал Рэнтыгыргин, не появлялись. Он стал злиться и придираться по всякому поводу к Рэнто.
– С тобой поехал не для того, чтобы ты кидал в меня сердитыми словами, – предупредил он Рэнтыгыргина.
– Ладно, хватит, – успокаивал его старик. – Наверно, лед мешает. Но те, кого мы ждем, хорошо знают море. Приедут. – И шел снова на скалу наблюдать за морем.
Однажды ночью, когда Рэнто спал крепким сном, Рэнтыгыргин разбудил его.
– Рай, рай – приехали. Вставай, вставай, – тормошил его Рэнтыгыргин.
Рэнто долго не мог прийти в себя.
– Тагам, скорее! – не терпелось Рэнтыгыргину.
Скалы, берег и море были окутаны густым туманом.
Тишину нарушал только плеск волн, накатывающихся на полоску гальки, сонные жалобные крики чаек, настороженный трепет крыльев птиц, пролетающих где-то в тумане. Через ровные промежутки времени с моря доносился бой склянок. Рэнтыгыргин ожил. Он резво забегал по берегу. Пока Рэнто спускал на воду байдарку, он успел подтащить мешки, весла. Как тени, скользили в тумане фигуры людей. Они казались огромными. Даже маленький Рэнтыгыргин и тот выглядел внушительно.
– Вон там, – показывал рукой Рэнтыгыргин направление и помогал рулевым веслом.
Байдарка бесшумно нырнула в туман. Люди не обращали внимания на выныривающих рядом нерп. Звери, видимо, чувствовали, что людям некогда, и смело поглядывали на байдарку.
– Ну-ка, подожди! – Рэнтыгыргин прислушался. – Тинь-тинь-тинь! – вдруг раздалось где-то впереди.
– Вон там, – взмахнул рукой Рэнтыгыргин.
Шхуна показалась неожиданно. Байдарка тихо коснулась борта. Людей на палубе не было видно, но из кубрика слышались голоса. Рэнтыгыргин встал и ловко вскочил на борт.
– Хау ду ю ду! – приветствовал его неожиданно появившийся человек.
– Како, Каттель! Ол райт! – обрадовался Рэнтыгыргин.
Капитан Каттель – старый морской волк. Он хорошо знал Чукотское море. После того как у него отобрали настоящую большую шхуну, он не отказался от путешествий на Чукотку и для удобства приобрел маленькую плавучку, что-то среднее между вельботом и шхуной. Команда его состояла из трех человек. Сам он был четвертым. И скоро Каттель пришел к выводу, что его маленькое суденышко выгоднее и удобнее в эти новые неспокойные времена. Ранней весной большие суда еще только готовятся к выходу на север, а он уже тут как тут. Бьет моржей на льду, срубает клыки, подходит к условленным местам и держит крепкую связь со старыми друзьями. Каттель успевал сделать все свои дела задолго до прихода советского военного сторожевого судна, которое недавно появилось в Чукотских водах.
– Как дела?
– Этки – плохо, русские часто приезжать стали…
– Ничего, брат, Советская власть ненадежна. Скоро прилетят наши. Видел, как летают по воздуху. Ррр-рр! – имитировал самолет Каттель. – Сбросят сверху «пуф!». Ничего не останется от русских. Настоящая власть будет…
«Наверное, как куски льда, полетят русские», – подумал Рэнтыгыргин, с наслаждением жуя американскую душистую резинку, которую сунул ему в рот Каттель. В памяти возникли летящие в разные стороны куски льда, фонтаны брызг. Он не раз видел, как высвобождали китобои из плена льдов свои шхуны.
– О кэй! Давай быстрее, гоу аут! – спохватился Каттель. – Такой туман редко бывает, нельзя чтобы с берега видели нас. Давай!
На борту оказались брезентовые мешки. Из трюма двое матросов вытаскивали длинный тяжелый ящик.
– Выдержит твоя моржовая шкура?
– Ии, ес, ес, вери гуд, – бойко ответил Рэнтыгыргин.
Высокий костлявый Каттель в синей робе, прошитой белыми нитками, деловито и быстро распоряжался на шхуне. Привезенное с берега он считать не стал, лишь попробовал на вес:
– Две сотни есть?
– Ии, – согласно закивал головой Рэнтыгыргин.
– Ну! Гуд бай! – И бесцеремонно подтолкнул Рэнтыгыргина к борту. – Тут все есть, – показал он на ящики и мешки. – Американцы не как русские, знают, что северным людям надо. Через год здесь же. Давай отваливай!
И не успел еще Рэнтыгыргин устроиться на байдарке, как сердито чихнул мотор, обдав байдарку неприятным запахом черного дыма, потом ровно заработал, байдарка отошла, мотор шхуны затарахтел в полную силу, и она растаяла в тумане, словно ее и не было никогда. На волнах спокойно покачивалась байдарка, загруженная под самые борта, в ней сидели довольный Рэнтыгыргин и ничего не понявший Рэнто.
До осени прожил Рэнто у Рэнтыгыргина, прожил неплохо, ел до отвала, а когда давал хозяин, то и пил сколько мог. А после забоя короткошерстного оленя снова ушел в тундру с новеньким винчестером за плечами.
Не суждено было сбыться мечте инрылинцев: не привела на буксире вельбот «Косатка». Говорили, что большой пароход пришел в Увэлен, много товаров привез, сгрузил вельботы, моторы. Инрылинцы и сами бы съездили с попутчиками в Увэлен, но во второй половине лета обрушилось на все северное побережье ненастье.
В период первых темных ночей надолго задул Керальгин, пригнал лед. Потом Керальгин сменился северным ветром. Северяк плотно сжал льды у берега, не оставил даже маленьких разводий, заморосил мелким, надоедливым дождем, который пробивал даже двойные дождевики – уккенчи. Северяк опять сменился северо-западным ветром. Пошел липкий мокрый снег, а потом неожиданно ударил мороз и накрепко сковал лед.
Все это случилось как раз тогда, когда морж должен был собираться на лежку. Не смогли съездить инрылинцы и к чаучу на осенний забой. Зима ожидалась голодная. Даже в стойбищах, где были байдары, не сумели заготовить мяса впрок. А раз не будет еды дома, значит и в тундру на песца не пойдешь: все время надо будет пропадать в море, искать нерпу.
Правда, инрылинцам удалось сделать небольшой запас. Шторм загнал под лед нерп и лахтаков. Они спасались подо льдом от могучих накатов волн. Но и подо льдом было плохо: большие льдины колыхались на волнах и касались подводной частью морского дна. Того и гляди, придавит какая-нибудь льдина нерпу или лахтака. Спасаясь, звери пробивали шугу между льдин и выбирались на лед. А после шуга смерзалась, и они больше не могли уйти в воду. Этим и пользовались инрылинцы. Без страха перепрыгивая по качающимся льдинам, они подбирались к «оставшимся без крова» – как называют таких животных охотники – и брали их почти голыми руками. Позже, когда мороз сковал весь лед, охотники находили на льду замерзших нерп и лахтаков.
Бездорожье кругом. Тундра не покрылась снегом, реки не встали. Но для вестей нет преград.
Узнали в северных стойбищах, что в Инчувине все же успели набить моржей у лежбища, заготовить мяса на зиму. Была бы дорога, за свежатиной съездили бы. А в Нуукане шесть китов убили.
– Какое счастье! – завидовали люди. – А жир-то китовый, что чистая вода из ручья…
