Текст книги "Антымавле - торговый человек"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Антымавле был озабочен. Отчет, над которым он так долго трудился и который похвалил Глебов, оказался не таким уж трудным делом. Забота пришла, откуда не ждал.
Антымавле быстро сдружился с энмынским Како. Охотником Како был неважным. Правда, ему удавалось убивать и нерп, и лахтаков, но все же собаки в его жизни занимали первое место. И получилось так, что Како стал словно бы постоянным каюром Антымавле. Лишь только он узнавал, что Антымавле нуждается в каких-либо товарах, как тут же предлагал свои услуги. Платы он не требовал, но брал из привозимого, что нравилось – как свое собственное.
– Я возьму это, – говорил Како, развязывая поклажу и откладывая в сторону мешок американской муки стоимостью в семь рублей.
– Ну что же, бери, – не решался возразить Антымавле.
А после мучился над неразрешимой задачей. Антымавле не мог видеть людей, которые бедствуют и живут плохо. Ему очень хотелось, чтобы все люди жили хорошо. А как это сделать?..
Инрылинцы сначала были ошеломлены, а потом несказанно обрадовались, когда в их стойбище открылась лавка. Каждый думал, что теперь ему будет хорошо, раз кооператив свой, да и продавец тоже свой, односельчанин. Охотники всегда делились своей добычей с Антымавле. «Ведь он же теперь кооперат. Ему охотиться некогда, а северный человек не может жить без мяса и жира». Но взамен каждый брал, что хотел. Таков закон: каждый делится тем, что имеет.
К Антымавле приходили мужчины, к Имлинэ – женщины.
– Жалко детей Рэнто, – вздыхала она. – Голодают.
– Там, кажется, есть у нас еще мясо? Отнеси Рэнто, – обычно не выдерживал Антымавле.
А чаще было так. Придет соседка, посидит, посудачит, расскажет последние новости, какие только знает, и вскользь позавидует:
– Как хорошо, что у вас чай есть. А у нас горло высохло…
Антымавле ничего не оставалось, как дать ей пачку чая.
Люди потом забывали, что они взяли в кооперативе. Они просто считали, что это дал им Антымавле. Раз у Антымавле достаток во всем, то должен выручать своих близких.
Антымавле понимал, что все это могло кончиться плохо. Ведь всех родственников и односельчан не обеспечить товарами.
– Минкри вай? Как же быть? – вздыхал Антымавле и наконец решил съездить в Энмын, посоветоваться с Глебовым.
Но Глебова в Энмыне он не застал: несколько дней назад его перевели в Увэлен и назначили начальником районного кооператива. Вместо Глебова Антымавле встретил Зильберг.
– О-о, Антымавле! – улыбнулся он вошедшему, словно давно был знаком с ним. – Слышал о тебе очень много! Рад познакомиться.
Долго разговаривал Зильберг с Антымавле, советовал, как и что лучше сделать. Хороший человек Зильберг, но высказать ему то, что лежало на сердце, Антымавле постеснялся. Так и уехал, не получив совета, как же быть дальше. А Зильберг, словно догадываясь о чем-то, на прощанье намекнул, что учет надо вести аккуратно.
Еще больше задумался Антымавле, но все-таки нашел выход. Совсем не поделиться и не помочь соседу нельзя – ведь и ему люди помогают, но можно делать это за свой счет.
– Гырголь, – объяснял он своему другу, – если так дальше будет, то со мной может случиться беда. Сегодня утром приходил Эттытегин. Сказал: «Дай три патрона. Только три». Я дал. Пришел Рыно, тоже попросил три патрона. Людей много, если каждый возьмет по два-три патрона, то что у меня останется? Товары не мои, кооператива, но отказать трудно.
– Что делать будем? – задумался Гырголь.
– Может, так сделаем. Я работаю, мне платят девяносто рублей. Вот я и буду давать людям столько, сколько можно купить на эти деньги. А больше нельзя.
– Кэйве, – согласился Гырголь.
Большинство инрылинцев согласились с Антымавле, только Ринтылин ничего не хотел понимать.
Он частенько заходил в лавку, любил сидеть в уголке и наблюдать, как работает Антымавле. А когда народ разъезжался, вздыхал и заискивающим голосом говорил:
– Какое мы вместилище построили! Хорошую лодку я нашел. У тебя совсем, как в настоящей фактории.
– Да, ты мне сильно помог, – соглашался Антымавле.
– Верно, верно, – радовался Ринтылин и с завистью смотрел на новый ящик с неизвестным и таинственным содержимым. – Что-то у тебя новое появилось?
Антымавле вздыхал и отвешивал ему килограмм конфет.
В конце концов и у Антымавле не хватило терпения.
– Кунгас мог найти и другой, – сказал он старику.
– Нет-нет, что ты! Тогда мне помощники еще ночью подсказали: «Встань пораньше, Ринтылин. Там тебя неведомое ждет. Иди, не бойся темноты». Так мне сказали добрые келет. Они и к тебе стали теперь благосклонными…
На следующий день Ринтылин опять сидел в лавке Антымавле:
– Много я дал американу за весы. Кажется, пять пластин китового уса. Длинные пластины. Американ обрадовался. – И окинул просящим взглядом товары.
Пробовал ему Антымавле объяснить, что не может так часто и много давать: нужно сдавать шкуры, жир, пушнину. Но Ринтылин не хотел этого понимать. Он считал, что многим помог Антымавле и тот теперь обязан ему на всю жизнь.
Ринтылин выслушивал Антымавле, кивал головой и шепотом говорил:
– Ты правду сказал, но ты тайком давай, пусть люди не видят… Стариков жалеть надо. Ноги плохо меня носят. Не могу в тундру ходить. Но я попрошу своих помощников – пусть тебе помогают.
Антымавле, как и все инрылинцы, побаивался келет. Может быть, они есть, а может, нет, но во всяком случае дразнить их не стоит. И продолжал давать товары Ринтылину. Но всему бывает конец. И мышь может огрызаться, когда ее загонят в тупик.
– Твои помощники не сдают мне пушнины, и я не могу им давать просто так, – отрезал как-то Антымавле.
Опешил старик, выронил из рук банку консервов, хотел что-то сказать, но не смог и, пятясь, вышел из палатки Антымавле.
Сначала Антымавле испугался своих слов, но, потом вспомнил. Ведь Амчо выбросил своих помощников, и после с ним ничего не случилось. Сын Тугая в Увэлене пошел учиться, и ему тоже ничего не было.
«Пусть так будет», – твердо решил он.
Вскоре прошла по стойбищу весть, что сегодня Ринтылин будет с помощниками своими советоваться. Самый главный его помощник – деревянное огниво, похожее на веретено. Редко к нему старик обращается – большая у него сила.
И вот вечером, когда уже совсем стемнело, из яранги Ринтылина понеслись удары бубна, вопли, безумные вскрики и страшный скрип огнива. В страхе прислушивались люди к этим звукам. Большую силу имеет Ринтылин: не каждый может вызвать древнее огниво.
На следующий день никто не пришел к Антымавле. Даже утром не зашли попить чаю. В конце дня появился Гырголь, долго нерешительно топтался в чоттагине, и только потом вполз в полог:
– Плохо. Ринтылин все проклятья вчера на тебя наслал.
Имлинэ съежилась, оцепенела и прикрыла, ладонью рот: нет ничего страшнее, когда человеку желают плохого.
– Пусть, – сжал губы Антымавле.
Имлинэ тайком навещала семью Рэнто, приносила подарки. И пыталась как-то умилостивить старика, но Ринтылин не хотел прощать обиды. Из стойбища в стойбище поползли злые вести. Люди говорили, что келет разгневались на Антымавле и обязательно отомстят ему. Еще говорили, что Антымавле нарушил закон – обидел своих близких. Как верить такому?
Плохо стало на душе у Антымавле, тяжело. А тайные вести, как духи, которых никто не видел, проникали во все уголки. Дошли они и до Энмына. Приехал Зильберг, сделал проверку – все оказалось в порядке. Но Антымавле от этого не стало легче. И совсем бы плохо стало, если бы не одно маленькое событие.
Как-то вечером, когда уже совсем стемнело, приехал из Энмына Како, а с ним смешной маленький русилин.
– Торкин Иван, – назвал его Како, сделав ударение на «и» в слове «Иван». – У вас в Инрылине будет жить, детям, показывать станет, как надо разбираться в русилинских черточках.
– Мне сказали, что на первом съезде Советов инрылинцы просили учителя. Вот я и приехал, – улыбаясь, добавил Торкин.
Антымавле понравился маленький русилин. Сначала он жил у Антымавле, а потом перебрался к Гырголю. Антымавле стало легче. Маленький русилин не боялся никаких духов, ругался на них и говорил непонятное слово «чепуха», как сказал когда-то тот первый русилин, которого вез Антымавле на север.
Инрылинцев смешило поведение Торкина. Он, как маленький ребенок, играл с детьми, сам сделал из веревки чаут и научился его бросать. А потом захотел научить ребятишек веселой игре. Сказал, что они мыши, а он – кошка. Но ребята только переглядывались – никто не знал, какая эта самая кошка… Тымнеквын сказал, пусть будет песец, его все знают, а игра хорошая. Она тоже делает человека сильным, ничего, что она русилинская. Торкин улыбнулся и согласился.
Но вскоре выяснилось, что учитель умел не только играть с детьми. Он перепаял все чайники в стойбище, подремонтировал винчестеры, а женщин попытался научить печь кавкав – хлеб на жирнике, но это у них никак не получалось.
– Ничего, научимся, – подбодрял Торкин женщин.
А когда Торкин объявил, что пора учить детей грамоте, никто из инрылинцев не стал возражать. Только Рэнто не пустил своего сына к Торкину.
– Зачем мне учить сына каким-то непонятным черточкам, – объяснил он Торкину. – Мой отец больше тебя знает, пусть сын у него учится…
Заколебался Эвыч и тоже решил пока не пускать своего сына в школу, хотя на Большом собрании он сам высказывался вместе со всеми, чтобы прислали к ним учителя. «Пусть, посмотрю немного», – решил он.
Антымавле сразу преобразился, к нему вернулась прежняя жизнерадостность. Еще бы, ведь теперь был рядом человек, который ничего и никого не боялся, и с ним можно было говорить о разных вещах, даже о самых страшных. И вообще жизнь в Инрылине стала оживленнее. Когда Торкин сказал, Что от инрылинцев надо избрать человека в Совет, то Антымавле первым согласился с ним и тут же предложил Гырголя.
– Он работящий и честный. Хороший пыретсетатель будет.
Правда, на общем собрании не обошлось без споров. «Почему надо выбирать пыретсетателем чужака-пришельца? Разве нет у нас достойных инрылинцев?» – говорили друзья Рэнто. Но Торкин сумел убедить всех. Тут же на собрании Торкин предложил учиться всем взрослым.
– Надо ли? – высказывал сомнение один.
– Стары мы уже.
– Не обязательно знать русилинские черточки, чтобы убить нерпу. Нерпа не понимает их, и бумажку с черточками ей не покажешь, – съязвил другой.
– Ничего, скоро будут и чукотские черточки.
Но это никого не убедило, и согласились учиться только трое: Антымавле, Рыно и Гырголь, которому теперь как члену нацсовета надо было уметь читать и составлять бумаги.
А вот с организацией товарищества оказалось сложнее. Байдара принадлежала Ринтылину, а тот ни в какую не хотел отдавать ее товариществу.
– Зачем нам товарищество? Мы и так охотимся вместе, – повторял он. – А если уж так хочется всем товарищество, то пусть старшим будет Рэнто. Пусть он будет ытвермечином – хозяином байдары. Я согласен.
Инрылинцы побаивались Рэнто. Хорошо, если человек силен, плохо, если сила у него злая. Рэнто необычайно силен и зол. Никто так не кидает гарпуна, как он. Ни один морж не уйдет из-под руки Рэнто, ни одна нерпа не избежит его пули. Но не жалеет Рэнто людей, никогда не поможет слабому.
Тщеславен Рэнто. Хотя и были уже винчестеры, но Рэнто часто ради славы и подвига ходил на белого медведя с копьем.
Увидит Рэнто умку где-нибудь в торосах и бежит за ним день, а иногда больше. Сначала умка старается уйти от человека, а потом начинает сердиться. Рэнто это и нужно. Встанет на ровном поле льда и ждет, когда умка с ним столкнется. Медведь выкидывает вперед лапы, голову прижимает, прикрывает грудь. Рэнто сделает упор, для правой ноги, копье выставит. «Шею сейчас проткну тебе», – скажет Рэнто. Близко умка, подкинет Рэнто перед носом зверя шапку, прыгнет умка, пытаясь ее поймать, но не успеет он еще опуститься на лапы, как ему в шею между ключиц вонзается копье.
Обычно все охотники снимают шкуру с медведя, берут внутренности, немного мяса, сшивают все это мешком в шкуре и так волокут домой по льду. А Рэнто так не делает. Зачем добро оставлять? Зачем еще раз приходить? Пришьет передние лапы к животу нерпичьим ремешком, привяжет к голове толстый ремень и целиком тушу медведя волокёт по снегу домой.
Однажды увидели инрылинцы в торосах медведя, бросились за ним в погоню. Рэнто остановил их.
– Смотрите! – крикнул ой, выбежал вперед и нацелился стрелой из лука. Взвилась стрела, проткнула медведя насквозь.
Люди удивлялись подвигам Рэнто и пугались. Боялись его нечеловеческой силы, и никто не хотел с ним связываться, когда он был в гневе, а гнев у него наступал внезапно. Необуздан, жесток Рэнто. Даже детей своих не жалеет. Не так давно поехал он в Нешкан, взял с собой старшего сына Кымыкая, которому всего лет десять было, – но на нарту не посадил, а привязал ремнем к поясу и заставил бежать за нартой следом. А ехать до Нешкана полдня. Но сын выдержал, и Рэнто остался доволен.
И почему бы не жить хорошо семье Рэнто? Сила у него есть, ловкость есть, сноровка есть. Но часто голодно в семье Рэнто. Никогда он не думал о запасах впрок, а после встречи с Рэнтыгыргином увлекся одним делом. Научился Рэнто делать веселящую воду и вовсе забыл о семье.
Капает жидкость в бутылку – глядишь, и к вечеру полная бутылка наберется. Попробует на язык Рэнто – хороша, отцу даст – тот тоже похвалит.
«Какой знающий Рэнтыгыргин, – думает Рэнто. – Этот вот настоящий человек, ничего не жалеет, рассказал, как веселящую воду надо делать».
А чтобы не портить себе приятное, Рэнто, как только увидит, что закапало, перестает есть и пить чай. На голодный желудок веселящая вода лучше действует. Выпьешь немного, а в голове уже шумит, в глотке приятно жжет. Разные мысли в голову приходят. Веселиться хочется. Запряжет собак и едет от яранги к яранге по стойбищу, будто они далеко стоят. Зайдет в чоттагин, собак ногой раскидает. Хвастает своей силой.
Хозяин молчит, слушает пустую болтовню Рэнто, но не может его выгнать, не хочет ссоры и гнева.
Однажды вспомнил Рэнто старую обиду, схватил копье и направился к яранге Антымавле.
– Мэй, тымнелявыль! Ты совсем бороться перестал, давай на копьях попробуем, – закричал в чоттагине, наступая на лапы собакам.
– Я не медведь, чтобы со мной, копьем драться, – ответил Антымавле.
– Все бродяги трусливы, – удовлетворился. Рэнто и без спросу забрался в подог.
– Им-мм-ли-нэ, Им-мм-линэ, – заплетающимся языком назвал Рэнто, – мы же родня? Верно? Почему он жадничает? Будто его кто проверяет, сколько он дает сахару. Почему он мало дает?..
– Коо, – неопределенно ответила женщина. – Наверно, так надо.
– А зачем он старика обидел?
– Коо, не знаю.
В левом углу полога спал Тымнеквын. Рэнто, не мог говорить тихо, да и какое ему было дело до всех. Старик проснулся. Рэнто побаивался его: умен был старик, с Ринтылином мог спорить. Тымнеквын откинул шкуру.
– Не сумасшедший ли ты?.. Зачем насильничаешь, как древние эрмечины? Почему тебе только веселящая вода нужна? – сквозь кашель ронял Тымнеквын. – Разве нам хуже стало от того, что Антымавле кооператом стал? Разве кого он обманывает? Слабый ты человек, слабый!..
– Как так?
– Веселящая вода тебя поборола. Плохие она мысли тебе дает. Зачем над людьми издеваешься? Зачем? – закричал тонким голоском Тымнеквын и встал голый во весь рост, словно собрался бороться с Рэнто. – Ну, на, обижай слабого, коли копьем! Коли!..
Рэнто посмотрел на старика с тупым удивлением. «Сбесился старик», – решил он и тихо скрылся, опустив входную шкуру.
Инрылинцы никак не могли понять, откуда достает Рэнто веселящую воду. Антымавле ее в своей лавке не имел, а Рэнто почти каждый день веселый… Наконец от кого-то пошел слух, что Рэнто сам умеет делать веселящую воду из сахара и муки.
– Зачем веселящую воду варишь? – сказал однажды Гырголь, как член нацсовета. – Новый закон запрещает это.
– Не знаю я новых законов! Нет их! – процедил сквозь зубы Рэнто, хватаясь за нож.
Торкин по-прежнему занимался странными вещами. Инрылинцы посмеивались над ним. «Совсем ребенок, решили они. – Разве так учат детей?» А Торкин уже немного начал говорить по-чукотски. Правда, у него это получалось смешно, но детишки ему помогали. Часто видели люди учителя где-нибудь в стороне от яранг, на чистом месте в кругу детей. Он что-то рисовал выбивалкой на снегу. Дети смеялись и тоже рисовали на снегу.
– Медведь, – говорил Торкин и выводил на снегу контур белого медведя. – Мед-ведь.
И дети повторяли за ним:
– Мет-вет.
– Мед-ведь, медведь – умка. Белый медведь.
И снова ученики вторили Торкину:
– Пел-лий мет-мвет.
А потом Торкин рисовал на снегу оленя и говорил:
– Олень.
Дети повторяли:
– Ольень.
– Олень, олень – кораны, – пытался поправить Торкин.
И опять говорили:
– Оль-ень.
«По-русилински учит говорить, – догадывались инрылинцы. – Пусть учит».
Самым способным оказался сын Гырголя Ыттувги. Он легко и быстро запоминал русские слова и очень старательно выговаривал их. А вот у толстого, краснощекого малыша Тыневги никак не получалось. Доходило даже до того, что на морозе от частого повторения слова «ольень» у него на носу выступали капельки пота.
Когда дети уставали, учитель садился на снег и рассказывал детям что-то интересное, с трудом выговаривая чукотские слова. Ребятишки удивлялись, смеялись, охали. Взрослых тоже заражал смех детей, они подходили послушать и тоже смеялись вместе с детьми.
Любопытно стало и Ринтылину, подошел послушать.
– Наша земля – нутенут, круглая, как этот мяч, – показывал Торкин на расшитый ровными квадратами чукотский мяч, набитый шерстью, которым только что играли дети.
– Ка-ко! – удивлялись они. – Разве?
– А кто видел? – вдруг вмешался Ринтылин.
– Никто не видел, умом люди додумались.
– Вранье. Если бы земля была круглая, то из моря вся вода вылилась бы, – авторитетно заявил Ринтылин.
– Иг-гыгы! – рассмеялись дети.
– Не надо смеяться, потом все поймете, – пытался успокоить детей Торкин.
Хотя и поколебался авторитет учителя, но дети все равно продолжали приходить к нему: с ним было весело.
– Надо детей учить писать и читать, – сказал как-то Торкин Гырголю. – Место надо. На улице нельзя писать. Пурга, ветер. Сидеть холодно. Руки мерзнут. В тепле учить детей надо.
Тот покачал головой: дом строить долго, не умеем…
– Пока и в яранге можно…
– Ну что ж, пусть в моей яранге учатся, – согласился Гырголь. – Так ведь и писать не на чем…
– Пошли к Антымавле, – предложил Торкин.
Долго обсуждали серьезный вопрос. Тетрадей не было, бумаги тоже.
– А что если писать на белой нерпичьей шкуре-мандарке, как я отчеты пишу? – нашел выход Антымавле.
Все согласились. Но совсем по-другому это предложение встретили женщины.
– Если мы отдадим мандарку на писание, то, из чего будем шить торбаса? – спрашивали они Гырголя.
И опять верно. Мандарки мало. Делать ее трудно, а без торбасов на охоту не пойдешь. Ладно уж, на мужские торбаса мандарка только на завязки идет, а вот женщины совсем разутыми останутся: на пару женских торбасов целая шкура нужна.
В конце концов вобрали более подходящие клочки оберточной бумаги в лавке Антымавле и стали учиться писать на ней. После Антымавле привез из Увэлена, куда ездил с отчетом, пятьдесят штук тетрадей и пачку новых, настоящих чертилок-карандашей.
Гырголь, когда был свободен, любил наблюдать, как учит детей Торкин. Если ему удавалось запомнить букву, он подсказывал глуповатому Тыневги.
– Не надо, – просил его Торкин, – сам научится.
Гырголя радовал сын Ыттувги. Он уже запомнил почти все значки очень хорошо, совсем как русилин выговаривал слова и даже произносил их из книги без подсказки учителя. Прислушивалась к занятиям и жена Гырголя, прикрикивала, если кто баловался, а когда в пологе никого не оставалось, она тоже пыталась повторять незнакомые русские слова.
Все шло хорошо. Дети ходили в ярангу Гырголя, занимались днем, а вечерами, когда было свободное время и люди успевали вернуться с охоты еще засветло, собирались взрослые. Учился и Антымавле, но он часто бывал в разъездах: то возил товары по стойбищам, то выезжал в Энмын за очередной партией товаров, иногда надолго уезжал в Увэлен с отчетом. Из-за этого с грамотой у него дело шло плохо. Да и сам он считал чтение и письмо совсем не таким важным делом как счет. Приставал к Торкину, чтобы тот ему объяснил, что значит проценты. Ведь в районе часто спрашивали сводки, а Антымавле ответить не мог, не знал, на сколько процентов у них выполнили план добычи пушнины…
Школа работала, но маленькому Кымыкаю, сыну Рэнто, делалось все скучнее: даже побороться не с кем.
Все его сверстники были на уроках или же играли на улице.
Он издали наблюдал за ними, подкарауливал их за ярангой, и когда дети весело смеялись над очередной шуткой Торкина, он в стороне от других смеялся вместе со всеми. Иногда он подкрадывался к яранге Гырголя, прикладывал ухо к стенке и слушал. А однажды не вытерпел и, когда Рэнто не было в Икрылине тайком убежал в ярангу Гырголя. Торкин дал ему карандаш и попросил что-нибудь нарисовать. Рисовал Кымыкай долго, старательно. Ему было приятно оттого, что чертилка оставляет след на бумаге, как горностай на снегу. Правда, рисунки у него получились аляповатыми, но это нисколько не смущало его. Он чертил и чертил лист за листом.
– Ээ, так плохо, – заметил Торкин. – Ты умку нарисуй.
Кымыкай снова взялся за карандаш.
Дети писали, читали по слогам. В углу занималась шитьем женщина, иногда она отрывалась от дела, поправляла пламя в жирниках и снова садилась на место.
И вдруг входная шкура быстро поднялась, холодный воздух ворвался в полог – показалась громадная фигура Рэнто. Лицо черное, обветренное, губы потрескались, в глазах злоба. Дети сжались, притихли. Торкин с улыбкой посмотрел на Рэнто и хотел было рассказать об успехах Кымыкая, как тот перебил его, обратившись к сыну:
– Кынто! Пошел вон!
Кымыкай съежился, молча проскользнул сбоку и выскочил на улицу.
– Кто тебя просил учить моего сына? – И, не дав ответить Торкину, Рэнто схватил его за грудь и выволок на улицу.
Дети с визгом разбежались в разные стороны, даже не успев одеться. Жена Гырголя в страхе забилась в угол полога, она слышала скрип снега под ногами, гулкие удары и злобные выкрики Рэнто.
– Собака, чужак! – приговаривал Рэнто и наносил Торкину удар за ударом.
Рядом с великаном Рэнто Торкин казался ребенком, Рэнто рукояткой ножа бил его в спину, в живот, в грудь и голову. От него несло перегаром браги.
Ыттувги ворвался в лавку Антымавле:
– Этки, там Рэнто!
– Что делает?!
– Э-э-этки! – не мог ничего выговорить Ыттувги. – Дерется!
Антымавле выскочил из палатки и бросился к яранге Гырголя. За ним следом поспешно заковылял Тымнеквын. Торкин лежал на снегу, кругом алели сгустки крови. Рэнто, озверев, топтал его ногами. Антымавле набросился на него сзади, сбил ногой и повалил на снег.
– Ты тоже… ты тоже, – захрипел Рэнто, пытаясь вырваться из объятий Антымавле. Ловко перевернулся на спину, прижал Антымавле, резким движением выдернул руку, потом вторую.
– Тебя, как нерпу, прибью. – Одна рука Рэнто подобралась под спину, другая жала голову вниз. Он использовал тот прием, которым надламывают охотники позвоночник нерпам, попавшимся в сетку.
Тымнеквын пробовал оттянуть Рэнто за ногу, но скоро понял, что у него не хватит сил. Тогда старик схватил винчестер и нацелился в голову Рэнто:
– Убью!
Рэнто словно опомнился, отпустил Антымавле. Подбежали женщины и с воплями стали растаскивать обоих в разные стороны, упрашивая старика не стрелять.
– Пусть уходит. – Тымнеквын отступил на несколько шагов.
Рэнто встал, повернулся и, молча, пошатываясь, пошел в свою ярангу.
– Совсем уходи от нас! – крикнул ему вдогонку Тымнеквын.
Антымавле пришел в себя. Болела шея. Кое-как встал на ноги. Торкин лежал без движения, рот открыт, уши побелели от мороза, но видно было, что жив. Грудь высоко вздымалась, из горла вылетали клокочущие звуки.
– Отнесем к нам. – И Антымавле, сам корчась от боли, бережно поднял легкое тело учителя.
Поздно вечером с охоты вернулся Гырголь.
– Пусть уходит Рэнто, – сказал и он, узнав подробности случившегося. – Нам не нужны насильники.
И Рэнто в тот же вечер исчез. Никто не знал куда.
…Антымавле спешил в Энмын. На нарте окутанный шкурами стонал Торкин. Он еще не пришел в сознание и все время бормотал что-то по-русски…
– Ев-ев, Иван! Скоро! – пробовал успокоить его Антымавле. – Не надо кричать. Не надо…
Иногда Антымавле останавливал нарту, поправлял скатывающееся тело Торкина и снова трогался в путь. Он почти всю дорогу бежал рядом, боясь присесть, чтоб не сделать больно учителю. Утром он был в Энмыне.
Фельдшер, сделав перевязку, сказала, что надо везти на культбазу в Катрыткино. Там больница, там хорошие врачи.
– Плохо, что так получилось, Антымавле, – сказал слабым голосом Торкин. – Ыттувги пошлите на культбазу, пусть учится, он способный. Ведь вам нужны грамотные люди… Пошлите…
В тот же день Како на нарте с кибиткой повез Торкина прямым путем через горы на культбазу…
Через несколько дней, когда ночью за ярангой завывала, пурга и крыша гулко содрогалась от порывов ветра, Имлинэ разбудила Антымавле.
– Цай-цай! Собаки лают. Кажется, кто-то приехал, – прошептала она.
Антымавле прислушался:
– Верно. Кто-то приехал. Зажги свет. – И стал натягивать нерпичьи штаны.
«Странно… Очень тихо подъехали, словно враги подкрались», – размышлял Антымавле.
Проснулся Тымнеквын. Закашлялся. Рядом с ним спал Ыттувги. Парнишка часто ночевал у Антымавле, полюбили его здесь. Сам Ыттувги, как увезли учителя, целыми днями пропадал в лавке у Антымавле и с удовольствием следил за его работой. Особенно ему нравилось наблюдать, когда приезжали, люди из других стойбищ. Они всегда привозили что-нибудь интересное. Ыттувги не сводил влюбленных глаз с рук Антымавле, когда тот ловко щелкая косточками на счетах. Мало проучился Ыттувги, но читать уже мог. Остались книги Торкина. Он их аккуратно завернул в нерпичью шкурку и хранил у себя дома. Летом Ыттувги должен был уехать в Катрыткино.
Снаружи дернулась дверь. Собаки залаяли. В чоттагине горела плошка с жиром. Антымавле в одной кухлянке, надетой на голое тело, выбрался в чоттагин.
– Кто там? – окликнул он, стараясь не стоять против двери.
– Мури, увэленские мы. Это я, Тегрынкеу.
Антымавле узнал голос, успокоился и впустил приезжих. Их оказалось двое. Оба были в белых камлейках, запорошенных снегом.
– Плохо, пурга. Думал не доеду, – сказал Тегрынкеу.
– Имлинэ, гости, – позвал Антымавле.
Хозяйка уже сама догадалась, повесила над жирником чайник и выбралась наружу. Через некоторое время высунулся из полога и Ыттувги. Гости тщательно обивали снег с одежды и обуви. Тегрынкеу с Антымавле распрягли собак и посадили их на цепь в чоттагине.
Тегрынкеу, высокого роста, широкий в плечах, был знаком Антымавле. Впервые он встретился с ним, когда на север проехали нарты, чтобы задержать шхуны с товарами. Сейчас чукчи называли его «рикылин», то есть член райисполкома. Про него говорили, что он хорошо разговаривает и по-американски и по-русски.
– А это кто? – спросил Антымавле.
– Начальник милиции. А Рэнто здесь?
– Ушел.
– Куда?..
– Коо, никто не знает.
– Плохо.
– Пусть гость заходит, а мы тут сами все сделаем, – предложил Антымавле.
– Верно, – согласился Тегрынкеу и помог спутнику залезть в полог.
Покончив с делами, забрались в тепло и остальные. Закипел чайник. Гости с удовольствием прихлебывали чай из блюдечек.
– Как все произошло? – спросил Тегрынкеу.
Антымавле рассказал.
– Кымыкай сам в школу пришел. Торкин даже не звал его, – вмешался Ыттувги. – Рэнто рассердился…
– Посмелее вам надо быть, – упрекнул Антымавле Тегрынкеу. – С Рэнто не смогли справиться. Советский закон наказывает таких…
Второй гость, начальник милиции, молчал. Он совсем не знал чукотского языка, лишь изредка Тегрынкеу, переводил ему что нужно.
– В тундре искать Рэнто, все равно что ночью по следам идти, – пояснил Тегрынкеу спутнику. – Да и пурга все занесла.
Приезжий задремал. Имлинэ внесла свежую, пахнущую морозом шкуру и постелила гостю. Тот прилег и сразу же заснул.
– Тебе тоже спать надо…
– И то верно, – согласился Тегрынкеу.
На следующий день гости недолго пробыли в Инрылине. Поговорили с Гырголем, с людьми, обещали дать товары, каких не было у Антымавле. Строго предупредили, что советский закон запрещает варить брагу. К вечеру уехали в Энмын…
Весна пришла рано. Песчаные косы оголились, почернели верхушки холмов. Зашумели ручьи, стекай в море. Лед быстро взламывало, и кромка становилась все ближе и ближе. Инрылинцы били нерпу и лахтака на льду, ставили сети в размытых трещинах. В стойбище пришел достаток. К мясу морского зверя прибавились и свежие утки. Инрылинцы готовили байдару к промыслу. Ринтылин с Эвычем вытащили покрышку и, продолбив во льду лунку, опустили ее замачивать! Каждое утро Ринтылин шел к берегу и проверял на ощупь, насколько смягчилась шкура. Инрылинцы недоумевали: «Почему это Ринтылин не просит помощи? Ведь один он охотиться не будет?»
Ринтылин вообще последнее время отошел от людей, мало разговаривал с ними и обращался за помощью только к Эвычу, мужу своей дочери. Чем и как семья Рэнто жила, люди не знали, но Ринтылин часто ездил к Рэнтыгыргину, не раз бывал у Пылёка. Ходили слухи, что Рэнто сначала жил у Рэнтыгыргина, а потом, когда узнал, что его ищут, перебрался к Пылёку, в тундру.
Близилось время выхода в море. Антымавле заранее просил у Зильберга патроны. Но с патронами и ружьями было плохо. У всех винчестеры разных калибров. Люди требовали, просили, но что мог сделать Антымавле, если патронов нет. Многие тайком ездили к Рэнтыгыргину и брали у него в долг. Но Рэнтыгыргин, узнав, что приехавший – член кооператива, отказывал и направлял к Антымавле.
– Зачем ко мне идете? У вас же свой кооперат. Вот там и просите…
Некоторые отправлялись за сотни километров в фактории Кенискуна или Рыркайпия.
«Советская власть, а патронов нет, винтовок тоже нет», – ползли злые вести по стойбищам.
Ринтылин все же не смог обойтись без посторонней помощи. Когда он определил руками, что шкура размокла и пора ее натягивать на каркас байдары, он через Эвыча позвал людей. На сухом ровном месте растянули, покрышку, поставили каркас байдары. Приготовили заранее ремни, тоже размоченные, моржовые ребра, которыми затягивают ремень.
Тымнеквын крепко привязал носовую часть покрышки к штевню, перешел на корму и взялся за край репальгина. Четверо мужчин уселись на землю и крепко ухватились за прорези покрышки, остальные – и мужчины, и женщины, и дети – за борта каркаса, уперлись в землю ногами и ждали команды. Тымнеквын попробовал было поднять край шкуры, но не смог, не хватало сил, и попросил помочь Антымавле. Ринтылин отошел в сторону, все приготовились.
