Текст книги "Антымавле - торговый человек"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
Лед ломался, дробился, крошился, исчезал. Громадные валы подкрадывались все ближе и ближе.
С каждой новой волной держаться вельботу приходилось все труднее и труднее. Вновь надвинувшаяся опасность сбросила с людей усталость, прогнала сон. Охотники с напряжением следили за льдинами.
Но уследить за ними было невозможно. Оттолкнешь одну, мгновенно всплывает другая и устремляется к вельботу. Оттолкнешь эту – появляется третья… И так без конца… Наконец вельбот так стиснуло льдами, что послышался треск шпангоутов и началась течь. Гиункеу методически и немножко нервно откачивал воду. Эрмен обмотал маховик пусковым шнуром и готов был запустить мотор в любую минуту, если люди не выдержат и вельбот начнет выносить из льдов.
Рассказы, новеллы
Припай, тылягыргин и дрейфующий лед
Зима на Чукотку приходит в разное время и всегда как-то неожиданно. Осень почти незаметна. Северные ветры, моросящие дожди, шторм, и вдруг – снег и мороз. На северном побережье Чукотки зима считается вступившей в свои права, когда замерзнут лагуны, озера и реки, а море забьется крепким торосистым льдом.
Конец сентября. Кое-где уже выпал снег. Лужицы и мелкие озера покрылись тонким льдом. Сырая тундра подмерзла, и по ней стало хорошо ходить пешком и ездить на собаках. Море кажется темным, суровым и неприветливым. В затишье оно устало катит свои волны к берегу. На галечных берегах и скалах растет налет грязно-желтого льда. Накаты волн становятся длиннее, так как вода уже катится не по гальке, а по обледенелому берегу, нигде не задерживаясь. Течение все настойчивее рвется на юг. Появляется предвестник пакового льда – шуга с небольшими, обсосанными волнами льдинками, которая тянется узкой полосой вдоль берега, постепенно расширяясь к северу. Шуга колышется, шелестит и выплескивается на берег волной, которая оставляет на гальке одну-две льдинки, веточки морской капусты, а иногда и рыбешку-векын.
Хотя и есть дела у людей, но как-то скучно, тоскливо становится в чукотском береговом поселке. Оживит иногда пролетевшая над косой стая уток-гаг, раздастся несколько выстрелов, и снова наступит тишина. Но все равно люди следят за морем, не спускают с него глаз.
И вдруг:
– Пуврек! Белуха, белуха! – торопливо передается из дома в дом. Бегут к берегу оживленные люди с кожаными мешками, ведрами, баночками.
И там, где кончается шуга и начинается чистая вода, появляются белые пятнышки. Но они не как льдинки, они покажутся на мгновенье, взовьются над ними маленькие фонтанчики и тут же исчезнут. И выскакивают снова уже в другом месте. Это белухи гонят косяки сайки – мелкой рыбешки. Сайка мечется, жмется к берегу, а тут ее подхватывает волна и пачками выбрасывает на берег. Бойко трепещется на берегу рыбка, потом тише и постепенно застывает на морозе с растопыренными плавничками.
Но не везде успевают подобрать рыбу люди. Остается она на берегу, куда редко заглядывает человек, целыми грудами, и хватает ее на долгую зиму песцам, воронам и собакам.
Пройдет белуха, уйдет сайка – остается та же шуга. На берегу уже не тонкий налет льда, а целый ледяной выступ. Волны бьются о край выступа, хлюпают и забрасывают наверх льдинки и все выше и выше наращивают его. С каждым днем полоса шуги становится шире и наконец скрывается за горизонтом. С шугой плывут уже крупные льдины, которые течением и ветром несет в Берингов пролив. Часто на них можно видеть в бинокль черные точки. Это небольшие группы моржей начали свое путешествие.
Появляются сплошные поля льда. Иногда большие ледяные глыбы, зацепившись на мелководье за дно, застревают у берега. Вода между ними забивается мелкобитым льдом и шугой, и все это крепко смерзается.
Лед неподвижен только у берега, и еще трудно определить его край. Казалось, уже скрепленные морозом льдины встали намертво, но вдруг они начинают скрежетать, подвигаться рывками, наползать на берег, крошить друг друга.
Охотники делают первые вылазки. Они ловко прыгают по мелким льдинам, добираются до глыб и ледяных полей, засевших на мели, где еще сохраняются свободные ото льда небольшие пространства воды. Около этих разводий бьют охотники первую осеннюю нерпу и молодого лахтака.
Крепчает мороз. Настойчивее и дольше дует холодный северо-западный ветер, все плотнее прижимает течение лед к берегу. Охотники уходят дальше и дальше в море, где по-прежнему движется лед. Если охота на нерпу сначала была лучше на косе, там, где более мелкое дно и застрявшие льдины, то теперь лучше охотиться у скал, где море глубже и разводья ближе.
Но этот лед, вставший у берега, еще не прочен. Бывает, что при первом же сильном ветре с берега его срывает и относит в море. И тогда, насколько хватает глаз, снова простирается чистая вода, и лишь у берега остается небольшая полоска льда с неровными рваными краями. Или же бывает наоборот. Задует сильный северный ветер с моря – начинается сжатие. Слышится грохот, скрежет, удары падающих льдин. А ветер и течение, как бы сговорившись, в один прием выравнивают край прижатого к берегу льда и громоздят высокие, труднопроходимые торосы, которые издали похожи на большой горный хребет.
Чукчи-охотники говорят:
– Этки, плохо!
Этот лед, неровный и торосистый, неподвижен. Он словно прирос, припаялся к берегу, поэтому и называют его припай-туквен.
Но вот пошел снег, ветер подхватил его, и задула пурга. Ветер усердно трудится: выравнивает поверхность льда, забивает щели в торосах снегом, наметает сугробы, уплотняет наст.
– Нымелькин, хорошо. Пусть дует. Дорога ровная, – говорят охотники.
Этот припай уже крепок и простоит теперь до самой весны. Он намертво прирос к берегу и слился с ним, словно стал частью суши.
Припай быстро обживается: вдоль берега прокладываются нартовые дороги, пробиваются в торосах тропы к кромке. В некоторых местах припай широк и далеко отходит от берега, и лишь у крутых скалистых мысов кромка его проходит совсем рядом. У кромки с каждым новым сжатием появляются все новые гряды торосов, а за ними по-прежнему движется лед. Это место, где кончается припай и начинается дрейфующий подвижный лед, называется по-чукотски «тылягыргин» – путь, движение.
Теперь все разговоры морских охотников сводятся к припаю, кромке, тылягыргину и дрейфующему льду. Какой тылягыргин? Движется ли лед? Как на кромке? Да и понятно: с этого времени охота начинается там, за припаем, на дрейфующем льду, где от постоянной подвижки ледяных полей образуются трещины и разводья.
На припае зверя нет. Разве что найдет иногда охотник нерпичью лунку, выловит около нее две-три нерпы – и все. Этим делом занимаются старики, которым тяжело ходить далеко в море. А молодые добывают зверя на дрейфующем льду. Чтобы попасть на него, надо пройти коварный тылягыргин.
У кромки
Легка и удобна одежда морского охотника. Мягкие нерпичьи штаны, короткие торбаса, туго стянутые ремешком; короткая двойная кухлянка из шкур молодых оленей, сверху белая камлейка – балахон. Кухлянка в поясе туго перетянута ремнем, на котором с правой стороны нож в чехле, кожаный мешочек для патронов, кисет для махорки и табака-папуши. В такой одежде никакой мороз, ветер и пурга не страшны охотнику.
Просты и снасти охотника. Акын – закидушка, аккуратно обструганная деревяшка грушевидной формы с тремя острыми крючьями на утолщенной части. К другому концу акына крепится длинный, хорошо обработанный лахтачий ремень. Ремень ровно смотан в круг. В любой трещине, полынье достанет охотник нерпу, лахтака, ловко метнув акын. Идти в море без акына – все равно что заранее прийти без добычи. Не выходит охотник в море и без ракетных лыж – вельвыегыт. Вельвыегыты коротки, их след на снегу похож на вороний, поэтому они и называются вороньими лапками. Обод вельвыегытов делается из толстых сучьев. Тупой носок круто загнут. Чтобы обод не сужался, вставлены короткие распорки, и все искусно переплетено ремнем. Вельвыегыты не скользят, но хорошо удерживают охотника на снегу, густом, кашеобразном льду. Чтобы ходить на вельвыегытах, нужна сноровка и привычка.
Передвигаясь по льду, охотник всегда пробует лед длинной палкой с острым железным наконечником на одном конце и крючком на другом. Крючком охотник достает нерпу из разводья. Есть у охотника и другие нужные вещи: легкий посох с колечком из китового уса, лямка из толстого моржового ремня для волока по льду нерпы, разные связки запасных ремешков, игла из стальной проволоки с расплющенным острым кончиком для сшивания шкуры медведя, лахтака или же куска моржового мяса. Все эти снасти крепятся в одну легкую связку и закидываются за плечи. Винтовка в чехле сверху. У охотника нет ничего лишнего – все необходимо. Снасти не только для того, чтобы достать зверя из воды и доволочить его до дому, они еще выручают из беды.
Было еще темно, когда Кагье вышел на улицу. На небе ярко мигали звездочки. Справа чернели темные контуры сопок. Было морозно. С моря, со стороны кромки, шума не слышалось. В домиках и ярангах, растянувшихся по косе, чуть светились ночные огоньки. Открытых дверей, по которым можно судить, что хозяева проснулись, не было видно. После домашнего тепла в одежде, накинутой на голое тело, было холодновато. Кагье поежился, но продолжал внимательно вглядываться в звезды, в контуры сопок. Все было спокойно, погода хорошая.
«Пойду схожу», – решил Кагье.
Кагье не мог сидеть без дела, хотя возраст уже был не тот и часто ломило старые кости. Вот и сейчас побаливала поясница, ныли суставы ног. «Вроде и погода хорошая, а все болит… Все равно пойду. Может, от ходьбы легче станет», – Кагье еще раз окинул взглядом небо, сопки и зашел в дом.
Старик долго и не спеша пил чай из блюдечка. Жена молча разминала чижи – меховые носки, расправляла короткие нерпичьи торбаса. Кончив, она вышла в холодный коридор и внесла кухлянку, чтобы она нагрелась в тепле.
– Вынэ аттау! Пора! – отодвинул в сторону блюдце Кагье.
На кромке Кагье долго стоял и с высокого тороса наблюдал за морем. Лед как будто не двигался, но иногда поскрипывал и нехотя рывками напирал на припай. Дул слабый северо-западный ветер. Было уже светло, и Кагье хорошо видел, как невдалеке парились разводья. Он надел на ноги вельвыегыты, перешел через притихший тылягыргин и двинулся в море. Временами он приостанавливался, взбирался на ближайший торос и внимательно оглядывался по сторонам, следил за берегом.
Кагье был один. Ни на дрейфующем льду, ни на припае никого не было видно.
У первого разводья он убил двух нерп. Доставая акыном, Кагье заметил, что чуть, видневшиеся на воде тушки нерп сносит течением против ветра. «Како! Течение сильнее стало, – забеспокоился старик. – Как бы чего не случилось на припае». Чтобы лед оторвало, не всегда нужен сильный штормовой ветер. Часто бывает, что сменившееся течение тихо, незаметно срывает лед и уносит в море.
Зимний короткий день кончался. Наступали сумерки. Кагье поднялся на ледяную вершину и сверху высмотрел себе путь в торосах. Вдоль кромки припая, как дымок, рваной неровной полоской подымался пар, а парить может там, где появилась чистая вода. «Все же оторвало», – и Кагье поспешно спустился вниз.
Вот и припай. Между дрейфующим льдом и кромкой припая простиралась широкая полоса воды. По воде редкими белыми пятнышками плыли мелкие льдинки. Все было тихо, спокойно, но это спокойствие обманчивое. Любой человек на месте Кагье растерялся бы, но ему, привыкшему с малых лет бродить по льдам и не раз плававшему в море, все это не могло внушить страха. Спешить нельзя, надо все хорошенько обдумать. Кагье подложил под себя вельвыегыты, присел на льдинку и стал внимательно следить за водой, льдинками, кромкой. Льдинки спокойно плыли по ровной глади, припай медленно двигался перед глазами охотника, временами заволакивался густым паром. Казалось, что не Кагье плывет по льду, а несет припай.
Вдруг Кагье решительно встал и пошел по кромке льда у самой воды против течения, волоча за собой нерп и тщательно разглядывая каждую льдинку. Льдинки все мелкие, неустойчивые, в светлой воде хорошо видно их подводную часть. Наконец он нашел сравнительно крупную льдинку, остановился, снял с себя снасти, отвязал акын. Прицелившись, он раскрутил акын над головой и ловко метнул его. Крючья крепко засели в льдине. Кагье не спеша стал подтягивать ее к кромке.
Переправа есть. Но как переплыть без весел, и акын до припая не докинешь: очень широко стало. Но и тут не растерялся Кагье. Он снял вельвыегыты и стал их накрепко привязывать к концам охотничьей палки (пригодились и запасные ремешки). Получилось двухлопастное весло. Он опустил в воду сначала одну лыжу, затем другую. Окунул их еще несколько раз, пока сетки на лыжах не покрылись тонкой ледяной пленкой. Весла есть.
Для большей устойчивости льдинки Кагье опустил в воду нерп и прочно привязал их сбоку, опутав ремнями льдинку. Нерпы в это время года хорошо держатся на воде. Кагье осторожно ступил на льдинку, она закачалась, осела, но выдержала. Присев на корточки, он оттолкнулся и стал медленно выплывать на середину полыньи. Движения охотника были плавные, осторожные, но спокойные.
Пока Кагье готовил переправу, лед отошел еще дальше, расстояние до припая увеличилось, и его почти не было видно.
Сгущались сумерки. Если бы кто-нибудь увидел переправляющегося через полынью охотника, то подумал, что тот сидит прямо на воде и гребет веслом, – настолько низка и мала была льдинка. Подплыв ближе к припаю, он осторожно, чтобы не перевернуться, бросил акын – деревяшка застряла в торосах – и стал подтягиваться. Льдинка тихо ударилась о кромку, и Кагье соскочил на твердый лед. Теперь он был в безопасности и мог, спокойно перекурив, направиться к дому. А лед медленно относило все дальше и дальше.
Когда уже засветились огоньки поселка, Кагье почувствовал дуновение теплого берегового ветра со снегом. Начиналась пурга.
Старый Таай
Мы сидели с Тааем на высоком торосе у кромки. Лед по ту сторону припая стаял. Трещины и разводья покрылись тонким черноватым ледком, и лишь в некоторых из них поблескивали пятна воды. Обширные поля молодого льда были загромождены кое-где небольшими грядками ропаков. Таай временами подносил к глазам бинокль и всматривался вдаль.
– Нерпа вынырнула… Играет… Даже две… – сопровождал он свои наблюдения короткими фразами. – Хорошая была трещина, но замерзла…
Мне не терпелось.
– Тагам, пошли в море! – который уже раз предлагал я Тааю.
Меня раздражала медлительность старика и его, как мне казалось, излишняя осторожность – все было так тихо и спокойно. Но своим строгим «ев-ев» – подожди он каждый раз останавливал меня. Я уважал старого Таая и не мог ослушаться, тем более, что я еще слыл неопытным охотником.
– Вот все вы, молодые, такие, – сказал Таай, – торопитесь, спешите. А зачем?
– Но сейчас же тихо, ветра нет, – пробовал возражать я.
– Ок, како! Хоть и удачливый ты, а все равно у тебя еще в голове мало, – уничтожающе ответил Таай и с досады сплюнул на лед.
Стояла тишина. Изредка она нарушалась далеким карканьем ворон. Лед не подавал никаких признаков движения. Старик, задумавшись, сосредоточенно жевал щепотку махорки и не сводил прищуренных глаз с ледяных полей. Опушка мехового шлема, надетого поверх легкой шапки, обындевела, на редких черных усиках намерзли сосульки. Вдруг Таай решительно встал, тщательно сбил изморозь с опушки у подбородка, накинул на плечи снасти и шагнул на поле молодого ровного, льда, упершегося углом в кромку припая.
– Пошли! Ты же хочешь?
Я двинулся следом. Таай шел, не проверяя крепость льда охотничьей палкой с железным наконечником, словно под ним был не морской лед, а твердая почва. Я побаивался и осторожно ступал сзади. Не прошл мы и пятидесяти шагов, как старик остановился и стал осторожно продалбливать маленькую лунку. Лед был тонким, и он быстро прорубил отверстие. После долго и старательно выплескивал кончиком ножа кашицу мелкого льда, пока вода в лунке не стала прозрачной. Затем он завернул полу камлейки, отвязал с пояса мешочек из моржовой кишки с небольшим запасом еды, вынул кусочек оленьего сала с тонкой прослойкой мяса, бросил его в лунку и лег на лед. Старик долго смотрел в глубину моря.
Я ничего не мог понять, но мне стало любопытно, что за обряд совершает старый Таай.
– Не топчись на льду, – предупредил старик.
Я замер.
– Посмотри сам, – Таай встал и протянул мне кусочек белого сала.
Брошенный кусочек сала медленно погружался в воду. В глубине он был похож на стрелку, компаса, покрытую фосфором и светящуюся в темноте ночи. Сначала кусочек опускался прямо, потом его стало заносить вправо, и, чем глубже, он все быстрее и быстрее уходил в сторону, пока не скрылся из виду.
– Зачем это?
Таай не ответил и пошел дальше. Метров через сто он опять проделал то же самое, но на льду лежал дольше, чем первый раз.
– Этки, плохо, – сказал он. – Нельзя далеко уходить, – и повернул обратно к припаю.
– Почему? – спросил я.
– Эчын-сало показало мне, как движется вода. Наверху, под самым льдом, она стоит, а внизу начинает быстро двигаться в сторону Сенлюкви. Течение усиливается, и лед отойдет от припая. Да и мыс Увеюн, посмотри, накрылся облаком, шапкой, – и показал на зубчатый скалистый мыс. – Нельзя уходить в море.
Мы вернулись на прежнее место. Вдруг я ощутил легкий толчок.
– Аныкун, кыгите! Вон смотри! Что я говорил? – с удовлетворением сказал Таай.
Чуть левее нас появилась узкая черная трещинка, уходившая прямо в море. Лед стал вздрагивать, трещинка быстро расширялась и бежала в нашу сторону. Все это было так похоже на стекло, когда его режешь тупым стеклорезом и оно лопается не так, как нужно. Трещинка уперлась в припай, вдруг под резким углом свернула вдоль кромки и подобралась к нам под торос.
– Давай-ка уйдем отсюда, – предложил Таай, – а то торос обрушится, а вместе с ним и мы окажемся в воде.
Будь я один, и не подумал бы уходить: надежной и крепкой казалась мне громада смерзшихся льдин.
На новом месте Таай вынул из чехла нож, отколол несколько кусков льда и сложил их перед собой, соорудив укрытие. Трещина расширилась. Теперь могла показаться нерпа, она любит свежие, вновь открывшиеся полыньи.
– Таай, расскажи что-нибудь о себе?
Я хорошо знал Таая, но на охоте был с ним впервые. Всегда суетливый и беспокойный, Таай уже давно работал в косторезной мастерской. В его умелых руках из обрезков моржовой кости оживали большеглазые и почему-то всегда симпатичные нерпушки. Если живой, настоящий морж кажется увальнем, громоздким и неповоротливым, то, сделанный рукой Таая, он становился привлекательным. Он умел передать кости все тонкости повадок морских животных и никогда не делал оленей, потому что считал, что он плохо знает тундру.
– Отец мой нездешний, из Янраная. Одинокий был: ни братьев, ни сестер не было. В Янранае не смог жить: отец и мать умерли, а бабушка так состарилась, что не могла уже помочь внуку. Бедно, голодно жили. Решил мой отец сюда, в Увэлен, переехать, говорил: родных тут много было. На одной упряжке сюда с бабушкой переехал. Никто не помог. Земляночку в Увэлене отец поставил.
Пока ездил в Янранай за вещичками, умерла бабушка. Здешние думали, что от заразной болезни она умерла. Быстро увезли ее в тундру, там бросили, а землянку сожгли. Вернулся отец, жилища уже нет, бабушки тоже нет. Сел на нарту около пепелища, долго думал. Звали его соседи – не пошел. Уехал в тундру, там родственница жила. Но легче ему не стало, не мог он жить без моря. В Кенискун перебрался. Женился. Родился мой старший брат Тегрынкеу, потом еще братья я сестры были. Я младший. В живых нас только двое осталось. Еще маленьким был, как умер отец.
Брат меня воспитывал. Тяжело ему было, охотился, у американских торговцев работал за одежду и кусок мяса. Но все же немного легче стало, хозяйство свое появилось. Мать наша снова замуж вышла. Отчим заботился о нас. Меня охотится научил. Старался, чтобы я хорошим охотником был. Потом новая власть пришла…
Вдруг Таай умолк, приложился к малокалиберной винтовке и выстрелил. Раздался хлопок, и на воде, покачиваясь, всплыл темный бугорок, вода окрасилась, кровью.
Старик не шелохнулся, спокойно положил в рот щепотку махорки и даже не сделал попытки встать, чтобы зацепить акыном убитую им нерпу. Он знал, что это мое дело.
Только на третий раз мне удалось зацепить нерпу и вытащить ее на лед. Когда я ее подволок, старик снова достал из-под камлейки кусочек сала, нагнулся к нерпе, выдернул один ус и вместе с салом бросил в воду…
– Пусть нам будет удача.
– Я не верю приметам, Таай, – И я высказал свое мнение, что не приметы дают удачу в охоте, а знание моря, смекалка, сила и ловкость человека.
– Да я и сам этому не верю, но очень уж трудно отказаться от старых привычек. Говорят, если так не сделаешь, то перестанешь убивать нерпу: море надо задабривать. А чтобы нерпа всегда была в доме, надо перед тем как вносить, обязательно напоить ее – полить мордочку водой. Вынэ, – спохватился Таай, – охотиться надо. Вон хорошее место, там может, нерпа вынырнуть. Иди.
Возвращались в сумерках. Я волок три нерпы – одну свою и две старика. Таай тащил одну. Всходила яркая луна, от береговых скал падали на лед длинные угловатые тени.
Тропка, протоптанная охотниками, удачно петляла среди ледяных глыб, избегая тяжелых подъемов и крутых спусков. Идти было легко и приятно. Я все думал о судьбе старого Таая.
– Кагье прокладывал дорогу, – перебил мои мысли Таай. – Только он умеет выбирать дорогу в торосах.
