Текст книги "Антымавле - торговый человек"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
– Како, – сказал кто-то из толпы.
– Верно, – согласились с ним.
На этот раз Како приехал порожняком. Опушка на меховом капюшоне обындевела, сразу видно было, что он спешил – даже сбить сосульки с подбородка было некогда. Люди поняли, что Како приехал с каким-то важным делом. Для приличия Како сообщил все новости, какие только знал, Антымавле было взялся распрягать собак, но Како остановил его:
– Ночевать не буду. Зильберг сказал, чтобы ты сегодня же поехал в Энмын.
Ночь – не препятствие, поземка – не пурга, и Како с Антымавле к утру уже были в Энмыне.
Выпив кружку чая у Како, Антымавле отправился к Зильбергу. Как всегда, заведующего он застал в складе. Зильберг прекратил отпуск товаров сешанскому продавцу и сразу же приступил к делу.
– Большая работа нам предстоит, – сказал он Антымавле. – Вчера приехал учитель из Увэлена и передал, что с «Челюскиным» плохо. Возможно, будут спасать людей. Люди поедут с севера. Тебе нужно сделать так, чтобы у тебя в лавке были большие запасы продуктов, одежды и корма для собак.
Разговор был коротким. Между Инрылином и Энмыном зачастили собачьи упряжки, укатывая дорогу…
Прошел новый праздник Октября. Вскоре после него приехал знаменитый Тамне. Тундрой проехал, напрямую, чтоб не видели его в береговых стойбищах. Твердой походкой ходит Тамне по стойбищу Нутепынмын. Одет нарядно: в красной кухлянке шерстью внутрь. На спине разнообразные кисточки из хвостиков горностая, ремешки с бусинками; на подоле – дорогая черная росомашья опушка. Штаны белые, торбаса белые, но длинные до колен, не как у всех чукчей. Шапка белая, рукавицы белые. Узор ромбиковый на торбасах, а между ним по нижнему краю тоже меховые кисточки. Идет по стойбищу Тамне, треплет ветерок кисточки, колышет мягко опушку. Мало говорит Тамне, молчит больше, лишь под угловатыми скулами желваки перебегают. Давно уже посыльные разъехались, вот-вот знающие должны подъехать. Большое собрание начнется: собрание настоящих людей.
Долго ждать не пришлось. Приехал с Ымылёна Ритылин, не один приехал – с Рэнто. Через день и Теуль из Лурена прибыл, Гатле – с Увэлена. Пылёк с самой молодой женой на двух быстрых оленьих упряжках из тундры примчался. Из Вельвуна Рэнтыгыргин прибыл. Все знающие собрались в Нутепынмыне.
Сидит в пологе, у задней стенки, как хозяин, полуголый Тамне, штаны выше паха ремешком стянуты.
Ярко горят четыре светильника. Широкое деревянное блюдо стоит посреди полога, на нем груды приятно пахнущего оленьего мяса. Вокруг полуголые люди сидят. Молча жуют аппетитную еду, прихватывают пятерней съедобную траву – чепальгин, обмакивают в нерпичий жир. Женщины едва успевают подносить еду, быстро мясо в желудках людей исчезает.
Кончилась трапеза. Все котелки и корыта вынесены в чоттагин. Лоринский Теуль подал бубен Тамне. Новый бубен, хороший. Сам для Тамне сделал. Посчастливилось Теулю этим летом: нашел на берегу тяжелое дерево. Долго оно в море плавало, воду в себя впитало, утонуло, потом его волной на берег выбросило. Дерево черным стало, крепким, звенит хорошо, как сосулька, падающая весной с тороса. Ни у кого нет такого ободка на бубне.
Погасли светильники. Вздрогнула в руках Тамне гибкая длинная палочка, коснулась ободка бубна, раздался звонкий дребезжащий звук.
– Высохла, смочить надо, – чуть слышно промолвил Тамне.
Невидимая рука протянула кружку с водой. Молчат люди, даже дыхания не слышно.
– Гэк! – слегка вскрикнул Тамне и запел свою новую песню. – Ааа-ия-аа!
Присутствующие хорошо знали все напевы Тамне, а в этой песне было что-то тревожное, возбуждающее! Голос сливается с рокотом бубна, словно волна на берег катится. Громче звучит голос, сильнее рокочет бубен – прибой начинается. Подымается медленно Тамне.
– Ага-га-га! – резко вскочил он на ноги.
Гремит бубен. Штормит, бушует море.
– Бум-бум! Бр-ррр! – разбиваются могучие волны о скалы.
И вдруг откуда-то издалека сквозь удары бубна и напев раздался чужой незнакомый голос:
– Где большие стойбища настоящих людей, что раньше по всему берегу были?!
– Нет их, – слышатся голос Тамне.
Ударилась волна о скалу, брызги высоко вверх взлетели.
– Где несметные стада моржей, что под скалами лежали?!
– Нет их, – слышится голос Тамне.
– Куда делись жирные киты-йитивы?
– Нет их.
– Кто все несчастья принес настоящим людям?!
– Танныт! Танныт! Танныт!.. – неожиданно загремел голос Тамне. – Танныт, что пришли с моря, прогнали моржей с лежбищ, уничтожили китов! Ага-га!
Ударилась волна о подмытую скалу, обрушились камни в воду. Вздрогнули люди, словно их самих холодной волной обдало.
– Бум-бум! Бр-ррр! Бум-бум! Смотрите! Смотрите! – заблестели в темноте глаза Тамне. – Видите, лодки железные? Их много! Очень много! Они дымом и взрывами пугают зверей! Последних зверей! Голод будет, – перешел на шепот Тамне. – Настоящий человек без еды останется.
– Это верно, – раздался робкий голое в темноте.
– Ага-га! Там, в море, несчастье наше!
– Несчастье наше! Несчастье наше! – вторят хриплые голоса.
– Люди с моря не должны быть среди живых! Ага-га! Гок!
– Не должны! Не должны!
– Они, как терыкы! Вот такие терыкы! – И Тамне засвистел, вытянув губы, захрипел, словно в горле у него кусок мяса застрял.
– Окомэй! Тер-ррры-кы! – пронесся испуганный возглас среди людей.
– Терыкы! Это терыкы!
– Бум! Бум! Бум! – гремит бубен. – Духи гневаются! В гневе келет! В страшном гневе! Они накажут!
– Они накажут! Они накажут!
– Кто привез людей с моря, тот пропал! Ая-га-га!
– Это верно! Это верно! – слились голоса людей с голосом Тамне.
Устал Тамне. Тише звучит бубен, слабее становится голос. Вот-вот упадет на пол, но вдруг снова ожил, словно влились в него свежие силы:
– Разговор с духами – тайна! Наша тайна!
– Это тайна! Это тайна!
– Никто не должен знать советы наших помощников!
– Никто! Никто!..
Однако тайные вести с большого шаманского собрания с удивительной быстротой распространялись по стойбищам.
– Унесло в море Анкау из стойбища Икычурен.
– И с другими так же будет, кто вез людей с моря.
– Уже указали духи Анкау, взяло его к себе море, – говорили в стойбищах.
– А верно, что нутепынмынскому Клиттегину плохо будет? – несмело спросила как-то Имлинэ у Антымавле.
– Почему?
– Знающие говорят – всех, кто вез людей моря, возьмут духи. – И закрыла ладонью рот, испугавшись, что упомянула духа.
– Откуда ты все это знаешь?
– Вчера Эттыне говорила.
– Мечынкы. Довольно, – не выдержал Антымавле, впервые в жизни грубо оборвал жену. – Про меня тоже много говорили… – и, не закончив, умолк.
Антымавле старался не верить слухам, но они невольно тревожили его. «Такие же люди, как мы, – размышлял он. – Все умеют делать. Никого не боятся, не пристают духи к ним. Разговаривают через железные веревки… Дорогу ищут… северным людям помочь хотят… Вранье все…» – И пытался взять себя в руки, но на душе было неспокойно от злых вестей.
Антымавле бодро и уверенно чувствовал себя, когда рядом был человек сильной воли. Такой, с которым можно было смело разговаривать о самых страшных вещах, не боясь, что тебе будет плохо. В тяжелые минуты раздумий он не раз вспоминал маленького Торкина. Перед глазами возникало веселое, улыбающееся лицо, подвижная фигура, в неумело надетой кухлянке…
Осенью приезжал к ним учитель из Увэлена. Но трусливым оказался, ничего не сумел возразить, когда Ринтылин, как раз проезжавший тогда мимо, сказал: «Вот если бы в новую грамоту наши откровения вставили, чукотское учение, вот тогда бы еще можно было всему этому учить чукчей, А зачем нам русское учение? От него только вред, и в охоте никакой пользы…»
А тут еще разговоры пошли, что Рэнто где-то поблизости скрывается. Испугался учитель, заболел неожиданно и уехал обратно в Увэлен.
«Как поеду с отчетом, буду просить, чтобы Торкина опять к нам прислали», – решил Антымавле.
Утром в лавку зашел Гырголь. Обменялись новостями. Хоть Гырголь и не подавал виду, что обеспокоен, но Антымавле понимал, что и его друга тревожат недобрые вести.
– Наверно, слышал, собрание знающих в Нутепынмыне было. Плохое про русилит говорили… Разве на «Сывертыловске» плохие люди были?
– Сепуха, – попытался Антымавле успокоить Гырголя и самого себя, вспомнил торкинское слово и, помолчав, тихо добавил: – Я думаю, осенью не терыкы хотел меня убить, а настоящий человек…
– Ка! – удивился Гырголь.
– Я следы на песке видел: носки в стороны, пятки внутрь, нога глубоко в песок вдавливается… Тяжелый человек бежал. А кто у нас самый тяжелый?
Гырголь шепотом предположил:
– Наверно, Рэнто?
– Ии, тоже так думаю.
– Боится он нас, потому и делает все тайно…
– Кэйве – верно, – согласился Антымавле.
Утром Имлинэ усердно сбивала снег с крыши яранги. Хлопки выбивалки гулко разносились в морозной тишине.
– Етти! – приветствовала она подошедшую Эттыну, продолжая хлопать по крыше.
– Ии, пришла я. – И Эттыне присела на корточки рядом, выпростав руки из широких рукавов и сложив их на животе под керкером.
– Ты, наверно, слышала последнюю новость?
– Какую? – перестала стучать по крыше Имлинэ.
– Нутепынмынский-то Клиттегин задушился…
– Кыке! – охнула она и чуть не упала от неожиданности.
– Говорят, утром проснулся Клиттегин. Рассказал, что сонной дорогой видел, как унесло его в море. Южак сильный был, потом Керальгин задул. Видел сначала Энмынский нос, потом – Сешанский, показался Инчувинский, Увэюн, и вынесло его в пролив. А там тургич – тонкий лед. Ветер. Сбивает с ног. Идти трудно. Кругом трещины. Провалился. Страшно стало. Все равно смерть. Ножом горло порезал, умер… И тут Клиттегин проснулся, – вздохнула Эттыне.
– Кыке вай! – взвыла Имлинэ и выронила из рук выбивалку.
– Ринтылин у них ночевал. Как услышал, что рассказал Клиттегин, сказал: «Тебя там зовут», а сам ушел, уехал. А потом жена Клиттегина сообщила, что хозяин последовал зову, горло ремнем стянул… – умолкла Эттыне. – Гуйгунский Ринтынэт ночевал у нас, все это рассказал.
– Видно, правильно говорили знающие…
Женщины не заметили, как подъехала собачья упряжка.
– Вай-вай! – испугались они и разбежались в разные стороны.
Приезжий удивился, приколол нарту и зашел в лавку.
– Ох, и нарт в Энмыне собралось! – сообщил он последнюю новость.
– Надо и нам ехать, – сказал Антымавле. – Говорили же, помогать надо пароходным людям…
В Инрылине набралось всего три упряжки. Эттытегин, муж Эттыны, сослался на неизвестно откуда появившуюся болезнь ног и заявил:
– Если будет лучше, то поеду. Но болезнь едва ли пройдет. Пусть лучше другой кто-нибудь едет.
Жилища Энмына раскинулись поодиночке километра на четыре по берегу неглубокого, открытого с моря залива. Ближе к скалам мыса Энмын стояли три постройки европейского типа, около них густо лепились яранги. Другая кучка яранг стояла на другом конце у мыса Нетен. Отдельные яранги, словно цепочкой, соединяли оба конца стойбища. Жителям было далековато ходить с одного края на другой, и поэтому они больше передвигались по поселку на собаках; из Энмына ездили в Нетен, из Нетена – в Энмын, заезжая по пути на чаек то в одну, то в другую ярангу.
Но такое в Энмыне было впервые. Собачьи упряжки черными нитями тянулись из одного конца в другой.
У каждой яранги стояло по две-три упряжки. В чоттагинах уже не хватало места для собак приезжих. Рядом с ярангами выросли снежные стены, охранявшие собак от жгучего морозного ветра. Иные нерадивые хозяева распускали собак, и псы стаями бродили по стойбищу, учиняя драки и вырывая клочья шерсти друг у друга.
А сверху со склона, где, как сторожа-великаны, выстроились каменные кекуры, по-прежнему продолжали спускаться вереницы нарт.
Людей собрала последняя большая весть, пришедшая из Увэлена: раздавило льдами пароход «Челюскин», и люди остались на льду далеко в море.
Глухо топоры стучат, рубится мерзлый копальгин для собак. Люди возбужденно делятся новостями, с тревогой говорят о тех, кто остался в море, ходят из яранги в ярангу. Из каких только стойбищ не прибыли нарты: из Увэлена, из Кенискуна, из Инчувина, из Нуукана, из Туныклина. Увэленские говорят короткими отрывочными фразами. Энмынские отвечают не спеша, протяжно, словно песню поют. Нууканские сильнее всех искажают слова, но все прекрасно понимают друг друга.
– Дорога, как речной лед, твердая, гладкая, – сообщила последняя партия каюров, прибывшая из Чеггуна.
– Еще бы, сколько нарт прошло! – соглашались с ними.
– Можно по два человека сажать на нарту, – вмешался увэленский молодой паренек, со странным именем – Комсомолылин, хотя все знали, что настоящее его имя Рермен.
– Хорошо, у тебя нарта крепкая! – проворчал какой-то старик.
– Ты же знал, зачем едешь. Почему крепкую нарту не взял? – упрекнул старика юноша. – У тебя есть другая.
– Наглость недостойна юноши, – ответил сердито старик и пошел прочь.
О чем только не разговаривали люди, но больше всего говорили о тех, кто сейчас находился далеко в море.
– Хорошо, если «Челюскин» у припая раздавило, тогда люди на твердом льду будут, – высказал предположение один.
– Только вот течение что-то сильно тянет на восток. Сжатие большое может быть, тогда и старый лед не выдержит, – говорил другой, вспомнив, как однажды он сам едва спасся от надвигавшейся гряды торосов.
– Энмынский нос шапку надел, – сообщал охотник, увидевший над скалистым мысом облако. – Северяк будет.
– Верно, – соглашались с ним.
– Говорят, в море поедем?
– Коо! – неопределенно отвечали люди.
– Человека с увэленской «экыч» ждут. Он скажет, – добавил кто-то.
И люди ждали. Многим уже не сиделось на месте.
– Пока мы здесь весь собачий корм изведем. Разве прокормит столько упряжек Энмын?..
Гаснет пламя жирника, едва трепещет огонек, вот-вот вспрыгнет и потухнет, но стоит только хозяйке чуть приподнять тонкой костяной иглой моховый фитилек, как снова вспыхнет ровным пламенем светильник, разгорится. Совсем было исчезли тревожные вести, и вдруг поползли коварные слухи по Энмыну, разгорелись, как пламя жирника:
«Это не люди на льду, это терыкы, самые настоящие терыкы…»
«Взят морем икычуренский Анкау… Последовал зову нутепынмынский Клиттегин: они людей с моря везли…»
«Люди с моря принесли все несчастья, им нет места среди живых…»
Народу сошлось много. Собирались по привычке у лавки кооператива. Места в лавке не хватило, решили провести собрание на улице. У входа в лавку намело высокий крутой сугроб. На нем, свесив ноги, уселась молодежь, внизу расположились остальные. Ветер запорошивал снегом одежду, подхватывал и тут же уносил клубы табачного дыма. Смуглые, обветренные лица были суровы. Все сосредоточенно ждали.
На крыльцо поднялся человек с увэленской «экыч», Зильберг, которого хорошо знали жители северных стойбищ, молодой учитель, совсем недавно прибывший в Энмын, переводчик Этылен и еще какие-то люди из РИКа.
– Товарищи! – начал полярник. – Тринадцатого февраля был раздавлен льдами пароход «Челюскин». Люди высадились на лед. Весь советский народ обеспокоен судьбой челюскинцев, правительство принимает все меры, чтобы спасти людей. В Москве создана комиссия по спасению челюскинцев. Руководит комиссией товарищ Куйбышев…
Внимание людей было неожиданно отвлечено. В конце поселка показалась собачья упряжка, она быстро мчалась к месту собрания. Собаки кидались на подвернувшихся щенят, но властный окрик каюра сдерживал их. Головы невольно повернулись к приехавшему. Собаки тяжело дышали, терли морды о снег, сбивали лапами намерзшие ледяшки. С нарты легко соскочил Антымавле и подошел к Зильбергу.
– Не опоздал? – спросил Антымавле.
– Нет. Хорошо, что приехал. Что-то люди колеблются.
– На Чукотке тоже создана специальная тройка для организации работ по спасению челюскинцев, – продолжал полярник. – Здесь в Энмыне у нас руководит этими работами учитель Зорин. «Челюскин» утонул примерно в ста двадцати – ста пятидесяти километрах от берега. Люди на льду. Есть женщины, дети…
Этылен кое-как успевал переводить. В нескольких шагах от него сидел Ринтылин. Лицо старика было серьезным и мрачным: нельзя было определить, что он думает… Но когда старик услышал, что надо спасать людей, то согласно кивнул головой говорящему, словно подбадривал его, даже попробовал улыбнуться.
Из толпы поднялся пожилой увэленский каюр:
– В море плохо. Далеко ехать нельзя. Торосы, трещины. Нарты поломаем, сами пропадем. Все. – И тут же сел на снег.
Старики молчали, вертели в руках выбивалки. Иногда кто-нибудь из них подымал руку и стряхивал с груди кухлянки снежную порошу.
– Нам корма не хватит для собак, – громко сказал энмынский Омкы. – В Ванкареме голодно, в Нутепынмыне голодно. Людям самим есть нечего…
– Корм есть. Отсюда увезем. А ты поедешь? – обратился Зильберг к кенискунскому Эттувги.
– Если все поедут, и я поеду, – ответил Эттувги, встретившись со взглядом Ринтылина.
– А ты? – спрашивал следующих Зильберг.
Ринтылин смотрел на того, кого спрашивали.
– Как все… – слышалось в ответ.
– Кто же все-таки поедет?! – возмутился человек, приехавший от Увэленского РИКа.
– Я! – соскочил с сугроба Рермен. – И я знаю, почему не хотят ехать. Знаю!
– Ты еще молод, – раздался злой шепот из толпы, – у тебя нет настоящих размышлений.
– Ну и пусть молод! – выкрикнул Туккай. – Хватит говорить, собираться надо! – И встал рядом с Рерменом.
– Я только теперь понял, зачем к нам пришли русилит, новые русилит, не такие, как раньше были, – спокойно начал Антымавле. – Я понял, что они приехали учить нас, как строить нашу жизнь. Они хотят, чтобы мы жили так же, как они на своей земле. – Перед глазами Антымавле встало, как живое, лицо Торкина. – Я знаю, что в море ехать опасно, но там же люди! И пусть так будет! – повысил он голос, пристально посмотрел в глаза Ринтылину. – Там такие русилит, которые помочь нам хотят. А разве можно помощников оставлять в беде? Разве это чукотский закон? – И он обвел взглядом толпу.
Толпа молчала. Тяжело дышали старики, они боялись смотреть в глаза тем, кто стоял у входа в лавку.
– Я поеду, Гырголь тоже поедет, – нарушил молчание Антымавле и показал рукой на только что подъехавшего Гырголя.
– Я тоже поеду, – несмело заявил Како.
– Раз эти поедут, и я поеду, – решился кенискунский Эттувги.
– И я.
– Я тоже.
Но это «я» так редко звучало в толпе, что казалось маленькими островками в безбрежном океане.
– Главная база будет у мыса Ойман. Оттуда ближе к челюскинцам, – продолжал человек из Увэлена. – Возьмем необходимый груз, копальгин для собак, продукты для людей.
В тот же вечер в Увэлен на рацию был послан посыльный с сообщением, что к мысу Онман выходят собачьи упряжки.
Ночь. Тихо стало в Энмыне. Иногда только тишину нарушал вой собак, далекий гул моря. Но тишина была лишь на улице, в ярангах по-прежнему продолжали обсуждать события последних дней.
Ринтылин тоже не спал и переходил из яранги в ярангу. Он советовался с духами, и они ему сказали, что людей в море ждет гибель.
И неожиданно среди ночи проснулся Энмын. Завизжали собаки у одной яранги, подняли лай у другой. Слабо засветились приоткрытые двери. Послышался легкий стук остола по нарте: кто-то сбивал снег с копыльев, готовил нарту к поездке. Заскрипели полозья, по снегу, упряжки одна, за другой потянулись к Энмынскому перевалу. Ни Зильберг, ни учитель не слышали, как прошли нарты. И к утру очень многих не стало в Энмыне.
Уполномоченный по спасению челюскинцев был озадачен: в Энмыне осталось всего двенадцать нарт. Пришел безрукий худощавый норвежец Волл. Еще в молодости занесла его судьба на Чукотку. Сначала он работал в компании Свенсона простым рабочим, искал золото, потом стал заниматься мелкой торговлишкой. Прижился на Чукотке, обзавелся семьей да так и остался. Чукчи уважали его, как человека решительного, смелого и отзывчивого, жившего так же, как чукчи, но, в то же время слегка не доверяли ему, как и всем торговцам.
– Я вчера не стал выступать при людях, – сказал Волл. – Новая власть по-прежнему относится ко мне с недоверием, меня могли понять неправильно. Но сейчас я хочу высказать вам свое мнение по поводу посылки нарт в море. Я хорошо знаю Чукотку и, к сожалению, вынужден прямо сказать вам, что посылка нарт в море – безрассудное дело. Будут лишние жертвы, да и не дойдут они до места гибели…
– Мистер Волл, – сухо подчеркнул метеоролог, – когда надо, так они и на Аляску по льду перебираются. Саботируют! – повысил он голос. – А вы им потворствуете.
– Это не так, – спокойно возразил Волл. – На Аляску через пролив по льду редко кто переходит. Находились лишь отдельные смельчаки. Все это выдумки. Чукчи не безучастны к судьбе челюскинцев. Правда, среди них находятся недоброжелатели, но основная масса хочет помочь челюскинцам. Двери моей яранги всегда открыты, и можете на меня положиться, но, как видите, я не могу принять полноценного участия в спасательной экспедиции, – Волл показал обрубки обеих рук.
Доводы были убедительными. Все задумались. Вдруг распахнулась дверь, на пороге встал Антымавле.
– Почему нарты уехали? – спросил его Зильберг.
– Плохо в море. Боятся. Старики пугают. Но которые остались, ждут, спрашивают, что делать…
– Что делать? Ехать, – тихо сказал метеоролог. Чувствовалось, что и он уже стал колебаться в своей правоте.
– Поверьте мне, но вы поступаете неразумно, – Волл тяжело встал и медленно направился к дверям. – Доберетесь до мыса Онман, подумайте еще раз, осмотритесь, – бросил на прощанье и тихо закрыл за собой дверь.
Часа через два из Энмына на север к мысу Онман вышли двенадцать нарт. На первой нарте, облаченный в тяжелую меховую одежду, как каменное изваяние, сидел сердитый и угрюмый метеоролог полярной станции из Увэлена…
Не успели добраться до своих мест беглецы из Энмына, как в Увэлене было получено сообщение из Рыркайпия от чрезвычайной тройки, что посылать нарты в море не надо, нужно только завезти продукты и бензин на главную базу в Ванкарем.
И снова разъехались по всем стойбищам уполномоченные РИКа. Они объясняли людям, что вся надежда на самолеты, которые скоро должны прилететь. Но от всех жителей требуется большая помощь. Надо завезти на север бензин, продукты, корм для собак, мясо для людей. На севере голодно. Нужно обеспечить продуктами не только челюскинцев, но и самих жителей.
– Врут танныт, – нашептывали недоброжелатели, как только уполномоченный уезжал из стойбища. – Разве есть у русилит самолеты? Если у них товаров мало, то самолетов совсем нет. Разве америкалит могут прилететь.
А дней через пять, в тихий морозный день, люди услышали гул мотора. Со стороны Увэлена показалась точка, она быстро росла и приближалась.
– Чей же?
Проревели моторы над стойбищем, присели от страха люди, пронеслась железная птица.
– Наш, советский, – вздохнули все, разглядев на крыльях яркие красные звезды.
– Еще самолеты летят. Много летит, – передавали по стойбищам весть, полученную по железным веревкам…
И потянулись караваны нарт из южных стойбищ к Увэлену, из Увэлена в Энмын, из Энмына в Ванкарем. Ожило, зашевелилось все побережье. Скрипят нарты под тяжестью двухсоткилограммовых бочек с бензином, покрикивают каюры на собак, остается глубокий след на снегу. Едет в тундру ванкаремский Ярак с учителем Костаренко, чтобы забить оленей для челюскинцев. Перебирается от стойбища к стойбищу Антымавле, везет оленье мясо в Энмын Аймет. Ни пурга, ни туман не сдерживают людей, только самолетам плохо: нельзя лететь, сопок не видно. Но прошла пурга, стихло, солнышко выглянуло, снова загудели самолеты над побережьем.
Никогда такого не было на Чукотке.
День уже становился долгим, скоро и вовсе не будет темноты. А раз ночь стала короткой, то и спать людям приходилось мало: укладывались с заходом солнца, вставали с рассветом. Дел и забот было столько, что инрылинцам некогда было отдыхать.
В сумерках Антымавле с Рыно сидели в пологе и с наслаждением пили горячий чай. Они только что кончили рубить копальгин. Каждый день проходило шесть-семь упряжек, а в каждой упряжке по десять-двенадцать собак. Собак надо кормить, а это не простое дело. Собаке нельзя давать мерзлый копальгин большим куском, приходилось рубить каждый кусочек на мелкие дольки, да еще делать надрубы, чтобы его легче было глотать.
– Наверно, Гырголь уже в Ванкареме, – отхлебнул чай с блюдца Рыно.
– Видимо, – неопределенно ответил Антымавле, – если, конечно, нарта выдержала. Бочка с моторным жиром тяжелая, полозья тонкие…
– Не сломается. Гырголь умелый, – заверил Рыно и отодвинул кружку с блюдцем. – Вынэ аттау! Пойду я.
– Как хочешь.
Рыно бесшумно выполз из полога, долго возился в чоттагине, надевая кухлянку. Наконец вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и застыл на месте, вглядываясь в темноту серой ночи.
– Мэй! – окликнул он вдруг Антымавле. – Будто кто едет? Послушай!
Антымавле налегке выбрался наружу. Было тихо и темно. Друзья долго прислушивались. Издалека доносился скрип нарт, понукания собак, голоса людей.
– Другие пешком идут, – определил по слуху Рыно.
– Тяжело…
– Нарт мало. Все заняты.
– Имлинэ! – негромко окликнул Антымавле жену. – Рай-рай, гости там.
Тявкнула собака, за ней другая, и вскоре залились все собаки в Инрылине. Из полумрака вынырнула первая упряжка с большой поклажей и двумя пассажирами, следом за ней вторая, и скоро собачьи упряжки окружили лавку Антымавле. Люди приветствовали друг друга, обменивались новостями. Подошли пешие. Они с трудом подымали ноги. Дорога, видимо, была дальней.
– Еттык! – приветствовали всех челюскинцы, узнавшие за время перехода несколько чукотских слов.
– Како, еттык, – радостно ответил Антымавле и протянул каждому руку.
Инрылинцы, словно и спать не ложились, быстро окружили приезжих, которых оказалось чуть меньше, чем самих инрылинцев вместе с женами и детьми.
– Что же в стороне от дороги базу сделали? – спросил высокий челюскинец, которого Антымавле принял за начальника.
– Тут маказин есть, уверат – мясная яма общая. Здесь мясо складываем вместе, продукты есть.
– А, вот оно что, – понял челюскинец.
– Давай в ярангу скорее, отдыхать, – торопил Антымавле.
Люди оживленно переговаривались на смешанном чукотско-русском языке. Чукчи пытались говорить по-русски, – челюскинцы – по-чукотски. Получалось смешно, смеялись и те и другие, но все понимали друг друга.
Первым делом надо было устроить всех на ночлег.
– Пьять яранг, – показывал пять пальцев Антымавле высокому русскому. – Говори, кто куда пойдет спать.
Челюскинцев было пятнадцать человек. Они быстро разбились на группы, и Антымавле тут же повел их по ярангам.
– Эти у вас будут, – говорил он хозяйке, входя в чоттагин. – Пока спать будут, одежду просушить надо, обувь починить, – наказывал он, будто хозяева сами не знали, как нужно с гостями обращаться. – Маказин есть, можно сахар, галеты, консервы… – объяснял он челюскинцам.
– Спасибо, спасибо, – отвечали челюскинцы. – Отдохнем, придем в магазин.
– Зачем ходить. Скажи, сам принесу, – предлагал услуги Антымавле и вел остальных к следующей яранге.
– А как же каюры?
– О-о, найдут у кого ночевать. Места хватит.
Пока Антымавле распределял гостей по ярангам, инрылинцы распрягли и накормили собак приезжих и сейчас обсуждали подробности гибели «Челюскина». Антымавле прихватил с собой еще двух человек и забрался в полог.
– Все, – сообщил он высокому и умолк, увидев, что один из челюскинцев, ловко орудуя карандашом, рисует его дочку. Девочка сидела среди шкур в углу полога и удивленными черными глазами пристально смотрела на приезжих. Антымавле забыл обо всем. Сначала он видел лишь слабые наброски карандаша. Но вот челюскинец усилил линии, заштриховал с одной стороны, с другой, подправил внизу – и вдруг с бумаги на Антымавле глянуло удивленное лицо его дочери.
– Ка-а-ко-мей! – протяжно воскликнул он и с восхищением посмотрел на художника.
– Федор, – представился тот и пожал руку Антымавле. – На память рисую. Приеду в Москву, посмотрю, Чукотку вспомню… – Блокнот пошел по рукам. Люди внимательно разглядывали, охали, восторгались и удивлялись мастерству Федора.
В пологе ярко горели три жирника. Людей набилось битком. Гости не могли сидеть по-чукотски и вытянулись лежа, облокотившись на руки. Каюры и хозяин сидели полуголые. Имлинэ в одних трусиках бесшумно передвигалась в пологе, не испытывая никакого смущения. Когда она наклонялась над столиком, тугие черные косы скатывались с плеч, падали на полные упругие груди.
Федор ниже склонился над блокнотом, высокий смущенно отвел взгляд в сторону и стал внимательно изучать устройство жирника. На столике появились чашки, блюдца.
– Неудобно так женщине ходить, – шепнул высокий на ухо Антымавле. – Надо платье купить, красивое платье.
– Ии, верно, – согласился Антымавле. – Как будет, подарок жене сделаю. – И, отвернувшись, сказал что-то Имлинэ.
Имлинэ пробралась в уголок полога, стянула с балки нарядную камлейку и прикрыла наготу.
За ужином челюскинцы подробно рассказывали, что произошло в море, показывали фотографии.
– Какомей! – не переставали удивляться люди.
Говорил больше высокий, а Федор успевал есть и рисовать. Рисовал он все. На одном листке появился чайник, висящий над жирником, на другом – люди, усевшиеся в кружок.
«Какой неугомонный», – подумал Антымавле, не переставая восхищаться рисунками.
– Всех людей в Ванкарем на самолетах вывезли, – рассказывал высокий.
– Ка! – воскликнул Антымавле и с жаром стал делиться своими мыслями, кое-как подбирая русские слова. – Хотели отправить к вам на помощь собачьи упряжки, старики говорили, нельзя это делать. С моря приходят терыкы, а ты совсем не похож на терыкы, настоящий человек, как я, как он, как они, – переходил порою на чукотский язык Антымавле. – Трудно: много еще глупых людей, всего боятся, келет боятся. Говорили, у русских нет самолетов, нет хороших товаров. Все это неверно…
– Ну, а как же подействовало наше спасение на людей?
– О-о, это сильно помогло! Когда люди увидели множество самолетов, потом парахоты, тогда сказали, что Советская власть сильная, и перестали слушать знающих.
– Ии-кун, кэйве, кэйве, – поддакивали каюры, прихлебывая чай, обтирая потные лица.
Имлинэ развесила на балке одежду челюскинцев, расправила торбаса Федора: они у него за время пути совсем стоптались и съехали набок, как у ребенка, впервые надевшего настоящую обувь. «Не привык еще носить чукотские торбаса», – подумала она, повесила их над жирником и стала внимательно слушать, хотя ничего из разговора не понимала.
– Вынэ!.. Хватит, гостям спать надо. Отдыхать, – спохватился Антымавле, увидев, как слипаются веки и невольно клонится голова у высокого.
– Это правильно, – согласился он и стал укладываться, пытаясь вытянуть ноги, – Федор, давай спать. Кончай, все равно всех и все не перерисуешь.
