Текст книги "Антымавле - торговый человек"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
Гырголь, пристроившись на широком китовом позвонке, сидел в яранге Антымавле. Он внимательно осматривал новую винтовку, и радость, бушевавшая в его груди, вот-вот готова была вырваться наружу. Еще бы! Теперь в их товариществе есть настоящее оружие, которое никогда не подведет, да и патронов к нему года на два хватит.
Глебов сдержал свое слово. На обратном пути он обнаружил пять новых винтовок на складе у Зильберга. Они предназначались в премию лучшим охотникам-пушникам. Но Глебов понял, что именно сейчас хоть чем-то надо поддержать инрылинцев и гуйгунцев, в предложил Зильбергу немедленно передать их отделению Антымавле, а кому дать – это уж они сами решат. Одна из винтовок досталась Гырголю, две решили отдать гуйгунцам, и две Антымавле оставил для чаучу.
Покупателей не было, и Антымавле без помехи наблюдал, с каким восторгом Гырголь изучал новую винтовку. Такие винтовки чукчи видели впервые. Ствол у нее немного длиннее винчестера: значит, далеко может бить, затвор очень прост. Гырголь без труда разобрал его и протер тряпочкой.
Не сводил восторженных глаз с оружия и Ыттувги. Мальчишка за последний год вытянулся, повзрослел и уже охотился со всеми, как взрослый. Антымавле, уезжая, поручал ему торговлю в лавке, и Ыттувги справлялся с этим. Вот и сейчас он помогал Антымавле подобрать товары, которые необходимо было взять в тундру. А так как Ыттувги теперь уже принимал постоянное участие в труде товарищества, то Антымавле, как со взрослым, во всем советовался с ним и прислушивался к его мнению. Ыттувги лучше всех умел читать и писать. Все инструкции и указания, которые приходили из Увэлена на имя Гырголя и Антымавле, прочитывал и переводил Ыттувги.
– Йыккайым! – не выдержал Гырголь.
– Ии-кун, – поддакнул Антымавле, и самому тоже стало радостно.
– Только подправить немного надо.
– Ты же стрелять будешь, делай что хочешь!
– Эгей! – обрадовался Гырголь. – Тогда дай мне железный точильник!
Антымавле долго копался в ящике-хранилище и наконец вытащил старый тымнеквынский трехгранный напильник.
– Этот?
– Ии.
Оставив Гырголя одного, Антымавле с Ыттувги ушли готовиться к завтрашнему отъезду.
Гырголь занялся переделкой винтовки. Ведь разные люди есть, и надо винтовку сделать очень удобной для того, кто из нее стрелять будет. Сначала Гырголь слегка подрубил теслом ложе и снял лишнее дерево. Затем подправил приклад и приложил винтовку к плечу. Получилось удобно. Он тщательно, зачистил ножом и рубанком срубленные места, они резко выделялись белизной и свежестью дерева против мест, покрытых лаком.
«Разве с таким прицелом поймаешь на мушку нерпу на волне?» – вслух рассуждал Гырголь, и целился из дверей яранги в поржавевшую банку.
Опять завизжал в руках Гырголя напильник, спиливая прицельную планку. Прорезь очень широка, пока подведешь мушку по центру до уровня, и лахтак в воде скроется. Сточил совсем прорезь Гырголь и нанес посередине еле видимую глазом черточку. Снял с мушки защитный хомутик (плохо, в чехле цепляется), подточил и мушку. Глаз у Гырголя хороший, едва поймает кончик сточенной мушки в прорезь так спускай курок. У каждого человека глаз разный, потому и не любит охотник пользоваться чужим ружьем.
– Будто хорошо, – примерил на глаз прицельное устройство Гырголь. – Надо попробовать. Хотя и жалко тратить патроны, но лучше выстрелить несколько штук здесь, чем потом сожалеть и вздыхать, когда зверь уйдет из-под носа. А часто бывает, что нерпа только раз за день покажется: промахнешься и без добычи вернешься.
Вышел из чоттагина Гырголь, прислонил винтовку к стенке, взял баночку, в которую целился, и шагах в ста на чистом снегу поставил донышком к выстрелу.
Сначала Гырголь долго наводил прицел, подправлял мушку и прорезь и лишь под конец заложил обойму.
– Ну-ка, возьми девочку! – крикнул он женщине и стал прицеливаться.
Первая пуля черканула по снегу, оставив борозду чуть ниже и правее. Гырголь легким ударом молоточка сбил слегка мушку вправо и еще подточил ее. Снова выстрел.
– Опять вправо, – вышел из лавки Антымавле. – По уровню как раз.
Гырголь снова подбил мушку. Выстрелил – взвихрился снег, и на банке показалась дыра, но она опять была справа у самого ободка. Гырголь верил своему глазу и знал, что причина в прицеле. Он снова долго и тщательно подбивая легкими ударами мушку, подтачивал ее. Выстрелил – и банка оказалась пробитой точно по центру.
– Ну-ка, я, – не вытерпел Антымавле.
– Чехол новый сшить надо, старый короткий. – И Гырголь, покончив с винтовкой, принялся помогать Антымавле. Он подошел к мясной яме, открыл ее и длинным железным крючком вытащил круглый промерзший кусок копальгина.
Рано утром Антымавле на тяжелой груженой нарте выехал из Инрылина в развозторг.
На этот раз Антымавле не стал заезжать в Гуйгун, а направил упряжку прямо в тундру. Теперь он не боялся: ему стоило только раз проехать, чтобы навсегда запомнить местность. Он знал, где должен был проводить месяц рождения Аннелё, где должны были стоять стойбища Пылёка. Яркое солнце слепило глаза. Антымавле старался не смотреть вдаль и сидел согнувшись, глядя на передок нарты. Перед глазами мелькал снег.
«Сначала к Аннелё заеду, – думал он, покачиваясь на нарте. – Ох и обрадую их! Наверно, никогда не видели они таких винтовок!» – И самому становилось радостно.
В последнее время вообще настроение у Антымавле было всегда хорошее. Гырголь с Зильбергом и Гывагыргином проехали по всем стойбищам и отдельным ярангам, входящим в Гуйгунский нацсовет, переписали все имущество в хозяйствах. А дня три тому назад люди снова собрались в Гуйгуне. Инрылинцы и гуйгунцы твердо решили объединиться этим летом. И даже Яныч – хозяин, пожалуй, самой лучшей байдары – не стал возражать против объединения. Плохо только, что перешедшие на берег никак не хотели покидать своих мест. «Ничего, потом сами поймут», – успокаивал себя Антымавле.
Волновало лишь одно: как теперь его встретит Пылёк? Отказаться от самой лучшей жены – значит нанести личную обиду хозяину. Не каждый может быть таким избранником, тем более, хорошо было заметно, что женщина желает его. Ее не пришлось уговаривать. Сейчас Пылёк может даже не пустить его в стойбище. Но ничего, хороший товар сделает свое дело. Только бы успеть, пока не забрал песцов Пылёк у пастухов, пока не приехал к нему Рэнтыгыргин. Етыкая можно уговорить, сдаст, а с другими, наверно, будет трудно. Пылёк совсем как Рэнтыгыргин. Думает, раз дал что-нибудь, то теперь человек всю жизнь ему обязан.
– Ко-ко-ко! – отвлекла от размышлений Антымавле куропатка, вспорхнувшая под самым носом передовика.
Собаки рванулись за ней.
– Гэ-гэ! Поть-поть! – притормозил остолом Антымавле.
Большой, пестрый передовик послушно натянул поводок и свернул всю упряжку в ложбину реки, по которой шла нарта.
Куропатка взмыла вверх и, квокоча, снова опустилась где-то за холмом. Она напомнила Антымавле те годы, когда он бродяжничал по тундре и береговым стойбищам.
Стало немного грустно. Глупый тогда был, не понимал многого. Наверно, всегда таким бы остался, но вот счастье пришло… Тымнеквын человеком признал, Имлинэ нашел. Глебов помог. Жалко только Торкина. Где он? Говорят, совсем уехал к себе домой. Только почему Ринтылин такой? Я же ему ничего плохого не сделал, да и от новой власти ему худого не было. Что ему надо? Зачем обо мне плохое говорит?.. О колхозах Глебов здорово говорил. Если бы так было! Обратно берегом поеду, с людьми говорить буду…
Долгой дорогой разные мысли лезли в голову Антымавле. Можно было на просторе о многом подумать. Собаки дружно бежали по подмерзшему снегу, встряхивали хвостами, нарта покачивалась и скрипела полозьями.
Забот в стойбище Аннелё было много. Кончилось зимнее спокойствие. Стадо разделили надвое: в одном оставили только важенок, которые уже грузно и тяжело ходили по тундре, в другом – всех остальных оленей. С плодовым стадом пошел кочевать сам Аннелё со своими сыновьями и помощниками, с другим остался Кыем. И так будет, пока не окрепнут и не подрастут телята, а потом они выберут где-нибудь около моря стоянку, оставят там женщин и детей, а все сильные и здоровые мужчины целое лето будут налегке оберегать стадо, чтобы к осени олени тучными и крепкими стали.
Месяц рождения для чаучу то же, что для береговых хороший промысел. Телят сбережешь, стадо умножишь, удачлив будешь.
Рассыпались важенки по долине Молодых Побегов, взбивают копытами чуть подтаявший за день снег, мох щиплют. Долина Молодых Побегов – хорошее место для отела: кругом горы, хребты, лишь с юго-запада она открыта, но зимой не было ветров с той стороны, снегу меньше, раньше стали оголяться склоны.
Аннелё целый день в стаде, не спускает глаз с важенок, даже о еде стал забывать – по два-три дня ничего в рот не берет, одежду сменить некогда. Как бы не просмотреть. Есть важенки, которые, как только почувствуют внутреннее беспокойство, так и стараются оторваться от стада, умчаться, закинув голову, подальше в горы и там родить теленка. За ними смотри и смотри.
Антымавле, не найдя Аннелё в стойбище, сам пришел к стаду.
– Волков боюсь, – высказал беспокойство Аннелё. – Их дом тут близко. Вон там, за холмом. Тоже к рождению готовятся.
– Я ружья новые привез. Два. За волка мы хорошие товары – премию даем, убивать надо.
– Волка обидишь – плохо будет, – ответил Аннелё, в полную грудь затягиваясь привезенной Антымавле крепкой махоркой. – Пусть живут. Скоро море откроется, волк косаткой станет, не видно будет его в тундре.
– Знаю я это. Раньше человек всего боялся, теперь нет. Волк оленей грызет. Я думаю, убивать надо, – высказал свое мнение Антымавле.
– Однако, не смею я, – откровенно признался Аннелё. – Я мысленно предохранил наше стадо от волка и оградил его в воздухе крепким ремнем…
– Пошли в стойбище, – предложил Антымавле.
– Верно, – согласился Аннелё. – Голоден я, обувь порвалась, сменить надо.
Приезд Антымавле был кстати. Теперь все лето с табаком и чаем будут люди, да и другой еды достаточно. Если раньше сахар как лакомство был, то сейчас его хватит надолго, и можно каждый день пить сладкий чай. Несказанно рады были люди новым винтовкам. Решили одну у Аннелё оставить, другую – у Кыема.
– Глебов говорил, колхозы надо делать, – делился своими мыслями Антымавле. – Я тоже думаю, что вся кочующая беднота тоже должна объединиться и жить где-нибудь в одном месте, тогда лучше будет. Больше народу в стойбище, легче работать. Учить детей и взрослых можно будет…
Правильно говорил Антымавле. Люди задумались.
Пылёк тоже подготовился к месяцу рождения. Из трех стад сделал шесть. Прожженная на костре кость правой лопатки оленя точно показала, где лучше проводить отел. Трещина пошла прямо к основанию лопатки и разделилась на три веточки, показав направление трех стад – это значит, что все идущее от моря является хорошим предзнаменованием. Встревожило другое: очень уж быстро обуглилась вся кость. Ыттынеут, старшая жена Пылёка, объяснила, что надвигаются какие-то большие и недобрые события. Надо быть настороже. Беспокоила и нехватка людей. «Хоть сам в стадо иди», – ругался Пылёк. Но сам он в стадо не пошел, отвык уже. Послал всех женщин, передал Етувги, чтобы тот бросил пока жилье на берегу, напомнил через посыльных перешедшим на берег, что в эту весну все сопутствует удаче, стада могут множиться, но нужны люди. Разные есть важенки, некоторые часто уходят в горы и теряют телят. За такими глаз нужен. Главное стойбище Пылёк перенес ближе к заливу Камака, решил, простоять там до самой осени. Оттуда ближе было ездить по своим делам к Рэнтыгыргину.
Только кочевать собрался, приехал Антымавле. Пылёк все еще не мог забыть прошлую встречу. Ведь от самого лучшего, что может предложить, отказался Антымавле. Раньше анкалины считали это за большую честь, и каждый стремился стать родственником с многооленным чаучу.
– У меня ревнивое сердце, я не смогу тебя оставить одного с Имлинэ, если ты приедешь ко мне в гости, – спокойно и прямо ответил Антымавле, зная, что больше всего беспокоит Пылёка.
«Что-то уж слишком смелым стал этот тымнелявыль, – сверкнул глазами на Антымавле Пылёк. – О таком никогда прямо не говорят настоящие люди». Но все же, поборов неприязнь, он купил все, что предложил Антымавле. На этот раз Антымавле привез такое, чего не было у Пылёка.
– Хороший товар ценен и из рук нерпоеда, – говорил Пылёк своим ближайшим помощникам. – Пусть все у нас будет…
Антымавле был доволен, что все так обошлось. А Пылёк открыто льстил Антымавле и даже незаметно велел положить на нарту в подарок две хорошие белые шкуры.
– Чье это? – удивился Антымавле и снял с нарты шкуры.
– Пусть твое будет, – и Пылёк снова сам положил шкуры на нарту. – На берегу всегда нужны хорошие шкуры, – а про себя подумал: «Белые шкуры для покойника. Придет время, и тебя хоронить придется».
«Хорошо, хоть всю пушнину скупил», – радовался Антымавле.
И все было бы хорошо, если бы не случай на обратном пути. По дороге Антымавле заехал в стадо Пылёка, где жила младшая жена многооленного и старшим пастухом был сын Етыкая.
– Мой муж никогда не отдавал меня обыкновенным людям, только самым лучшим, – с гордостью и обидой бросила женщина Антымавле, когда тот подъехал к первой яранге стойбища. Она не сводила просящего взгляда с Антымавле и не теряла надежды.
– У Пылёка и так много родственников, а я буду лишним, – ответил он и направил упряжку к яранге Етыкая. Вслед он услышал, как что-то недовольное процокала женщина.
– Переднедомному хорошо, – позавидовал Етыкай. – Он на месте, у него все есть, а мы летом даже без чая бываем, в табак заячий кал добавляем. Пылёк говорит: «Чай пить пастухам нельзя, бегать плохо будут».
– У тебя же своя голова, ты волен делать, что захочешь, – упрекнул его Антымавле. – Тебя, как собаку на цепи, держит Пылёк.
– Мачинан, пусть! – решился Етыкай и вынес из тайника пару песцовых шкурок.
У Антымавле осталось кое-что, и он выложил все это на нарте перед Етыкаем:
– Все это можешь забрать, и я еще должен тебе останусь.
– Какомей! – только и смог сказать удивленный Етыкай.
Антымавле уехал довольный и не знал, что накликал на себя беду.
Уши и глаза Пылёка все слышат и все видят. Узнал он, что Етыкай обменял двух элгаров – беляков. Гнев охватил старика, не сдержался.
– Упряжку! – бросил он весть привезшему. – Самых быстрых запрягите!
Через час Пылёк был у Етыкая. Он даже не привязал оленей за кочку, соскочил с нарты и подбежал к Етыкаю.
– Ты что?! – Он изо всех сил хлестнул Етыкая по лицу косточкой кенкеля. Палочка не выдержала и, сломавшись, отлетела в сторону. – Кто тебя человеком сделал? Кто умножил твое стадо? – не давал опомниться Пылёк.
Жители стойбища опешили, столпились у первой яранги и со страхом наблюдали за происходящим.
– Ты почему кричишь? Почему приказываешь?!
– Хозяин я! – придвинулся к самому лицу Етыкая Пылёк.
– Постой, постой, увидим, как выйдет! – не отступил Етыкай и потянулся к ножу. – Ко мне тоже приходит гнев!
Пылёк был сильнее и ловчее Етыкая, но он знал, что в гневе и слабый становится сильным. А такое со своими пастухами он видел впервые и понял, что надо укротить свой гнев.
– Ладно, давай по-хорошему говорить. – Не сводя глаз с Етыкая, Пылёк отбросил обломок кенкеля.
По щеке Етыкая текла кровь. Он хотел вытереть ее рукавом и еще больше размазал по всему лицу.
– Ты разве забыл, как умирал с голода? – спросил Пылёк. – Я сказал тогда: «Иди ко мне». Твоих оленей не трогал, еду, одежду свою давал. Теперь у тебя скоро будет две двадцатки важенок и тогда ты настоящим чаучу будешь. Разве я тебе не помог?..
Етыкай не двигался с места и молчал. Разница лет давала старику право так говорить, но он же не выёлин – ближайший помощник, который вообще ничего не имеет, кроме названия «чаучу», и которому ничего не остается, как служить своему хозяину и безропотно подчиняться ему. Он настоящий чаучу, хотя и малооленный.
– Зачем ты отдал беляков Антымавле? Таннытские товары я держу у себя для того, чтобы вам легче было кочевать. Много вещей, тяжесть лишняя. А разве есть такие товары у Клепова в кооперате, как у нас? Ты знаешь, как я их достаю?! – брызгал в лицо слюною Пылёк.
– Хватит тебе, – прошептал Етыкай, медленно повернулся и, шатаясь, пошел к стаду.
– Ты забыл чукотские законы! – кричал вслед ему Пылёк. – Любая вещь требует отдачи. Ты поймал элгаров моими капканами!..
Но Етыкай шел, словно ничего не слыша.
– Что так стоите! – вдруг закричал Пылёк на столпившихся возле яранг. – Оленей поймайте!
Люди покорно бросились врассыпную.
Затаил обиду Етыкай. На следующий день разобрал свою ярангу, выловил упряжных оленей и двинулся к Аннелё. Правда, разговор в семье неприятный был.
– Тут останусь, – решительно заявил старший сын, с осуждением глядя на отца.
– Мачгынан, оставайся, бездомным, ешь объедки Пылёка, – зло ответил Етыкай сыну. – Может, выёлином станешь?!
– Лучше здесь, чем голодать у нищих, – попыталась робко возразить жена.
– А ты собирайся! Экылпе, быстрее!
– Кыке! – охнула она, подхватила маленькую дочку, взяла за руку пятилетнего сына и покорно побежала к нартам.
Долго ничего не мог сказать сын и вдруг решился:
– Ладно, не буду с семьей ссориться.
Скрылся аргиш Етыкая из пяти нарт за холмами, а от стойбища уже неслась легкая оленья упряжка с выёлином к Пылёку.
– Ушел Етыкай, с сыном ушел, – сообщил пастух. – Совсем ушел, но сказал, оленей осенью заберет.
Заскрипел зубами Пылёк, ничего не ответил, а к вечеру на самых быстрых оленях мчался Пылёк по тундре к берегу.
Никто не знал, куда поехал Пылёк, лишь наказал, чтоб не пускали больше Антымавле в его стойбища.
Увэлен готовился к празднику. На каждой яранге висел красный флаг, а на больших домах длинные полосы красного материала с белыми буквами. Готовился к позднику и Како. Он твердо решил принять участие в собачьих гонках. Посадил на цепь шесть самых лучших собак и кормил их сдержанно, впроголодь. Легкую нарту ему обещал дать Перго.
В день праздника хозяева яранги, в которой остановился Како, проснулись рано. В предчувствии приятных увеселений начался оживленный разговор.
– Новый праздник будем встречать по-новому. Сначала все люди соберутся у магазина, подождут остальных, потом пойдут на экыч – полярную станцию, оттуда вернутся обратно, – объяснил Перго, прихлебывая чай из блюдечка.
– Может, мне тоже пойти на хождение? – спросил Како.
– Как же, обязательно.
– А состязания когда начнутся?
Како больше всего интересовали гонки на собаках. Люди говорили, что самый лучший приз оставили на собачьи гонки. И Како твердо решил взять его.
– Вот как вернутся все с экыч, поговорят немного, и тогда…
– Эгэй, – понял Како.
На улицу Како вышел вместе с Перго. Како остался в своей пестрой кухлянке. Перго надел поверх новую белую камлейку. Людям преклонного возраста не положено носить камлейку такого цвета: это одежда молодого охотника, но в день Первого мая Перго тоже хотел быть молодым.
Люди сходились к месту, где должно было начаться хождение. Шли женщины в нарядных цветистых камлейках с широкой оборкой внизу, прошитой красной или зеленой лентой. Капюшон на голове у женщин заострен уголком, что отличает их от мужчин. Молодежь вырядилась в белые камлейки, новые нерпичьи штаны и в коротенькие праздничные торбаса, какие лучше всего шьют в Нуукане и в Увэлене. Старики тоже оделись в новое – в темные кухлянки и синего или коричневого цвета камлейки.
Погода словно сочувствовала праздничному настроению людей. На небе ни облачка. Солнце уже поднялось высоко и изрядно припекало. Яркая белизна снега резала глаза. Люди обменивались новостями, рассказывали смешные истории. Молодежь несколько в сторонке затеяла шутливую предварительную борьбу. Их постепенно окружили со всех сторон болельщики.
– Скоро первая утка пойдет, – говорил Келевги, вглядываясь в сторону Инчувинских сопок.
И как бы в подтверждение его слов донесся протяжный и радостный крик;
– Сто-ро-ной! Эг-эг-эг!
С другой стороны лагуны от почерневших бугров на холмах отделилась черная цепочка и медленно потянулась к косе. Летела первая стая уток-гаг, которые ежегодно, сокращая путь, пролетают низиной между Дежневским мысом и Туныклинскими сопками и вылетают на Увэленскую косу. И в это же время от школы отделилась колонна школьников и с песней двинулась к магазину.
Како не верил своим глазам. Неужели это дети чукчей? «Новой дорогой идем мы, нам не нужен шаманский напев…» – повторял он шепотом слова понравившейся песни.
К трибуне подошли риковские работники. Колхозники выстроились в колонну, и вся процессия направилась на полярную станцию. Рядом с Перго шел Како. Люди несли красные флаги и пели.
– У моей Итей, наверно, самый лучший голос, – хвастался Унпын своей дочкой.
– Да, ее сильнее всех слышно, – поддакивал ему сосед. – Но мой Тымко поет не хуже. Смотри, как он здорово раскрывает рот.
И каждому было приятно за своих детей, никто не хотел согласиться, что один ребенок лучше другого. Наконец кто-то сказал, что хороши все, и спор сразу же прекратился.
Колонна вышла за поселок. В километре от него стояли дома полярной станции. Полярники давно уже собрались и ждали.
– Да здравствует Первое мая! Ура!
– Ура! Ура!
Колонны встретились так радостно, словно люди давным-давно не виделись. Полярники присоединились к пришедшим, и снова процессия двинулась в поселок к магазину, где стояла трибуна, обшитая красным материалом.
Потом люди долго и громко говорили с трибуны. Выступал самый главный начальник, секретарь райкома партии, как объяснили Како. Говорила дочь Унпына Итей. Она пожелала от имени всех школьников хороших успехов колхозникам и обещала, что они будут хорошо учиться. Како понял, что этот праздник отмечают все люди мира, что это самый большой праздник. В заключение объявили о соревнованиях и предложили всем приготовиться. Народ хлынул на лагуну, а Како заспешил к Перго.
Когда Како подъехал, на своей шестерке собак, состязания были в полном разгаре. Прямо на снегу были поставлены столы и накрыты красным материалом. На них грудой наложены свертки – призы. Что в них было, никто не знал, и это еще больше привлекало соревнующихся. За столом с серьезными лицами сидели старики – судьи, рядом с ними Глебов и молодой комсомолец Туккай. По утоптанной тропинке крута бежали мужчины, несколько в стороне боролись полуголые борцы. Бегуны и борцы вскрикивали:
– Гэк, гэк! Тоогок!
Съезжались упряжки.
– Давай, Како, покажи, как энмынские ездят, – крикнул ему Туккай.
– Попробую, – весело ответил Како.
– Последним не приедет, – заверил Перго, занявший место одного из судей.
Упряжка Како, не в пример другим, подошла спокойно, собаки вели себя сдержанно. Требования были жесткие: нужно проехать к другой стороне лагуны, обогнуть холм Чичерин и вернуться обратно. Упряжек собралось более двадцати. В каждой по шесть собак, нарты легкие, приземистые. Собаки азартно лаяли, повизгивали и настойчиво натягивали поводки.
– Тагам! – подал команду старик судья.
Собаки взвизгнули и сорвались. Запорошил снег из-под полозьев. Упряжки помчались кучей и, казалось, в полном беспорядке, но постепенно одни вырывались вперед, другие отходили в сторону. Понукания, вскрики, возгласы. Самой последней шла упряжка Како. У него не было кнутика, он не кричал и лишь тихо приговаривал:
– Не надо торопиться. Не надо, – и причмокивал губами.
Собаки шли словно с неохотой. Уже скрывались из виду первые упряжки, а Како все не торопился.
«Пусть, – думал он. – Я свое возьму».
Собаки скрылись за холмом и через некоторое время должны были показаться снова.
– Вай-вай! Ининигет! Вон-вон, показались! – закричали в один голос болельщики.
У некоторых были бинокли.
– Кенискунский Эттывекет первым идет! – сказал старый Такак.
За Эттывекетом показалась вторая нарта, третья, и скоро на склоне холма вытянулась узкая черная цепочка.
– Ра-ра-рай! – кричали во все горло болельщики.
– Че-че-че! – подзывали родные своих собак.
– Где же Како?
– Уйне! Нет.
– Вай-вай, вон и Како показался, – забрался на судейский стол Такак.
На склоне холма в хвосте всех нарт показалась черная точка. Трудно было узнать, что это Како, но людям помогали бинокли и хорошее зрение охотников. На виду у всех упряжка Како быстро обогнала, одну, вторую, третью. Лишь видно было, как бьет из-под нарты струйками снежок. Собаки вытянулись, Како лежал плашмя на нарте.
– Белошеий, скорее, скорее! Еще немного! – шептал Како.
Твердые куски снега летели в лицо Како из-под лап собак, запорашивало снегом открытую голову, но Како не замечал этого.
– Ра-ра-рай-рай! – шептал он.
Како несся стороной. Быстро отставали упряжки. Уже близко финиш. Эттывекет нахлестывал кнутом собак, резко пощелкивал им и все время оглядывался. Како был рядом.
– Хак-хак! – надрывался Эттывекет.
Быстро мчалась упряжка Эттывекета, но даже и на такой скорости Како сразу оставил позади Эттывекета.
– Како! Како! – кричали болельщики.
Уже близко. Видны веселые, азартные лица. Еще немного – и перед упряжкой Како раздвинулась толпа, собаки сбавили несколько бег, и Како направил их к яранге Перго.
– Там тебя ждут, – подошел через некоторое время Перго и стал помогать распрягать собак. – Тебе первый приз дали.
Како сидел в первом ряду, подогнув под себя ноги. Рядом с ним Перго. Народу набилось так много, что всем желающим не хватало места. Два крайних класса школы разгородили, сняв временную стенку. Один класс служил залом, а во втором был настлан несколько выше первого еще пол – это была сцена. В Увэлене не было клуба, поэтому для больших собраний собирались в школе. Уже исчезли прежние суеверия, и редко кто вспоминал, что здесь когда-то жили свирепые келет.
Сначала выступали школьники. Они пели хором.
Потом на сцену вынесли низенькие длинные скамеечки. На них степенно уселись известные увэленские певцы с бубнами в руках.
– Гэк, аттау! Пора! – прекратил шум пожилой Ытук.
В зале притихли. Поднялись в руках бубны, закрыли лица певцов. Коснулись тонкие палочки краев обручей, зазвенели нежно покрышки.
– А-а-я-нэ!.. А-я-нэ-я! – начал Ытук приятным звучным голосом.
– Эн-мэн вай-ым! – дружно подхватил хор.
Крепчают голоса. Захватывает слушателей песня.
Многие начинают подпевать с места. А через несколько минут поет весь зал. Все звонче удары бубнов, но вдруг песня резко обрывается.
– Вай-вай! На! – Ытук передает бубен, встает, надевает замшевые расшитые перчатки и полуголый выходит на середину сцены. Покачивается с ноги на ногу, разминку делает. Старость словно рукой сняло, как юноша выглядит Ытук.
Снова ударили бубны, зазвучали голоса:
– Я-нэ-ээ! А-я-нааа!
Плавно взмахивает руками Ытук, изгибается тело.
И вот уже над морским простором летит чайка. Величаво летит, легко. Играют мускулы на смуглом теле Ытука. Вздрагивает чайка, увидев рыбу в волне, камнем падает, окунается в воду и снова взмывает вверх. Но не всегда бывает спокойным море. Раздались громкие удары бубнов. Шторм начался, волны о скалы бьются. Летит баклан, часто крыльями машет, к берегу, к скалам торопится. А чайка легко скользит по ветру. Ей не страшен шторм, не страшна буря. Ловка и сильна белая чайка.
– Ка-ка-ка! А-я-нэ-эээ! Ка-ка-ка! – вторит хор.
Тяжело взмахивает крыльями красивая гага. Не хватает сил, садится на воду, не может с ветром справиться. А белая чайка взмыла над ней и летит против ветра, против бури.
Како как зачарованный слушал песни, пробовал подпевать сам, стараясь запомнить красивые увэленские напевы.
Вот выстроились на сцене в ряд девушки, разодетые в самые лучшие камлейки. Взмахивают плавно руками женщины, кивают в такт напеву, покачиваются на полусогнутых ногах, рассказывают о новой колхозной жизни.
Потом вышел, на середину Рыппель. Молодой, сильный. Притоптывает, резко взмахивает руками. Точно и метко вонзает копье в моржа. Такой никогда не промахнется.
– А теперь о людях разных мы споем! – выкрикнул неутомимый Ытук.
Ударили бубны. Грянул хор.
И видит Како, как идет по тундре нарта. Сначала легко и быстро мчатся собаки, потом тише, уставать начали. Зайца увидели, бросились, забыв об усталости. Не смогли догнать, снова устало поплелись по тундре. Сидит каюр на нарте, седок рядом, спиной к нему. Не чукча, не похож, но что-то знакомое в седоке видит Како. Собаки подымаются в гору. Встал седок, идет рядом с нартой: снег глубокий. Второй руки словно нет. «Так это же однорукий!» – узнал Како.
– Пусть все такими будут!
Звенят бубны. Поет хор.
– А есть другие люди! – Ытук пригнулся и, озираясь, крадучись, пошел по сцене.
Притихли бубны, в напеве появилась таинственность.
И сидящие в зале увидели, как идет поздно вечером завскладом. Озирается по сторонам. Увидел идущего навстречу, спрятался за углом, притаился. Потом снова, крадучись, к складу стал пробираться. Открыл дрожащими руками замок, вошел в склад, поспешно сунул в карман что-то и побежал, не оглядываясь, на «экыч». У народа везде глаза есть, он все видит.
– Не нужен нам, кто тайно торгует! Анэ-яаа-ааа!
Не выдержал позора завскладом, кое-как пробился к выходу, домой ушел.
Празднество продолжалось всю ночь. Пели все и старые и молодые, пел и Како. Впервые в жизни переживал он такое.
