Текст книги "Океан. Выпуск десятый"

Автор книги: Виталий Коржиков

Н. Флеров
НАЧАЛО

 
Даль морозным наполнена блеском:
Купол, золото, солнца игра…
Я стою в Переславле-Залесском,
Где ходили фрегаты Петра.
 
 
…То ли сон, то ли явь предо мною, —
Вот над лесом денек занялся,
По команде Петра над волною
Поднимаем в поход паруса.
 
 
Только ветер нас вдруг как погонит —
Всполошилась озерная гладь,
И фрегат наш, я чувствую, тонет,
И не в силах я с ним совладать.
 
 
Но взметнулись полотна косые,
И все дальше трава берегов,
И выходит морская Россия,
От причала идет на врагов…
 
 
Я очнулся…
И что в самом деле —
Понимать начинаю с трудом:
Над Плещеевым плещут метели,
Речка Трубеж окована льдом;
 
 
И не войско выходит Петрово,
И не озеро гневно бурлит, —
Кто-то, чувствую, снова и снова
Черным глазом Россию сверлит;
 
 
Кто-то смотрит из-за океана,
Не по сердцу кому-то наш труд,
Да и то, что над миром багряно
Наши флаги победно плывут.
 
 
И не терпится недругам нашим,
И мечтается ночью и днем:
Мол, ракетами их опояшем
Или атомной бомбой взорвем.
 
 
Значит, мы под прицелом и ныне?
Значит, флоту идти над волной?
Только сами мы стали иными,
Стала Родина наша иной.
 
 
И уж если тревогу протрубишь
Ты, страна, коль взревет ураган,
То не речка замерзшая Трубеж —
Встретит нас Мировой океан;
 
 
И не зорями всплещутся снова
Нашей славы великой поля —
Бородинское и Куликово, —
В бой пошлет нас вся наша земля…
 
 
Детству ясному – мир в колыбели!
Мы в обиду его не дадим,
И как прежде мы зорко глядели,
И сейчас – на планете – глядим.
 
 
И под ветром жестоким и резким
Вечно помним начало начал —
То, что есть в Переславле-Залесском
Флотской юности первый причал.
 

Ю. Баранов
ЧУВСТВО ГРАНИЦЫ
Рассказ

Сторожевой корабль, распарывая форштевнем тяжелую осеннюю воду, рванулся к линии горизонта. Стальной корпус его задрожал от неистовой перегрузки, осатанело завыл в антеннах встречный ветер, и взметнулись над полубаком хлесткими фонтанами соленые брызги. Тугая водяная пыль, долетая до ходового мостика, стегала капитан-лейтенанта Шкрябина по лицу и мешала ему смотреть.

Четверть часа назад радист принял с борта патрульного вертолета донесение, что в районе Сосновских островов снова появилась неизвестная моторная яхта. За последний месяц судьба трижды сводила ее со шкрябинским сторожевиком. В команде корабля это стремительное, изворотливое судно успели уже прозвать «голубой акулой» – не столько из-за цвета его бортов и палубных надстроек, сколько по причине какого-то отчаянного, присущего морским хищницам нахальства.

Возникая всегда неожиданно, яхта маневрировала, чуть ли не нарушая нашу государственную границу. Она будто испытывала терпение и нервы всего шкрябинского экипажа, вынуждая его долгими часами работать на боевых постах по готовности номер один. Казалось, что яхта факт своего присутствия в этом районе старалась сделать для морских пограничников обыкновенным, привычным явлением. Что называется, приучала к себе.

Для Шкрябина яснее ясного было, что не ради бесшабашной прогулки появляется здесь это судно. Тем более настораживала нацеленность его на вполне определенный район. Яхта нащупывала путь, каким ей легче было бы достигнуть в наших территориальных водах какой-то намеченной цели.

Щурясь от встречного ветра и водяной пыли, Шкрябин напряженно вглядывался в размытый дымкой горизонт. По курсу стала уже проясняться неровная гряда островов. И чем ближе подходил к ней сторожевик, тем неспокойней становилось на душе у командира: не радовала метеосводка, сулившая ухудшение видимости и шторм.

Командир сторожевика Назар Петрович Шкрябин был потомственным моряком, уроженцем здешних мест. Высокий, сухощавый, с аккуратно подстриженными усиками на узком обветренном лице, своими неторопливыми движениями он производил впечатление человека спокойного и несколько кабинетного. Однако, несмотря на такую внешность, Назар Петрович обладал по-боцмански большими, грубоватыми руками. Словно чувствуя их непомерную силу, он старался всегда бережно прикасаться к тумблерам и маховичкам различных приборов. Как уверяли очевидцы, кэп спокойно мог согнуть и выпрямить пальцами пятак. Однако нужды в этом не было, и Шкрябин никогда и ничего на корабле не гнул и не выпрямлял.

Небосклон отяжелел, сузился. Тучи, наваливаясь из-за горизонта, льнули к воде сплошным непроглядным месивом. Лишь на мгновение проклюнулось тусклое, как керосиновая лампа, солнце. Уныло моргнув, оно тут же погасло.

Сторожевик раскачало. Шкрябин дал команду перенести управление кораблем в ходовую рубку. Сам же еще на некоторое время остался в одиночестве на мостике. Хотелось сосредоточиться, еще раз мысленно продумать план действий, который уже складывался в голове; предусмотреть неожиданности, которые могли повлиять на ход событий неблагоприятным образом. В слепую удачу, в обыкновенное везение Шкрябин мало верил, потому что не считал себя баловнем судьбы. Надо было заранее все рассчитать, чтобы в начавшейся схватке с «голубой акулой» не допустить промахов, а в том, что она предстоит, сомневаться не приходилось.

Низко над водой пролетел патрульный вертолет. Прощально качнув корпусом, он взял курс на берег. Штормовое предупреждение больше не позволяло ему взаимодействовать со сторожевиком.

Проводив долгим взглядом вертолет, пока тот не растворился в серой мути, Шкрябин отдраил герметичную дверь и вошел в ходовую рубку. Здесь было сухо, тепло и по-домашнему уютно: под ногами мягко пружинили плетеные ворсистые маты, в полумраке высвечивали шкалы приборов. Слышалось монотонное жужжание репитеров да пощелкивание приборных контакторов, нарушаемое лишь изредка голосом вахтенного офицера, который по корабельной связи отвечал на поступавшие с боевых постов доклады.

Сняв просторную меховую куртку, Назар Петрович прошел к штурманскому столику, где над картой склонился его помощник старший лейтенант Валерий Волохов – среднего роста, стройный, с манерами уверенного в себе, бывалого морехода. Штурман Дмитрий Кустовой, лейтенант, пришедший на корабль перед самым выходом в море, маялся рядом. По всему было видно, что лейтенанту не терпелось поработать самостоятельно, но помощник не рискнул доверить ему прокладку в столь сложной обстановке. Оба посторонились, уступая командиру место у карты.

– Разрешите доложить обстановку? – негромким, твердым голосом предложил помощник, как бы подчеркивая свою особую осведомленность в обстановке.

– Пускай попробует наш юный штурман, – не согласился командир, поворачивая медный плафон лампы к переборке, чтобы падавший на штурманский столик свет не был слишком ярким.

Штурман воспрянул духом, протискиваясь к столу.

– Наша точка… – Кустовой уверенно отмерил циркулем расстояние по курсу. – А вот здесь, по моему предположению, в данный момент мотает галсы на винт «голубая акула».

– Что-то не припомню в корабельном уставе столь изысканной терминологии, – как бы между прочим, обронил командир и при этом выразительно глянул на штурмана.

– Ходит галсами неопознанная моторная яхта, – виновато поправился штурман.

– Метристы, как, цель не обнаружили? – уже к Волохову обратился Шкрябин.

– Пока нет. Держат остров под наблюдением.

Шкрябин, потирая мощной пятерней подбородок, разглядывал на карте линию прокладки. Волохов и Кустовой тоже молчали, видимо, ожидая, что командир проявит недовольство. Но Назар Петрович доверительно тронул штурмана за плечо, снимая тем самым напряженность.

– Действуйте, Дмитрий Алексеевич. Особо следите за дрейфом: ветер начинает пошаливать.

– Есть следить за дрейфом, – отозвался Кустовой. Настороженный взгляд его сразу же просветлел.

Острова медленно вырастали неприступными гранитными кручами прямо по курсу корабля. Отчетливо проступали одинокие хилые деревца, отважно уцепившиеся за скалы. Первозданной дикостью веяло от этих глухих мест.

Сторожевик, сбавив обороты винтов, пошел осторожно, почти крадучись. Поутихли дизеля. Их сдержанный басовитый гул казался зловещим голосом демонов, затаившихся в расщелинах скал.

– Есть цель! – раздался наконец голос вахтенного радиометриста. – Пеленг тридцать пять, дистанция…

Командир, скинув для удобства меховую шапку, приложился лбом к резиновому тубусу контрольного прибора. На экране отчетливо проступала маленькая метка, которая вспыхивала ярким зеленым глазком всякий раз, как только ее касался беспрестанно вращавшийся луч развертки. А чуть в стороне от нее располагалась область сплошной засветки, которую давала зона сильного дождя.

Шкрябин уже не сомневался, что «голубая акула» пересекла линию государственной границы и начала углубляться в советские территориальные воды. Считанные секунды оставались, чтобы принять решение. Командир порывисто шагнул к прокладочной карте.

– Курс на сближение? – нетерпеливо подсказал Волохов.

– Ни в коем случае, – отрезал командир.

– Но ведь упустим.

– Обязательно, если спугнем. Яхта окажется за пределами территориальных вод гораздо раньше, чем мы успеем перехватить ее. – Шкрябин приказал Кустовому проложить курс в зону дождя.

Менее чем через полчаса по надстройке, по лобовым стеклам забарабанили тяжелые капли, и вскоре на корабль всей мощью обрушился холодный ливень. Видимость ухудшилась настолько, что даже волнорезные щиты на полубаке стали еле различимыми. В серой мгле океан будто соединился с небом: все на свете перемешалось, спуталось в немыслимой толчее дождя и ветра.

Но более подходящей погоды Назар Петрович и желать не мог. Она, как нельзя кстати, помогала ему осуществить намеченный план. «Лишь бы незамеченными дойти до точки поворота, – подумал командир, – а там уж, как говорится, дело техники… Сам Нептун поможет».

И тотчас, как бы угадав его мысли, Кустовой громко выкрикнул:

– Время поворота!

– Рулевой, – подал команду Шкрябин, – циркуляция влево. Ложимся на курс двести восемьдесят.

Сторожевик начал выходить из зоны дождя. За лобовыми стеклами снова прояснилось.

Метристы засекли яхту в одном из проливов между островами. Уходить ей было уже поздно: сторожевик появился со стороны открытого моря.

Шкрябин рванул рукоятки машинных телеграфов на «самый полный».

– Вахтенный офицер, – распорядился командир, – дать семафор на судно: застопорить ход, лечь в дрейф.

– Есть, – отозвался тот и передал распоряжение сигнальщику.

– Теперь не уйдет, – торжествовал Волохов. – Прошу разрешения, товарищ командир, готовить катер к спуску.

Командир ничего не ответил, дав тем самым понять, что рано еще праздновать победу. Спустя несколько минут Волохов и сам в этом убедился. Яхта начала уходить.

Настойчиво зазуммерил телефон. Шкрябин выхватил массивную трубку из зажимов и услыхал чуть хрипловатый, простуженный голос своего давнишнего друга инженера-механика Хлопова.

– О подшипниках не забыл, командир?

– Сколько времени даешь?

– Минут тридцать, Назар Петрович.

– Спасибо и на том. Только чуть добавь оборотов. Очень нужно.

Вглядываясь в экран репитера, командир заметил, что расстояние между кораблем и яхтой медленно сокращается. Это его успокоило.

Минут через десять «голубая акула» оказалась в зоне артогня. Шкрябин хотел было дать команду произвести предупредительный залп из носовых орудий, но яхта вдруг резко изменила курс и устремилась к одному из островов. И Назар Петрович сдержал готовую сорваться с языка команду. Он глядел через лобовое стекло на темный силуэт яхты и мучительно пытался понять, что же задумал ее капитан. Стрелять в сторону острова командир не решился. На это, видимо, и рассчитывал его противник. Капитан «голубой акулы» навязывал Шкрябину свой вариант игры…

«Ах ты каналья!.. – вдруг осенила догадка. – Ну да ладно, поглядим, кто кого…» И потребовал, нетерпеливо пощелкивая пальцами:

– Валерий Кузьмич, лоцию, быстро!

Выхватив из рук помощника довольно объемистую книгу, Шкрябин принялся торопливо перелистывать страницы. Отыскав нужное место, забегал глазами по строчкам. Потом задумался, постукивая пальцами по штурманскому столику.

Приняв окончательное решение, командир вдруг перевел машинные телеграфы на средний ход. Надсадный рев дизелей стих, стал умиротворенным, ворчливым. Сторожевик пошел медленнее, позволив тем самым яхте беспрепятственно удаляться к острову.

– Да что там, совсем свихнулись? – недоумевал помощник. – Они же сейчас врежутся в берег!

– Не врежутся, Валерий Кузьмич, – обронил командир. – Надо более внимательно изучать лоцию.

– При чем здесь лоция? Разве не достаточно верить собственным глазам?

– А при том, что остров разделен на две части узким мелководным проливом. На карте, между прочим, это не обозначено, а в лоции есть. Вот яхта и пытается удрать от нас через эту узкую протоку, тем более что осадка нашего корабля войти нам в нее не позволяет. Кажется, все там предусмотрели, кроме одного маленького пустячка…

– Но ведь уйдет, – удивился Волохов.

– Пускай. Мы даже поможем ей в этом…

– Зачем? Ведь не поздно еще припугнуть их огнем из носовых, хотя бы холостыми. Товарищ командир!..

– И все же, Валерии Кузьмич, пусть уходят… – Командир жестко глянул на помощника, давая понять, что у него нет времени для разговоров. – Наблюдайте за яхтой. Я в радиорубку.

Волохов навел окуляры стереотрубы на уходившее судно. В сумерках было видно, как яхта у самого берегового уреза сбавила ход, как заметались на ее баке матросы в широких штормовках, ощупывая длинными шестами дно. «Голубая акула», крадучись, вползла в узкую щель и скрылась за ближайшим ее изгибом.

«Но что же задумал кэп?.. – страдальчески наморщил лоб Волохов, открывая лоцию. – Кажется, нет здесь такой строчки, какую бы я не прочитал». Его взгляд задержался на галочке, поставленной карандашом напротив набранных мелким шрифтом примечаний – будто специально для сведения помощника. «Конечно же, просмотрел! – ужаснулся Волохов. – Проглотил не разжевывая, как таблетку. А вот он раскусил…»

В примечании говорилось, что через эту узкую островную протоку могут при необходимости проходить суда с малой осадкой и шлюпки, но только во время максимума прилива, когда вода поднимается над камнями, перекрывающими один из выходов протоки. Сейчас уже начался отлив. Получалось, что выйти из протоки с противоположной стороны острова яхта не сможет до прилива. Значит, в запасе есть шесть с лишним часов.

«Один – ноль в вашу пользу, командир, – вынужден был признаться Волохов. – Теперь все в порядке, яхта в западне». И отдал команду ложиться кораблю в дрейф.

Тучи сползли куда-то за горизонт, обнажив край чистого, вытканного звездами неба. Ветер начал выдыхаться, слабеть. Но волны все еще не унимались: они медленно, как бы тужась из последних сил, поднимали корабль на покатых, натруженных хребтинах, а потом, не удержав, роняли его. Вода широко, разгульно раскатывалась по палубе, ударялась в задраенные наглухо люки и двери.

Командир все не возвращался. Волохов начал волноваться. Время шло, пора было инструктировать группу захвата и спускать на воду катер. Только Назар Петрович будто умышленно не торопился, он продолжал переговариваться по рации с комбригом. Волохов еще больше удивился, когда с разрешения Шкрябина по трансляции объявили: «Команде пить чай». Похоже было, что командир затевал с «голубой акулой» какую-то странную игру в поддавки.

Когда Волохов спустился в кают-компанию, все свободные от вахты офицеры сидели уже за столом. Раздавались негромкие голоса, звон посуды. Причесавшись перед зеркалом и одернув китель, помощник прошел к своему месту.

– Прошу разрешения к столу, – обратился он к командиру, сидевшему в кресле во главе стола.

Тот кивнул, мельком глянув на помощника. Судя по всему, Назар Петрович пребывал в отличном настроении. Волохов это сразу определил по его весело блестевшим глазам. Более чем обычно возбужденными и разговорчивыми казались сидевшие за столом офицеры.

Общим вниманием владел командир БЧ-5 капитан третьего ранга инженер Николай Власович Хлопов, который и возрастом и званием был старше всех присутствующих. Дородный, с густой, дочерна просмоленной бородой и румяным лицом, он напоминал добродушного сельского попа. Вальяжно раскинувшись в кресле, механик басил, обращаясь взглядом к командиру:

– Давненько не бывало такой бешеной скачки. Дизеля что лошади храпели, а не выдали, родимые. Обороты выжали до полного и… чуть сверх того. Вот когда каждый поршенек чувствуешь, как собственное сердце. Я так думаю, что техника всегда отдает чуточку больше возможного, если к ней с человеческим подходом. И мотор бывает, когда надо, с понятием, что ли…

– На то вы и инженер, Николай Власович, чтобы в двигателе чувствовать его душу. Но эта самая душа непременно должна присутствовать в любом другом действующем механизме, приборе. Тогда и весь корабль можно воспринять как существо одушевленное, нечто вроде доброго коня, который в бою никогда не подведет. – И спросил Волохова, уловив его усмешку: – Вы не согласны?

– Да как вам сказать, – пробурчал тот, пододвигая тарелку. – Лично мне сравнение флота с кавалерией несколько режет ухо. Но что касается сегодняшнего случая, то стоило ли вообще скакать бешеным галопом только ради того, чтобы согреться?..

– Стоило, Валерий Кузьмич. – Командир прятал в глазах улыбку. – Обиделись на меня? Напрасно. Я только хотел, чтобы вы самостоятельно пришли к моему решению.

После ужина, когда офицеры начали расходиться из кают-компании, Волохов сказал Шкрябину, продолжая начатый разговор:

– Я перечитал лоцию и признаю свою вину. Недоглядел. Но, честное слово, ваше решение на этот раз до меня не доходит… И что мне, естественно, неприятно.

– Иными словами, не понимаете, почему мы не выслали группу захвата?

– Точно так. Решительно не понимаю. – На серьезном гладко выбритом лице Волохова застыло настороженное недоумение.

– Высылать группу захвата – значит рисковать людьми при такой крутой волне. Да еще надвигается ночь. А яхта от нас и так никуда не денется.

– А если поднимется вода? Вильнет «акула» хвостом – только ее и видели.

– Не успеет. Другой выход из протоки перекроет сушковский СКР. Он уже на подходе.

– Сушков может опоздать.

– Едва ли, не такой это командир, чтобы нарушитель за здорово живешь ушел от него. Знаю Сушкова, а потому верю ему.

– Но ведь есть же еще и право на риск!

– Безусловно, есть, но только оправданное, если хотите, в безвыходном положении. Я много думал об этом. В сущности, вся наша служба представляет определенную степень риска. Но мы просто привыкли к нему и не чувствуем никакой опасности, сопутствующей этому понятию. Конечно же, многое зависит от случая. Но в чем я твердо убежден: именно от человека зависит, чтобы противопоставить любой случайности свой ум, силу воли, характер. Вот тогда не будет страшен никакой риск.

Заметив, что вестовые начали приборку, Шкрябин поднялся и кивнул помощнику: мол, нечего людям мешать досужими разговорами… Надев куртку, он вышел из кают-компании. Узкими коридорами и трапами, минуя плотно затворенные двери офицерских кают, кубриков и рубок, выбрался на ходовой мостик.

За бортом было темно и ветрено. Яркий луч прожектора, пронзая толщу мрака, беспрестанно освещал выход из протоки, который из-за громоздившихся над ним скал напоминал жадно раскрытую пасть какого-то чудовища. Волны ходили тяжело и медленно, будто колыхавшийся после шторма океан никак не мог отдышаться.

Схоронившись за ветробойным стеклом, куда не задувало ветром, Шкрябин вынул из кармана сигареты и начал щелкать зажигалкой. Спустя несколько минут на мостик поднялся и Волохов. Пристроившись рядом, он тоже закурил. Оба долго молчали, затягиваясь табачным дымом.

Наконец командир распорядился:

– Можете идти отдыхать, Валерий Кузьмич. Остаюсь на вахте я.

Всю ночь сторожевик, изредка подрабатывая моторами, дрейфовал у острова. Сигнальщики ощупывали прожектором прибрежные скалы. «Голубая акула» будто растворилась в кромешной тьме. Можно было подумать, что ее давно и след простыл, но интуиция подсказывала Шкрябину, что яхта здесь, что она затаилась в какой-нибудь щели и ждет лишь подходящего момента, чтобы незамеченной выскользнуть из протоки.

За полночь радист доложил Назару Петровичу о полученном РДО [43]43
  РДО – радиодонесение оперативного характера.


[Закрыть]. В нем сообщалось, что вышедший им на помощь корабль прибыл в назначенный квадрат и занял позицию с противоположной стороны острова. На его борту находится командир бригады капитан первого ранга Николин.

Ближе к утру заштилело. Океан выглядел безжизненным и серым, каким бывает лицо измученного болезнью человека. Холодный бриз дышал туманом и сыростью. Начался прилив. Вахта усилила наблюдение. Сквозь рваные клочья тумана, стелившегося у самого берега, отчетливо просматривался выход из протоки.

Волохов появился на мостике бодрый, выспавшийся. От его гладко выскобленных щек пахло одеколоном.

– Ну и погодка! – сказал он, энергично ворочая под меховой курткой плечами.

– Да уж, хорошей не жди, – отозвался командир, отрывая бинокль от покрасневших глаз. – Океан, как говорится, теперь будет с ветерком на штормовой подкладке, каждой волне поклонишься.

Шкрябин, устало облокотившись о плоскую крышу ходовой рубки, чувствовал после долгой бессонной ночи непомерную тяжесть кожи куртки и стылую тесноту яловых сапог.

– Соснули бы, товарищ командир, – участливо предложил помощник.

– И хотел бы, да не могу: граница диктует свои законы, не в моей власти ими пренебречь.

– Вы говорите так, будто граница какой-то злой рок, который навязывает свою непреклонную волю.

– Отнюдь нет. Это существующая объективная реальность, которую недостаточно только осознавать, понимать холодным рассудком. Ее нужно чувствовать… Даже во сне.

– Ну, знаете, это что-то из области мистики.

– Может быть. Только без этого чувства нельзя на границе командовать кораблем.

– А я вот сплю как убитый, – с огорчением признался помощник, – пушками не разбудишь.

– И на здоровье. – Командир понимающе улыбнулся. – Да вы не расстраивайтесь, это чувство придет и к вам… со временем Оно не божий дар, не талант, от рождения данный, – сама граница воспитывает его. Оно непременно переходит по наследству к каждому, кто всходит на командирский мостик. От меня оно перейдет к вам, а от вас – к штурману Кустовому.

Откуда-то из-за острова докатился отдаленный гул, нечто вроде грохота сокрушающего горного обвала. И снова настала тишина. Слышался лишь неумолчный гомон чаек, гнездившихся в расщелинах.

Шкрябин и Волохов переглянулись.

– И тогда заговорили камни… – изрек помощник. – Это уже интересно.

– Это логическое завершение, – сказал командир и сделал рукой движение, будто на воображаемой шахматной доске поставил фигуру, означавшую для противника мат.

Спустя некоторое время со стороны протоки раздался рокот мотора. Он становился все более басовитым, мощным. И вот, наконец, в седых космах прибрежного тумана появился силуэт катера, шедшего курсом на сторожевик. «Не иначе как сам комбриг пожаловал», – подумал Шкрябин и пошел на ют, чтобы встретить Николина.

Катер притерся к борту сторожевика. Не дожидаясь, пока матросы закрепят швартовые концы, капитан первого ранга перемахнул через леера. Коренастый, сильный, он сгреб Шкрябина в свои объятия, не выслушав до конца рапорт.

– Высший класс, Назар Петрович, – пророкотал густым басом комбриг. – Взяли с поличным. Пять баллов всему экипажу…

Из его рассказа следовало, что «голубая акула», воспользовавшись утренним туманом, все-таки попыталась выбраться из протоки, но со всего хода села днищем на прибрежные камни. При этом грохот услыхали даже на шкрябинском сторожевике.

– Вызвали корабли аварийно-спасательной службы. Без их помощи стянуть яхту с камней не сможем. Предварительно допросили капитана: клянется, что сбился с курса из-за тумана, а в протоку-де вошли, чтобы спрятаться от шторма.

– Врет, и не убедительно, – сказал Шкрябин. – Зачем же он вообще в этом районе так упорно околачивался?

– Ясно зачем: ставил в проливах между островами придонные гидрофоны. Кому-то за рубежом надо знать, в каком именно месте наши подлодки выходят в океан. Впрочем, наш пост наблюдения четко запеленговал все поставленные гидрофоны. Достать вещественные доказательства, как говорится, дело техники. Для водолазов это не составит большого труда. – Комбриг весело подмигнул. – Но главная заслуга в этом деле, безусловно, ваша. Загнали в мышеловку…

Комбриг еще раз по-мужски крепко обнял командира и сошел на борт катера.

– Вот и все, – сказал Назар Петрович, как только гул мотора, удаляясь, пропал. – Эпопея с «голубой акулой» закончена.

– А ведь могли бы и сами захватить ее, – высказал Волохов сожаление.

– Не жадничайте, будут еще на вашем веку и преследования, и захваты, – утешил его командир. – Но это все делается сообща – так вернее. Славой как-нибудь потом сочтемся. – Шкрябин с усилием подавил зевоту. – А теперь, Валерий Кузьмич, – не приказал, попросил он, – оставайтесь на мостике за меня. В самый раз и мне малость придавить подушку, тем более что на флоте от сна, говорят, никто еще не умирал. Курс в базу.

– Есть, – с радостью отозвался Волохов. Недолгое время, когда представлялась возможность самостоятельно покомандовать кораблем, было для него самым желанным.

Неторопливо спустившись в каюту, Назар Петрович глянул на часы. Время, отпущенное на отдых, неумолимо сокращалось. Сладко потянувшись, он завалился поверх одеяла на койку. Отключился почти сразу же, как только голова коснулась подушки. Казалось, нет теперь такой силы, которая могла бы пробудить Назара Петровича. И все-таки обманчивым было это глубокое забытье крепко уставшего, намаявшегося за ночь человека. Даже во сне командир не переставал ощущать свой корабль, его не покидало чувство границы.