Текст книги "Океан. Выпуск десятый"

Автор книги: Виталий Коржиков

В. Гуд
ПИСЬМО

 
Волна осыпает причалы
                                    шугой,
Весь вечер тревожные
                                  метеосводки…
Динамик поет об усталой
                                      подлодке,
Которая скоро вернется
                                    домой.
Задремлет сынишка с
                                игрушкой в руке…
И, губы девчоночьи
                              стиснув упрямо,
Жена лейтенанта на
                              белом листе
Напишет сегодня: «Я
                                счастлива, мама!»
 

Н. Ильин
* * *

 
Звезды над морем,
как детские лица,
смотрит открыто и ясно с высот.
Море и я. Нам обоим не спится.
Морю – от ветра, а мне – от забот.
Море и я. Мы сегодня удвоим
нашу страду за спокойный рассвет.
Нам до утра волноваться обоим.
Морю – у борта, а мне – у ракет.
 

Н. Байбаков
УТРО НА РЕЙДЕ

 
Над водой клубится белый пар.
Дремлют чутко корабли, как люди.
Вот восхода розовый загар
Тронул строгие стволы орудий.
 
 
Небосвод уже высок и чист.
Первый солнца луч упал на рубку.
Без минуты шесть. Сейчас горнист
Заиграет скорую побудку.
 

ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ

М. Лукив
* * *

 
В безбрежности неба над бездною моря
Полночные звезды застыли в дозоре.
 
 
Их отсветы скорбны, наполнены горем
О хлопцах, что стали и небом, и морем,
 
 
Кто – в год сорок первый,
            Кто – в год сорок пятый…
На этих могилах не высечешь даты.
 
 
Их бездна морская навеки укрыла,
Небесная синь их в себе растворила.
 
 
И вечною скорбью мерцают высоты
По хлопцам морфлота и хлопцам-пилотам.
 
 
         Авторизованный перевод с украинского В. ГОРДЕЕВА
 

Виктор Федотов
ПРОТОКА
Рассказ

В последние дни старик слегка прихворнул, но не переставал каждый вечер, к приходу катера, отправляться на пристань. Грузный, плотный в кости, он поднимался с дивана, положив на столик очки и книгу о военных моряках, которую читал уже не раз за последние месяцы, натягивал поверх тельняшки отслуживший все сроки китель, оправлял пышную, с густой проседью бороду.

– Опять на пристань? – как бы невзначай спрашивала Марья Семеновна, хотя знала, что идти ему больше некуда и незачем. – Да ведь сам прибежит Василий, коли приедет этим пароходом. Чай, к дому дорогу знает: народился, вырос тут. – Поднимала озабоченный, печальный взгляд на мужа, спицы замирали в руках у нее. – Лежал бы уж…

– На пирс пройдусь, – хмурясь, отвечал старик. Он не выносил, когда жена пирс называла пристанью, а катер – пароходом, который не придет, а приедет. – Может, и явится сегодня Василий. Встречу.

– Ну, не сердись, сходи потихоньку, – спохватывалась Марья Семеновна, жалея, что опять обронила неугодные ему слова-названия. Поправлялась: – Сходи на свой пирс, может, и вправду придет с этим катером.

Старики Анисимовы ждали в гости сына Василия, капитана третьего ранга, командира эскадренного миноносца «Ретивый»: недавно получили от него весточку, что скоро, возможно, ненадолго заглянет. Теперь ожидание сына стало для них главной заботой…

Старик шел вдоль протоки, увязая по щиколотки в песке, к сиротливо прижавшейся к пологому берегу пристани – сшитому из широких досок и шатких поручней настилу. Здесь швартовался на несколько минут небольшой катерок, заглядывавший сюда, в село Привольное, один раз в сутки. Старик и сам сознавал, ну, какой это, на самом деле, пирс? Однако пристанью называть его оказывался даже про себя. «Пускай, – считал, – остается все так, как было прежде, во времена флотской военной службы». Обычно, встречая и провожая катер, он ревниво следил, как подавались и отдавались швартовые, бывал хмур, если выходило что не так, и светлел лицом при добром исполнении маневра…

Протока была неширока – метров до ста. До полкабельтова, считал старик. Ветер с верховьев реки гнал по ней желтовато-мутную воду в лиман и еще дальше, к морю, и течение от этого, и без того быстрое, вроде бы еще больше убыстрялось. Закатное осеннее солнце нежаркой латунью обрызгивало рябоватую поверхность, она принимала под его лучами почти лимонный оттенок, а зеленый кустарник на противоположном берегу становился как бы еще гуще и темнее.

Лет пятнадцать назад, когда ниже по течению углубили перекат, мешавший судоходству, и пустили по ней самоходные баржи, он вечерами выходил на шлюпке зажигать бакены, обозначавшие фарватер. Но вот уж года четыре, как перестали ходить тут и эти баржи, – протока вовсе обмелела, будто кто-то жадно отпивал из нее воду, и теперь пропускала через себя к лиману лишь катера местных линий да колхозные рыболовецкие сейнеры.

Старик знал эту протоку с самой зыбки. Тут, на Гнилой косе, родился он и вырос. Он даже застал те времена, когда их село называлось Гнилуши, а не Привольное, как теперь. А шло такое название от того, что все здесь прогнивало насквозь: до самой революции на косе шли соляные разработки. Те времена он не помнил, но осталось в памяти, как еще до призыва на военную флотскую службу, в тридцать шестом году, плавал он юнгой, а затем матросом на трехмачтовом паруснике с экзотическим названием «Любимец моря». Трудные то были времена, но в то же время веселые, потому как молодость кипела задором, силой, неумолимой тягой к морским просторам, к дальним плаваниям.

И еще одним выделялись Гнилуши среди других сел и деревень, разбросанных по берегам могучей реки: здесь жили и трудились потомственные моряки, отсюда призывали служить только на флот. И было бы величайшей обидой для всех сельчан, если бы кого-то направили в сухопутные части. Так повелось издавна.

Старик приходил и садился возле пристани, поглядывал вверх по течению, откуда должен скоро показаться катер. Придет ли на нем Василий? Вот уж неделя минула, как получили они от Василия письмо, и каждый вечер приходил сюда старик ждать. Катер появлялся вовремя, но сына все не было. Старик не обижался на него, понимал: служба.

Легкий ветерок слегка дымил песчаной пылью, сдувал ее в протоку, мутил. Старик задумчиво глядел на густо замутненную у берега воду: жаль, очень ему было жаль, что год от году мелеет родная с самого детства протока, и выходило так, будто с ее обмелением все больше укорачивается и его собственная жизнь – словно они рядом идут… Нет, он не жалел о прожитом, все, считал, было в нем к месту и по делу, и все же такие вот думы являлись ему именно тогда, когда в неторопливом размышлении глядел на спешившую к лиману и дальше к морю желтовато-мутную рябую воду. Старик знал: если бы вдруг невзначай углубили протоку – нынешней технике такое вполне по плечу, – сделали бы ее опять судоходной, как прежде, жизни ему от этого не прибавилось бы, но все-таки ему хотелось, чтобы ее углубили и чтобы пошли по ней опять различные суда и баржи. А еще лучше – боевые корабли, на которые он мог бы любоваться долгими часами вот с этого самого берега.

Совсем недавно, уже после того, как получили от Василия весточку о скором приезде, приснился ему дивный сон. Будто протоку и в самом деле углубили, а заместо шаткой дощатой пристаньки соорудили настоящий пирс с могучими чугунными палами, к которому могут швартоваться настоящие боевые корабли. И вот к этому самому пирсу подходит суровый красавец – эскадренный миноносец, а на ходовом мостике – командир, капитан третьего ранга Василий, сын. Красиво швартуется корабль, сбрасывают на пирс сходню, сбегает по ней командир, отдает честь и докладывает: «Товарищ старшина первой статьи Алексей Иванович Анисимов, эсминец «Ретивый» прибыл для оказания помощи вашему «морскому охотнику». Корабль к бою готов! Командир капитан третьего ранга Василий Анисимов. Здорово, батя, вот и я!»

Приснится же, право, такое! Нет, ничего не сказал жене старик о своем сне – зачем сердце лишний раз ей бередить? – а сам не на шутку взволновался. И помнил этот сон до удивительной ясности, будто все наяву произошло.

Вот и теперь, дожидаясь катера, поглядывал вверх по течению, а мысль, хоть, понятно, и несуразная, так и накатывала: «Вдруг чудо случится?!» Старик подсмеивался над своим чудачеством, даже поругивал себя, а вот, поди ж ты, привязалось…

Когда же сам-то он стоял последний раз на палубе боевого корабля? Выходило, давно, и опять-таки те далекие события были связаны с этой протокой.

* * *

Тогда, в сентябре сорок первого, их «морской охотник» после высадки десанта пересекал на полном ходу лиман, чтобы успеть соединиться с другими малыми плавсредствами, готовившимися для переброски войск на Терновскую косу.

Утробно ревели двигатели, за кормой на штилевой поверхности вырастал клокочущий горбатый бурун, чисто светило солнце, и ясна была смирная даль по всем румбам – ничто не сулило беды.

Старшина первой статьи Алексей Анисимов стоял на руле, невольно поглядывал влево – там, за чуть округленной линией горизонта, впадала в лиман протока, выше по которой, на Гнилой косе, стояло его родное село Гнилуши.

– Почти рядом с домом проходишь, старшина?! – крикнул командир, норовя перекрыть грохот двигателей. – Чуть право руля!

– Рядом, товарищ лейтенант! – откликнулся Алексей. – Миль двадцать. Рядом, да не забежишь!

– Сигнальщик! Обзор триста шестьдесят! Внимательней!

До Терновской косы оставалось на два с небольшим часа ходу. Небо сливалось с морем покойной голубизной, но, несмотря на такую тишь, комендоры и пулеметчики находились на боевых постах – «охотник» шел в готовности номер один. И вдруг отчаянный голос сигнальщика:

– Воздух! Слева сто двадцать, угол цели сорок градусов, четыре самолета!

– Боевая тревога! – Командир нажал на ревуны, и из люка носового кубрика выметнулись краснофлотцы, кинулись по своим местам.

Самолеты один за другим пикировали на «охотник», по бортам всплескивались кипящими фонтанами взрывы бомб, рев двигателей катера смешивался с ревом «юнкерсов», и в этом грохоте и гуле совсем слабо слышались голоса орудия и двух спаренных пулеметов. В таком еще несколько минут назад совсем мирном покое эта внезапно вспыхнувшая схватка казалась нелепой, нереальной. Но «юнкерсы» шли уже вторым заходом и, валясь на крыло, с воем бросались вниз.

– Идти зигзагом! – крикнул командир Алексею, передергивая рукоятки машинного телеграфа, меняя ход.

– Есть идти зигзагом! – отрепетовал Алексей команду, круто перекладывая руль. И тут же закричал: – Попали!

Ведущий «юнкерс», получив встречную орудийную очередь, задымил и стал падать в море. Но другие не прекратили атаку, неслись на катер, и было видно, как черными каплями отрываются у них от брюха бомбы.

– Огонь! Огонь! Шлюпку, пояса!.. – только и успел крикнуть командир. Он, видимо, понял, что из-под этого вала им уже не выйти, и это были последние его слова.

…Алексей вынырнул на поверхность, жадно и глубоко захватил побольше воздуха, огляделся растерянно, приходя в себя. «Охотника» уже не было, лишь обломки покачивались на легкой зыби да неподалеку поклевывала носом волну шлюпка. Ее то ли успели спустить на воду, то ли выбросило взрывом.

Самолеты ушли. Стало так тихо, что даже не верилось, будто вся эта беда случилась на самом деле. Но именно так все и было, и теперь следовало решать, как быть дальше. Из восемнадцати членов экипажа их осталось пятеро. Они кое-как забрались в шлюпку, вытащили из воды смертельно раненного боцмана, огляделись. Никого больше не оставалось на поверхности. Шлюпка слегка текла, через пулевые пробоины в нее струилась вода. Они законопатили борта. Алексей сел на корме за руль, скомандовал:

– Весла на воду! Пойдем через лиман к протоке: я хорошо знаю те места, – сказал он ребятам. – До Терновской косы вряд ли дойти, а здесь раза в три ближе.

Через полчаса боцман скончался, и они, простившись, похоронили его по морскому обычаю.

Алексей оставался после него старшим и по званию, и по должности, вся ответственность теперь лежала на нем. Гребли в две пары весел, переговариваясь и все еще удивляясь случившемуся, жалея погибших товарищей.

– Место бы запомнить, – сказал Алексей.

– Как тут запомнишь, дорогой, – отозвался Тимур Левадзе, сигнальщик. – На десятки миль море кругом.

Шлюпка под дружными, тренированными взмахами весел шла ходко, и Алексей, поглядывая вперед и следя за небом, как бы вновь не появились вражеские самолеты, а еще хуже – катера, прикидывал: если и дальше пойдет все так же тихо, то часов через пять-шесть они должны дойти до протоки, где она впадает в лиман. Только бы не ошибиться курсом, не забрать в сторону. И еще одно беспокоило: что теперь там, в Гнилушах? Кто? Свои или немцы? И, стараясь ускорить приближение, Алексей иногда негромко покрикивал, помогая корпусом:

– Навались, ребята! Навались!

Еще в воде, после взрыва бомбы, они посбрасывали с себя ботинки и фланелевки, остались в одних тельняшках. А теперь скинули и тельняшки, и загорелые, крепкие их плечи, спины лоснились от горячего пота. Изредка окатывались забортной водой, но жаркие лучи полуденного солнца почти тут же иссушали ее. Жара, натужная работа на веслах вызывали жажду, однако пресной воды не было в шлюпке ни капли. Но все же тревожило и угнетало их больше всего то, что при них не осталось никакого оружия.

Как и предполагал Алексей, на исходе дня они вошли в устье протоки, пристали к левому берегу, заросшему кустарником; дальше идти уж не хватало мочи, к тому же здесь сильно сказывалось встречное течение. Не успели еще и весла уложить, как из кустов раздался окрик:

– Стой! Кто идет?!

– Свои, братишка! Моряки с «охотника».

– Там разберутся. Выходи по одному!

Их привели к подполковнику, крепкому, уже в годах, человеку с пышными буденновскими усами и веселыми, пытливыми глазами.

– Это что за флибустьеры?! – воскликнул он, удивленно их разглядывая. – Кто старший? Звание?

– Старшина первой статьи Анисимов! – Алексей, насколько хватало сил, подтянулся. – Моряки с погибшего «морского охотника».

– Не вижу формы, знаков различия. Документы?

– Все это на дне морском, товарищ подполковник. Вместе с тринадцатью нашими боевыми товарищами и самим кораблем…

– Кто потопил?

– Четыре самолета налетели. Одни сбили, а другие…

– Выяснить все, проверить, – кинул подполковник стоявшему рядом капитану. – И одеть! Гимнастерки, сапоги или обмотки, что найдется. Босяки, анархия какая-то…

Моряки заволновались, зароптали протестующе.

– И доложите мне через час!

– Есть, товарищ комполка! – Капитан козырнул подполковнику. И к морякам: – Следуйте за мной, граждане флибустьеры. Разберемся.

Для подполковника Завалишина четверо моряков оказались сущей находкой, словно сам господь бог послал их ему. Он имел приказ: полком немедленно форсировать протоку, выбить немцев с Гнилой косы и развить по ней наступление на север. Легко сказать: выбить, развить… Для этого, понимал комполка, нужно сперва зацепиться за другой берег, а еще раньше – отыскать брод, потому как протока здесь глубока и с орудиями, машинами ее не переплывешь. Надо готовить плавсредства. Из чего? Леса нет, кустарник один, за ним степь. Без брода не обойтись. Но есть ли он вообще где-нибудь поблизости? Во всяком случае, полковым разведчикам нащупать его не удалось. И не мудрено: места совсем незнакомые, а на карте протока значилась судоходной.

Когда капитан доложил Завалишину, что с моряками все обстоятельно выяснено и что один из них, старшин, Анисимов, родился и вырос на этой самой Гнилой косе, плавал тут на паруснике до призыва на флот и знает протоку наизусть, подполковник, глядя на капитана, задумчиво покрутил усы.

– А ну зовите.

Они долго проговорили с Алексеем Анисимовым. Командир полка внимательно слушал, потом сказал:

– Вот ты говоришь, старшина, о перекате, что выше верстах в трех. А как же проплывал ваш парусник через этот самый перекат?

– Тогда осадка судна позволяла, товарищ подполковник. Была в этом перекате неширокая, метров на пять всего, впадина, на ней очень точно выверенные створы стояли. Вот опытные капитаны там и проходили.

– А сейчас как?

– Не знаю. Ведь я не бывал там пять лет, с самого призыва на флот. Помню только: уже тогда протока стала заметно мелеть.

– Вот что, – помолчав, сказал комполка. – Сумеешь отыскать это место? Эти створы или как их там… Брод нужен во что бы то ни стало, старшина. Полк должен форсировать протоку и выбить немцев с Гнилой косы. Понимаешь, какая важная задача стоит?

– Можно попытаться найти, – ответил Алексей, расстегивая в волнении тугой ворот гимнастерки. Завалишин увидел в отвороте голубые полосы тельняшки, но не упрекнул за нарушение формы. – Теперь там небось и вовсе обмелело. Оно и раньше протока была широка, но мелка. Вода до горла не доставала, только вот эта впадина, но ведь ее можно почти перешагнуть.

– Давай, старшина, действуй! – решительно произнес комполка. – Отыщешь – честь и хвала тебе. И награда не обойдет. Дело такое серьезное.

– Да разве за награду я, товарищ подполковник…

– Выполнишь приказание успешно – не помешает. Бери своих морячков и действуй. Завтра поутру и выступайте. Возвратитесь, доложишь лично мне. А сейчас накормят вас как следует – и отдыхать.

Утром Алексей повел свою группу вдоль протоки вверх по течению, держась за кустарниками. Он с трудом узнавал теперь эти места, надеялся только на створы, чтобы по ним уж точно определить, где находится перекат. Лишь к вечеру им удалось набрести на две выгоревшие проплешины.

– Сожгли створы, – сказал Алексей, разглядывая выжженные участки. – Но ничего, и эти кострища что-нибудь подскажут.

– Что же дальше, командир? – спросил Левадзе.

– Переходить будем метров на пятьдесят выше, как стемнеет. А сейчас надо заготовить ваги.

Они пролежали в кустах до вечера, наблюдая за противоположным берегом. Там, на косе, между несколькими ветхими домишками, беспрерывно двигались люди, изредка проезжали машины.

– Немцы, – прошептал радист Гришин. – Близко, даже моторы слышу.

– Домики метрах в пятидесяти от берега, – прикинул Тимур Левадзе. – Не больше. Перед ними – передняя линия окопов.

Как только стемнело, Алексей велел всем сбросить форму, взять с собой только автоматы и ваги, и они осторожно спустились к протоке. По-вечернему теплой была вода, течение быстро и напористо, и пересекать протоку даже наискосок оказалось непростым делом. Но глубина радовала: уже миновали середину, а вода выше пояса не доходила. Алексей чувствовал, что ведет ребят верно, что вот-вот должна начаться та самая впадина, узкая и коварная, из-за которой когда-то садилось на мель не одно судно. Слева и справа от подводного перешейка, по которому они продвигались, протока обрывалась вглубь на десять – пятнадцать метров. Перейти ее можно было только здесь, если он не ошибся. Нет, кажется, не ошибся.

– Осторожнее, начинается впадина, – шепнул Алексей, нащупывая вагой начавшееся углубление. Сам он никогда прежде не переходил протоку в этом месте, лишь знал о броде от односельчан.

Вода уже подступала к самому горлу, и он поднял над собой автомат. Вот она захлестнула с головой, но Алексей, успев захватить побольше воздуха, шел теперь под водой, ощущая под ногами песчаное дно. Воздуха не хватало, и он хотел уж было вынырнуть, однако дно пошло на подъем. Хватило сил одолеть впадину и ему, и ребятам. Он понял: протока обмелела настолько, что теперь ее вполне можно форсировать.

Моряки опять продвигались по пояс в воде, приближаясь к Гнилой косе. Немцы изредка пускали ракеты, которые пугающе ярко рвали дегтярную ночную темень над протокой, отражаясь в смирной черной воде. Вокруг стояла полная тишина.

Наконец они выбрались на косу, пролежали с полчаса, наблюдая, но разглядеть больше того, что приметили еще днем со своего берега, им не удалось. Песок был влажен и прохладен, стало зябко, да и время торопило, и Алексей распорядился возвращаться назад.

Чуть свет он со своей группой предстал перед командиром полка. Завалишин не спал, дожидался их. С величайшим вниманием выслушал подробный доклад Алексея.

– Ну, морячки, цены вам нет! Приказываю: по фронтовой чарке, укутаться потеплее – и спать. А ты, старшина, задержись. – Они остались вдвоем, и Завалишин сказал: – Этой ночью и начнем. Рота старшего лейтенанта Коротаева пойдет, самая лучшая. Она должна одолеть протоку, захватить плацдарм, и тогда начнем форсирование всем полком. Но первоочередная задача, старшина, самая важная – протока.

– Мы вешками на берегу обозначили и ширину переката, товарищ подполковник, – сказал Алексей. – За вешки не заходить, между ними и чуть наискосок, градусов пятнадцать против течения. Впадина чуть дальше середины.

– Нет, так не пойдет. В темноте могут и сбиться, а дело слишком серьезное. – Командир полка посмотрел ему прямо в глаза. – Силы еще остались? Знаю: со своими ребятами много ты вынес за эти дни, и если…

Алексей поднялся.

– Готов к любому заданию, товарищ подполковник. Хоть сейчас.

– Ну, прямо сейчас не требуется. – Завалишин положил ему руку на плечо. – Прошу: проведи сам роту Коротаева через протоку, так надежней.

– Понимаю. Будет выполнено!

– У тебя есть еще время отдохнуть, до вечера далеко. А сейчас иди к Коротаеву, растолкуй ему все о протоке, как мне растолковал. Пусть соберет роту – объясни все и бойцам.

– Есть, товарищ подполковник!

К вечерним сумеркам Алексей привел роту Коротаева к месту переправы, попросил выделить двух бойцов.

– Укажу им вешки, – сказал. – Пусть останутся здесь, следят за нашим переходом как можно точнее. Если пойдут следом другие – покажут им фарватер. Случится с нами что – донесут в полк.

– Комполка велел вам возвращаться, как проведете мою роту, – сказал Коротаев. Был он молод, совсем мальчишка на вид, но, судя по всему, обстрелянный серьезно, потому как в роте у него оставалось от прежних боев не более шестидесяти человек. Улыбнулся Алексею уважительно: – Жалеет вас. И так, говорит, намучились морячки.

– Там будет видно. А теперь пора, товарищ старший лейтенант. В кильватер за мной следуйте. Как уговорились, вправо и влево от меня уклоняться не больше десяти метров. Плавать все у вас умеют?

– Сомневаюсь, – ответил Коротаев. – Мы ведь пехота, старшина.

– Что ж что пехота, – с легким укором произнес Алексей. – Ладно, теперь поздновато учить. Пошли. И – полная тишина!

Немцы словно предчувствовали недоброе: ракеты на этот раз взлетали чаще и время от времени басовито рокотал крупнокалиберный пулемет. Алексей оглядывался, замечал, как идущие следом бойцы прижимались к воде при мертвенном свете ракет. Вскоре миновали середину протоки, он обернулся при одной из вспышек, помахал над головой автоматом – условный сигнал: «Внимание: рядом впадина!» Ощутил под ногами знакомое углубление, перешел его под водой, подняв на вытянутых руках автомат, противогазную сумку с запасными дисками и гранатами. И сразу же оглянулся. Несколько человек уже были поблизости.

Как же перед переходом он просил, умолял соблюдать тишину, что бы ни случилось! Но вдруг кто-то, захлебываясь, отчаянно вскрикнул, ему ответил другой испуганный голос. Тут же послышались всплески в разных местах, барахтанье, казавшиеся в такой тишине оглушительно громкими. И разом встречь ударили пулеметы, огненными бусами понеслись над черной поверхностью автоматные очереди. Ракеты теперь зависали над самой головой.

– За мной! – звонко взлетел голос командира роты Коротаева.

Первые человек пятнадцать зацепились за Гнилую косу. Берег тут оказался пологий и песчаный, но все же это был берег и на нем можно было хоть как-то укрыться.

Поджидая оставшихся в живых, Алексей бросил лежавшему рядом Коротаеву:

– Черта с два, старший лейтенант! Это еще не плацдарм. Совсем рядом, перед домиками, первая линия окопов у немцев.

– Надо выбить их! – горячо предложил Коротаев.

– Надо, – согласился Алексей. – И немедленно, пока толком не очухались.

Около половины роты не достигло берега, полегло в протоке. Уцелевшие залегли поплотнее возле ротного, мокрые с головы до ног.

– Раненые есть? – спросил старший лейтенант.

Раненых, к счастью, не оказалось. Тогда он передал по цепи:

– Сейчас сделаем стремительный рывок. В тридцати метрах вражеские окопы, дело может дойти до рукопашной. Приготовиться!

Самой большой потерей в переходе через протоку была гибель радиста вместе с рацией. Но на том, своем берегу остались двое бойцов, они должны были немедленно доложить в полк о случившемся.

Ракеты продолжали зависать над протокой, чуть, правда, поредела пальба, однако было ясно, что переправившихся на косу немцы в покое не оставят.

– Приготовиться, – еще раз передал Коротаев. – Без крика, молчком до самых окопов. За мной.

«А этот парень с характером», – успел одобрительно подумать Алексей и, вскочив, рванулся вместе с ним.

Что есть мочи они бежали по песку прямо на окопы, на встречный огонь. Следом, не отставая ни на шаг, бежали бойцы. С обоих флангов перекрестно жарили два пулемета. Невольно хотелось упасть под губительным их огнем, зарыться с головой в песок.

– Возьми на себя правый! – крикнул Алексей ротному, забирая левее и выхватывая гранату.

До окопов оставалось всего метров пятнадцать. Задержавшись на миг, Алексей бросил гранату. Вспыхнул взрыв, пулемет замолк. Но боковым зрением он успел заметить и несчастье: Коротаев на бегу замер, словно наткнулся на невидимую стену, схватился руками за голову и упал. Жалостью и болью обдало сердце.

– Вперед, ребята!

Пригибаясь, он достиг бруствера, отпихнул ногой мертвого пулеметчика. Пулемет, к счастью, оказался невредимым. Алексей мигом развернул его и длинной очередью ударил вдоль окопа. Фашисты кинулись назад, к домикам, а он все жалил и жалил им в спину, видя, как раскидывает, валит их на бегу. До тех пор, пока не кончился диск. Потом наступило затишье.

Бойцы сгрудились возле Алексея в захваченном окопе. Хорошим оказался этот окоп, выполненным с немецкой аккуратностью, надежным.

– Что дальше, старшина? – спросил кто-то невидимый в полутьме. – Может, по домикам ударим? Вышибем немчуру, а?

– Ротный ранен?

– Убит, – скорбно ответил тот же голос.

Выходило так, что и теперь, как после гибели «охотника», он оставался старшим, ибо вел сюда этих бойцов вместе с их ротным командиром Коротаевым.

– Сколько нас? – спросил.

Бойцы пересчитались, и все тот же голос доложил:

– С тобой пятнадцать. Двое легкораненых.

– Было в роте шестьдесят. Значит, каждому из нас придется драться за четверых. А насчет домиков повременим до рассвета – неизвестно, что там, за ними. Главное, мы сумели надежно зацепиться за берег. Это уже плацдарм, ребята. И его надо удержать во что бы то ни стало – таков приказ командира полка. – Алексей выдержал паузу, приглядываясь к притихшим бойцам, заключил твердо: – Значит, здесь и кинем намертво якорь! Немчура не оставит нас в покое. Приготовиться к встрече!

Однако фашисты на них сразу, напролом не полезли. Через полчаса из-за домиков, откуда-то из глубины, они стали швырять мины.

«Сейчас попрут, – обеспокоенно подумал Алексей, стряхивая песок. – Беда вот, связи нет. А может, подполковник уже что-то готовит там? Мужик вроде толковый. И почему же он не послал со мной моих моряков?..»

Фашисты пошли тут же, как только прекратился минометный обстрел. Едва различимые в темноте, они выскочили из-за домиков и густой цепью кинулись к окопам, поливая перед собой автоматным огнем.

Алексей припал к трофейному пулемету. Три запасных диска лежали под рукой. Вдруг мелькнула не к месту веселая мысль: «На свои ведь окопы лезете, паразиты, на свой пулемет. Ну, давайте, давайте, милости просим…» Оставалось не больше тридцати метров.

– Огонь, ребята! Огонь!

Крупной дрожью забился пулемет у него в руках, хлестнули густыми очередями бойцы из окопов. Вспыхнули взрывы гранат, и при мгновенных этих вспышках Алексей хорошо видел, как вскидывало, валило на стороны вражеских солдат, он даже успел подвернуть ствол пулемета в самую гущу.

Кто-то пронзительно вскрикнул в окопе:

– Ребята, Саньку-гармониста убило!

Приподнявшись на локте, Алексей бросил две «лимонки» в набегавших, припал опять к пулемету, пересекая их длинной очередью.

Кто же выдержит такую огненную, губительную метель? Передние фашисты даже повернуть не успели. Что-то безумно и дико крича, смешались, падали перед окопами, посылая предсмертные выстрелы…

И вновь спустя несколько минут над протокой нависла сторожкая ночная тишина. Опять, как и перед атакой, бойцы потянулись к Алексею.

– Сколько нас теперь? – спросил он.

– Саньку-гармониста и Колю Привалова, земляка его, положило. А так все целы, – ответил знакомый голос. – Дружками неразлучными были.

– По голосу узнаю, а лица вот никак не разгляжу. Кто говорит?

– Младший сержант Стрекачев, старшина.

– Заменишь меня, сержант, в случае чего. – Алексей улыбнулся. – Ну, если, скажем, драпа задам.

– Веселый у нас командир, – произнес кто-то. – У вас во флоте все, что ли, такие?

– На флоте-то? Считай, все. Если не больше.

Бойцы сдержанно, потихоньку засмеялись.

– А теперь, ребята, по местам. Зарыться в ячейки, вот-вот опять минами немчура закидает, а потом опять полезет. Наше дело – держаться до подхода своих.

За ночь фашисты еще дважды повторяли атаки, в точности похожие на первую. С той лишь разницей, что минометный огонь вели дольше и злее, но автоматчиков шло на окопы с каждым разом все меньше – сказывались, видать, потери, пополнить которые было уже нечем.

А перед самым рассветом протоку удачно форсировала новая группа бойцов из семнадцати человек – взвод связи старшего сержанта Лифшица. Где-то им удалось раздобыть рыбачью лодку, на ней переправили УКВ-рацию, ручной пулемет и протянули с того берега телефонный провод. Они гурьбой скатились в окопы в тот самый момент, когда фашисты опять ударили из минометов.

– Командира роты – на связь! – крикнул боец, держа телефон на коленях. – Комполка требует. Быстро!

– Нету командира роты!

– Тогда старшего! Кто здесь старший?

Алексей взял у него трубку. В ней рокотал голос Завалишина:

– Что вы там возитесь? Немедленно старшего лейтенанта Коротаева на провод!

– Убит командир роты Коротаев, товарищ подполковник, – ответил Алексей.

– Как убит?!

– Еще при захвате окопов. Пулей, наповал. Плацдарм держим. За ночь отбили три атаки. Да, да, с минометной подготовкой! Начинается четвертая.

– Кто же после Коротаева старший у вас там?

– Я, товарищ подполковник!

– Кто это «я»?

– Я, старшина первой статьи Анисимов.

После короткой паузы, за которой угадывалось удивление, Завалишин произнес:

– Я же велел Коротаеву, чтобы ты возвращался назад, как проведешь роту через протоку. Он тебе успел передать?

– Так уж вышло, товарищ подполковник. Не смог я вернуться.

– Сколько вас осталось?

– Со мной – одиннадцать.

– Вот что, старшина, возьми-ка под свою команду и Лифшица взвод. Попытайтесь уничтожить эти чертовы минометы! Приказываю… и прошу. Мы скоро начнем, они могут нам здорово помешать. И ни в коем случае не терять связь! Ты понял меня, старшина?