Текст книги "Башни Латераны (СИ)"

Автор книги: Виталий Хонихоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Я не могу. Семье деньги нужны. Отец…

– Знаю. Густав вчера всё рассказал, после того как ты убежал. – кивает она.

– Ого! Так благородная дейна не к нам пожаловала, а к поваренку Лео! – выкрикивает с места Бринк: – да ладно! Эй, дейна, пожалуйте за наш стол, ужо у меня то поболе чем у этого сморчка! Покажу что такое настоящая любовь солдата!

Алисия поморщилась, стараясь не обращать внимания. Ее служанка повернулась к наемникам и потянула ее за рукав.

– Госпожа Алисия, не место тут для благочинной девицы. Пойдемте уже…

– Библиотека открыта для всех. – сказала Алисия, не стронувшись с места: – Не только для студентов. Я бываю там по средам, после обеда. Если захочешь – приходи. Будем заниматься. Бесплатно. Подготовишься к экзаменам.

– Зачем вам это?

– Затем, что ты мой славный рыцарь из детства. И затем, что терпеть не могу, когда талант пропадает зря.

Она выпрямилась, обращаясь уже громче: – А теперь дайте мне горшочек вашего фирменного жаркого. Отец просил именно из «Трёх Башен» принести, говорит, лучше нигде не готовят.

Лео механически принялся накладывать жаркое в глиняный горшок. Алисия расплатилась, ее служанка взяла покупку и они направились к выходу. У самой двери она обернулась:

– По средам, Лео. Не забудь.

Дверь закрылась за ней. Несколько секунд в таверне стояла тишина. Все присутствующие смотрели на Лео.

– Ну ты даёшь, поварёнок! – заржал Бринк: – такая красотка, а ты стоишь как пень! Таких нужно за задницу сразу хватать, видно же, что она течет как сучка, значит хочет, чтобы ты ее приголубил в уголке. А ты чего моросишь? Завел бы на кухоньку, юбку задрал и прямо на мешках с мукой каак…

– Заткнись, – тихо сказал Лео, стискивая кулаки: – просто заткнись, Бринк.

– Чегось? Что ты там вякнул, щенок? – приподнял бровь наемник: – в себя поверил? Лучше эля плесни, пока мы твою подружку не обсудим хорошенько. Я тебе пару советов дам, малец, как лучше деваху пользовать чтобы она под тобой криком кричала…

Что-то внутри Лео лопнуло. Вся накопленная злость, стыд, отчаяние – как будто все это разом в голову ударило, аж в глазах помутнело. Он перемахнул через стойку и бросился на Бринка, бросился неумело, но яростно. Да, он не был здоровяком и не владел воинским ремеслом, но любой, кто вырос на улицах этого города обязательно умел бить, уж этому на улице в первый же день учат. Удар в нос! И еще!

– Ах ты… – Бринк вскочил на ноги, и отмахнулся от него. Сбил Лео с ног. Он попытался подняться, но Бринк пнул его в живот. Воздух вышибло из лёгких. Ещё удар, ещё… в глазах темнеет, в голове словно колокол бьет, а в душе черная-черная ярость… если бы он мог, если бы у него были силы… он вдруг перестал ощущать боль и почувствовал, как темный гнев поднимается из глубины его души… он их всех убьет. Всех до единого! И… тут удары внезапно прекратились и он – замер, прикрывая голову руками, ожидая… чего?

– Бринк!

Голос Курта Ронингера прогремел по таверне. Командир «Чёрных Пик» стоял в дверях, глядя на своего бойца тяжёлым взглядом.

– Что это такое? – спокойный, ровный голос. Несмотря на то, что Полуночный Волк не повысил тон ни на йоту – в таверне наступила тишина. Лео поднял голову, нашел своего противника помутневшим взглядом и увидел, что тот отступил назад и сглотнул. Побледнел.

– Он первый начал, командир!

– Первый напал на тебя? – лицо у Курта словно бы из темного камня было вырезано, ни одной эмоции, ни один мускул не дрогнул.

– Так и есть! Накинулся как бешеный, кулаками машет! А я ж… ну мы из «Черных Пик», у нас репутация! Никто не смеет бросаться на нас, а кто бросится – тот огребет!

– Так все было? – командир «Черных Пик» обвел взглядом таверну: – никто ничего сказать не хочет?

– В общем примерно так и было. – гудит рыжеволосый наемник, косая сажень в плечах: – Бринк, конечно, со своим языком поганым лезет везде, но паренек первым на него накинулся.

– Ты. – Курт Ронингер уставился на Лео своим холодным взглядом: – ты напал на моего бойца. Знаешь, что за такое полагается? Зачем ты напал на него?

– Да он! – задыхается от обиды Лео: – он! Я его не прощу! Он гадости про Алисию говорил!

– Серьезно, Бринк? – поворачивает голову командир: – ты говорил гадости? Как ты мог? Ай-яй-яй. Разве я не обучал тебя на курсах благородных дейнов как говорить не гадости, а приятности? Нет? А почему?

– Не обучали, командир. – ухмыляется Бринк: – как есть не обучали. Грамотам и манерам не обученные мы.

– Слышал, малец? – командир бросает взгляд на Лео: – не обучен он приятности и комплименты говорить. Потому что у нас не институт благородных дейнов, а рота «Черные Пики». А за то, что ты на моего бойца напал в военное время я бы тебя вздернул на ближайшем суку или вон на перекладине ворот. В мирное же высек кнутом как следует. Но у нас с вашим бароном уговор, так что на первый раз прощается. Вставай, хватит на полу валяться. И эля нам принеси.

– Как скажете… дейн Курт. – Лео медленно поднимается с пола и вытирает разбитый рот рукавом. В душе у него кипит ярость. Конечно, думает он, наемники наемников покрывают. Сволочь этот Бринк, вот бы ему силы… стать бы магом Третьего Круга и сжечь этого Бринка и всех его дружков что над его сальными шуточками хохотали…

– Бринк! А ну подь сюда! – повышает голос Курт Ронингем и как только наемник подходит к нему – коротко, без размаха дает ему кулаком в зубы. Бринк всплескивает руками, отшатывается и садится прямо на пол, лупая стеклянными глазами по сторонам в изрядном недоумении.

– Никто не смеет бить моих бойцов кроме меня. – говорит Курт и наклоняется к сидящему на полу Бринку: – и когда ты уже научишься свой поганый язык на привязи держать?

– Да я… – неуверенно начинает было наемник, но командир отмахивается от него рукой.

– Заткнись. Тебе бы язык вырезать вместе с мудями, так отличный солдат вышел бы. Клянусь, попрошу магикусов в столице ампутировать тебе и то и другое.

– Так у него вся сила в языке и мудях, командир! – весело кричит кто-то и таверна снова оживает, все хохочут.

Лео, шатаясь, идет в кухню, за новым кувшином темного эля. Вильгельм молча подает ему мокрую тряпку для разбитой губы.

Вечером, когда Лео вернулся домой, в комнате царила напряжённая тишина. У кровати отца стоял знахарь – тот самый, которого отец прогнал. Лео вопросительно глянул на матушку, пусть знахарь и не виноват, но все же отец его взашей выставил, почему он вернулся?

– Я достала деньги, – сказала матушка, не глядя ему в глаза. – На операцию. Дольше ждать уже нельзя, он может не выдержать.

Знахарь положил руку ей на плечо. Задержал дольше, чем следовало. И посмотрел на неё так… По-особенному, не так как прежде. Такие вот взгляды Лео в таверне порой ловил, когда тот же мерзкий Бринк на Маришку смотрел или на молоденьких служанок что за едой приходили… Мать отвела взгляд, нервно поправила волосы.

– Откуда деньги, мам? – спросил Лео, внутри у него что-то сжалось.

– Заняла. Мир не без добрых людей.

– У каких людей? Ростовщики без залога не дают…

– Не твоё дело! – резко ответила она: – и не до того сейчас. Главное сейчас – отца спасти.

Лео видел, как знахарь смотрит на мать. Как она избегает его взгляда. Мать всё ещё красивая женщина, несмотря на годы и усталость. Высокие скулы, тонкие черты, фигура сохранилась… Нет. Нет, не может быть. Он гонит прочь гадкие и отвратительные мысли.

– Дайте ему это, – знахарь протянул матери склянку с мутной жидкостью. – Снотворное. Чтобы не дёргался во время процедуры. Ампутация – дело серьезное, не каждый это может сделать. У некоторых прямо на столе кончаются, а у меня никто еще не помер. Почти никто.

Мать заставила отца выпить зелье. Тот пытался сопротивляться, но сил почти не осталось. Вскоре он забылся глубоким сном, его лицо наконец разгладилось, стало ровным, безмятежным. Лео подумал, что он уже и забыл, как выглядит отец без этой постоянной гримасы страдания на лице.

Знахарь закатал рукава. Достал из сумки инструменты – пилу, острый нож, жгут. Всё это было старое, но чистое. Мильда, увидев приготовления, зажала рот руками, но все равно у нее вырвался короткий всхлип.

– Девочку уведите, – коротко бросил знахарь: – пациента на стол.

– Мильда, ступай к соседям, – сказала мать: – с Боней поиграешь.

– Не пойду! Папке больно!

– Ступай, кому сказала!

Лео обнял сестру, вывел из комнаты. Она плакала, цепляясь за него.

– Папке больно будет? Это ведь очень больно, да? Лео!

– Нет, он спит. Всё будет хорошо. Ступай.

Но сам он не был уверен. Вернувшись в комнату, помог знахарю перенести тяжелое тело на стол, который матушка освободила и накрыла чистой простыней. Знахарь затянул жгут ниже локтя, закрутил короткой деревяшкой, закрепил деревяшку. Мать держала отца за плечи. Её губы беззвучно шевелились – молилась.

– Держите крепче, – приказал знахарь: – он, конечно, спит, но все же.

Он поднял короткий нож и наклонился над рукой. Работал он быстро и уверенно. Сначала разрез кожи, потом мышц. Как будто и не человека лечил, а свинью разделывал. Потекла кровь, но не потоком, а едва-едва, ручейком, жгут держал. Пила взвизгнула, впиваясь в кость.

– Не буду по суставу резать, было бы легче, но тогда он даже только плечом шевелить будет, – поясняет знахарь, орудуя пилой: – лучше сохранить ему культю ниже локтя, потом протез сделать, все лучше дополнительную степень свободы сустава иметь, чем обрубок. Считай только кисть и половину предплечья удалим, остальное все останется. Гниль выше не пошла, но весь организм ослаб. Эх, нужно было раньше резать… глядишь одним пальцем и обошлись бы…

Лео отвернулся, борясь с тошнотой. Мать побелела, но не отпустила. Знахарь продолжал работать, споро и аккуратно, одновременно что-то говоря. Леон понял, он говорит не потому, что ему выговориться нужно, он отвлекает их с матушкой от того что на столе происходит.

– Готово. – культю руки знахарь обработал какой-то вонючей мазью, туго забинтовал. Отец даже под снотворным застонал.

– Один в день менять повязки. Мазь эту накладывать, – знахарь протянул матери горшочек. – Если начнёт кровь течь сильно – зовите. Но должно зажить. Гниль я убрал. Завтра я приду, осмотрю его еще раз. Если все хорошо, то… – он покачал головой и произнес несколько слов молитвы, призывая богов помочь больному.

Уже собирая инструменты, знахарь наклонился к матери, что-то тихо прошептал ей на ухо. Она кивнула, опустив голову. Лео сжал кулаки. Что бы там ни было – он не хочет знать. Не может знать. Наверняка он матушке какие-то рецепты сказал или как ухаживать за больным.

Прошла неделя. Отец медленно, но, верно, шёл на поправку. Горячка спала на третий день. На пятый он смог есть бульон. К концу недели уже сидел в кровати, пытаясь левой рукой держать ложку.

– Ничего, – говорил он с кривой усмешкой. – Видал я в Мельбурге плотника однорукого. Так он похлеще иных двуруких работал. Научусь. Главное, что вторая рука есть.

Мать снова начала шить. Мильда снова смеялась, играя с Ноксом. Дом ожил. Только в глазах матери появилась какая-то тень, которой раньше не было. Иногда Лео замечал, как она смотрит в пустоту, будто думает о чём-то тяжёлом, невысказанном.

С утра Лео снова уходил в таверну и ему даже как будто легче стало. Отец наконец поправляется, да с одной рукой, но даже улыбаться начал. Мильна с ним целыми днями книжки читает, наконец-то папка дома, говорит, не нарадуется. Матушка начала шить и даже два заказа взяла новых, помнят люди что жена Штиллов юбки и капоры с оборками лучше всех в квартале пошивает, вот и обратились. На столе у них не только каша теперь, но и мясо – через день! Лео перестал стыдиться и отнекиваться, когда толстяк Вильгельм молча всучивал ему сверток пергаментной бумаги в конце смены. В свертке обычно был кусок мяса, не самый плохой, свинина или говядина. Редко – дичь. Порой – кусок колбасы или сыра. Один раз вместе со свертком всучил бутылку вина, пусть не самого хорошего, но неплохого, монастырского. Буркнул – мол матушке своей передай.

Жизнь и в самом деле стала налаживаться, к работе в таверне он уже привык, дома все наконец стало нормальным, исчез тяжелый, гнетущий запах больного человека и чаще стал слышаться смех Мильны, которая целыми днями крутилась рядом с отцом, да и матушка наконец начала позволять себе улыбаться, глядя на них.

Так что и тот день сперва выдался обычным. Лео стоял за стойкой, протирая кружки и вполуха слушая разговоры посетителей. Два купца за угловым столом обсуждали последние новости.

– Слыхал? Дочка главы торговой гильдии кончилась!

– Да ну? Которая? Погоди… у нас же две торговые гильдии?

– Которая малая гильдия, для торговцев тканями и утварью! Ну этот, который Генрих Линденберг, торговец коврами!

– Быть не может! Я же его дочурку недавно на городском фестивале видел, такой красоткой выросла! Огненные волосы, глаза как у матери, да еще и магикус Второго Круга… это она?

– Да. Представляешь, она в реке утопилась!

Лео стоял за стойкой, протирая кружку. Услышав разговор – замер на месте, прислушиваясь. У него в груди что-то сжалось. Нет, подумал он, не может быть, они что-то перепутали.

– Говорят, понесла от молодого фон Ренкорта, а он жениться отказался. Мол, не пара она ему, безродная. Вот девица от позора и утопилась.

– Когда это случилось?

– Да вчера в реке нашли. Рихштраж сильно ругался, говорит, что теперь заводь заново освящать нужно, потому как дейна Алисия в заводи утопилась, а…

Грохот разбившейся кружки прервал разговор. Все обернулись на Лео. Он стоял, вцепившись в край стойки, лицо белое как мел.

– Ты чего, парень? – спросил один из купцов.

– Что… что вы сказали? Алисия? Какая Алисия?

– Дочка Генриха Торговца. Рыжая такая, красивая. В Академии еще училась.

Пол качнулся под ногами. В ушах зазвенело. Лео попятился, наткнулся на стену.

– Не может быть… Я же… Она же вчера… В среду…

Но сегодня был четверг. Вчера была среда. Вчера она должна была ждать его в библиотеке. А он не пришёл.

Мир рухнул.

Глава 7

Глава 7

Три дня прошли как в тумане. Лео двигался по таверне механически – наливал эль, носил тарелки, протирал столы. Клаус что-то говорил ему, Вильгельм ругался, Маришка пыталась расспросить, что случилось, но слова не доходили. Точно так же он вел себя и дома – просто сидел и смотрел в стенку пока его не окликнет матушка или отец. Внутри была пустота, холодная и бесконечная, как зимнее небо.

На третий день, когда солнце едва поднялось над крышами, он услышал, как два стражника за угловым столом обсуждают:

– Сегодня хоронят дочку Генриха Торговца. На старом кладбище, за городской стеной. – сказал тот, что повыше, подвинув к себе кружку с элем.

– Не на церковном?

– Какое там! Она ж самоубийца. Таким дорога в освященную землю заказана. Отец Георгий отказался отпевать, сказал, что душа её и так проклята, ничего не поделаешь. Говорят Генрих денег предлагал, да разве такое купишь?

Лео выронил кружку. Она покатилась по полу, звеня о каменные плиты, но он не стал поднимать. Снял фартук, бросил его на стойку и вышел, не оглядываясь. Вильгельм что-то кричал вслед, но Лео уже не слышал.

Дорога к старому кладбищу вела через северные ворота, мимо кожевенных мастерских, где воздух был пропитан едким запахом дублёных шкур. Утренний туман ещё не рассеялся, цеплялся за покосившиеся кресты и старые надгробия. На ржавой железной ограде кладбища сидел огромный ворон, чёрный и лоснящийся, с умными глазами-бусинками. Он каркнул один раз, хрипло и протяжно, будто приветствуя.

Старое кладбище располагалось на пригорке, открытое всем ветрам. Не освящённая земля – место для самоубийц, некрещёных младенцев, казнённых преступников и тех, кого Церковь отвергла. Надгробия здесь были простые – грубо отёсанные камни, многие покосились, треснули, заросли мхом и бурьяном. Между могилами вились тропинки, вытоптанные редкими посетителями. У дальней стены кладбища росла старая ива, её длинные ветви касались земли, словно плакальщица распустила волосы в скорби.

Людей собралось немного – человек двадцать, не больше. Они стояли небольшими группками, переговариваясь вполголоса. Их тёмные одежды выделялись на фоне побуревшей осенней травы. Генрих Линдберг стоял у края свежевырытой могилы – постаревший за эти дни на десять лет, с потухшими глазами, в простом чёрном кафтане без украшений. Его обычно аккуратно подстриженная борода была всклокочена, под глазами – тёмные круги. Рядом его жена, закутанная в чёрную шаль, беззвучно плакала, промокая глаза кружевным платочком. Её плечи мелко дрожали.

Гроб стоял на двух перекинутых через яму досках. Простой, из некрашеной сосны, сколоченный наспех. Доски были неровные, с заусенцами, кое-где проступала смола. На крышке – ни креста, ни украшений, только грубо вырезанные инициалы «А. Л.». Даже беднякам делали лучше. Но для самоубийц и это – милость. Многих просто заворачивали в холстину и опускали в землю.

Могильщики – двое крепких мужиков в засаленных куртках – стояли поодаль, опираясь на лопаты. Младший, рыжий парень лет двадцати, нервно теребил в руках шапку. Старший, с проваленными щеками и красным носом пьяницы, равнодушно жевал табак и время от времени сплёвывал коричневую слюну в траву.

У самой ограды примостились несколько нищих – пришли в надежде на поминальную милостыню. Одна старуха, горбатая и беззубая, перебирала чётки и что-то шептала – то ли молитву, то ли заговор от нечистой силы.

– Не пришёл даже, сволочь, – прошипел молодой человек в потрёпанном камзоле. Лео узнал его – младший сын кожевенника, друг семьи Линдбергов: Чертов фон Ренкорт! Обрюхатил девушку и бросил! А теперь небось на очередном турнире красуется!

– Тише ты, – одёрнула его пожилая женщина в выцветшем платье, поправляя сползающий с головы платок. – Мёртвым покой нужен, а не злые слова.

– Какой покой? – горько усмехнулся кожевенник, и его кулаки сжались так, что побелели костяшки. – Церковь говорит, самоубийцы в аду горят вечно. Не будет ей покоя.

Порыв ветра пронёсся по кладбищу, зашелестел сухими листьями у могил, взметнул полы плащей. Ворон на ограде встрепенулся, оглушительно каркнул, нарушая тишину обряда, расправил крылья, снова сложил и потоптался на месте.

Лео подошёл ближе. Заглянул в могилу – там, на дне, среди жёлтой глины, белых корней и камней, чернела яма. Глубокая, сырая, пахнущая землёй и тленом. На стенках кое-где виднелись следы от лопаты. В одном углу скопилась мутная вода.

– А ведь красавица была, – вздохнула одна из служанок, полная женщина с красными от слёз глазами. – Волосы как огонь, как осенние листья на солнце. И умница такая. В Академии училась, книжки читала, на трёх языках говорила. Всё впереди было… Замуж бы вышла, деток бы народила…

– Вот и дочиталась, – буркнул стражник, стоявший тут же, не то просто зевака, не то пришедший чтобы за порядком посмотреть. На его кольчуге тускло блестел герб города.

– От учёности одни беды. Девке замуж надо, детей рожать, а не по академиям шастать. Не женское это дело – магию изучать. – закончил он. Впрочем, говорил он не зло, а так, скорее для проформы.

Марта, стоявшая с двумя другими девушками из Академии, сжала кулаки, но промолчала. На её бледном лице застыли следы слёз.

Генрих Линдберг медленно опустился на колени у края могилы. Земля под ним была влажная, холодная – на его штанах сразу проступили тёмные пятна. Он достал из кармана что-то маленькое – Лео разглядел детскую куклу, потёртую, с оторванной рукой и выцветшим платьицем. Кукла была старая, явно хранившаяся много лет.

– Прости меня, доченька, – прошептал он, и голос его дрогнул. – Прости, что не уберёг. Думал, если в Академию отдам, если с благородными учиться будешь – счастливая станешь. А вышло…

Он разрыдался. Страшно, надрывно, как плачут мужчины, когда уже нет сил сдерживаться. Всё его тело сотрясалось от рыданий. Жена попыталась обнять его, но он оттолкнулся, уронил куклу в могилу. Она упала на крышку гроба с глухим стуком.

– Священника не будет, – произнёс городской могильщик, вытирая нос рукавом. – Велено без обрядов хоронить. Ни ладана, ни святой воды, ни молитв. Давайте закапывать, пока светло. А то к вечеру дождь обещали.

– Подождите! – Марта шагнула вперёд, и подол её платья зашелестел по сухой траве. – Можно… можно я хоть слово скажу? Мы же подруги были… с детства вместе…

Могильщик пожал плечами, сплюнул табачную жвачку: – Говори, коли есть что. Только недолго. Нам ещё яму для висельника рыть.

Марта встала у края могилы, сжимая в руках белый платок с вышитыми инициалами – подарок Алисии на прошлое Рождество.

– Алисия была… она была светом. Настоящим светом в этом мире. Она никогда никого не обижала, всем помогала. Помню, как она целыми ночами сидела со мной, объясняла теорию потоков, когда я ничего не понимала. Как делилась последним куском хлеба, когда у меня денег не было. Как заступалась за слабых перед магистрами. Как смеялась… Господи, как она смеялась! Будто колокольчики звенели…

Голос её дрогнул. Она помолчала, глотая слёзы.

– Церковь говорит, что она теперь в аду. Но я не верю! Не может такая душа в аду быть! Если есть справедливость на небесах, если Древние Боги милосердны – они простят её. Простят и примут. А если нет… если нет, то грош цена такому небу!

– Богохульствуешь, дейна… – пробормотал стражник рядом, но без рвения, так, чтобы сказать что-то.

– Пусть! – Марта повернулась к нему, и глаза её горели яростью. – Пусть и меня без отпевания закопают! Лучше в одной земле с Алисией лежать, чем на святом кладбище с такими, как Теодор фон Ренкорт!

– Да не виновато в том небо и Церковь не виновата. – неожиданно мягко сказал стражник: – а от неба не отрекайся… тебе еще деток растить. Помолись за подругу, коли желаешь ей добра, глядишь поможешь чем…

Марта бросила платок в могилу – он медленно, кружась, опустился на гроб, белое пятно на тёмном дереве – и отошла, закрыв лицо руками. Лео стиснул зубы. Он так хотел выйти вперед и сказать слова, сказать что-то хорошее, доброе про Алисию, но боялся опозорить ее еще больше. Что люди подумают? Ладно Марта, она девушка, а если он выйдет в своей рабочей одежде, без плаща, без головного убора как голодранец какой?

Могильщики переглянулись, потом старший кивнул младшему. Они убрали доски, на которых стоял гроб, и опустили его в яму. Верёвки скрипели, гроб покачивался, царапая стенки могилы. Наконец он достиг дна с глухим звуком. Кривой, жалкий, одинокий.

– Ну, с Богом, – буркнул старший могильщик и воткнул лопату в кучу вырытой земли.

Первая горсть упала на крышку с сухим шорохом. Потом вторая, третья. Глухо застучали комья о некрашеные доски – тук, тук, тук – как удары сердца, которое больше не бьётся. Жена Генриха вскрикнула и отвернулась, зажав рот рукой. Сам Генрих так и стоял на коленях, глядя в могилу невидящими глазами, словно не веря, что его дочь действительно там, под этой землёй. С каждым броском земли гроб скрывался всё больше. Сначала исчезли инициалы, потом края, потом вся крышка. Теперь это была просто яма, которую засыпали землёй.

– А знаете, что самое мерзкое? – Лео услышал шепот позади, говорил один из гильдейцев, толстый мужчина в дорогом, но не новом плаще. На его пальцах блестели перстни – знаки гильдейского статуса: – Я вчера видел молодого фон Ренкорта «Золотой лилии». Пил вино – бургундское, по золотому за бутылку! Смеялся, с девками обжимался. Будто ничего и не было. Будто не из-за него девушка в реку бросилась.

– Он же благородный, – ответил другой, худой и бледный, с длинным шрамом на щеке. – Им всё можно. Граф Ренкорт небось откупился от Церкви, чтобы сына от греха очистили. А мы – так, грязь под ногами. Дочь торговца для них – не ровня.

– Отец-то его, граф Ренкорт, небось рад, – добавила пожилая женщина, поправляя выбившуюся из-под платка седую прядь. – Одной проблемой меньше. Не придётся сына на купеческой дочке женить. Теперь может спокойно искать ему невесту из своего круга.

Ворон на ограде каркнул снова – протяжно, тоскливо. Будто отпевал по-своему. Могильщики работали споро, привычно. Яма заполнялась. Уже не видно было гроба, только земля, земля, земля. Младший могильщик вытер пот со лба, оставив грязную полосу. Старший достал из кармана флягу, сделал глоток, предложил напарнику.

Лео стоял, не понимая, что ему делать, как себя вести. Просто стоял. Перед глазами всё плыло. Он вспоминал её смех, её улыбку, как солнце играло в её волосах, как она говорила: «Библиотека открыта для всех. Я бываю там по средам». Среда. Она ждала его в среду. А он не пришёл. Может быть, если бы пришёл, если бы поговорил с ней…

Могильщики закончили. Над свежим холмиком земли торчал только деревянный колышек с табличкой «А. Л.» – даже полного имени не написали. Земля была рыхлая, неровная, кое-где проглядывали камни и узловатые корни растущих по краям заброшенного кладбища деревьев. Первые капли дождя упали на свежую могилу, оставляя тёмные пятна.

Люди начали расходиться. Генриха Линдберга под руки увели гильдейцы – он шёл, спотыкаясь, как пьяный или больной. Его жена шла следом, поддерживаемая служанками. Марта с подругами ушли, бросив на Лео сочувственный взгляд, но не решившись подойти. Нищие у ограды разочарованно побрели прочь – поминальной милостыни не дали.

Скоро на кладбище остались только Лео и старый могильщик, который приканчивал флягу с вином, сидя на покосившемся камне.

– Эй, парень, – окликнул могильщик, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Ты чего тут стоишь? Это ж не настоящее кладбище, тут земля не освящена милостью господа нашего. Шел бы ты отсюдова…

– Она… она не должна была умереть, – прошептал Лео.

– Много кто не должен, – философски ответил могильщик, почесав небритую щёку. – Да только смерти на это наплевать. Забирает кого хочет, когда хочет. Хоть святого, хоть грешника. Хоть старого, хоть молодого. – он сделал ещё глоток, поморщился от кислого вина и добавил: – Хотя знаешь что? Я почитай вот уже сорок лет как могилы рою. Всякого навидался. Младенцев некрещёных, висельников, утопленников… И скажу тебе – иногда мёртвым лучше, чем живым. Она хоть мучиться перестала. А вот отец её… тот до конца дней своих мучиться будет. Эх… – могильщик поднялся, пошатываясь, подобрал лопаты.

– Ладно, пора мне. Висельника ещё хоронить. Утром повесили на площади за кражу лошади да за то что мельника по голове отоварил когда тот его за кражей застал. Мельника неделю назад хоронили, сегодня вот его…

Он поплёлся прочь, волоча лопаты по земле. Ворон на ограде следил за ним чёрными глазами-бусинами. Лео медленно подошёл к свежей могиле. Опустился на колени прямо в грязь. Земля была холодная, влажная, липкая. Пахло глиной, прелыми листьями и чем-то ещё – тяжёлым, могильным. Дождь усиливался, капли барабанили по спине.

– Прости меня, – прошептал он, касаясь рыхлой земли. – Прости, что не защитил. Прости, что не пришёл. Прости, что был таким трусом. Я… я должен был что-то сделать. Должен был прийти в среду. Мы же договаривались.

Слова застряли в горле. Он прижался лбом к холодной земле и заплакал. Впервые за три дня. Плакал долго, пока не стемнело, пока могильщик не ушёл, хлопнув скрипучими воротами. Дождь смешивался со слезами, стекал по лицу, капал с подбородка.

Когда слёзы кончились, он поднял голову. На кладбище было тихо. Только ветер шелестел в ветвях старой ивы, да дождь стучал по надгробиям. Ворон всё ещё сидел на ограде, нахохлившись, похожий на чёрный ком.

Ворон каркнул с ограды – резко, предупреждающе. Подошел кот Нокс, как всегда появившийся из ниоткуда, потёрся о его ногу. В этом было что-то успокаивающее, отрезвляющее. Лео машинально погладил его.

– Пойдём домой, друг. – сказал он. В последний раз посмотрел на могилу. На деревянную табличку «А. Л.», которую дождь уже начал размывать. На свежую землю, которая оседала под тяжестью воды.

– Прощай, Алисия. Прости меня. – пробормотал он себе под нос. Повернулся и пошёл прочь. За спиной остались старое кладбище, свежая могила и несбывшиеся мечты. Впереди была ночь, и холодный дождь, и пустота в сердце, которую уже ничем не заполнить. Ворон проводил его долгим взглядом, потом взмахнул крыльями и исчез в темноте. Теодор фон Ренкорт – билась в виски жаркая мысль, Теордор фон Ренкорт, вот кто виноват.

Уже много позже, когда он вернулся в «Три Башни» и получил добрую выволочку от Вильгельма, когда помог Маришке убрать за выпивохами и пришел домой. Когда лег в свою кровать, но сон почему-то не спешил к нему. Отец спал беспокойно, иногда постанывая – культя всё ещё болела. Мать сидела у его кровати, дремала, откинув голову на спинку стула. Мильда свернулась клубочком в своей постели, обняв старую тряпичную куклу.

Лео лежал на своей узкой кровати, уставившись в потолок. В голове крутились одни и те же мысли, как заевшая шарманка. Она мертва. Алисия мертва. Лежит там, в холодной земле, одна.

Он перевернулся на бок. Подушка была мокрая от слёз, которых он не замечал. За окном дождь перестал, но капли всё ещё стучали с крыши, мерно, монотонно. Кап. Кап. Кап. Как комья земли на гроб.

Я мог бы её спасти, думал он. Если бы пришёл в библиотеку. Если бы поговорил с ней. Если бы…

Перевернулся на другой бок. Одеяло душило, он сбросил его. В доме было прохладно, но внутри всё равно горело.

А что если она ещё жива? Что если её похоронили заживо? Такое бывает. Человек впадает в летаргический сон, все думают, что он мёртв…

Сел на кровати. Нокс поднял голову, посмотрел на него жёлтыми глазами. Он лёг обратно. Закрыл глаза. Попытался заснуть. Но перед внутренним взором стояла картина: Алисия в гробу, под землёй. Холодная. Одинокая. Может быть, она царапает крышку гроба изнутри, кричит, зовёт на помощь…

Вскочил снова. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Руки дрожали. Некромантия – это зло. Церковь права. Мёртвые должны оставаться мёртвыми. Но другой голос, глубже, темнее, шептал: А почему? Кто это решил? Почему смерть – это окончательно? Если у тебя есть сила изменить это – разве ты не обязан ей воспользоваться?

Он встал, прошёлся по комнате. Три шага до стены, разворот, три шага обратно. Половицы скрипели под босыми ногами.

Она была так молода. У неё была вся жизнь впереди. Это несправедливо. Остановился у окна. За стеклом – тёмная ночь, только редкие огни в окнах да тусклый свет уличных фонарей. Где-то там, за городской стеной, старое кладбище. И она. Алисия. Он сглотнул. Сам не заметил как, но руки потянулись к одежде, как будто обретя собственный разум. Он оделся машинально – штаны, рубаха, куртка. Старые башмаки. Всё это происходило будто во сне, будто не он управлял своим телом, а кто-то другой.