Текст книги "Башни Латераны (СИ)"

Автор книги: Виталий Хонихоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Что значит «была красивой»? – сказал он вслух: – как по мне так она и сейчас все еще красавица. А что же до того, что она была доброй… ты ведь уже принял решение, не так ли?

– Что? Но…

– Ты же мог бы приказать своей мертвячке напасть на меня. Я видел на что она способна. Мы с тобой вдвоем в этой комнате. Можно убить меня, пользуясь ее силой. Убить и ограбить оружейную… а потом – убежать из города. Убить стражей на стене, спуститься вниз по веревке и исчезнуть в лесах. С такой помощницей вряд ли тебе будет страшен случайный патруль Арнульфа или засада лихих людишек. Ты всегда мог удрать… много кто удрал из города. Например, этот как его… Теодор фон Ренкорт.

Лео выпрямился, стиснув кулаки. Он не побежит как последний трус. Это и его город. Тут его семья, отец и матушка, маленькая Мильна, соседи, знакомые, однокурсники по Академии, повар Вильгельм, который «от щедрот» мог подарить кусок мяса домой, хохотушка Маришка, старый Густав и другие. Он не такой как этот…

– Вот видишь. – кивает Ронингер, внимательно следивший за его реакцией: – ты уже принял решение. Ты будешь драться вместе со всеми, просто тебе претит мысль использовать свою девушку в качестве оружия.

– Алисия… она не моя девушка!

– Да ладно, малыш. Раньше она могла принадлежать сама себе или там отцу с матушкой, могла в монастырь уйти и принадлежать Престолу Господню, но теперь она – твоя.

– … – почему-то мысль об этом – согрела его сердце. Алисия – моя, подумал он и тут же выругал себя за такие мысли. Как он мог о таком подумать⁈ Он бросил быстрый взгляд на нее и торопливо прикрыл ее тело табардой с тремя башнями. Потому что она лежала в очень откровенном наряде, в том самом платье, в котором ее и похоронили, только уже изрядно потрепанном. Нет, он обязан дать ей покой, проводить ее в Царствие Небесное… а с другой стороны – она же самоубийца. Значит не будет ей никакого искупления, а гореть ей в аду за грехи свои до скончания времен. А пока она все еще тут, она хоть в огне не горит… а что если душа ее горит? Но если душа ее горит, то что тут осталось? Всего лишь тело? Тогда использовать это тело во благо людей – не грех?

У него заболела голова, он целый день не ел толком и не отдыхал, накопившаяся усталость навалилась разом, словно огромная гора и он устало вздохнул.

– Что… что мне делать? – спросил он, желая только одного – закрыть глаза и забыться сном, потом проснуться и понять что все это ему приснилось.

Курт выпрямился, и на его лице появилась тень улыбки – профессиональной, деловой:

– Во-первых, доспехи. У барона в этой оружейной есть полный комплект женских лат – делали для его дочери, когда она мечтала стать воительницей. Конечно, та вышла замуж и перестала мечтать об этом, но на какой-то день рождения он ей подарил полный комплект. Лёгкие, прочные, с закрытым забралом. Наденем на твою девочку – никто не увидит лица, не услышит дыхания.

Он начал расхаживать, обдумывая план:

– Во-вторых, легенда. Я скажу барону, что она – паладин из южного Ордена Триады. Дала обет молчания и скрытности. Имени не называет, лица не показывает. Сражается за веру. Барон поверит – ему выгодно. Церковь поверит – им нужно чудо.

– В-третьих, ты. Ты станешь её оруженосцем. Будешь рядом, следить, чтобы никто не подошёл слишком близко. Если кто спросит – скажешь, что она запретила тебе говорить о ней. Будешь так сказать ее голосом. Понятно, что если она дала обет не разговаривать и не показывать лица, то ей нужен кто-то, кто будет говорить от ее имени.

– А если… если кто-то поймёт? Если кто-то догадается? – спросил Лео. Но спросил больше для проформы, он уже не боялся. Что-то щелкнуло внутри у него сегодня днем и с тех пор он больше не боялся. Он знал, что закончит на костре, а перед этим его обязательно будут пытать и смирился с этим.

Курт пожал плечами: – Какая к черту разница? Церковь уже не та что была, да и инквизиция в силе только в городе святого престола, так что пока в Альберио не собрался – никто тебя на костер не потащит. Вступите в наши ряды. «Черные Пики» своих не выдают. Пока ты с нами тебе ничего не грозит. Пять серебряных в неделю тебе и один золотой – ей.

Он подошёл к стойке с доспехами, остановился у манекена с полным женским комплектом лат – лёгкая кираса, наручи, поножи, шлем с забралом. Всё серебристое, с гравировкой в виде цветов и птиц – работа мастера, явно дорогая. Изящная, красивая, больше подходящая для парада чем для поля битвы.

– Примерим? – спросил Курт.

Лео встал, подошёл к столу, где лежала Алисия. Посмотрел на неё – на бледное, безмятежное лицо, на сложенные руки, на грудь, которая не поднималась и не опускалась.

– Я все равно ее упокою, – прошептал он: – как только это все закончится и город не будет нуждаться в… ней – я ее упокою. На освященной земле, как и полагается.

Нокс тихо мяукнул у его ног.

– Как только осаду снимут – делай что хочешь. – отвечает Курт Ронингер: – хоть суп из нее вари. Если нужно будет разрешение на похороны в освященной земле – похороним. Как одну из нас, как героиню. С почестями и благословением Церкви.

– Хорошо. – Лео подумал, что этого, наверное, хотела бы и сама Алисия. Он не знает, искупит ли она свои грехи этим действием, но все равно так лучше, чем быть похороненной за городом, в нечистой земле рядом с еретиками и самоубийцами.

– Значит решили. Добро пожаловать в отряд и все такое. Контракт завтра с утра подпишешь. А пока… – Курт снял с манекена женский доспех – аккуратно, почти благоговейно. Металл был холодным на ощупь, отполированным до блеска. Гравировка с птицами и цветами казалась неуместной для орудия войны, но именно это и делало доспех уникальным – он был создан для девушки из знатного рода, которая мечтала о славе, но в итоге выбрала судьбу жены и матери.

– Сначала нужно что-то под доспех, – проговорил Курт, оглядываясь. – Где-то тут должен быть поддоспешник.

Он открыл большой сундук в углу, порылся в нём и достал тёмно-синюю стёганую куртку с высоким воротом. Она была явно женского покроя – узкая в талии, с аккуратными швами и… пуговицами. Лазурными пуговицами, каждая размером с ноготь большого пальца, гладкими и блестящими, словно капли застывшего неба.

– Это тоже её, – буркнул Курт. – Баронской дочки. Всё комплектом шло.

Лео взял куртку в руки. Ткань была плотной, но мягкой, пахла старым маслом и лавандой – видимо, её хранили с травами, чтобы не завелась моль. Он подошёл к столу, где лежала Алисия.

– Алисия, – тихо позвал он. – Мне нужно… нужно одеть тебя.

Она не ответила. Глаза закрыты, лицо безмятежно. Мертвец.

Лео сглотнул, взял её за плечи – осторожно, будто боялся сломать – и приподнял. Тело было податливым, но тяжёлым, как у спящего человека. Он просунул одну её руку в рукав куртки, потом вторую. Пальцы были холодными, но не ледяными. Почти как у живой.

Он застегнул первую пуговицу. Потом вторую.

И вдруг Алисия… остановилась.

Не то чтобы она до этого двигалась – но что-то изменилось. Лео почувствовал это – едва заметное напряжение в её теле, будто струна натянулась.

Он замер, глядя на её лицо.

Глаза всё ещё закрыты. Дыхания нет. Но рука – её правая рука – медленно, очень медленно поднялась.

Лео отшатнулся, сердце забилось быстрее.

Курт мгновенно напрягся, рука его легла на рукоять кинжала у пояса:

– Что происходит?

– Я… не знаю…

Рука Алисии дотронулась до куртки – до пуговицы, третьей сверху. Пальцы коснулись гладкой лазурной поверхности, замерли на мгновение. Потом сжались, будто пытаясь удержать что-то ускользающее.

И она открыла глаза.

Не резко. Не как мертвец, внезапно оживший в страшной сказке. Медленно, будто просыпаясь после долгого сна. Веки дрогнули, приподнялись, и из-под них выглянули зелёные глаза – те самые, которые Лео помнил, которые видел каждый день в Академии, которые смеялись, когда она шутила, и сияли, когда она была счастлива.

Но сейчас они были… пустыми. Не мёртвыми – в них не было ни злобы, ни ужаса, ни боли. Просто… пустыми. Как у ребёнка, который ещё не научился понимать мир.

Алисия смотрела на пуговицу.

Долго. Очень долго.

Потом её губы – бледные, неподвижные – шевельнулись. Из горла вырвался звук – хриплый, неживой, будто ржавый механизм, заскрипевший после долгих лет покоя.

– Кр… красивая…

Слово было едва различимым. Но оно было.

Лео замер, не в силах дышать.

Курт выдохнул, медленно отпустил рукоять кинжала:

– Триада милосердная… Она говорит.

– Алисия? – прошептал Лео, наклоняясь ближе. – Ты… ты меня слышишь?

Она не ответила. Просто продолжала смотреть на пуговицу, пальцы её гладили гладкую поверхность – снова и снова, будто пытаясь вспомнить что-то очень важное, что-то, что ускользало, как сон после пробуждения.

– Красивая, – повторила она тихо, почти беззвучно.

Лео почувствовал, как что-то сжимается у него в груди – острое, болезненное. Это была она. Алисия. Та самая Алисия, которая любила красивые вещи, которая могла остановиться посреди улицы, чтобы посмотреть на витрину с украшениями или на закат над крышами города.

Она помнит.

Хоть что-то. Хоть немного.

– Да, – прошептал Лео, и голос его дрогнул. – Да, Алисия. Красивая. Очень красивая.

Кот Нокс у ног мяукнул еще раз и Лео подумал, что Нокс – отличается от Алисии, он и выглядит как живой и ведет себя как живой, мяукает и охотится на мышей и крыс, ведет себя как кот… нет даже разумней чем обычный кот. И сейчас он отчетливо вспомнил что первое время он тоже был как будто деревянным, никуда не ходил, целыми днями лежал, уставившись в пустоту и только потом понемногу – начал оттаивать. А что, если там, за чертой жизни души сталкиваются с чем-то великим и ужасающим, таким, что они потом в себя прийти не могут? Ну или… или просто забывают все и понемногу начинают вспоминать? Тогда получается и у Алисии есть шанс. Она может вспомнить! Или научиться…

– Это хорошо. – буркнул сзади Курт Ронингер: – хороший воин должен быть умным. Если она при всей своей силе станет умнее… надевай на нее куртку малыш. Нам надо еще оружие ей подобрать. Меч я так полагаю не подойдет…

Глава 17

Глава 17

Прошло вот уже две недели после того первого, самого кровавого штурма. Лео сидел в казарме наемников, наматывая кожаный шнур на рукоять меча.

Казармы, выделенные для временного расположения наемников, располагались в старом складе у северной стены, неподалёку от Речной башни. Раньше здесь хранили бочки с солёной рыбой и вином, мешки с зерном, тюки с тканями – всё то, что купцы свозили с севера и юга, прежде чем отправить дальше, в глубь королевства. Теперь же, с началом осады, барон отдал здание под казарму наёмников, и купеческое добро поспешно вывезли, оставив лишь пустые стены и запах старого дерева, пропитанного годами рыбным душком и винными парами.

Помещение было большим – длинным и широким, с высокими потолками, закопчёнными от факелов. Толстые деревянные балки, почерневшие от времени и дыма, держали крышу. Пол – грубые доски, кое-где прогнившие, кое-где залатанные наспех. В углах валялась старая солома, которую никто не убирал, и пахло от неё сыростью и плесенью.

Вдоль стен стояли грубо сколоченные нары в два яруса – наспех сбитые из досок, без матрасов, только охапки соломы и потрёпанные одеяла. Каждый наёмник обустраивал своё место как мог: кто-то подкладывал под голову мешок с вещами, кто-то вешал над нарами оружие и доспехи, кто-то просто бросал всё в кучу у изголовья.

Посередине казармы стоял длинный стол – массивный, дубовый, весь в зарубках, пятнах от эля и воска. За ним могли разом сидеть два десятка человек. Скамьи вокруг стола были такими же грубыми, без спинок, расшатанными. На столе всегда лежало что-то съестное – остатки хлеба, миски с остывшей похлёбкой, кувшины с элем, ножи, ложки, кости от мяса.

У дальней стены, возле единственного маленького окна с грязным стеклом, стоял очаг – широкий, каменный, с закопчённым дымоходом. В нём постоянно тлели угли, даже днём – чтобы можно было разогреть еду или просто погреться. Рядом с очагом валялись поленья, щепки, кочерга, несколько горшков и котелков.

Вдоль одной из стен висели крючья, на которых болтались доспехи, кольчуги, кожаные куртки, ремни, щиты. Всё потрёпанное, помятое, в пятнах и царапинах – рабочее снаряжение, которое видело не одну битву. Под крючьями стояли деревянные ящики с оружием – мечи, топы, копья, кинжалы. Некоторые клинки были обёрнуты промасленной тканью, другие просто валялись грудой. Пахло металлом, маслом, кожей.

В углу, у противоположной стены, стояла бочка с водой – для умывания, для питья. Рядом – ведро, половник, несколько деревянных кружек. Вода была мутноватая, с привкусом дерева, но пить можно.

Ещё в одном углу, за старой рваной занавеской, был отгорожен небольшой закуток – что-то вроде подсобки. Там стояли ещё несколько ящиков с припасами, свёрнутые одеяла, мешки с чем-то непонятным. Туда обычно никто не лазил.

Свет в казарму проникал скупо – через единственное окно и несколько узких щелей в стенах. Днём было сумрачно, вечером – почти темно. Поэтому факелы горели постоянно – в держателях на стенах и у дверей. Пламя коптило, дым стелился под потолком, оседал на балках. Пахло дымом, потом, немытыми телами, кожей, металлом, несвежей едой и ещё чем-то неопределённым – застарелым, затхлым, солдатским.

В казарме всегда было шумно. Днём – когда наёмники возвращались со стен или с дежурств – они ели, пили, точили оружие, чинили доспехи, играли в кости, ругались, смеялись, рассказывали истории. Вечером шум стихал, но не исчезал – кто-то храпел на нарах, кто-то ворочался, кто-то тихо разговаривал в темноте. Ночью было чуть тише, но всегда кто-то бодрствовал – дежурные у двери, караульные, те, кто не мог заснуть.

Лео ещё не привык к этому месту.

Он не жил здесь – Курт строго запретил. «Ты оруженосец Безымянной, а не рядовой наёмник. Твоё место – рядом с ней. Но бывать тут должен. Каждый день. Ешь с нами, точи оружие, слушай байки. Чтобы парни к тебе привыкли. Чтобы стал своим. Иначе будешь чужаком, а чужакам тут не доверяют».

И Лео приходил. Каждый день. На час-два. Садился за общий стол, ел похлёбку, слушал разговоры, отвечал на вопросы – уклончиво, осторожно, стараясь не выдать лишнего.

Наёмники относились к нему по-разному. Кто-то – с насмешкой, называя «поварёнком» или «студизиосом». Кто-то – с любопытством, расспрашивая про Безымянную. Кто-то – с безразличием, не обращая внимания. Но постепенно, день за днём, он становился частью этого места. Не своим до конца, но и не чужим.

Алисия же… командир выбил для неё маленькую квартиру в соседнем доме – две комнаты на втором этаже, с отдельным входом. Хозяева сбежали из города в первые дни осады, и дом стоял пустым. Курт поставил у входа караул – двух надёжных ребят, которые никого не пускали внутрь и не задавали лишних вопросов.

«Безымянная Дейна дала обет уединения, – объяснял Курт всем любопытным. – Ей нужно молиться, медитировать. Её нельзя беспокоить. Только её оруженосец может к ней входить».

И Лео был единственным, кто туда заходил. Кормил её – вернее, делал вид, что кормит. Следил за доспехами. Натирал их, ухаживал за ними. Курт говорил, что можно оставить ее вот так – в доспехах с головы до ног, чтобы в любой момент быть готовыми, и чтобы времени не терять, но Лео не мог себя заставить так поступить с той, которой он когда-то восхищался. Поступить вот так значило окончательно похоронить мысль о том, что она все еще Алисия, начать обращаться с ней как с инструментом, как с оружием. Потому в доме он всегда снимал с нее доспехи и облачал в легкое летнее платье белого цвета с вышитыми по подолу васильками. Даже надевал ей на ноги мягкие войлочные тапочки – полы в доме были холодными. Разговаривал с ней – тихо, осторожно, зная, что она почти не отвечает. Нокс практически переселился к Алисии, почему-то предпочитая ее общество и устраиваясь спать у нее в ногах, когда она лежала на кровати с закрытыми глазами.

Все это давала иллюзию нормальности и порой Лео забывал о том, что происходит, старался не думать об осаде, о последних событиях, о том что произошло на кладбище и сам с собой притворялся что живет в сказке – вместе с любимой девушкой в одном доме, ухаживает за ней, расчесывает ей волосы и рассказывает о том, какую шуточку снова отмочил Маркус Вобла и как его снова достал этот придурок Бринк и что на рынке цены совсем стали сумасшедшими а хлеба нет вовсе, теперь полгорода монастырской похлебкой кормится. О том, что видел с утра певчую птичку, она сидела на заборе у Собора и пела взахлеб, словно бы не осень на дворе а весна, о том, что Нокс стал совсем ленивый и даже домой не приходит а ночует с нами… с нами. Так будто они – молодожены, которые купили свой первый дом и сейчас наслаждаются обществом друг друга…

Но потом хрипло звучал боевой горн, и он срывался с места, лихорадочно помогая Алисии натянуть доспехи, застегнуть застежки и подать ей «Сокрушитель», боевой молот прадеда барона Хельмута, найденный в оружейной. Потом они выбегали за дверь, высматривая вымпел на стенах, зов о помощи, требование о подкреплении… а потом начиналась работа.

Архимаги противника прекратили бить по стенам могучими заклинаниями, маги послабее вели беспокоящий огонь, который никуда толком не попадал и имел своей целью скорее раздражать и отвлекать, чем нанести повреждения укреплениям и людям. Солдаты противника шли на штурм, но тоже как-то вяловато, без былого огонька. Командир Курт беспокоился, считал, что Арнульф что-то затевает, что-то строит там, по другую сторону холма, постоянно дергал магистра Отто фон Грюнвальда на предмет подкопов и минных галерей, получал ответ что никто ничего не копает, но не успокаивался. Разведчики Мессера из «Алых Клинков» попытались вызнать что там за холмами происходит, что затеял Арнульф и почему его Архимаги затихли, в ночь выплыли на лодке ниже по течению, лежа, выкрасив лица темной краской и завернувшись в лохмотья, чтобы с землей сливаться. Никто не вернулся. Мессер клялся что-то были его лучшие люди и просил разрешения попробовать еще и на этот раз самому с разведчиками пойти.

Разрешения Курт не дал. Сказал, что самому до колик хочется узнать, что же этот ублюдочный король задумал и чего он там строит, но просто так людей губить почем зря он не собирается. Тем более – Мессера, который хоть и редкая сволочь, но кроме него этих чертовых сорвиголов из «Алых Клинков» никто в кулаке держать не сможет. Легкая кавалерия же… эти придурки совсем жизнь не ценят. А у него город, у него контракт и вообще. Нет.

Мессер ушел, огорченный. Для легкой кавалерии действительно не было работы по профилю, они как все – вставали на стены и отражали атаки, тыкая алебардами вниз и сбрасывая камни, но сражаться в строю были не приучены и быстро заскучали. Кроме того, с угрозой голода на горизонте явственно замаячила перспектива забить лошадей для улучшения рациона, а на это Мессер реагировал как будто ему предлагали собственного ребенка съесть, шипел и ругался, клялся всеми святыми что если кто к его Снежку с ножом подойдет, то он ему кишки выпустит и на голову намотает. Снежок, огромный белый жеребец со скверным характером отвечал ему взаимностью, кусал и лягал всех вокруг, кроме своего хозяина.

Дейна Элеонора, магистр Школы Огня Третьего Круга – даже предположила, что у этих двоих особая связь и что разлучать Мессера с его жеребцом было бы негуманно и предложила забить сразу и Мессера и Снежка. Но возможно, что это было сказано сгоряча после того, как Снежок довольно сильно куснул ее за плечо, пока она разговаривала с Мессером наедине. Что именно делала дейна Элеонора, магистр Школы Огня Третьего Круга в конюшне наедине с командиром наемной роты «Алых Клинков» – она так и не сказала.

Из студентов Академии выжили почти все… кроме тех, кто попал под ту самую первую атаку на восточной стене. Грета сожгла себе каналы и теперь восстанавливалась, выходить на стену ей было запрещено. Густав… очкарик Густав погиб в первую атаку, как и Фридрих, как и Марта. Марту было особенно жаль, она была единственной кто решился прийти на похороны Алисии.

Так день шел за днем, ничего не происходило, только рацион еды, выдаваемый служками монастыря, становился все скуднее, но все равно солдат кормили заметно лучше, чем обычных жителей. Лео старался относить домой половину своей порции, весь хлеб и мясо. Выдавали на троих, одну порцию на него и двойную на Алисию, которую тут прозвали Безымянной. Упустили они этот момент, имени ей не придумали, вот и брякнул Курт что дескать благородная дейна из Паладинов Ордена Южного Креста, приняла жесточайший обет и до того времени как Враг Рода Человеческого не будет повержен – отказалась от своего имени, от своей семьи, от соблазнов мирских и от речи человеческой. Так что нет у нее имени. Вот и прозвали Алисию в ее доспехах Безымянной Дейной или просто Безымянной.

С того момента прошло уж почти две недели, и они с Алисией успели побывать в бою еще несколько раз, когда маги противника обрушили половину Речной Башни, когда попытались заморозить реку и штурмовать по льду… но эта попытка быстро накрылась, все же магистр Элеонора хоть и была по слухам уж слишком привязана к некому Мессеру, но магом была отменным и Школу Огня показала во всей красе. Потом была еще та ночь, когда несколько разведчиков Арнульфа смогли тихо вскарабкаться на стену и даже срезать парочку караульных, но магическая ниточка, протянутая вдоль стены, тренькнула, поднимая тревогу. Когда Лео с Алисией прибежали на место, то на стене уже кипел бой, разведчики сбросили вниз веревочные лестницы, а подошедшие в тишине штурмовики замотали доспехи тряпками чтобы не издавать шума и уже вовсю поднимались над зубцами, перепрыгивая на стену.

Тогда Лео в первый раз понял, что не знает, как именно управлять Алисией, какую команду ей давать. Ранее все было понятно, черно-желтые – враги, серые с красным – свои. Орел – враги, три башни – свои. Сперва он даже растерялся. Но Алисия уверенно перехватила боевой молот старого барона и двинулась вперед, безошибочно вычисляя врагов и опрокидывая их мощными ударами. Глядя ей вслед, он подумал о том, что она – учится. После того боя наемники и солдаты городской стражи окончательно поверили в силу Безымянной, ну еще бы – она прошла вдоль стены как серп самой Мораны – вжжик и все, стена опустела, только на камнях, скользких от крови тела лежат. И даже раненных нет… обычно всегда после боя раненных много, все стонут, кричат, кто-то просто белый лежит, сплошная морока, своих к целителям, врагам – глотку резать… а после нее – тишина. Даже не дернется никто, не захрипит.

Те кто видел как она двигается в бою своими глазами – очень сильно задумались. Некоторые разглядывали доспехи на мертвых воинах противника, вмятые внутрь одним ударом «Сокрушителя» и качали головой, бросая взгляды на Безымянную.

Общее мнение выразил похабник Бринк, который то ли в шутку, то ли всерьез сказал, что такой бабы он в жизни не видывал и с такой как она лучше ни в постели, ни в бою не встречаться. Потому как результат примерно один и тот же будет – лепешка. Правда в первом случае хоть удовольствие получишь перед смертью…

Лео стоял у окна казармы, глядя на пустую улицу внизу. Стекло было грязным, мутным, покрытым изнутри конденсатом, но сквозь него всё равно можно было разглядеть мир снаружи.

Когда-то здесь кипела жизнь – торговцы выкатывали бочки с вином, ремесленники открывали лавки, дети бегали между телег, смеясь и крича. Теперь только ветер гонял по мостовой прошлогоднюю листву и клочки бумаги.

Где-то вдалеке, за крышами домов, виднелись зубцы городской стены. На них – крошечные фигурки дозорных, неподвижные, как игрушечные солдатики. А за стеной, в нескольких милях, дымились костры лагеря короля Арнульфа. Тысячи костров. Тысячи врагов.

Но сегодня было тихо. Как и вчера, как и позавчера.

Враг не штурмовал стены. Не бил из требушетов. Не посылал магов жечь дома огненными шарами. Только изредка – раз в день, а то и реже – к стенам подходили небольшие отряды с лестницами, делали вид, что собираются лезть наверх, выпускали десяток стрел и отступали.

Он не понимал войну. Но даже ему было ясно: такая тишина – хуже, чем штурм. Потому что неизвестность съедала людей изнутри, как ржавчина железо.

– Эй, поварёнок! – раздался за спиной грубый, насмешливый голос. – Ты что, всю ночь у окна простоял? Или просто боишься спать в своей тёплой квартирке рядом со святой девой?

Лео вздрогнул и обернулся.

За длинным деревянным столом, заваленным остатками завтрака – чёрствым хлебом, миской остывшей похлёхи, кувшином разбавленного эля – сидели несколько наёмников из роты. Грюнд Рыжий, здоровенный детина с копной огненных волос и шрамом через всю левую руку, ухмылялся, показывая кривые жёлтые зубы. Рядом с ним – Маркус Вобла, худой и жилистый, с вечно прищуренными глазами и ножом в руках, которым он методично чистил ногти. В углу, на низкой скамье, сидел старый Пауль, бывший сержант городской стражи, которого выгнали за пьянство. Он хмуро жевал хлеб, запивая элем, и не смотрел ни на кого.

– Я… я не спал, – ответил Лео, отходя от окна. – Просто… думал.

– Думал, – передразнил Грюнд, и несколько других наёмников захихикали. – Слышь, Маркус, он думал. Мозгами своими студенческими работал.

Маркус Вобла не поднял глаз от ножа:

– Оставь парня, Грюнд. Он оруженосец. Ему положено думать. За двоих – за себя и за свою госпожу.

Это прозвучало не то насмешливо, не то сочувственно. Лео не мог понять.

Он подошёл к столу, взял миску с похлёбкой – она была жидкой, почти прозрачной, с плавающими кусочками какого-то корнеплода – и сел на край скамьи, подальше от остальных. Есть не хотелось, но надо было. В последние дни он ел мало – то ли от усталости, то ли от постоянного страха, который скручивал желудок в узел.

– Как там твоя госпожа? – спросил Грюнд, отрывая кусок хлеба. – Всё молится?

Лео кивнул, не поднимая глаз:

– Молится.

– Целыми днями?

– Да.

– И ночами тоже?

– И ночами.

– А ты что, рядом сидишь? Караулишь?

– Иногда, – уклончиво ответил Лео. – Когда велит.

– Везёт тебе, поварёнок, – хмыкнул Грюнд. – Живёшь в тёплой квартирке, а не в этой вонючей казарме. Небось и кормят тебя лучше.

– Так же, как всех, – пожал плечами Лео.

На самом деле он почти не ел. Еду приносили, распределение взял на себя Храм, а им с Алисией полагалась тройная порция – одна ему и двойная ей. Он накапливал хлеб и кашу, заворачивал горшок в полотенце и относил домой. Отец теперь вовсе не получал жалования, верфи не работали, работа на укреплениях и в ополчении не оплачивалась, там просто кормили. И кормили скудно, а у него дома два голодных рта, матушка и Мильна. Матушка все еще шила, но кому нужны обновки, если город в осаде и не сегодня – завтра все рухнет? «Три Башни» закрылись как таверна, там теперь пункт раздачи монастырской похлебки, а в верхних комнатах раненные лежат. Потому он и считал своим долгом каждый день своих навещать с горшочком, завернутым в полотенце.

– А она правда никогда не снимает шлем? – спросил кто-то из младших наёмников, сидевших в дальнем конце стола. – Даже когда спит?

– Никогда, – подтвердил Лео.

– А как же она ест?

– Постится.

– А срёт?

– Заткнись, Ганс, – вступился Маркус. – Не твоего ума дело.

– Да ладно, всем интересно! – не унимался Ганс, молодой парень с щербатой улыбкой.

– Она что, святая какая-то? Совсем ничего человеческого?

Лео сжал ложку в руке. Хотел что-то ответить, но не нашёлся.

– Святые тоже люди, – вдруг произнёс старый Пауль, не отрывая взгляда от миски. – И они тоже едят, спят, срут. Просто делают это скромно, без лишнего шума. Не то что ты, Ганс, как откроешь хлебало так сразу дерьмом вонять начинает.

– Ты… чего⁉ – вскинулся было Ганс, но Пауль поднял взгляд и посмотрел на молодого, да так, что тот сел обратно.

– Тебя, сосунок, здесь бы не было. – сказал Пауль спокойно, возвращаясь к своей каше: – если бы не его госпожа. Видел я как Безымянная в строй врагов врубается, только сопли кровавые во все стороны. Умел бы ты так же мечом махать как языком – может быть и мог бы чего сказать. А так… лучше завались. Ты ей должен пятки целовать, что еще живой, а не болтаешься за воротами на кол насаженный. Не знаешь как Арнульф любит после себя лес из кольев оставлять?

– Да я… я ж не…

– Вот и заткнись, если ты «не». – передразнил его Пауль, отодвигая миску.

– Ну да, – кивнул Маркус. – Не наше дело лезть в чужую жизнь. Главное, что она дерётся, как десять мужиков разом. Видел я её в проломе. Такого не забудешь. Одно слово – Паладин. Кого попало в рыцари Святого Ордена не берут, эти ребята с демонами наравне рубились в Третью Демоническую.

– И правда, – согласился Грюнд: – нам бы таких побольше… мы бы даже на стенах не стали бы стоять, просто вышли бы за ворота и вперед… к Арнульфу в шатер. То-то он обосрался бы!

– Ладно, хватит болтать, – проворчал старый Пауль, поднимаясь со скамьи. – Пора на стену. Смена через полчаса.

Наёмники начали подниматься, допивать эль, затягивать ремни на доспехах. Грюнд потянулся, хрустнул суставами, и кивнул Лео:

– Ты куда? На стену с нами или к своей?

– К госпоже, – ответил Лео. – Мне нужно… проверить её доспехи.

– Ага, доспехи, – ухмыльнулся Грюнд. – Ну давай. Передавай ей от нас поклон. И скажи, чтоб она не забывала про нас, простых парней. От меня лично – чтобы в бою не перепутала. А то приголубит своим молотом и все. Моя мамочка меня не дождется.

Лео кивнул и поспешно вышел из казармы. Холодный утренний воздух ударил в лицо. Он ускорил шаг. Час он пробыл в казарме, как и положено младшему – почистил доспехи и починил кое-что по мелочь – перетянул рукоять меча кожаным шнурком, выправил лезвие на точильном камне, отчистил рыжие пятна ржавчины на топоре… а теперь его ждал урок боя на мечах. Именно боя, а не фехтования. Курт с первого раза объяснил ему разницу, фехтование – это когда дуэль благородных дейнов, все по правилам и один на один. А бой – это когда все вокруг пытаются тебя убить, а ты пытаешь не дать им тебя убить, и по возможности – убить их всех.

– Твою… Безымянную Дейну учить – только портить. – говорил командир: – она и так с молотом ловко управляется. А вот ты меч держишь как селедку. Или палку колбасы. Ты ж теперь у нас официально в «Черных Пиках». А я у себя в отряде такой позор видеть не желаю. Будешь у Бринка учиться, он с мечом обращаться умеет.

Так что после часа в казарме наемников Лео ожидал примерно час мучений и унижений с Бринком, который не обучал его, а просто избивал гибкой деревянной палкой, стараясь попасть как можно больнее. И только потом у него будет время на то, чтобы отнести еду домой и немного поговорить с матушкой и Мильной. Отец конечно же занят, стоят укрепления внутри города на случай, если стены все же не выдержат.