Текст книги "Русалия"

Автор книги: Виталий Амутных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

Когда же наконец губы Иосифа, перламутровые от рыбьего жира, были утерты, он совсем в другом настроении выслушал доклад о том, что царица вместе с детьми дожидается в опаловой комнате, а рабби Нафан прибудет с минуты на минуту.

В пестроте расписных стен и невысоких, но многочисленных предметов обстановки, с неумеренной щедростью инкрустированных белыми, желтыми, черными с радужной игрой цветов, красными и зелеными камнями, первый момент не сразу возможно было различить обряженных в столь же цветистые одеяния людей. Но вот из сверканий и радуг бессчетных самоцветов вычертилась округлая женская фигура и, простерши вперед полные руки с короткими пальцами усыпанными перстнями, устремилась к Иосифу.

– Да будет тебе много счастья! – воскликнула женщина, соединяя руки с руками супруга.

– Как твое здоровье, Шифра? – отвечал супруг. – Как твоя печень?

– Ничего. Елеазар принес мне новое снадобье, которое привозят из Русии³⁰⁷¹, – и теперь ничего.

Наружность малика Иосифа и царицы сходствовали друг с другом до невероятия. Постороннему глазу и вовсе могло бы показаться, что перед ним близнецы сестры, одна из которых почему-то облачилась в мужское платье и не успела раскрасить лицо сурьмой и кармином.

– Что случилось, что ты пришла в такую рань и привела всех детей? – спросила та, что была не накрашена. – Идите сюда! Помогите мне сесть. Опять ноги ломит.

Двое старших сыновей поспешили положить несколько ярких подушек на низкий длинный сундук, рдевший от осыпавших его огненных опалов.

– Садись, – указал он жене место рядом с собой. – И вы идите сюда!

Однако всему царскому потомству (еще двоим сыновьям и пяти девицам) места на сундуке не хватило, и они, подобные стае многоцветных эдемских птиц, расселись на ближайших к сундуку креслах и ларях, а самая младшенькая – четырехлетняя Эсфирь – решительно забралась отцу на колени.

– Сегодня девятый день нисана³⁰⁸¹… – нежно улыбнулась кроваво-красными губами Шифра.

– Ну – у… – согласился Иосиф. – Но мы отправляемся в наш летний дворец в конце месяца…

– Конечно. Конечно! Но в месяце нисане мы празднуем…

– Песах?

– Папа, – заерзала на коленях властителя Хазарии малолетняя дочь, – посмотри, у меня тут что-то чешется.

– Да, мой дорогой, – продолжала Шифра, – но ты же знаешь, что каждый год в последнюю неделю перед праздником в любой еврейской семье все собираются для того, чтобы изучать и повторять историю и заповеди Песаха. Так мы подготавливаем себя к празднованию дня освобождения нашего народа из-под гнета злых сил.

Она бросила на мужа осторожный взгляд сильно подведенных глаз и тотчас возвела их горе, зашептала:

– Да превратятся все громы и молнии, набрасывавшиеся на наш народ, в дожди благословения. Да наступит время слова Всесвятого, и да соберет он наших рассеянных из четырех концов земли по пришествии помазанника его поскорее, в наши дни. Амен.

– Амен, – поморщившись повторил Иосиф.

И кое-кто из детей вполголоса отозвался:

– Амен.

– Для этого мы и ждем сейас, – продолжила царица прерванные молитвенным порывом слова, – ждем прихода рабби Нафана, не смотря на то, что много раз…

В дверях появился один из привилегированных слуг и сообщил, что рабби Нафан здесь.

Нафан был всего несколькими годами старше Иосифа. Будь он древним старцем, возможно, царю Хазарии было бы чуть проще справляться при подобных встречах со жгучей досадой: почему ему, владыке судеб народов, многочисленных, как песок на берегу моря, живущих на юге до Баб-ал-Абваба³⁰⁹², на севере – до Варяжского моря³¹⁰³, до Русского моря на западе, ему, хозяину всех народов на востоке, живущих от Итиля на протяжении четырех месяцев пути, почему ему, царю царей, приходится принимать во внимание чью-то волю?.. Но, конечно, Иосиф прекрасно понимал, что хотя этот человек не имеет непосредственного влияния на пастухов страны Баса³¹¹⁴, ему подчинено сознание нескольких тысяч единоплеменников, живущих в Итиле или в диаспоре, чья общественная воля и удерживает его на троне Новой Иудеи. И потому надо уметь простить и состояние, едва ли многим уступающее его собственному, и образование, полученное в академии Иерусалима, и то… и то, что этот дерзкий сухощавый человек вовсе не похож на женщину…

Первый священнослужитель Хазарии для посещения царской семьи выбрал облачение самое торжественное, в каковом его можно было видеть в синагоге по значительным праздникам. Несколько слоев драгоценных одежд, доходивших до колена и оставлявших открытыми сухие волосатые голени, оплетенные ремешками сандалий, покрывал наплечник, схваченный золотым поясом, сколотый на плечах массивными золотыми фибулами с ониксом – камнем, из которого был выстроен сметенный Набукудурриусуром легендарный еврейский храм. На груди рабби Нафана искрились двенадцать самоцветных камней, по три в четырех рядах, долженствующие напоминать о двенадцати коленах Израилевых. Высокий войлочный цилиндр на голове, замысловато обвитый парчовым жгутом, дополняла золотая налобная повязка с надписью на арамейском языке «Святыня Господня».

Без ритуальных ужимок, по-свойски, рабби был встречен семьей и с радушием усажен в низкое и широкое кресло, опаловые вставки на котором составляли основные иудейские символы. Иосиф, правда, вновь поморщился в тот момент, когда Нафан, внимательно оглядывая роскошное седалище, огладил золоченые подлокотники, но объяснил себе это тем, что в этот момент ощутил обычную колющую боль в почках.

– Прекрасная работа! – птичьим гортанным голосом похвалил Нафан предложенное ему кресло. – Неужели у нас научились делать?

– Нет-нет. Подарок Эдома, – неаккуратно прикрыв смущением невольную похвальбу, улыбнулась большими немолодыми накрашенными губами Шифра. – Но изготовлено оно все равно в Куштантинии.

Иосиф и Шифра переглянулись, проделав это до потешности единообразно. Несмотря на сие их необыкновенное сходство, делавшее их похожими на сестер, Шифра, вне всякого сомнения, смотрелась куда свежее своей «сестры» Иосифа: во всем ее теле, в арбузном животе и дынеподобных грудях, в затопившем лицо жирке, в светло-карих подрисованных глазах и большом красном рте с отвалившейся нижней губой было куда больше жизни, взыскивающей внимание чувственности, нежели в облике малика. Переглянувшись, и малик, и его супруга единовременно произвели руками, вспыхивавшими самоцветным блеском, одинаковый жест, готовясь произнести слово, но Шифра оказалась проворнее:

– Дорогой наш рабби, если тебе понравилось…

– Нет-нет, благодушная Шифра, – сипло закурлыкал Нафан. – Мое почтение твоему великолепию, Иосиф! Но сегодня мы собрались здесь не для того, чтобы говорить о бренном. Ведь в эти дни все евреи земли, живущие в Итиле, в Багдаде, в Куштантинии, живущие по всей земле, вот уж более тысячи лет возносят хвалы Всевышнему, за то, что он вывел свой народ из среды другого народа, чтобы на пятидесятый день после исхода вручить ему Тору на горе Синай, чем проявил свою мощь и милосердие. Поэтому в эти дни, перед пасхальным седером, мы вновь и вновь перечитываем и обговариваем Шмот³¹²¹, хотя каждый из нас знает его слова наизусть.

– Папа, – подала голос ерзавшая на коленях у отца малолетняя Эсфирь, – можно я сяду на колени к Нафану?

– Что ты! – одернула ее мать.

Но рабби протянул к девочке руки со словами:

– Иди, иди. Ведь именно ради вас, наших детей, мы воскрешаем каждый год в нашей памяти то величайшее событие. Память о нем через ваши сердца должна быть передана сердцам ваших детей. Иди же.

С какой-то странной взрослой чувственной улыбкой кругленькая Эсфирь соскочила с колен отца и быстро перебралась к Нафану.

– Именно вам, во имя сохранения процветания нашего народа, – продолжил рабби, с преувеличенной ласковостью заглядывая в блестящие глазки девчурки, – следует хранить память о том, что выход из Египта – это стержень бытия. Как сладкий мед, как надежда и верное обещание звучат для нас первые слова Синайского Откровения: "Я – Господь Бог твой, который вывел тебя из земли египетской, из дома рабства". Об этом следует не забывать никогда, чтобы при будущем, окончательном освобождении еврейского народа, которое произойдет в этом же месяце, в чудесном весеннем месяце Нисане, когда придет Машиах³¹³², все угнетатели и преследователи евреев подверглись суду, и только к Израилю была проявлена милость. Помните также, дети, что само название этого величайшего праздника, который ожидает нас всего через несколько дней, связано с исключительным правом еврейских младенцев, установленным Господом, который прошел мимо домов сынов Израилевых в Египте, когда поражал египтян, и домы наши избавил. Его карающий меч обошел еврейские дома, отсюда – Песах, что значит «обойти». Но, дорогие мои, Песах – не только праздник воспоминаний, это так же возможность молодого поколения лишний раз задать вопросы, ответы на которые в дальнейшем смогут формировать вашу свободу. Ну же! Смелее. Кто первым хочет задать какой-нибудь вопрос?

Царские чада с нерешительностью и скукой в глазах поглядывали по сторонам, на мать, отца, на гостя, вольготно развалившегося в золоченом кресле, как бы обдумывая и взвешивая возможности собственной свободы и силу самоуверенного пришельца.

– Ну же! Не стесняйтесь, – подбодрила детей Шифра.

Наконец один из старших, малорослый, но широкий в бедрах двадцатипятилетний сын, названный в честь деда Аароном, выдавил из себя:

– Скажи, рабби, почему в этот праздник мы едим пресные лепешки?

Вопрос был, конечно, вымученный, пресный, как те лепешки, о которых в нем спрашивалось, поскольку повторялся из года в год, но Нафан был рад и ему.

– Хороший вопрос, – похвалил он Аарона. – Верно, Песах также называют Хаг Хамацот, то есть праздник пресных лепешек. Маца! Как нам рассказывают священные книги, евреи спешили, покидая Египет, у них не было времени приготовить в дорогу квасной хлеб, не было времени дать тесту подняться. Потому маца, пресные лепешки в этот день напоминают нам о тех далеких временах, когда звероподобные египтяне с жестокостью принуждали сынов Израилевых к работам, и делали жизнь их горькой от тяжкой работы над глиной и кирпичами, и от всякой работы полевой, к каковой мы не предназначены. Оттого мацу мы называем также хлебом скорби. Каждый раз на Песах мы заново переживаем происшедшее много веков назад, чтобы никогда больше не попасть в мерзость египетскую.

– Что такое «мерзость египетская»? – со смаком воспроизвел редко употребляемое в повседневной жизни слово одиннадцатилетний Манассия.

Нафан кивнул ему, давая тем самым понять, что сейчас прольет свет и на этот предмет.

– Сутью человека со дня сотворения мира остается горящая в нем божественная искра, следовать которой он обязан на протяжении всей своей жизни. Понимать это может только свободный человек, свободный и телом и духом. Раб, отдающий свою энергию, свою жизнь, доверенную ему Господом, земному господину, никогда не будет иметь возможность для осуществления своего духовного предназначения. Тора говорит нам, что физическая и духовная свободы неразделимы. И потому пасхальная Агада за годом год напоминает нам про избавление от физического рабства, как о первой ступени ниспровержения рабства духовного. Ведь духовная свобода – это возможность человека различать свой путь на земле благодаря сиянию путеводной божественной искры. Тот, у кого нет собственного Бога, во веки веков будет оставаться рабом. Тот, кто предает Бога своих предков – справедливо будет наказан презренной жизнью раба. Когда еврейский народ строил фараону Пифом и Раамсес, он уже почти допустил к сердцу стремления египтян, позабыв о своих собственных. Евреи уподобились египтянам, стали как и они поклоняться египетским идолам. Вот это-то наши мудрецы и называют «мерзостью египетской». И если бы наш народ не нашел в себе силы вспомнить о своих, еврейских ценностях, никогда бы Всесвятой не даровал ему заповеди Торы и возможность прийти в землю Израиля, наш Господь, наш Бог…

– А у нашего Бога пися какая, как у меня или как у Аарона? – вдруг громко и весело, с явным ожиданием похвалы своему задору, выкрикнула сидевшая на коленях рабби четырехлетняя Эсфирь.

– О-о… – полувздох-полустон Шифры утонул в удушающей глумливой тишине.

Но Нафан сделал единственно возможное в таковой ситуации, – он «не заметил» глупых слов неразумной малявки, не смотря на то, что лица Манассии и двух девочек постарше покраснели и раздулись от рапиравшего их смеха, сдерживаемого из последних сил. Однако он понимал, что оставленное без внимания неосознанное оскорбление религиозной святыни царской дочерью открывает перед ним маленькую, но верную возможность доминирующего положения в ситуации. Рабби продолжал:

– Праздник Песах называют еще Хаг Хаавив – праздник весны, ведь он приходится на пятнадцатый день первого весеннего месяца – Нисана. А месяц Нисан символизирует сердце года, из которого исходят доброта и милосердие. В чем же суть такого сравнения? Сердце, главная часть нашего тела, – оно, как мэлэх, как царь, от которого зависит жизнь данного ему Богом народа. Основными же чертами еврейских царей всегда были скромность, царственность и щедрость. Если бы эти качества не были присущи Йегуде, никогда бы ни Давид, ни кто бы то ни было из его потомков не были удостоены Господом светлого и счастливого царствования. Хаг Хаавив наполнен весной. Отпраздновав его все мы отправимся под свои виноградные лозы и смоковницы, в места нашего летнего отдыха, в свои наследные владения. И да будут они год от года расширяться и тучнеть…

В этом месте своей речи Нафан выразительно взглянул на малика Иосифа, но тот и без этого взгляда моментально уяснил себе, что же помимо возвышенного религиозного порыва подвигло рабби к сегодняшнему посещению.

– Вот как раз на счет родовых владений… – подал голос (сочный женский) Иосиф. – Два-три фарсаха на юг за рекой Варашан есть большой виноградник. Четыре года назад я велел посадить там три тысячи кустов черного сефарадийского³¹⁴¹ винограда, очень крупного и сладкого. Там также посажено много фруктовых деревьев. Накануне величайшего праздника Песах я хочу отдать тебе эту землю вместе со всеми рабами и скотом, обитающими там, дабы в знойные летние месяцы ты мог вести свои неизменные беседы со всевышним под прохладной сенью олив и персиковых деревьев. И да будут твои молитвы там еще более доходчивы слуху Всевышнего.

Ну почему он вновь уступал плотоядной воле этого человека?!

Сухое и смуглое лицо Нафана, только что суровое и чинное (какими рисуют еврейские лица на своих иконах христианские богомазы), вдруг точно наполнилось изнутри светом, однако тот совладал с приступом внезапной радости, хотя голос его вдруг сделался тоньше, а слова из курчавой бороды посыпались бойчее:

– Не ради себя, но во славу Господню с благодарностью принимаю твой дар. И пусть прибыток, который принесет эта земля еще украсит и укрепит синагогу…

Интонации победителя в голосе Нафана вновь вызвали у Иосифа приступ почечных колик, он достал из рукава платок и, как бы утирая со лба пот, прикрыл проступившую на лице гримасу боли.

– Ну что же, дети, задавайте еще вопросы! – продолжал торжествовать рабби, то и дело поправляя вовсе не нуждавшийся в том полосатый ефод³¹⁵².

Вновь отозвался Манассия:

– Рабби, расскажи, как Господь рассек Ям Суф³¹⁶³, чтобы евреи могли через него перейти.

– Да-да! Это был момент наивысшего напряжения сил богоизбранного народа! Преследуемые несметной армией жетоких египтян евреи подошли к морю. Что делать?! Всюду вода. Назад – смерть или рабство. Нахшон бен Аминадав, глава царского колена Йегуды, первым бросился вперед. Он шел и шел, пока вода не коснулась его ноздрей. Но он все равно шагнул вперед, веря, что Предвечный не оставит его. И тогда, действительно, Ям Суф был рассечен на две половины, и за Нахшоном двинулись…

В этот момент в палату тихонько проскользнул маленький седой человечек, большую часть лица которого, вчистую лишенного подбородка, составлял нос, и суетливыми жестами, обращенными к малику, дал понять, что некие экстраординарные проблемы призывают того к действию. Шифра всполохнулась было, но супруг, спешно поднимаясь со своего места, погладил ее круглое плечо, что-то пошептал ей на ухо и, шлепая плоскими ступнями, направился к выходу. Он почти с нескрываемым удовольствием покидал эту комнату, пропитанную тиранической волей речивого гостя.

– … поэтому сотворение мира, жизнь вселенной, судьбы прочих народов – все ничто в сопоставлении с тем значением, которое имеет событие выхода евреев из Египта. Это сердцевина еврейского мира… – слышал еще Иосиф, когда челядинец за его спиной затворял дверь.

Двадцать четыре охранника из числа четырех тысяч мужей личной охраны малика, дожидавшиеся здесь своего господина, взяли его в кольцо, и в таком панцире из вооруженных людей тот двинулся по коридору, затем по длинному опоясывающему третий этаж здания балкону мимо расставленных тут и там стражников. Дворец хазарского малика своей квадратной планировкой, кирпичными стенами и четырьмя ярусами этажей, поднимавшихся террасами, напоминал тот, который по мнению одних принадлежал величайшему из царей Вавилонии, по мнению других – коварной Шаммурамат. Правда, террасы те были наполнены не пышными садами и редкими птицами в золоченых клетках, а бессчетными охранниками, в чем можно было найти меньше живописности, однако, несомненно, больше практичности. Зато вокруг по всему Острову, где помимо царского дворца и огромной синагоги возвышалось еще несколько десятков домов, один другого великолепнее, никакого недостатка в садах не наблюдалось. Нисан уже успел оживить всю зиму дремавшие ветви, и теперь царский дворец, казалось, парил в полупрозрачных зеленоватых облаках.

В просторном зале, в котором малик Иосиф обычно держал советы с первейшими людьми Хазарии, его уже дожидались каган и два тархана³¹⁷¹. Разумеется, от величественных хазарских понятий «каган» и «тархан» давным-давно осталась одна только словесная оболочка. Ибо истинно хазарская знать династии Ашина, предпочетшая доблести удовольствие, не брезговавшая богатыми невестами из еврейской общины, постепенно евреями и была заменена. Поэтому теперь хазарским каганом назывался племянник малика – Иисус Кокос, а составившие ему компанию двое тарханов – братья Хагрис, Иуда и Самуил, также были родственниками Иосифа по материнской линии. Впрочем о какой доминации хазар в некогда их стране можно было бы говорить, когда они составляли едва ли не меньшинство среди наполнивших их край аланов, буртасов, русов, печенегов, савиров, гузов, тех представителей бессчетных племен, чьи понятия о жизни и счастьи определял вознесшийся над ними джинс³¹⁸².

– Слава и почет твоему великолепию и да будет… Дядя! – подскочил на своем месте Иисус Кокос, лишь только шлепанье драгоценных сандалий Иосифа, раздававшееся в коридоре, утонуло в арабесках пышного ковра, устилавшего пол просторной залы.

Иисус Кокос – каган Хазарии, обличье которого вряд ли хорошо было знакомо черни Итиля, поскольку та, согласно древней традиции, обязана была при его появлении (что случалось раз или два в год) падать ниц, внешность имел весьма выразительную. Среди своих единоплеменников дебелость его тела, смоляной цвет блестящих волос, большие черные глаза с поволокой на круглом розовом лице признавались совершенством мужской красоты. Но Иосиф заметил только, что на его племяннике в этот раз была навешана едва ли половина обычно украшавшего его золота, что свидетельствовало о неожиданности и спешности этого посещения.

– В Городе Царицы вновь вырезаны две еврейские семьи! – полный отчаянности возглас сорвался с румяных губ исполнителя образа божественного кагана.

«Так вот почему всю ночь так ныл затылок», – подумал Иосиф, невольно прислушиваясь к новому выпаду боли, на этот раз зародившемуся где-то в правом подреберье, да вдруг метнувшемуся в лопатку, затем в плечо, после чего не замедлила появиться отвратительная горькая отрыжка. Впрочем недавнее общение с рабби Нафаном (что, возможно, и послужило причиной этих болей под ложечкой) привело Иосифа в то расположение духа, которое он считал наилучшим в решении вопросов, подобных тому, котрый доставил ему племянник.

– Кто это был?! – визгливый, но вместе с тем властный голос малика добавил растерянности трем парам глаз, неотрывно глядевшим на него.

– Но…

– Кто? – повернулся он к Самуилу Хагрису, в ведении которого, помимо снабжения Итиля продовольствием, находилось поддержание порядка в нем и контроль тюрем.

– Мои люди буквально во всех…

– Твои люди! Что вы успели сделать?

– Мы схватили шестьдесят человек… – почти ровесник Иосифа, самый крупный из присутствующих, внушавший трепет тысячам и тысячам людей, завсе исполненный неземной надменности всевластный Самуил в эту минуту был похож на ученика иешивы, придавленного вопросом гаона³¹⁹¹; он отер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.

– Никаких казней! Гноить в темнице, – отдал распоряжение Иосиф.

Он отослал за дверь четверых остававшихся при нем телохранителей и принялся по-утиному раскачиваясь ковылять вдоль расписных стен, заметно припадая на левую ногу. При этом он так внимательно рассматривал что-то на этих стенах, что, казалось, и вовсе позабыл о присутствующих. Ковер прилежно гасил звук его шагов. Грузную тишину нерешительно щекотал тонюсенький звук крыльев какой-то невидимой весенней мошки.

– Враги наших врагов – самые полезные союзники… – вдруг забормотал Иосиф, коротким пальцем с нанизанными на него до самого ногтя пятью перстнями прочерчивая контур весьма схематичной фигуры на стене, изображавшей Авраама, намеревающегося совершить жертвоприношение. – Но для этого следовало бы выяснить… кто же эти враги. Неужели опять кабары³²⁰²? За сто с лишним лет они, конечно, могли бы собрать силы и наладить сеть из своих соплеменников, живущих среди нас… Нет. Не то. Буртасы?..

– Господин мой, – решился подать голос младший из Хагрисов – Иуда, который в свои сорок из-за неуемного роста волос на лице, подступавших к самым глазам, выглядел едва ли не старше своего пятидесятилетнего брата, – А что, если это вовсе не какой-то определенный народ, а так… всякая всячина?

– Всякая? Всячина? – еще не будучи способен дать отчет своему ощущению, ужаснулся малик.

Он так и не дал себе труда мысленно подкопаться к основанию своего внезапного страха. Ведь он знал, что Хазария сейчас крепка как никогда, что вечный принцип торговых отношений возведен ее обитателями в положение основы миропорядка, что в это общественное устройство волей-неволей включены и все пограничные страны (поскольку это самая продуктивная и остроумная форма человеческих взаимоотношений), а значит противостоять той налаженности, благословленной самим Всевышним, могут только крохотные сообщества изгоев, объединенные своим диким отжившим своеобычием. Вряд ли кто-нибудь смог бы отказать этому человеку в рассудительности, а так же в изощренной изворотливости ума, но он, следуя своему предназначению на этой земле, даже, если бы захотел, не мог бы вообразить существующих рядом вчистую иных закономерностей. Семь тысяч гурганских богатырей служили ему в Итиле, причем принимая хазарский закон о смертной казни воинов, не одержавших победы, – исмаилтяне; вряд ли кто-то из них с любовью относился к народу Израиля, но их силу, их мужество, их высокомерие наконец можно было купить, как красоту женщин в увеселительных домах. Тот же путь позволял даже низвергнуть с трона недосягаемого императора Куштантинии… Потому признание жизнеспособности иного мировидения знаменовало бы для Иосифа гибельную трещину его собственной жизни, к чему он никак не должен был бы стремиться.

– В конце концов… Дайте им врага. Сожгите несколько греческих домов, распустите слух, что это дело рук… скажем, русов. Нет, не русов. Они нам еще пригодятся. Объявите врагами Хазарии кабаров. Да-да, кабаров. Сожгите греческие дома их же руками, – в любом народе найдется нужное число человек, готовых за диргемы или номисмы оказать любую услугу. Потом они же и будут пойманы и преданы суду… Шевелите мозгами! Почему я должен это делать за вас? Главное – снимите внимание жителей Хазарии с потомков колена Симонова. Пусть жители Итиля наполнят свои мозги чем-нибудь другим. Пусть лучше говорят о том, что вышел из царства мертвых собакоголовый Анубис и бродит по свету в поисках… м-м… невинных душ. Дайте желающим открыть еще несколько увеселительных домов, да повелите хозяевам снизить цены на их товар до предела. И надо бы для жителей Итиля снизить цены на парчу, привозимую из Багдада и Хорасана, – пока она мало кому доступна, а черни нужно иметь к чему стремиться. Думайте. Думайте!

Только что владетель Хазарии казался переполненным какой-то злой энергией, столь выразительной, почти осязаемой, что, казалось, ее одной достаточно, чтобы окружающие ее предметы начали двигаться и меняться; тем удивительнее было видеть, как эта волшебная сила в один момент без всякой видимой причины оставила его. Безвольно его тело повалилось в золотую чашу ближайшего кресла, расплылось во все стороны, точно вылезшая из кади опара, замерло. Иосиф прикрыл блестящие розовые веки, и вновь тяжеловесное безмолвие завладело пространством. Выждав какое-то время, Самуил осторожно качнул тишину.

– Господин мой, великий мэлэх, не следует ли…

– Хватит об этом, – неожиданно, потому что сейчас же, отозвался будто бы задремавший Иосиф. – Пусть Иуда расскажет нам что-нибудь забавное. Как там наша русская невеста, эта… Ольга, после того, как мы помогли ей ухватить свободу? Собирается еще стать царицей цариц?

Отяжелевший было за время недавней беседы воздух вновь преисполнился серебристой легкости. Не вдруг, но раз от разу увереннее под золотыми звездами потолка зазвучали игривые восклицания и даже смешки.

– Да она уж собирается христианскую веру принять! – ободренный вниманием малика возликовал мохнолицый Иуда Хагрис.

– Христианскую веру?! Быть не может! – грудной женский смех заклокотал в горле Иосифа, раздувая его короткую складчатую шею.

– Да! Да! – радовался радости малика Самуил. – Вот же нам… позавчера это… от мар-Наамана доставили известие.

– Это верно, я думаю, – нашел разумным не отделяться от общего интереса Иисус Кокос, проявив и свою увлеченность поднятой темой.

– Го-го-го! – закатывался смехом Иосиф. – Вот за что хвалю. Надо ж такое!… Ведь это ты, Иуда, выдумал, подкинуть мысль русской княгине. Я тебя еще тогда хвалил, но, честно скажу, не верил, что прямо так… Вот это действительно искра Божья! Когда войска нанимать приходится, – это дело последнее. Надо врагов своих уметь так стравить, чтобы они сами друг друга душили, чтобы никогда в своих собственных домах покоя не знали. Это – да! И дешевле, верно? И надежнее. Оттого-то много было народов и сильных, и богатых, – сияли, как солнце. Где они? Нет их больше. А наш народ, он, как луна, – и днем, и ночью на небосводе. Днем-то ее не очень разглядишь, но наступает новолуние, – и вот она во всем своем блеске. Да будет царство племени властелинов умножать величие свое и красу ради светоча того народа, который был лелеян от рождения. Да будет счастье его покровом! Сила мышцы Всевышнего да будет нам поддержкой. Да будет он давить врагов Израиля, как давит нагруженная телега. Сделай рог наш железным, а копыта – медными, чтобы сокрушить нам многие народы и посвятить тебе, Господи, стяжания их и богатства их, тебе, владыке всей земли. Амен.

– Амен, – повторили за ним остальные.