Текст книги "Млечный путь"

Автор книги: Вионор Меретуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Я проснулся в слезах. Тут же постарался безотлагательно уснуть, чтобы быстрее пасть перед нежным Христом на колени и вымолить прощенье. Но сон не шел, не шел, не шел, будь он проклят! И так, плача и стеная, промаялся я до утра. «Ведь я сын твой, я сын твой, Господи, – взывал я к высшим силам, – спаси меня, прости и помилуй…»

Ночью я вышел из отеля и направился в ту сторону, где, как мне представлялось, было больше воды. Оказалось, что тут, куда ни кинь, натыкаешься на какой-нибудь канал. Раздолье для самоубийц. Ходил, примериваясь, часа два. Не решился. Потому что вовремя вспомнил набережную Тараса Шевченко. И кальсоны с дыркой на жопе. Это меня отрезвило и так рассмешило, что я решил не забивать себе голову мыслями о смерти, а позавтракать, тем более что наступило утро и у меня сосало под ложечкой.

Я зашел в первое попавшееся кафе и с невероятным наслаждением позавтракал горячими «панцеротти», запив их несколькими чашками очень сладкого кофе.

А на следующий день я втайне от Фокина покинул Венецию. Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Покровский бульвар я приду умирать… На родине мне будет умирать сподручнее. Я человек простой, а в Венеции умирают великие.

Но, прибыв в Москву, я понял, что и она не подходит для этого дела, во всяком случае, сейчас. И пробыл я в столице недолго. У меня были основания опасаться за свою жизнь, которая, как оказалось, все еще была мне дорога. Вдали от родных березок, надеюсь, я буду в относительной безопасности.

Глава 47

Хорошо помирать во цвете лет, когда ты силен телом и главное – духом: вооруженный и окрыленный силой духа, ты будешь помирать, можно сказать, с удовольствием, чуть ли не воодушевлением! А когда ты слаб духом, то ожидание неизбежной смерти может свести тебя с ума. Полезно не забывать высказывание Альфреда де Виньи: «Жизнь – мрачная случайность меж двух бесконечностей». Невеселым он был человеком, этот де Виньи.

Я припоминаю, что говорил Хемингуэй о бабах. Прославленный писатель, настойчиво уверявший читателей в том, что познал женскую природу, как-то сказал, что на свете много женщин, с которыми можно переспать, и мало женщин, с которыми можно поговорить. Ритка относится к последним, и мало кто понимал меня так, как понимала она. Ее планы выйти замуж, на мое счастье, в который раз рухнули, и уже через два дня я встречал ее в венском аэропорту. Она очень коротко постриглась, выкрасила волосы в золотистый цвет и стала еще больше походить на девочку-подростка.

– Классная хибара, – сказала она, расхаживая босиком по теплому паркету и коврам.

Месяц назад я приобрел виллу на высоком, правом берегу Дуная.

– Мне здесь нравится, Илюша, – она обняла меня. – Ты представляешь, никто не хочет брать меня замуж. Неужели я так плоха?

– Ты восхитительна, – искренне сказал я. – И ты, наверно, единственная, кто не желает мне зла. А замуж… Зачем тебе это? Поживи-ка ты, голубушка, пока молода, в свое удовольствие. Бабий век короток. Короче, чем у мужиков. Хватай жизнь за хвост, пока рука крепка и втянут живот. А что, кроме забот, пеленок и бессонных ночей у колыбели, принесет тебе семейная жизнь?

– Чем мы будем здесь заниматься? – весело спросила она.

– Играть в домино, – сказал я, расстегивая молнию на ее платье. – Но не только. Завтра нас ожидает радостное событие, встреча с лучшим демонологом Европы. По моим сведениям, он раньше, то ли в Перми, то ли в Красноярске, преподавал в хореографическом училище выворотность и гибкость прыжка.

– Демонолог… это кто? – спросила Рита. – Тот, кто воюет с демонами?

– Не только воюет, но и одолевает их. Завтра же к нему и отправимся. Надо срочно победить демона, который обосновался внутри меня, – сказал я, сбрасывая туфли.

– Зачем его побеждать? Мне нравится твой демон, – засмеялась она, – если я понимаю, кого ты имеешь в виду.

Ритка с ходу, не заметив, очеловечила, одушевила мужской детородный орган. Верней, демонизировала. Над этим стоило призадуматься.

Ночь с Ритой на какое-то время привела меня в чувство.

Глава 48

– Демоны подразделяются на девять чинов, – степенно начал демонолог и небрежно добавил: – А может, и на десять, черт их знает…

Начало мне понравилось. Мы с Ритой сидели в низких продавленных креслах. На мне было одеяние циркового клоуна. Ни прохожие, ни таксист, пока мы сюда добирались, не обратили на это никакого внимания. Европа. Толерантность, мать ее. Толерантность, доведенная современными панъевропейскими властителями дум до абсурда. Демонолог же, похоже, просто ничего не заметил: по всей видимости, абсурд пробрался и в область неизведанного, потустороннего, таинственного.

Напротив нас на полу, скрестив ноги на восточный манер, сидел сам хозяин дома, взъерошенный старичок с красным носом и бегающими глазками. Левая рука его покоилась на низеньком кривоногом столике, на котором в беспорядке лежало несколько листов бумаги, исписанных крупным почерком. На том же столике находилось блюдо из желтого металла, на котором лежали резец и молоток.

– Не обращайте внимания. Это мода сейчас такая, – сказал он, заметив, что я разглядываю блюдо.

– Какая?

– Косить под масонов. Я не отстаю. Так вы хотите изгнать беса? Из кого, из себя? А которого? Сами не знаете? Вот все вы так. А их много, демонов-то…

– Я плохо подготовился к встрече, – признался я, – я не знаю, с какого надо начать.

– Выгоним главного.

– А я вам за это денег дам.

– Деньги – это хорошо, – оживился старичок, – за квартиру платить нечем. Совсем поиздержался. Верите ли, слаб я до женского общества, еще с прежних времен, когда меня необоснованно обвинили в приставании к юным балеринам и вынудили оставить кафедру сценической практики. А как, согласитесь, к ним не приставать? Там такие девицы, импотент голову потеряет… Так, которого беса-то? Главного? Так, главный у каждого свой.

Вот такой совершенно идиотский разговор. Мир по-прежнему был переполнен сумасшедшими.

– Так, на чем я остановился? Ах, да, – на демонах… Итак, демоны подразделяются на девять чинов. По мнению мистиков и оккультистов средневековой Европы, – продолжал он вещать, скашивая глаза в свои записи и прищелкивая пальцами, словно считая деньги, – демоны, кроме того, подразделяются на… в своей оккультной книге, где привёл подробную классификацию демонов и инструкции для тех, кто… – Тут он осекся и, раздраженно слюнявя указательный палец, принялся искать продолжение. – Где же оно, черт бы его побрал? Ага, вот, оно! – Он торжествующе потряс в воздухе найденной страницей. – Это инструкция для желающих вызвать демонов. Вот видите, для желающих вызвать. Но нигде у оккультистов я не нашел, как изгонять их.

Мне начало уже все это надоедать.

– Вызвать демонов, это пожалуйста, не пройдет и минуты, как они будут у ваших ног! – вдруг раскричался старичок. – Но вот чтобы изгнать… тут я пас. А демоны… Что их изгонять-то? Меня вот выгнали из хореографического училища, и что? Остался я со своим демоном, – он гнусно хихикнул, – один на один. Ах, какие там были девушки, пальчики оближешь! Если бы я был шарлатаном, то посоветовал бы вам обратиться к…

– К церкви?

– Да, там бы вам с помощью силы, веры и поста…

– Силы веры, поста и молитвы, – поправил я его.

– Да-да! Силы веры, поста и молитвы! Впрочем, сам я в это не верю, сколько ни постись, сколько ни расшибай себе лоб в молитве, толку не будет, пока вы сидите без денег… Уж поверьте мне. Запомните, жизнь проста. Три ступени: рождение, собственно жизнь и… расплата. Последнее самое важное! Может, вам попробовать пообщаться с шаманом? Я знаком с одним таким. Запросто вызывает духов и, кажется, умеет загонять их обратно. Дам-ка я вам адресочек…

Зачем нам с Риткой шаман? Чтобы он, пока мы будем с ней предаваться радостям любви, плясал, гугниво подпевая и гремя бубном?

Из вежливости, вернее, из сострадания мы посидели у старичка еще полчаса. Одарил я этого жуликоватого страдальца по-царски. Мне было его жаль.

Когда мы ехали домой, Рита после затянувшегося молчания сказала:

– Главный демон… Это он правильно сказал, этот старичок… У каждого – свой. Помнишь, он еще сказал что-то о времени?

– Помню, – ответил я задумчиво. – Он сказал, что время это совсем не то, что о нем говорят и что выдумал о нем смертный человек, который только и думает, как бы время остановить, чтобы подольше задержаться на этом свете. Что время не движется от начала к концу. Что оно вообще никуда не движется. Это значит, что его и останавливать-то не надо. Время – это окаменелая вечность. Сдается мне, что не так уж он и прост, этот божий одуванчик.

– Он еще добавил, что, поскольку время стоит на месте, душа человека не умирает и может вселиться во вновь родившегося младенца. Не только в того, кто родится завтра, но в того, кто родился много веков тому назад. Значит, твоя душа может вселиться в человека Средневековья. Или в древнего римлянина.

– В римлянина? Это бы мне подошло.

Наконец-то купили шубу. Огромную! Из баргузинского соболя. А может, и не из соболя. Может, из арктического медведя.

– Она не лезет ни в шкаф, ни в чемодан! – кричала Рита.

Мы с Ритой вели замкнутый образ жизни. Новыми знакомыми и уж тем более друзьями не обзаводились. Да и желания такого не было. Незримая стена отделяла нас от мира людей.

Две недели мы с Ритой бродили по городу, по его старинным улочкам, допоздна засиживаясь в барах и ресторанах. Осчастливили своим посещение местную оперу. Давали Вагнера. Судя по кислым лицам моих соседей по ложе, я не был единственным, кто, страдая, высидел до конца. Рита заснула на Вольфраме. Завидую. Уснуть, когда состязание в полном разгаре, когда артисты, ревя в три горла, пытаются переорать друг друга…

Я был полностью на стороне Владимира Набокова, который в 1934 году после венской премьеры поставил «Тангейзеру» убийственный диагноз: «Такое впечатление, что неожиданно запели ожившие картонные доспехи». С тех пор, на мой взгляд, мало что изменилось: те же картонные доспехи и утробные голоса, словно певцов душат в пустой бочке из-под квашеной капусты. Та же подкупленная клака. И те же партерные эстеты-меломаны, восторженные, шумные, неуемные, которые после каждого акта до красноты отбивают ладони и дурными голосами ревут: «Браво!!!»

Не понять мне многого. Видно, не дано. Ненавижу Вагнера. Я вообще многих ненавижу. И не только композиторов. Вчера возненавидел таксиста. Потому что он повез меня кружным путем. Невинный обман, обычный для таксиста. Но я его тут же возненавидел. Даже задрожал от ярости. Так недолго превратиться в мизантропа. А что? Совсем не плохая перспектива. Только сделаю исключение для так называемой лучшей половины человечества, хотя именно женщины заслуживают ненависти больше всего.

Боюсь, пройдет совсем немного времени, и я возненавижу себя. Все идет к этому. Начало положено: во время бритья я каждый день вижу не себя, а мертвую голову Бублика. Таким образом, я каждое утро брею ненавистное лицо мертвеца. Только и разницы, что ухо пока на месте.

Рита, как может, помогает мне справляться с тоской. Не знаю, что бы я без нее делал. Я начинаю испытывать к Рите нечто, что можно назвать вялым предвестником любви. Разумеется, это не любовь в чистом виде, не болезнь, но что-то настолько близкое к ней, что я начинаю опасаться за себя: я с трудом подавляю в себе ревность к ее прошлым подвигам. Печальный опыт подсказывает, что это первый симптом опасного недуга. Моя слабость – неожиданная для меня самого себя влюбчивость. Как убийца с кривым ножом, в любой момент она готова поразить тебя в сердце. Пора бы себя немного осадить. Хотя у ревности есть одно положительное свойство: ревность усиливает половое влечение, доводя его до повышенных, прямо-таки звероподобных вершин. И ощущения при этом настолько распутны, богаты, глубоки и разнообразны, что не возникает желания их сдерживать.

* * *

Есть такая разновидность шутников-весельчаков, которые в любой момент готовы предаться грусти. Так вот, я один из них. Это не недостаток и не достоинство. Это данность, с которой не хочется мириться: скверно, когда ты грустишь по всякому поводу.

Надо не грустить, а кормиться простыми истинами. Простые истины – это те, что валяются под ногами. Например, доступные женщины. Одна из них сейчас идет по улицам старинного города и держит свою руку в моей руке, и несет милую чепуху, рассчитывая на мою доброту и щедрость. И мне это по душе. Пусть жизнь играет всеми своими грубыми красками. Женщина и мужчина. Обоим хорошо. Это простая истина. Или моя церквушка в Мушероновке с сияющим зеркальным крестом. Это тоже простая истина. Но так ли уж она проста? Почему я дал деньги на ее возведение? Поддавшись внезапному порыву? Из страха перед исчезновением, в болезненной надежде, что после смерти не все потеряно и я буду еще чего-то стоить? И постройка церкви угодна небесам и поможет мне в бронировании удобного местечка в райских кущах? Не стоит лукавить перед самим собой: конечно, я ее построил потому, что хотел замолить грехи, уповая на Господа, который, как утверждает Библия, испытывал необъяснимую слабость по отношению к целым полчищам блудных сыновей. А я и был тем самым блудным сыном, который мечтает о том, чтобы кто-то пожалел и простил его.

Наверно, не меньше половины церквей в России восстановлено на грешные деньги. У бандитов стало модным давать деньги попам. Сто лет назад одни бандиты из идейных соображений разрушали церкви, другие, из страха перед возможным возмездием, – уже в наши дни их восстанавливают. Кто из них лучше? По мне – нынешние. Прежние отплясывали на развалинах того, во что столетиями верили их предки, которым, кстати, они обязаны жизнью. Нынешние – пусть для вида – хотя бы каются.

Глава 49

Я на пару дней смотался в Москву. Встретился с Бутыльской.

– Там, в банковской ячейке, был второй ключ, – тихо сказал я ей. – А рядом – письмо. Сказать, что там было написано?

– Наверно, какая-нибудь глупость? Чего ждать от идиота…

– «Когда игра заканчивается, пешка и ферзь падают в одну и ту же коробку».

Бутыльская задумалась.

– Любопытно. Что он этим хотел сказать? Ага, все понятно, недоносок спятил незадолго до того, как ему открутили голову. А ключ?..

– Вот, – я протянул Бутыльской ключ, отливающий золотом.

Бутыльская взяла ключ, повертела его в руках и расхохоталась.

– Это же анодированный ключ от детского конструктора! Теперь без риска ошибиться можно утверждать – племянничек спятил. Или… Или решил надурить потенциального вора. Допускаю, что перед смертью его посетило кратковременное просветление, и он решил на прощание пошутить. Шутка – это же фамильный стиль Бубликов. Еще мой дед в одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году…

– Кроме письма, – перебил я ее, – и этого дурацкого ключа я видел там ожерелье, которому нет цены, оно и сейчас лежит в банковской ячейке.

– Не соблазнишь, – она отрицательно покачала головой, – осторожность – мать мудрости.

В Швейцарии объявился кудесник, он открыл клинику, где пересаживает головы старух на тела юных топ-моделей, которым в связи с внезапной смертью не посчастливилось состариться.

– Вот подкоплю немного денег, смотаюсь в Швейцарию и подожду, когда какой-нибудь молоденькой кинозвезде продырявят черепушку.

Фокин наконец-то получил от меня заверения, что я переведу на его имя некоторые суммы, достаточные для того, чтобы обеспечить ему безбедное существование, даже если он вознамерится проскрипеть еще тысячу лет.

– Ради этого я готов побить рекорд Агасфера. Если честно, реальность превосходит мои самые смелые ожидания, – сказал он замирающим от восторга голосом, когда узнал, какую сумму я ему отваливаю. – Я не надеялся на такие щедроты. Думал, что придется применить к тебе нестандартные меры воздействия.

– Сбылась мечта идиота.

– Сбылась мечта генерала, – поправил он меня.

– Учти, я отдал тебе последнее, – ныл я.

– Будет врать-то!

– Я гол как сокол, – продолжал я стенать.

– На эти деньги я открою столовку для бездомных, – размечтался Лева. – Когда совсем оголодаешь, приходи, я распоряжусь, чтобы тебе каждый раз выдавали лишнюю плошку чечевичной похлебки. Денег за это с тебя не возьмут, надо только иметь при себе бессрочный проездной билет во все концы света и деревянную ложку.

Я опять в Вене. Рита говорит, что без меня умирала от тоски.

– Пропадаю. Без тебя пропадаю, – говорила она, смешно подскакивая и кружа вокруг меня. Она то прижималась ко мне, то уходила в другую комнату и подглядывала за мной из дверей. Помешательство на почве одиночества.

Я подарил ей колечко с изумрудом. Она долго рассматривала его, потом надела на безымянный палец правой руки. И никогда его не снимала. Даже когда принимала ванну.

Я мысленно перелетаю за тысячи километров отсюда – к северу, в любезную моему сердцу Мушероновку. Лесная тропинка, выводящая к полю с бушующей под ветром золотой пшеницей. Надеюсь, поле опять колосится. Вдали – церквушка. Там, на самой вершине, на золотом куполе-луковке, изнывает от жажды Иисус. Он ждет, чтобы я снял его с креста и омыл ему раны своими слезами. Я знаю, что прощения мне не будет. Но снять Его со креста я должен. Временами я испытываю нестерпимую боль, словно к кресту приколочен я сам.

Глава 50

Я прильнул к чаше с «Колпаком свободы», опорожнил ее и шагнул к перилам. Перегнувшись, глянул вниз. Страшная высота отделяла меня от вечности. Еще шаг, и вечность была бы к моим услугам, но что-то остановило меня, и броситься вниз духу не хватило. Наверно, перевесила жажда жизни. Как ни крути, а жизнь, сколь бы никчемной она ни была, все же веселей и соблазнительней небытия. Все-таки там, впереди, кроме финального могильного холмика еще кое-что может маячить, нечто куда более привлекательное, чем сырая глина и земляные черви, – что-то вроде надежды все поменять в своей жизни. Жизнь и так невероятно коротка, и стоит ли делать ее короче?

Смерть, как говорится, меня подождет. Инсценировка смерти мне подходила больше.

«Колпак свободы» оказался безвкусным пойлом, от которого у меня началась икота. Никакого желания летать, сколько я ни ждал, у меня не возникло. Наверно, подумал я, истек срок годности, и порошок со временем потерял свои ударные галлюциногенные свойства. А может, доморощенный миколог надул меня и вместо ядовитого гриба всучил высушенные коровьи лепешки.

Как-то после завтрака мы с Ритой сидели за столиком на открытой веранде.

– Если бы у меня было столько денег, сколько у тебя, я бы знала, как ими распорядиться, – подзуживала она меня. Рита изнывает от тоски и безделья и, кажется, уже тяготится ролью верной подруги. Я ее понимаю и поэтому не осуждаю.

– Откуда ты знаешь, сколько у меня денег, если я сам этого не знаю? – лениво спрашиваю я. Это правда. Я действительно не знаю. С одной стороны, приятно не думать о деньгах, зная, что их у тебя много. С другой – незнание тревожит. Опыт подсказывал, что лучше не поспать ночь-другую, потратив время на подсчет убытков и прибытков, чем проснуться в один прекрасный день без копейки в кармане.

Рита подтаскивает стул к краю площадки и, положив руки на перила, смотрит на реку.

– Мне кажется, река течет неправильно. Хочешь, я рожу тебе сына?

– Река течет в правильном, юго-западном направлении.

– Нет, – холодно возразила Рита. – Вчера она текла справа налево, а сегодня – наоборот. Сесть бы в лодку да махнуть куда-нибудь… к черту.

– Я бы и сам это проделал. А сына родить можешь, – говорю я. – Это твое дело. Но ты знаешь, что его ждет? Кстати, куда подевался мой любимый халат с драконами?

– Я отдала его в китайскую прачечную. А там его потеряли.

– И?..

– Долго извинялись на непонятном мне языке.

– Откуда тогда ты поняла, что извинялись?

– Да рожи у них были такие. Стоимость халата вернули деньгами. Сто долларов…

– Сто долларов? – я постепенно разгорался до состояния кипучего негодования. – Это же «Версаче»! К твоему сведению, он стоит в десять раз дороже! Представляю себе, как хозяин этой заср…ной прачечной по вечерам кутается в мой халат!

– У меня есть деньги, – Рита почти плакала, – я куплю тебе.

Чего это я так разошелся? Я нежно обнял Риту и поцеловал ее в теплую макушку.

Глава 51

Случайная мысль купить остров на некоторое время засела у меня в голове. Куплю необитаемый, а лучше малообитаемый остров, думал я, выгоню или истреблю коренное население и заживу там Робинзоном Крузо. Выпишу Пятницу. Вернее, назначу Пятницей особу противоположного пола, хотя бы ту же Ритку, – без женщины я не выдержу и недели, – положу ей достойный оклад, научу ее ходить босиком, разжигать огонь, жарить на раскаленных камнях мясо диких зверей…

Когда я поделился своими соображениями с Ритой, она посмотрела на меня печальными глазами – так мать смотрит на безмозглого сына.

– Готовить на костре? И, разумеется, мыться без мыла?

Таким образом, отшельничество отпадало. Я не мог себе представить жизни без подруги. Поразмыслив, я понял, что слишком далеко зашел в своих размышлениях об одиночестве, и тяга к этому противоестественному социально-психологическому явлению, не успев окрепнуть, как дым развеялась на начальной стадии.

– Это тебе, – сказала она, протягивая мне подарочную коробку с бантом. Вид у нее был смущенный.

Это был мужской халат. От «Версаче».

* * *

– Игра проиграна, игра проиграна, игра проиграна по всем статьям, – кричал я, стоя на веранде своей виллы под проливным дождем. – Мне уже за сорок, а у меня нет никого, кому я дорог, у меня нет ни одного близкого человека. Ни одного! Дожил, как говорится. Если я завтра умру, кто понесет мой гроб? Родные, близкие, друзья? Но ни тех, ни других, ни третьих у меня нет. Не самому же гроб нести.

Подошла Рита. В руках у нее был большой зонт. Раздался приглушенный хлопок: над нашими головами взметнулся и завибрировал от ветра черный купол, одна спица была погнута, и зонт раскрылся не до конца.

– В самом деле, не самому же гроб нести? – повторил я.

– А я?..

– Женщины не носят гробы.

– Шел бы ты лучше в дом. Так и до воспаления легких недолго… Шутка ли, ноябрь…

В гостиной она растерла меня махровым полотенцем и шерстяными носками. Потом приготовила пунш.

И скоро я уснул на диване, свернувшись, как собака. Проснулся ночью. Рита укрыла меня пледом. Она сидела рядом в кресле, подложив руку под голову. Глаза ее были закрыты. Я покрутился на диване, чтобы плед плотнее подоткнулся под меня, и уснул крепким сном.

* * *

Рита. Ослепительная красавица. Чего я ищу? Зачем? Вот она, рядом, верная – насколько может. А не сказать ли мне ей, что хочу прожить с ней бок о бок долго-долго, пока смерть не разлучит нас?

– Без тебя мне одиноко… – признался я.

– Когда-то ты обещал отвезти меня на край света. Тебе это удалось, – сказала она.

– Милая, Земля – это шар. Вот послушай, что говорил Александр Дюма: «Чтобы отыскать ее, он действительно готов был отправиться на край света, но Земля – шар, у нее много краев, и он не знал, какой край ему выбрать». Поскольку краев много, а «ее» разыскивать нет необходимости, она, то есть ты, сейчас рядом со мной, – я нежно погладил Риту по щеке, – то рассуждения о крае света теряют смысл.

Я остановил себя, тупо глядя перед собой, кажется, я еще никогда не произносил разом столько банальностей.

– Может, нам завести ребенка? – вдруг брякнула она. Она не впервой заговаривала об этом.

До сей поры наши отношения отличались прагматичностью с умеренными вкраплениями разврата. Это устраивало обоих. А теперь Рита задумалась о своем будущем. Вернее – о моем. Когда женщина начинает задумываться о чем-то серьезном, то есть заниматься не свойственным ей делом, жди неожиданностей, жди беды.

– Завести?! Ребенок не собака, – хмуро пробурчал я.

Ах, говорили, говорили мне, что нельзя затягивать отношения с женщиной! Жениться я не собирался. А впрочем, почему бы и нет? Что бы это изменило в наших отношениях? Будет ли Рита, привыкшая к частой смене любовников, мне верна? Впрочем, так ли уж для меня это важно – верна, не верна? – соблазнительно нашептывал мне внутренний голос. Чтобы сексуальная сила бушевала во всю мочь, необходима хоть какая-то ревность, она обогащает чувственность, это общеизвестно. Что ж, если рассматривать супружеские отношения под таким углом, можно подумать о женитьбе. Весь Голливуд, да и добрая половина нашего эстрадного сообщества живет по таким законам. Я вспомнил, что подобные размышления бывали у меня, когда я подумывал, что мне делать с Тамарой Владимировной: жениться, убить или купить ей новую шубу. Женщины разные, а мысли и намерения у них одинаковые.

Глава 52

Умерла Бутыльская. Я присутствовал при ее последних минутах. Я слышал ее последний вздох, вернее, трагический выдох. Она угасала в швейцарской клинике, подозреваю, не от нравственного груза прожитых лет, а от неизбежного старения телесных субстанций: в глубине души, я уверен, она оставалась такой же юной, какой была в те годы, когда носила на груди комсомольский значок. Организм банально износился и не мог более удерживать в себе ее нестареющий бунтарский дух. Эта разноголосица в отношениях между телом и духом – страшная трагедия, и не каждому уготован сей тяжкий удел. Как правило, старение духа и старение тела происходит в соответствии с установленным природой или богом порядком, то есть в закономерном, постепенном, незаметном и привычном единодушии. Что тоже не сахар. Не знаю, что бы я выбрал, если бы у меня была возможность выбирать.

В течение нескольких недель Бутыльская лежала в клинике «Женолье» и ждала, когда кто-то, кто моложе ее лет на шестьдесят, свернет себе шею где-нибудь на крутом вираже обледенелой автотрассы Базель – Кьяссо, и свернет так удачно, что пострадает только голова. Которую потом хирурги отделят от тела и заменят головой Эры Викторовны. Не дождалась. Зимы в тот год были небывало теплые, и шоссе, на ее беду, так и не заледенело.

В Женеву мы с Ритой прилетели частным самолетом. Через час были в клинике. Успели к самому концу. Врачи держали Бутыльскую, что называется, на плаву, используя традиционный кислород и подбадривающие инъекции. Инъекции вызывали приступы гомерического хохота, которые доводили мою старую подругу до изнеможения. Допускаю, что именно этот смех в конце концов ее и доконал.

– Ты знаешь, Илюша, – говорила она в день смерти, – жизнь оказалась поразительно короткой. Еще вчера мне было двадцать, а сейчас, если я не ошибаюсь, уже 92, – она захохотала. – Мне тут принесли зеркало, на меня оттуда глянула такая рожа, что мне захотелось в нее плюнуть. Я бы и плюнула, да сил не хватило… – она истерично захохотала. – Знал бы ты, как страшно умирать!

Разговор и смех утомили ее. Она закрыла глаза. Дышала она тяжело и часто. Сквозь редкие ресницы старухи просочились две слезинки. Они сползли по морщинистым щекам и замерли на подбородке.

Спустя минуту она сказала:

– Вот тут, под подушкой… Помоги мне, там письмо.

Я склонился над ней, ожидая ощутить тошнотворный запах болезни, дряхлости и лекарств, но уловил лишь нежную волну духов. Я приподнял седую тяжелую голову и сунул руку под подушку. Нащупал конверт.

– После прочтешь… – велела она. – Помнишь анекдот? Ведут еврея на расстрел. Ставят к стенке. Он спрашивает: можно отлить? А конвоир ему: после отольешь.

Она помолчала, собираясь с силами.

– Мне говорили, что это лучшая клиника в Европе. А оказалось, что пациентам сначала ставят диагноз, что они безнадежно больны, а потом подтверждают этот диагноз на практике. Врачи не покладая рук борются со старением, используя различные сверхсовременные методы: лечебное голодание, например. Мне кажется, они борются не со старением, а со старухами. Их здесь столько, этих богатых хрычовок со всего света, расфуфыренных, наглых, капризных, ярко накрашенных, что предпочтешь не лечиться, а подохнуть. Головы здесь не пришивают, все это сказки. Мерзавцы! Болезни, болезни, и нет от них спасения, никуда от них не спрячешься… Кажется, я сижу в осажденной крепости, а неприятель все прибывает и прибывает. И забрасывает ко мне горшки с кипящей смолой и дерьмом.

Она опять расхохоталась. Я не знал, что мне делать, разразиться ответным смехом, потому что это было по-настоящему смешно, или, скорбно поджав губы, промолчать. Я, разумеется, рассмеялся. Это было последнее, что услышала моя старая приятельница. Смерть под аккомпанемент смеха. Обрушилась, ушла в небытие память, равная Вселенной. Достойная смерть.

Я стоял в коридоре, куда меня вывели медсестры, и плакал. Рита взяла меня за руку и заставила смотреть за окно. Там зеленела альпийская трава, от сильного ветра гнулись деревья, в поднебесье облака наплывали друг на друга. Там была жизнь. Мне хотелось поскорей покинуть клинику, уйти из этой обители предсмертных страданий и боли.

До отеля шли пешком.

Медленно поднялись к себе номер. Вышли на балкон.

Я смотрел на синеющие вдали зубчатые горы с белыми шапками на вершинах и ждал, когда Рита нальет мне водки.

– Осиротел твой Сапега, – сказал я. – Выйдешь замуж на сироту?

Она поняла, что на этот раз я не шучу.

Ночью я распечатал конверт. Переписка с покойницей. Переписка в одну сторону. Письмо с того света. Интересно, что еще – на прощанье – отчебучила неугомонная старуха?

Даже мертвая, она не переставала меня удивлять. «Ты, скорее всего, думаешь, какой еще номер напоследок выкинет эта чертова Бутыльская?» – писала она.

То, что я прочитал потом, меня не просто удивило, а повергло в глубочайшее изумление.

«Все твои фантазии по сравнению с моими фокусами – это просто детский лепет, – читал я. – Как ты думаешь, кто свел тебя с Корытниковым? Это сделала я. Ты полагал, что твое знакомство с Тамарой Владимировной случайность? Как бы не так! Это по моему указанию Корытников опоздал на встречу с тобой тем прекрасным летним днем. И ты стал бродить вокруг бронзового драматурга и таращиться по сторонам. Ты полагаешь, что Тамара Владимировна случайно охорашивалась перед зеркалом и крутила своей очаровательной головкой? Как же ты был доверчив, ты был уверен, что случай – это хозяин жизни. К твоему сведению, случай можно организовать. Я следила за каждым твоим шагом. Как же я хохотала, когда узнала, что ты проткнул Цинкеля вместо Геворкяна! Два слова о Вике. И она часть моих тщательно продуманных комбинаций. Правда, иной раз она выходила из-под контроля, но такова уж женская природа: она изменчива и ее трудно прогнозировать. Я поставила перед собой цель: сконструировать жизненный эпизод длиной в несколько лет. Так опытный автор детективов намечает в голове конструкцию, сюжет нового романа. Теперь о твоих успехах: высокой оценки заслуживает твой фокус с выпадением из окна идиота Пищика. Надо отдать тебе должное, это была высококлассная, почти самостоятельная работа. Хвалю. Хотя способ – галлюциногенные грибы – был подсказан мной. Но ты ничего не заметил и носился в своем дурацком тулупе по всему Подмосковью, пока не набрел на какого-то алкаша, который сплавил тебе совершенно безобидный порошок. Я сумела незаметно подменить его настоящим «Колпаком свободы», который продавался, кстати, совершенно свободно в интернет-магазине. Экий ты, братец, простофиля!