Текст книги "Дети Ченковой"

Автор книги: Винцент Шикула

Соавторы: Франьо Краль,Людо Ондрейов,Мария Янчова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Я НЕ ПОШЕЛ В ШКОЛУ

Я сбросил с себя одеяло и сел. Протер глаза, огляделся. Где же спал Мишко? Никакой кровати не видно, только старый шкаф, стулья и стол. Может, есть еще вторая комната? Но как же это я заснул одетый?

Я вышел во двор. Мишко опять стоит на лесенке и опять голубей кормит. Некоторое время я смотрю на него.

– Доброе утро! – здоровается он.

– Доброе утро!

– Ты уже позавтракал?

– Нет.

– Там еще лапши немного осталось, можешь ее доесть.

– Можно?

– Конечно, можно.

– Мишко, а ты где спал?

– Я?

– Ты не был в деревне ночью?

– А что мне там делать?

– Где же ты спал?

– В сарае.

– И тебе не было холодно?

– Нет… Гугу! – загукал он на голубей.

Все голуби к нему слетелись и закружили около него. Он протянул руку, и один голубь сел прямо на ладонь.

– Мишко, а мне можно погукать?

– Погукай!

– Гугу-у-у! – загукал я, но голуби и не подумали ко мне подлететь.

– Загукай еще раз!

– Гугу-у-у!

Но и на этот раз они ко мне не полетели.

– Заберись-ка сюда наверх! – предложил Мишко.

Я мигом очутился рядом с ним. Он насыпал зерна на мою ладонь, взял меня за руку и загукал сам:

– Гугу!

Голубь перелетел с его руки на мою.

– Попробуй погукай ты! – сказал Мишко.

– Гугу-у-у! – загукал я.

Голубь испугался и взлетел на крышу.

– У тебя голос нехороший, – сказал Мишко.

– А почему?

– Не знаю.

Мы спустились на землю. Старик отставил лестницу и разбросал по двору остатки зерна. Опустошив оба кармана, он пошел со мной в комнату.

– Дома тебя не побьют? – спросил он.

– За что же меня бить?

– Дома-то не знают ведь, где ты ночевал.

– Не будут меня бить.

– А в школе?

– И там тоже не побьют.

– Раньше в школе были розги, и кого попало розгами пороли.

– Кто порол?

– Директор.

– Сам директор?

– А разве я знаю, кто теперь директор?

– Тернь.

– Какая у него фамилия чудна́я! – сказал Мишко.

– Какая есть.

– Он что, злой?

– А я не знаю.

– Розгу он о тебя еще не обломал?

– У него нет розги.

– Может, о кого другого обломал? В школе-то ведь плохо.

– Почему?

– Потому что бьют там.

– Вовсе и не бьют.

– Если не бьют, значит, подзатыльниками угощают.

– И подзатыльников нет.

– Правда? Почему же тогда в школу ходить не хотят?

– Кто не хочет?

– Ребятишки.

– Учиться им неохота.

– Может, их учат плохо?

– Может, и так.

– Я вот никого не зову, а ребятишки ко мне сами каждый день приходят, и сопляки вот этакие нос сюда суют.

– Сопляки? – И я поскорей вытер нос рукой.

– И грязнули. От земли не видать, нос сопливый, а сам стянуть что-нибудь так и норовит.

– А у меня какой нос?

Мишко поглядел на меня.

– У тебя нос чистый, – сказал он. – В школе у вас за носами-то следят?

– Ага.

– А кто?

– Учительница наша.

– Она вас и учит?

– Она.

– А чему же она вас учит?

– Да всему.

– Всему-то все равно не научит. Глупый все равно ничему не научится.

– Но учиться-то надо всякому.

– Надо. К пятерочнику-то никто не придерется.

– Почему?

– А не так это разве?

– Так.

– У тебя какие отметки? Получаешь единицы?

– Нам еще табеля не выдавали.

– Но в прошлом-то году у тебя колов не было?

– Двойки были.

– Гуськи? А будь у тебя пятерки да четверки, ты мог бы уже велосипед получить.

– Кто вам сказал?

– Я уж знаю.

– А у меня дома геликон есть, – похвалился я.

– Врешь!

– Нет, не вру. Правда был…

– А сейчас?

– Сейчас нет, но мне его опять отдадут.

– Не будешь учиться, не отдадут.

– Дадут.

– Нет, не дадут… Если хочешь, съешь эту лапшу.

Мишко придвинул мне блюдо.

– Да нет, не хочется что-то.

– Ты что, обиделся?

– С чего это я обижаться стану. Когда Рудо Кемёнеш вернется в Остраву, геликон мне опять дадут.

– А если Рудо не вернется?

– И все равно мне дадут.

– Учился бы ты получше, никто бы и не взял его.

– Но ведь я учился.

– На геликоне играть?

– И на геликоне.

– И в школе учиться надо.

– Я и учусь.

– Как же ты учился, если у тебя двойки были? Эх, дружок! Если хочешь геликон или велосипед получить, хоть тресни, а в школе учись.

Я УШЕЛ В ДЕРЕВНЮ

Я медленно брел по деревне, стараясь всех обходить. Что, если меня за шиворот схватят и отведут к нашим? Я шагал вдоль ручья и все время оглядывался. Сегодня пасмурно, снова, пожалуй, снег пойдет.

И вдруг из-за школьной ограды выскочила прямо мне навстречу гурьба мальчишек. Я бежать. Сперва через ручей, а там по другой стороне улицы. Карол Белуш бежал уже за мной по пятам. За ним – Юро Ванда.

– Сто-ой!

Бегу дальше. Вдруг Карол Белуш хвать меня за куртку!

– Чего вам от меня надо?

А меня уже со всех сторон дергают.

– Пустите меня, не то кусаться стану.

– Пошли с ним в школу! – предлагает Ви́ктор Ре́менар.

– Не пойду я в школу!

– Не пойдешь? Так мы тебя отнесем!

– Я учительницу позову, – предлагает Милан Футко и тут же с глаз исчез.

Остальные ребята волокут меня к школе.

– Его запрут в классе после уроков, – говорят они друг другу.

– Не запрут.

– Вот увидите, запрут.

– Я на вас пожалуюсь, – пытаюсь я пригрозить.

– Пожалуешься? Ха-ха-ха! А кому же ты пожалуешься?

Анча Фиалова и Марьена Рачкова бегут нам навстречу, и уже издали слышен их смех.

– Чему вы смеетесь?

– Ай-ай! Опять тебе влетит!

– Ничего мне не будет.

– А кто из дому сбежал?

– Сами вы сбежали! Я у врача был.

– У врача? Вот врет-то! «У врача»!

– Куда вы его тащите? – спрашивает тетка Грзна́риха, останавливаясь на дороге.

– В школу.

– Отпустите, пусть сам идет!

– Он еще убежит!

– Убежит?

– Он по сторожкам прятался!

– Ночевал у Мишко Штефанца.

– Гру-гру! Гу-гу!

– Кто это вам наврал?

– Гру-гру, гру-у-у-у…

Вдруг, откуда ни возьмись, – мой отец.

– Куда вы его тащите? – окликает он мальчишек.

Я пытаюсь вырваться, но они крепко меня держат.

Отец подскакивает к нам. Подзатыльники так и сыплются во все стороны: один, другой, третий…

– Кто вам позволил его тащить?

Мальчишки разбегаются. Отец ведет меня за рукав домой.

– Та-ак… Значит, прогульщиком стал?

Я молчу.

– Почему ты в школу не пошел?

Я молчу, словно воды в рот набрал.

– Ты что, понимать разучился? Почему в школу не пошел?

– У меня с собой учебников не было.

– Не было? А почему за ними домой не зашел?

– Проспал.

– Ладно. Дома разберемся.

Еще несколько шагов – и мы у калитки. Я замираю. Теперь начнется. Отец открывает калитку. Мама стоит на дворе, в руках у нее овощи.

– Та-ак!.. Нашелся наконец! Погоди-погоди, я сейчас тебе покажу!

Мама высвободила одну руку и потянулась к моим волосам – за вихор, видно, хотела дернуть, но отец втащил меня в кухню.

– Садись! – сказал он.

Я сел за стол.

– Есть хочешь? – спросил отец.

– Нет.

Мама хотела войти, но отец жестом показал ей, чтобы она осталась за дверью.

– Почему ты убежал? – спросил отец.

– Я боялся.

– Кого ты боялся? Меня?

– Я мамы боялся.

– А меня, значит, не боялся?

– И вас тоже.

– А сейчас не боишься?

Я гляжу в пол и молчу.

– Смотри! – сказал отец. – Я исхлестать тебя мог бы. И шапкой и ремнем. Захотел бы, так и два часа хлестал бы. Ты думаешь, что я на то и существую, чтобы бить тебя почти каждый день? Я из тебя человека сделать хочу, а ты – неблагодарный мальчишка! Мама говорит, что тебя надо отдать в исправительный дом. Как еще с таким сорванцом поступить? Для таких, как ты, лентяев исправительный дом как раз и создан! Я тебе велосипед обещал, а ты не слушаешься. Рассердил маму, учительницу, меня. Разве ты заслуживаешь велосипед?

– Нет… не заслуживаю.

– Велосипед-то я все равно купил бы, да как-то просто руки все не доходили. Ты не понимаешь, что на свете есть вещи поважнее велосипеда? Мне сорок лет, а я на велосипеде еще никогда не езживал. Ездил, конечно, но всегда только на чужих. Не веришь?

Я опустил голову еще ниже.

– Я-то знаю, ты думаешь, что хуже меня отцов на свете нет.

– Нет, так я не думаю.

– Думаешь.

– И взаправду…

Но я так и не договорил, потому что из глаз у меня покатились слезы.

– Возьми ведро и сходи за водой к Ризику.

Я медленно поплелся во двор.

В ШКОЛЕ

В нашем классе есть парта, которой, наверное, столько же лет, сколько нашим отцам. За нее будто бы когда-то сажали самых отъявленных лентяев, шалунов, воров и лгунов. Стоило сорвать в школьном саду орех или яблоко, и – готово дело! – бедняга уже сидел в углу и вытирал спиной штукатурку.

Учителя были строгие-престрогие. Таких строгих учителей нынче, кажись, и не найдешь. Линейка и указка не показывали на карте реки и не дирижировали, а выбивали пыль из штанов какого-нибудь лодыря.

– Подойди ко мне! – манил учитель пальцем ленивого ученика.

Ученик подходил к столу. Учитель брал в руки указку, вертел в руках, но лицо его было такое сердитое, как у самого строгого школьного инспектора.

– Почему ты урок не выучил?

– Господин учитель, я не понял.

– Вы слышали? – обращался учитель к остальным ученикам. – Он не понял. А вы поняли?

– Поняли, – отвечал весь класс хором – и умные, и глупые, и самые глупые ученики.

– Сколько получит такой негодяй, который ничего не понимает?

– Двадцать пять!

– Считайте! – приказывал ученикам учитель.

Он клал лентяя поперек колен, розга начинала свистеть.

Какая-нибудь девчонка, трусливая или пожалостливее, начинала плакать.

– А ты почему плачешь? – спрашивал учитель.

Девчонка продолжала плакать.

– Урок знаешь? – спрашивал учитель.

– Нет, не знаю.

– Подойди сюда!

И все повторялось сначала.

Потом мальчик и девочка садились на знаменитую скамейку.

– Ученики, что это за скамейка? – спрашивал учитель.

– Для ослов.

– Какие ученики на ней сидят?

– Глупые.

Давно, конечно, это все было. А в четырнадцать лет ученика совсем из школы выгоняли, да и сами учителя каждый год менялись. Потом приехал в деревню директор Ле́нгарчик и отменил парту «для ослов». Он играл на фисгармонии, но в его столе не было места, и на этой парте он держал свои ноты. Директор был хороший человек. Как жалко, что его, когда уже построили новую школу, уволили!

Школу построили, старые парты пошли на дрова, в новой школе фисгармонию поставили в коридор, и мальчишки повыдергали клавиши.

Эх, видел бы это директор Ленгарчик!

А что с этой партой «для ослов» произошло? Я уже сказал, что она стоит в нашем классе. Учительница держит на ней цветы, которые поливает через день Анча Фиалова.

После моего проступка никто не мог придумать, как меня наказать. Наказали, положим, только легко очень. Учительница велела переставить цветы на окно, а мне пришлось сесть за ту самую парту, которую помнят все наши отцы.

– Ребята, какая это парта? – спросила учительница.

– Старинная! – ответили некоторые.

– Какая?

– Прочная, – ответили остальные.

Учительница засмеялась и ничего не сказала.

«ВИНЦЕК, ТЫ САМ ВИНОВАТ!»

Все остальное в школе было в порядке. Я исправился и после уроков обычно сидел дома, а на улицу выходил, лишь когда меня посылали в магазин или по воду.

– Гру-гру! – кричали мне вслед мальчишки и девчонки, но я не обращал на них внимания; рассердишься, так они без конца смеяться надо мной будут.

– Гру-гру!

Я шагаю по дороге, словно глухой.

– Винцо!

– Ну?

– Ты, видно, оглох!

– Нет.

– А куда ты идешь?

– Никуда.

– И тебе не хочется поиграть с нами?

– Нет.

– А что у тебя?

– Где?

– В карманах.

– Не́шточки.

– Не́шточки?

– Ага.

– Что это такое?

– Вон какие вы любопытные!

– Покажи нам!

– Не покажу.

– А вправду это нешточки?

– Вправду.

– Зачем они тебе?

– Я выращиваю дома молодые аэропланы.

– Голубей?

– Аэропланы.

– Самолеты?

– Ага.

– При чем же тут нешточки?

– Вот при том! Чем мне самолеты кормить?

– Гру-гру!

– Вот я вас и разыграл!

– Это мы тебя разыграли!

– Как бы не так!

– Винцек, почему ты меня не подождешь? – кричит мне кто-то сзади.

Я оглядываюсь.

– Винцек, а какой ты, оказывается, выдумщик, – говорит, догоняя меня, дядюшка Алексин, кларнетист.

– Они надо мной смеются, – отвечаю я.

– Смеются над тобой? Так ведь ты им врешь!

– Нет, не вру.

– Слышал я.

– Я вру им так, чтоб они об этом догадались.

– Винцек, ты лгун… Послушай! Почему же ты не пошел с нами в винцентов день?

– Никто меня не звал.

– Винцек, золотой мой, не говори так! Я знаю, что за тобой дядюшка Загрушка лично заходил.

– Меня звали, но Рудо Кемёнеш взял у меня геликон.

– Вот видишь. Ты и меня хотел обмануть. Зачем же обманывать? Всегда правду говорить надо. Если Рудо взял у тебя геликон, ты должен был прийти ко мне или к дядюшке Загрушке, и ты давно уже получил бы другой.

– Какой другой?

– Так ведь у нас два геликона.

– Правда?

– Или ты думаешь, что я попусту болтаю? Раз я говорю, значит, так оно и есть.

– Где же второй?

– До сих пор геликон у меня был, а сейчас у дядюшки Загрушки.

– У вас? Так ведь вы на кларнете играете?

– Есть время – играю и на геликоне, нет – не играю. Мне бы твои-то годы, милый Винцек, я бы показал, что с этой трубой можно сделать!

– А где он сейчас?

– Геликон? Я ведь тебе сказал где. Винцек, ты сам виноват! Вместо того чтобы упражняться, ты с мальчишками зубоскалишь.

– Я не зубоскалю.

– Ну конечно! Слышал я, как вы все смеялись. Беги что есть духу!

– К дядюшке Загрушке?

– Беги знай!

И ОПОМНИТЬСЯ НЕ УСПЕЕШЬ…

И опомниться не успеешь, как весна уже пришла.

В один прекрасный день выходишь во двор и видишь своих соседей на деревьях. Сначала можно подумать, что с ними что-то странное приключилось, можно подумать, что все они в детство впали. Один сосед пилой сучья режет, другой вовсю ножницами щелкает. А-а, теперь все ясно: деревья расчистить нужно, обрезать старые ветки. В центре сада куча сухих листьев, бумаг и всякого мусора. Непременно сжигать все это придется.

– Дядя Яно, а что вы с листом делаете? – спрашиваю я через забор у соседа слева.

– Что-о? – откликается сосед справа.

Его тоже зовут Яно, и он слышит лучше первого. А тот на ухо туговат.

Я перехожу через двор и завожу разговор с соседом справа.

– Дядя Яно, что вы с сухим листом сделаете?

– Да что-нибудь уж сделаю.

– Сожжете?

– Еще чего!

– Что же тогда вы с ним сделаете?

– Отвезу вон туда – к стене.

– К стене?

– Ну да.

– Почему же к стене?

– Годик-другой оставлю их там погнить.

– А потом?

– Что – потом? Потом из них перегной получится.

– А из бумаги тоже?

– Разве может перегной из бумаги получиться?

– Может.

– «Может, может»! Ведь я не думал сказать, что вообще не может получиться. Бумага гниет дольше, чем трава и листья, вот оно что!

– А можно вам помочь?

– Почему же нельзя!

Я перепрыгиваю через забор и собираю лист в деревянную тележку. Наполнив ее, отвожу к тому месту, которое указал мне дядюшка Яно. Куча среди сада быстро исчезает. Я беру грабли и еще раз старательно прочесываю всю лужайку. Дядюшка Яно перелезает с дерева на дерево и весело пощелкивает ножницами.

– Эй, сосед! – вдруг зовет сосед слева, который туговат на ухо.

– Ну-ну? – откликается дядюшка Яно.

– Ишь какой у тебя помощник, хе-хе! – громко смеется другой сосед.

– Да вот нашелся один, – отвечает дядюшка Яно и начинает насвистывать.

– Сосед, а тебе, кажись, весело, – неуверенно говорит второй.

Он не знает: вправду ли свистит дядюшка Яно или это только так показалось?

– Мне весело, – отвечает дядюшка Яно.

– И мне весело, – говорит второй сосед и немного спустя добавляет: – А надо думать, весна пришла.

– Что? – переспрашивает дядюшка Яно: он тоже ведь глуховат.

– Говорю, весна-то и вправду пришла!

– Ну, и я это же говорю.

– Что?

– Говорю, что весна уже!

Пусть вас слово «сосед» с толку не сбивает. На нашей улице почти ко всем так обращаются. Я постарше стану, и ко мне так будут обращаться, а я так других называть стану.

«ПРИРОДА-ТО РАЗУМНО УСТРОЕНА…»

Однажды мама принесла в кухню гусенка. Она показывает его отцу и мне, и мы все радуемся. Отец веселый ушел на двор, а я все еще верчусь около мамы. Она завернула гусенка в белую тряпку и осторожно положила в корзину. А я лучше положил бы его на пол и любовался бы им долго-долго. Но мама сказала, что на полу ему холодно.

– Сколько у нас гусят будет? – спросил я у мамы.

– Десять или одиннадцать.

– Хорошо как! И я буду их пасти.

– Захочется ли еще тебе, – ответила мама.

– Мне сейчас уже хочется, – сказал я.

– Сию минуту хочется, а потом раздумаешь.

– Нет, не раздумаю.

– Там увидим, – сказала мама.

– Мама, а гусяткам холодно не будет? – спросил я.

– Не будет. Видишь ведь, что этого я в тряпку закутала.

– А после? Потом разве им теплей станет?

– Когда потом?

– Когда мы их пастись выпустим.

– Не будет им холодно. Ведь уже весна.

А верно ведь! Идешь по улице и чувствуешь тепло, но как-то забываешь про весну, а ведь пришла самая настоящая весна. И вдруг на свет гусенок появился. Никто его не звал, но он появился, словно сам хотел напомнить людям о весне.

– Мама, но почему гусенок знает, что весна пришла?

– Он этого знать не может, – отвечает мама.

– Но он знает!

– Нет, ничего он не знает.

– Почему же тогда он раньше не появился?

– Не мог он раньше появиться. Если он раньше времени вылупится, так и взаправду замерзнет.

– Значит, он о весне все-таки знал. Или, может, хоть гусыня о ней знала?

– И гусыня ничего не знала. Если хочешь, подумай-ка сам. Гусенок – тоже частица природы, как и трава, деревья, вообще всё на свете. Если кто его и позвал, так это сама природа.

– Правда?

– Правда. Природа-то разумно устроена…

ПОХВАЛА

Отец вернулся с ночной смены. Он улыбался. И вообще по нему не видно, что он ночь не спал. Иной раз он и после работы спать не ложится. Приедет домой, позавтракает и около дома возиться начинает. На прошлой неделе он сделал новую лестницу. Старая-то уж совсем развалилась. Даже куры по ней прыгать не могли, а мама – за яйцами в курятник влезать.

– Я ведь уволился, – сообщил отец.

– Неужто? – удивилась мама.

– Я ведь говорил уже, что уволюсь. Этими поездками я по горло сыт. Теперь в кооперативе работать стану.

– Механиком?

– Я уже договорился. Механиком буду, да и ездить никуда не придется.

Я собирался в школу, но эта новость меня остановила.

Отец обернулся ко мне:

– Ты все еще здесь?

– Иду уже, иду. – И я шагнул было к двери.

– Погоди, – позвал меня отец, – покажи-ка свой дневник.

Я открыл портфель, а отец сам взял школьный дневник. Я так и замер.

– Ну, успехи-то у тебя не больно велики, – проворчал отец.

Я и словечка не обронил.

– А это что же такое? – спросил он еще.

– Двойку схватил, – ответила за меня мама.

– Двойку? А за что? – спросил отец.

– За письмо, – ответил я.

– Что? Писать до сих пор не научился, что ли?

– Научился, – протянул я.

– Балбес! – сердито сказал отец. Он еще полистал дневник, и вдруг лицо его несколько прояснилось. – Вот это. Прочитай-ка мне! – сказал он и протянул мне дневник.

Пришлось прочитать вслух:

– «Ваш сын на прошлой неделе собрал лечебных трав больше всех».

– Неужто ты? – спросил отец.

– Да, я, – подтвердил я, кивнув головой, и вдруг почувствовал себя удивительно странно.

– А кто же это написал?

– Учительница.

– Недурно, – сказал отец. – Значит, похвалила она тебя?

– Ну да, похвалила.

– Ну хоть разок тебя за что-то похвалили, – одобрил отец.

Сначала он нахмурился, потом засмеялся.

– А ту двойку ты исправишь! – добавил он построже.

– Исправлю, исправлю!

– Ну, беги!

НА РЕПЕТИЦИИ

Дни стали длинные. Работы у всех в поле и на виноградниках по горло. А когда уже совсем темно, музыканты собираются в пожарке. Одни на носилки садятся, другие устраиваются прямо на земле.

– Милые мои, вы не поверите, как мне сегодня поработать пришлось? – говорит дядюшка Тауберт.

– А кто не работал? Каждый руки натрудил, – говорит дядюшка Рачко, отец Марьены Рачковой.

– Лучше всех Загрушке живется, тому работать не надо, – в шутку говорит дядюшка Алексин.

– Загрушке? Он свое уже отработал, – отвечает дядя Яно Слинтак, самый старый из музыкантов.

– Честное слово! Спина прямо трещит, будто я буфет целый день таскал.

– Винцек, а ты что делал? – спрашивает дядюшка Тауберт.

– Гусей, надо полагать, пас, – говорит дядюшка Алексин.

– Я воду носил, – смущенно отвечаю я.

– Воду? У вас во дворе колодца, что ли, нет?

– Колодец-то есть, да для стирки приходится с Ризика воду носить.

– Для стирки? Это правильно, – говорит дядюшка Рачко.

– И для стирки и для стряпни, – добавляет дядюшка Алексин.

– В Ризике вода хорошая, – говорит дядюшка Тауберт.

– Да-а, в Ризике вода отличная, – соглашается дядюшка Яно Слинтак.

В пожарку входит Рудо Кемёнеш. Рудо парень молодой, неженатый еще. Все музыканты его любят: он никогда с такта не собьется.

– А где вы вторые голоса оставили? – спрашивает дядюшка Загрушка.

– А что вам надо от нас? – отзываются с носилок вторые голоса.

– Значит, все в сборе. Ну как, начнем?

– Томашовича еще нет, – говорит дядюшка Тауберт.

– Томашович не придет, – сообщает дядюшка Загрушка. – Встанем, братцы! – командует он.

– Грянем?

– Грянем.

– Нет еще!

– Нет, пока еще не грянем. И поупражняться хоть немножко надо.

– Так для начала-то можно что-нибудь отхватить!

– Что?

– «Победу».

– Но помягче играйте, – предупреждает дядюшка Загрушка.

– Марш? Нельзя марш играть мягко. Марш громко играть полагается, – возражает дядюшка Алексин.

– Правильно, – поддерживает его дядюшка Яно Слинтак.

– Погромче, но с чувством сыграем, – объясняет дядюшка Загрушка, чтобы успокоить их. – Винцек, ты уже знаешь «Победу»?

– Дело помаленьку на лад идет, – хвалит меня Рудо Кемёнеш.

Дядюшка Тауберт бьет в барабан, и мы начинаем. Конечно, сейчас я сумею вам кое-что о музыке сказать, но все-таки я не специалист.

Самое лучшее будет, если вы послушаете именно наш духовой оркестр. Как знать: может, и нас пригласят когда-нибудь на радио или на телевидение. Дядюшка Загрушка на настоящего дирижера похож. И жалко, что не все его видят.

– Винцо, а что у тебя с геликоном? – спрашивает один из музыкантов, играющих второй голос, когда мы кончаем марш.

– А что?

– Почему он у тебя дребезжит?

– Это «фа» дребезжит. Когда я еще в армии был и выдувал «фа», всегда керосиновая лампа тухла. Капельмейстер-то говорил мне не раз: «Ты, Рудо, полегче дуй, когда „фа“ играешь, не репетировать же нам из-за тебя в темноте».

– Правда?

– Правда. Винцек, и ты не так сильно дуй, когда «фа» тебе надо сыграть.

– Теперь сыграем «Ракоши-марш», – предлагает дядюшка Алексин.

– Как же «Ракоши» играть? Ведь нот-то у нас нет, – говорит дядюшка Рачко.

– Видали? А ты играл когда-нибудь «Ракоши» по нотам? – смеются над ним вторы.

– Старайтесь-ка вы получше вторить, – обрывает их дядюшка Яно Слинтак.

– Вторы должны греметь, – говорит дядюшка Алексин, вытряхивая слюну из кларнета.

– Внимание! – восклицает дядюшка Загрушка и подает знак дядюшке Тауберту ударить в барабан.

Я слушаю те вещи, которые еще не умею играть. При этом я наблюдаю, как Рудо перебирает пальцами и как губами шевелит при каждом звуке. Хороший, очень хороший геликонист Рудо Кемёнеш!