Текст книги "Сын рыбака"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
Радостное волнение царило в доме старого Клявы: пришло письмо от Роберта, из которого явствовало, что в будущую пятницу он приезжает в гости, – а что еще могло доставить столько удовольствия обоим старикам? С тех пор как дела у Роберта поправились, он снова приобрел благорасположение родителей. Да и как же иначе, если он и деньжат присылал им время от времени и без подарков никогда не являлся!
В пятницу утром Клява послал в местечко работника на лошади, чтобы встретить Роберта. Он бы поехал сам, да, кроме него, некому было позаботиться о свежей рыбе к обеду, как об этом просил Роберт, а женщины – разве они знают в этом толк? Артель, в которой участвовал Клява, притоняла невод с самого утра, и, как всегда бывает осенью, тайменей попалось больше, чем остального добра. Клява принес двенадцатифунтовую мачку, округлую от икры, и несколько штук сырти.
– Думаю, что хватит, – сказал он, выкладывая на стол рыбу.
– Что ты, что ты, да они разве с голоду помирают! – вскрикнула Клявиене. – Им ведь только так, полакомиться!
– Смотрите, чтобы не пережарилась, как в прошлый раз!..
– Ты еще будешь учить, как рыбу жарить?
– Вы сами-то ни до чего не додумаетесь.
Мать попросила Лидию убрать комнатку Роберта, в которой надо было поместить обоих гостей. Лидия все утро провела в доме родителей – вымыла окна, смахнула пыль и паутину, застелила кровати чистым бельем. Пока женщины суетились по хозяйству, старый Клява все время мешал им. Он и не пытался помочь, а только всюду совал нос и давал советы.
Наконец Клявиене не выдержала:
– Лучше бы наколол дров или воды принес. Мы и убери все и приготовь, а когда приедет Роберт, то он будет принимать на готовенькое.
– Да ведь мне он всегда был дороже, чем тебе!.. Пусть-ка кто-нибудь столько сделает для сына, сколько я сделал для Роберта! Я полагаю, он это и сам понимает.
– Ну да, как же, – отрезала задетая за живое Клявиене, – ты только один о нем заботился. А другие что – вроде лютых псов были?
– Чего ты на стенку полезла?! Я последние штаны готов был снять с себя, лишь бы он получил образование, вышел в люди. Сама теперь видишь, что я не ошибся… Ни у одного рыбака нет такого сына.
– Лучше бы болтал поменьше. До чего хвастливый старик, глядеть на тебя тошно. Было время, когда ты вел совсем иные речи. Когда Оскар начал разживаться, ты о Роберте почти заботиться перестал. Пусть мальчишка живет как знает – есть у него там, в Риге, кусок хлеба, нет ли – тебя это нисколечко не беспокоило. Матери, словно воровке какой, тайком приходилось помогать ему. А теперь, где бы ни показался сын, старик тут как тут, уж не знает, как и похвалиться своей любовью. Думаешь, Роберту очень это приятно, когда ты пристаешь к нему?
– С чего это ему будет со мной неприятно? Мы разговариваем о важных делах, как подобает мужчинам. А того ты не понимаешь, что Роберту надоело твое вечное лизанье! «Сыночек, что с тобой? Роберт, деточка, не захворал ли ты, не болит ли у тебя горлышко? На, обвяжи шейку шарфиком, одевайся потеплее…» – передразнивал ее Клява. – Разве такое сюсюканье не опротивеет?
– Это-то еще можно стерпеть, а вот когда ты напьешься, да начнешь лезть со своей вонючей мордой да брызгать на него слюной, так прямо с души воротит.
– Никогда еще не замечал, чтобы я ему опротивел! – раздраженно крикнул Клява.
– Приходится терпеть, ничего не поделаешь, когда старикашка не понимает.
Лидия готова была расхохотаться, слушая этот нелепый спор. Старики перешли уже на ругань, и она начала тревожно посматривать на посудную полку – как бы отец опять не выкинул старый номер: разъярившись, он иногда бил посуду. Так и есть, первые признаки надвигавшейся грозы были уже налицо. Клява поднялся со скамьи и начал нервно расхаживать из одного угла в другой. Но ругань не прекращалась. Тогда Клява, проходя мимо стола, на котором стояла с самого краю глиняная кружка, будто невзначай смахнул ее на пол. Она с треском разлетелась на осколки.
– Опять, образина, за посуду принялся! – закричала Клявиене.
Этого он только и ждал. Былая удаль проснулась с прежней силой. Клява подскочил к полке, схватил тарелку и трахнул ее об пол так, что черепки разлетелись по всем углам. Конечно, Клявиене опрометью кинулась спасать свое добро. Любящий отец, оскорбленный в своих лучших чувствах, теперь уже отступать не мог – мужское самолюбие требовало, чтобы он доказал, кто здесь господин и хозяин. То по одной, то по нескольку штук разом хватал он тарелки, кружки, стаканы и блюдца и яростно бросал на пол. Когда на полках ничего подходящего не осталось, он пихнул ногой ведро с водой и опрокинул кадку с помоями. Клявиене стояла рядом с мужем и кричала пронзительным голосом:
– Погляди, погляди, дочка, какой умный у тебя отец! Боже ты мой, и где только такой скот уродился!
Кухня напоминала настоящий ад: везде валялись осколки посуды; помои лужей разлились по всему полу; подгоревшая на сковородке рыба невыносимо чадила; визгливые крики женщины и рычание разъяренного старика раздавались все громче. А тут еще из плиты выпала тлеющая головешка, дым немилосердно ел глаза, и всем поминутно приходилось вытирать слезы… И все-таки причиной этого переполоха была любовь. Да, странно проявляется иногда это чувство!
Лидия выбежала во двор, в то время как родители, стоя над грудой черепков, продолжали обвинять друг друга в учиненном разгроме. Рыба продолжала пригорать на раскаленной сковороде, головешка дымила, а в соседних дворах люди обменивались понимающими взглядами. Это могло продолжаться, пожалуй, до самого вечера, если бы в кухню не вбежала запыхавшаяся Лидия:
– Едут, едут! Уже в конце улицы показались!
Мгновенно все смолкло. Только сейчас они оценили все неприличие происшедшего. За Роберта можно было не беспокоиться, ему такие сцены были не в диковинку, но что скажет чужой человек, друг Роберта! Что он подумает!
Клява, стыдливо опустив глаза, выскользнул за дверь, а женщины опрометью бросились прибирать кухню. Надо было поторапливаться, так как Роберт мог появиться в любую секунду.
Когда черепки были кое-как сметены в один угол, Клявиене вспомнила о сковороде. Огонь в плите погас, дров больше не осталось, снова надо было чистить рыбу… Как ошпаренная, носилась Клявиене из кухни в кладовку, из кладовки в сарайчик. Лидия побежала к Бангерам занять что-нибудь из посуды, а то нечего было и на стол поставить.
– У нас несчастье, – сказала она мадам Бангер. – Во время мытья посуды опрокинулась лохань и все тарелки разбились…
Мадам хорошо знала, отчего они разбивались у Клявов. Счастье еще, что большие миски во время катастрофы действительно находились в лохани; Клява их не заметил, и поэтому они уцелели. Пока Лидия укладывала посуду в корзинку, рессорная тележка вкатилась во двор, и любящий отец поспешил принять в объятия любимого сына.
Всю неделю у Клявов ломали головы, стараясь угадать, о каком же это друге уведомлял в письме Роберт. Кого только они не вспоминали, но так и не могли догадаться, что приедет Сартапутн. Инженер с первого взгляда почувствовал, насколько неожиданным было его появление. Старый Клява, который в первые минуты свидания с сыном больше никого не замечал от радости, даже в лице изменился, когда тот представил ему «нашего общего друга и знакомого». Выражение умиления сразу сошло с его лица, он что-то забормотал и нехотя подал инженеру руку.
– Так это вы будете… Ну, здравствуйте, господин инженер. Давайте проходить в дом… Приятно, что вы вспомнили про наши края…
В кухне, где поджидала сына Клявиене, повторилось то же самое: появление Сартапутна всех озадачило и вместо ожидаемых радостных возгласов гостей встретило тягостное молчание. Казалось, инженер распространял вокруг себя леденящий холод, от которого застывали на губах ласковые слова, угасал блеск в глазах.
Клявиене, не найдя слов для разговора, посуетилась немного и ушла из кухни.
«Неважное начало», – с горечью подумал Сартапутн. Как человек воспитанный, он сделал вид, что не замечает всеобщей холодности, и старался держаться непринужденно. У Клявов он еще ни разу не бывал, потому что во время строительства гавани ему не приходилось иметь дела с отцом Роберта. Поэтому можно было, не насилуя себя, заинтересоваться устройством типичного рыбацкого дома, расспросить о рыболовных снастях, находившихся в комнате. Хотя ему отвечали достаточно вежливо и даже с улыбкой, но все объяснения были до того скупы, что Роберту часто приходилось самому дополнять их.
«Если бы я уехал нынешним вечером, – думал Сартапутн, – они даже не сделали бы попытки отговорить меня. Ну, ничего! Как хотите, друзья, а я убираться не намерен».
Он понимал, что ему будет нелегко скрыть истинную цель приезда и действовать придется с величайшей осторожностью.
Уплетая за обедом жареного тайменя, Роберт начал расспрашивать родителей о последних новостях.
– Эх вы! – пошутил он. – Дали сгореть такой прекрасной гостинице!
– И слава богу, что ее больше нет, – сказала Клявиене. – По крайней мере народ теперь опять начнет привыкать к дому.
– Гм-да, страшное происшествие, – пробормотал Клява. – Никто не может в толк взять, как это могло случиться. Осень была не из сухих. Кое-кто думает, что огонь подложили в отместку.
– Разве у Фреда были здесь враги? – удивился Роберт. – Он ведь ухитрялся со всеми ладить.
– Поди узнай про каждого, что у него на уме…
– А что сам Фред говорит?
– Что ему говорить? Страх как расстроился человек! Первое время боялись, что совсем рехнется.
– А чего уж ему так-то расстраиваться, – ввязалась в разговор Клявиене, – когда он застраховал гостиницу. Может, сам же ее и…
Она прикусила язык, вспомнив о присутствии Сартапутна.
– Я и мысли не допускаю, чтобы это сделал сам Фред, – нарочно продолжил разговор на эту рискованную тему Роберт, чтобы показать родным, насколько он доверяет Сартапутну. – Никакого расчета ему не было.
Но стариков невозможно было разубедить. Разговор не клеился. Тогда Роберт стал разузнавать о соседях, спросил, держится ли еще кооператив и не придумал ли чего-нибудь нового Оскар.
– Оскар ни во что больше не вмешивается, – ответил Клява. – Он уже перебесился, пусть теперь другие попробуют.
– Разве ему сейчас до того! – вздохнула мать и снова замолкла, вспомнив про Сартапутна.
– А что с ним такое? – спросил Роберт, который ничего не знал о неурядицах в семье брата.
– Да чего об этом сейчас говорить, – ответила мать и вышла в кухню.
– Надо будет вечером зайти к нему, – сказал Роберт.
– К Оскару? – отец посмотрел на сына. – Сегодня ты его не застанешь. Он еще утром ушел с Джимом далеко, к видземскому берегу, хочет попытать там счастья. Домой вернется не раньше, как в воскресенье утром.
– По способу Фреда? – усмехнулся Роберт.
Сартапутн должен был сдерживать себя, чтобы не выдать радости, вызванной известием об отсутствии соперника. Оскар пробудет в море до воскресенья… Анита дома одна… Что могло быть удачнее такого стечения обстоятельств!.. Теперь не придется ждать случая и конфузливо прогуливаться по поселку. Сегодня же он может с нею встретиться… Мгновенно были забыты все неприятные впечатления от оказанного ему приема, инженер ожил, вступил в общий разговор, и обед закончился гораздо веселее. Возможно, что оказала свое действие и крепкая настойка, которую вынес гостям старый Клява.
После обеда приезжие сходили на берег осмотреть гавань. Сартапутн взглядом знатока оценил свою работу. Нет, за нее краснеть ему не придется, мол держится хорошо, фарватер достаточно глубок. Да иначе и быть не могло: все делалось основательно и без спешки, ему в то время торопиться было некуда!
Увлеченные разговором о влиянии современной техники на духовную культуру (тема эта в последнее время стала серьезно интересовать Сартапутна), они несколько часов медленно прогуливались по пляжу и дошли до самого устья Зальупе. Когда вернулись к молу, ранние осенние сумерки уже окутывали дюны, в поселке там и сям замерцали огоньки.
– Придется вернуться домой, – сказал Роберт. – Что-то прохладно становится.
– Разве? – Сартапутн задумчиво всматривался в сумрак. – Я бы не прочь побродить еще немного. Ну да все равно, пойдем.
Он уже всеми помыслами был с Анитой. Наверно, сидит сейчас одна… Конечно, она уже знает о его прибытии – здесь все новости мгновенно передаются из дома в дом. Может быть, ждет его прихода.
Они свернули к поселку и некоторое время шли молча. Сартапутн достал папиросы и угостил Роберта. Они остановились закурить.
– Знаешь что, – тихо начал инженер. – Мне надо сегодня еще кое к кому зайти. Ты извинишь меня, если я тебя покину?
Они переглянулись.
– Уж не свидание ли? – с понимающим видом усмехнулся Роберт.
– Вроде этого… – ответил с улыбкой Сартапутн.
– Ох, какой ты нетерпеливый, старый повеса! Ну, что с тобой поделаешь! Конечно, иди и обо мне не беспокойся. Ужинать ты будешь?
– Скорее всего нет. Я, по всей вероятности, вернусь очень поздно! Нельзя ли устроить так, чтобы мне не пришлось будить твоих домашних?
– Пустяки какие. Стоит еще беспокоиться.
– Все же неловко как-то.
– Постучи тогда ко мне в окно. Третье со стороны лимана. Я тебя впущу.
– Мерси! – Сартапутн пожал Роберту руку. – Можешь сказать дома, что я пошел к Бангерам или что-нибудь в этом духе.
– Ладно, устрою. Только смотри, как бы тебя не разделали поселковые парни, – пошутил Роберт. – Они у нас бедовые.
Роберт ушел. Подождав, пока он скроется в темноте, Сартапутн свернул с дороги и направился через дюны к новому дому на краю поселка. «Анита, – беззвучно шептали его губы. – Я иду к тебе, я уж близко… Чувствуешь ли ты это?»
Дома Роберту пришлось выдержать неприятную сцену. Лидия ушла, а отец с матерью сидели в кухне у печки и встретили сына тревожными взглядами.
– Ты один? – быстро спросила мать. – Куда же делся этот… друг-то твой?..
– Он ушел к Бангерам и, наверно, просидит там допоздна. Ужин оставлять не надо.
– Та-ак! – Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами. – Значит, к Бангерам! Ну да, тогда она тоже туда придет…
– Кто это она? – спросил Роберт, снимая пальто.
Ему долго никто не отвечал. Затем мать вздохнула:
– На что тебе понадобилось, Роберт, привозить этого человека?
– Как на что? Разве он вам мешает?
– Неужели ты ничего еще не знаешь? – заговорил молчавший до сих пор отец. – Хотя, скорее всего, он тебе ничего не рассказывал.
– Да в чем дело?
Тут только Роберт узнал, зачем приехал в поселок Сартапутн. «Вот оно что, – удивленно думал он, услышав от родителей о связи Аниты с инженером. – Потому-то ты так быстро и согласился на эту поездку…»
Эдзит весь день провел на улице – строил с соседскими ребятишками города из песка, прорывал русла для рек. Аните не удалось уложить его днем, поэтому за ужином он то и дело засыпал и без всяких капризов улегся в кроватку. Анита занялась мытьем посуды и уборкой комнат, а потом взяла начатое рукоделие и подсела к окну. Медленно рос пестрый узор на сером сукне; вокруг было тихо и тепло. Настольная лампа с красным абажуром разливала мягкий свет. Углы комнаты утопали в полумраке.
Анита уже знала о приезде Сартапутна. Странно, что это известие ничуть ее не встревожило. С прошлой зимы она не получала о нем никаких сведений; по Обоюдному согласию, они не переписывались, не напоминали о себе друг другу. И теперь Анита не могла постигнуть причину его внезапного приезда. Это ведь не соответствовало принятому ими решению. Значит, Сартапутн забыл обещание? Свое она все время выполняла честно. Она не ошиблась в себе: незаметно проходило увлечение – мечты кончились, погасли радужные иллюзии. И ослепленные на короткое время глаза ее снова увидели землю и людей. Без мучительной борьбы, без колебаний и сожалений об утраченном она освободилась от власти манящих снов, обрела душевное равновесие и способность трезво судить о своих чувствах. Зачем же он все-таки приехал? Анита не боялась встречи – нет, больше она не повторит ошибки, – она только думала о том, какой трудный разговор предстоит ей. Что она ему скажет? Как это все произойдет? Как плохо, что Оскара нет дома. Нужно же было ему уйти так далеко!
Кто-то постучал в дверь. Тихо, несмело. Анита знала, кто это. Она вздрогнула и пошла открывать. За те несколько секунд, пока она проходила через кухню и нащупывала в темноте дверь, Анита ясно увидела всю бессмысленность создавшегося положения. Где-то далеко, в темном море, одинокий человек проводит ночь в лодке; может быть, он не спит, а сторожит сети, думает о ней. Тихо плещется волна о борта, чуть зыблется вокруг море, и сквозь тучи не светит ни одна звезда. Он курит, думает о семье и больше не чувствует себя одиноким. А в это время чужой человек стучит в его дверь, и жена идет ему открывать. Аните казалось, что на ее плечи взвалили непосильную ношу. Как это тяжко, как нелепо!
В дверях стоял Карл Сартапутн. Он улыбался и глядел на нее точно так же, как раньше, не скрывая радости. И вдруг эта улыбка показалась ей неприятной.
– Зачем ты пришел? – спросила она. – К чему все это?
– Анита, любимая, пойми, что иначе я не мог, мне надо тебя видеть… – быстро, словно испугавшись, что она уйдет, зашептал он.
В болезненно-восторженном тоне его слов было что-то театральное.
– Если бы ты знала, как я истосковался по тебе за это время. Больше я не в силах выносить это…
До чего знакомые слова! Сколько раз она их слышала со сцены и читала в книгах! Неужели так беден язык человеческих чувств?
– Ты ведь меня не прогонишь? Ты позволишь войти и поговорить с тобой?
– Заходи, пожалуйста, – сказала она.
– Ты недовольна моим приходом? Если так, я могу уйти…
«Если я скажу: уйди, ты станешь умолять, чтобы тебя не прогоняли, – подумала Анита. – А если бы я настояла на своем, сейчас же посыпались бы упреки в жестокости». Но она ничего не сказала.
Войдя в комнату, Сартапутн обвел стены вопросительным взглядом.
– Ты одна? – шепотом спросил он.
– Эдзит спит, – Анита кивнула на дверь. Сартапутн потянулся к ней, хотел поцеловать. Опять она подумала, что все это уже известно, уже надоело, и именно этого она ждала от него.
– Оставим это, не надо, – сказала она, освобождаясь из объятий. – Сядь сюда, на диван.
Теперь Сартапутн понял, что эта женщина больше никогда не будет принадлежать ему. Кончилась игра в любовь… И от этой мысли с него разом слетело все искусственное. Опять все стало гораздо проще, обыденнее. Он смущенно закашлялся и сел на диван.
– Значит, так… Ты не хочешь больше… – пробормотал он, но вместо трагической гримасы его губы искривила усталая усмешка.
– Тебе самому пора бы до этого додуматься, – холодно ответила Анита. – Мы же так решили.
– Да, конечно, я этого не забыл. Но я не думал, что ты так легко перешагнешь через это.
– Вот видишь, иногда мы, женщины, оказываемся сильнее вас, мужчин… – улыбнулась она в первый раз. – Не нужно только внушать себе мыслей о несбыточном, и тогда все будет легко.
Сартапутн долго глядел на нее испытующим взглядом, словно желая убедиться, действительно ли она так думает. Но в ее спокойствии было слишком много естественности, чтобы можно было в нем усомниться. Чужая, далекая женщина сидела против него. Он понял окончательно, что прошлого ему уже не вернуть.
– Жаль, что все это кончается таким образом… Остается думать, что ты меня никогда не любила.
– Мне только казалось, что я люблю. – Она спокойно посмотрела ему в глаза.
– Все-таки – нет?
– Да, это так.
– А я-то обольщался… Оказывается, на мои чувства никогда не отвечали так искренне, как я воображал.
– Ты первый стал искать близости… А потом уж я поплыла по течению.
– И все время оставалась безвольной, пассивной?
– Так оно и было.
– Как, вероятно, тебе теперь смешно вспоминать мою наивную самонадеянность! Вообразил-де бог знает что, а я только позабавилась.
– Ах, нет же. Ничего смешного в этом не было. Был прекрасный, довольно опасный сон, который при других обстоятельствах мог претвориться в явь. Но над снами ведь не смеются.
– Какой ты стала рассудительной, – иронически заметил Сартапутн.
Анита не ответила.
– Я, дурак, строил воздушные замки, воображал, что впереди нас ждет счастье, что мы преодолеем все преграды… И все это – только мираж.
– Ты об этом жалеешь?
– Мне стыдно за себя. Почему ты мне этого не сказала раньше?
– Раньше я и сама не знала.
«А может быть, она говорит так нарочно, чтоб скорее излечить меня от этого чувства, – подумал Сартапутн. – Чтобы я поскорее все забыл?»
– И ты думаешь теперь, что всю жизнь будешь довольна судьбой? Хватит ли тебе того счастья, которое дает тебе муж?
Анита пожала плечами:
– К чему думать о том, что еще неизвестно. Он первый человек, которого я полюбила, и пока единственный. Возможно, что он будет и последним…
– Да, в тебе действительно много рассудительности. Благодарю за откровенность.
– Ты сердишься?
– Разве у меня осталось на это право?
Жестоко обманутый в своих надеждах и все же до того спокойный, что даже ему самому в это не верилось, сидел на диване Сартапутн. Человек беснуется лишь до тех пор, пока у него есть хоть тень надежды. Но когда ее больше не остается, он унимается. Только тот, кто не в состоянии ничего понять, продолжает сопротивляться. Сартапутн притих и грустно опустил голову, чувствуя, что он здесь лишний. Молчала и Анита. Они сидели так близко друг к другу, оставаясь в то же время бесконечно далекими, чужими людьми. Таинственный красноватый свет, падавший на их лица, придавал им выражение счастливой истомы. Но и это был такой же мираж, как все их прошлое.
Часы пробили полночь.
