Текст книги "Сын рыбака"

Автор книги: Вилис Лацис

Было время, когда Роберт Клява завидовал занятым людям, которые день-деньской, не зная отдыха, носятся по городу с портфелями под мышкой. А теперь, избавившись от положения безработного и участвуя в шумной деловой жизни, он чувствовал по временам такую усталость, что завидовал каждому праздношатающемуся, который может улечься где-нибудь в траве и наблюдать плывущие в голубой выси облака. Роберту хватало бы времени и на отдых и на чтение, если бы он оставил службу в конторе, но тогда бы вызвал подозрения его довольно широкий образ жизни. Служба была для него необходимой ширмой. Роберт надеялся впоследствии, когда денег наберется достаточно, самостоятельно основать какое-нибудь солидное и легальное дело.

Рано утром он обычно спешил встретиться с многочисленными клиентами контрабандного предприятия, Затем – занятия в конторе. После трех часов снова собственные дела: черная биржа, встречи в кафе, разговоры по телефону, а иногда тайные ночные поездки в Гнилуши. И все время ему приходилось жить в состоянии обостренной настороженности и страха: а вдруг кто-нибудь узнает о его делишках! Это сказывалось на нервах: Роберт стал нетерпеливым и быстро переходил от возбуждения к подавленному настроению.

За день до пожара «Виллы Фреди», возвращаясь домой с работы, Роберт встретил на улице Сартапутна, которого он не видел с прошлой осени. Тесной дружбы между ними никогда не было, поэтому и сейчас он не испытал большой радости от этой встречи. Роберт думал отделаться поклоном и пройти мимо, но Сартапутну, видимо, захотелось поговорить с ним. Ничего не поделаешь. Роберт изобразил на лице приятную улыбку и остановился на краю тротуара.

– Ты очень занят? – пожимая ему руку, спросил Сартапутн.

– Да нет, сейчас вот думаю пойти пообедать.

– Чудесно, тогда нам по пути. Конечно, если тебя не ждет своя компания.

– Нет.

Они посоветовались, куда пойти, и решили направиться в ресторан-погребок гостиницы «Рим».

Сартапутн был в отпуске. Прошлую зиму он провел в Риге, а весной его командировали на курземское побережье руководить какими-то важными работами. Они уже были закончены, и молодой инженер собирался немного отдохнуть.

– Мы, как цыгане, все время кочуем с одного места на другое, – улыбаясь, рассказывал он. – Не успеешь как следует пригреться, а тебя уже снова заставляют собирать свой скарб и гонят дальше. Ну, а как дела в Чешуях? Держится еще мол или успел развалиться? Не слышал, как там отзываются о моей работе?

– Работой они довольны. Гавань удобная, а больше им ничего и не надо.

– Да уж какие средства отпустили, так и построил. А как мои старые, вернее сказать, новые знакомые – живы, здоровы?

– Кажется, все здоровы. А что, разве у тебя там завелись какие-нибудь особенные знакомства? – с сочувственной улыбкой спросил Роберт.

Сартапутн тоже улыбнулся.

– Как не быть. Но об этом сейчас говорить не стоит.

Официант принес заказанный обед и пиво. Несколько минут они ели молча, утоляя первый голод. Заговорил Роберт:

– На будущей неделе у меня выдастся несколько свободных дней, и я хочу съездить к старикам. Не желаешь ли составить компанию?

Желал ли Сартапутн? Он только о том и думал, как бы съездить в Чешуи, но не мог найти подходящего предлога. Случайно оброненное Робертом предложение было для него равносильно выигрышу в лотерее.

– Когда ты едешь? – спросил он деланно равнодушным тоном.

– Думаю, в пятницу, тогда можно будет воспользоваться воскресеньем и провести там целых три дня.

– Пятница… суббота… – Сартапутн даже есть перестал, словно углубившись в какие-то сложные расчеты. – Пожалуй, выйдет. Хорошо бы самому посмотреть, как там ведет себя мол.

– Значит, едем?

– Идет, договорились…

Они поболтали еще немного и разошлись, потому что у Роберта на пять часов была назначена какое-то деловое свидание.

«В следующую пятницу… – думал Сартапутн, бесцельно прогуливаясь по улицам Риги. – В следующую пятницу я снова увижу тебя, Анита, опять мы будем вместе…»

Ему казалось, что день стал светлее, что весь город полон тайного ликования, словно в канун большого праздника…

Вечером Роберт сообщил в письме родителям, что приедет на будущей неделе в гости с одним из друзей, которого знают и они.

«Приготовьте к этому времени свежей рыбы».

В этот раз Фред отсутствовал дольше обыкновенного. Выйдя на берег, он, как всегда, весело поздоровался с рыбаками.

– Никогда еще не везло нам так с уловом, – радовался он. – Если бы из-за этих баб не закрыли гостиницу, я бы вас угостил обедом в «Вилле Фреди».

Странными взглядами обменялись между собою рыбаки. Выходит, Фред еще ничего не знает о случившемся?.. Как же теперь сообщить такому хорошему парню печальную новость? А он, как нарочно, все время смеялся и насвистывал.

– Ох, «Вилла Фреди», «Вилла Фреди»! – вздохнул его брат.

– Да, вот это был отель! – тихо добавил Румбайнис.

– Ну, ничего, со временем я все же добьюсь разрешения на открытие. Вот увидите, будущей весной все пойдет по-старому.

– Навряд ли выйдет по-старому, – еще раз вздохнул Петер.

– Ты думаешь, не разрешат? – хитро усмехнулся Фред. – В Риге у меня друзей хватит. Питерис ведь еще не сказал последнего слова. Могу поспорить с кем угодно, что он не примкнет к правительственной коалиции, пока они не позволят функционировать гостинице. Это он выставит главным условием. Разве рыбаки не нуждаются в приличной обстановке для отдыха? У нас будет музыка, бильярд, искусство и спорт!.. Одним словом – культура!

С нетерпением ждал он, чтобы кто-нибудь отважился объявить ему о случившемся, а сцена отчаяния была заблаговременно разработана им во всех подробностях.

– В этом-то можно не сомневаться, разрешение ты получил бы, – промямлил, глядя куда-то в сторону, Румбайнис. – Да какой в нем толк, когда отеля-то нету?

– Как нет? Куда же он девался? – засмеялся Фред. – Землетрясения здесь как будто не было…

– Да, брат, тебя постигло большое несчастье, – решился наконец сказать Петер. – Твой дом сгорел до самого основания. В ту самую ночь, как ты уехал.

– Сгорел? – Фред широко раскрыл глаза. – Ну, брат, так шутить нельзя!

– Иди сам посмотри. Поздно заметили, ничего спасти не удалось.

Вот тут-то и началось представление. Как он неистовствовал, с какими проклятиями бежал через весь поселок к пожарищу! Он и шапку оземь бросал и рвал на себе волосы. Вчуже жалко было видеть, что сделало с человеком несчастье.

– Моя вилла, моя прекрасная «Вилла Фреди»!.. А дорогая мебель, а ковры, посуда!.. Все пропало, я разорен теперь вконец!.. Придется наниматься в работники! О господи, как я это перенесу!

Но он перенес. И даже очень легко. Побесившись на глазах у людей, Фред целый день был нем как рыба, не отвечая ни слова утешавшим его соседям. Затем он поехал в Ригу – подавать в страховое общество заявление о случившемся. Однако получить пятьдесят тысяч латов оказалось делом нелегким. Страховому обществу потребовались дополнительные сведения, оно обещало выслать на место комиссию, чтобы выяснить, при каких обстоятельствах возник пожар. Раньше Мартынова дня нечего было надеяться на получение страховой премии. Разозлившись на недоверчивых чиновников, он вернулся в Гнилуши. Разоренный человек… Что ему еще оставалось делать, как не взяться с новыми силами за лов в открытом море? «Титания» подняла якорь и ушла. В море по крайней мере Фреду не надо было строить печальную физиономию.

Пока всеобщее внимание было занято пожаром, никто не заметил исчезновения Франца. Оскар первый хватился его, но и он подождал несколько дней, думая, что паренек куда-нибудь ушел, а потом стал расспрашивать о нем рыбаков. Никто его не видел: Францу, по всей вероятности, надоело работать на побережье, и он потихоньку от Оскара, чтобы тот не стал его отговаривать, ушел в город к старым приятелям. Оскар заявил об этом в полицию, выписал его из домовой книги и подыскал другого помощника.

Прошло еще несколько дней. И вот какая-то влюбленная парочка нечаянно набрела на труп неизвестного юноши. Он лежал в заросшей кустарником ложбине, между дюн, недалеко от пожарища «Виллы Фреди», с перерезанными артериями обеих рук. В сторонке валялся нож для вырезывания поплавков. Как раненый зверь, приполз Франц в это укромное местечко и прилег на мох в ожидании конца. Корзина из-под рыбы находилась тут же, вороны ее опустошили, не пощадили они и глаз Франца.

Оскар еще раз направился в полицейский участок. Из города приехал следователь, осмотрел труп и составил акт. Все здесь говорило о самоубийстве. Но никто не мог объяснить, что заставило Франца наложить на себя руки, никто не догадался о тайной драме, которая разыгралась в сердце юноши.

Осматривая место, где был найден труп, один из чиновников обратил внимание на странное явление: на дне ложбины мох был гораздо светлее, чем в соседних местах, словно его перенесли сюда с другого места. Когда этот мох подняли, под ним обнаружили желтый сырой песок, видимо недавно взятый из более глубоких слоев почвы. Чиновник сообщил об этом следователю. Песок раскопали и скоро наткнулись на тайный склад контрабандного спирта. В яме было зарыто более ста бидонов. О находке никому из посторонних сообщать не стали, тайник замаскировали по-старому, а в дюнах оставили вооруженных наблюдателей, чтобы ночью накрыть контрабандистов с поличным.

Большая беда свалилась на «друга рыбаков». Срок розыгрыша лотереи давно уже миновал, рыбаки стали беспокоиться, а Питерис все еще не мог сказать ничего вразумительного. Тогда кое-кто из бывалых людей обратился в судебные инстанции. Следствие обнаружило любопытные факты: деньги-то Питерис собрал, но куда они делись, объяснить не мог. Разыгрался такой скандал, что сейм был вынужден предать «друга рыбаков» суду, а так как Питерис не смог в нужный момент внести солидную сумму залога, – в один прекрасный день ему пришлось сесть в тюрьму. Многих эта весть поразила, как гром с ясного неба.

Хотя на головы поморян сыпалась одна беда за другой, испытание за испытанием, проповеди брата Теодора не пользовались большим успехом. Он и собрания верующих созывал, и толковал все знамения последних месяцев: пожар, смерть Франца, разорванные бурей сети, выброшенные на берег парусники, провал Питериса и многие другие примечательные события – никто не принимал всерьез его проповедей. Даже самый ревностный его последователь, Петер Менгелис, признался как-то, что все это одна пустая болтовня, человеку-де лень приниматься за дело.

Люди пахали землю, целые дни проводили на лове в море, у них не хватало времени собираться под тихим кровом и слушать мудрые слова, имевшиеся у брата Теодора про запас на все случаи жизни. Да, за те годы, пока отсутствовал Теодор, народ глубоко погряз в прегрешениях. Тяжело, неописуемо тяжело приходилось духовному пастырю. Что значат тучные, взращенные в поте лица нивы, обремененные плодами сады и большие уловы, когда вот-вот наступит Судный день! Истинный христианин должен меньше заботиться о бренных благах, больше времени посвящать душеспасительным помыслам, не скупиться на лепту для беззаветного ловца душ, который тщетно стучится в закрытые двери!

А Ольга, эта благочестивая некогда женщина, с которой Теодор делился всеми планами, которая понимала его с полуслова!.. Напрасно старался он теперь приблизиться к ней. Поросята и телята интересовали ее куда больше, чем проповедник.

– …Идите своей дорогой, а нас оставьте в покое, – ответила она ему, когда он попытался напомнить ей о былой близости.

Обозленный Теодор винил во всех своих неудачах Оскара. Это он заставил его несколько лет тому назад уйти отсюда, он расстроил его любовный союз с Ольгой, его влияние до сих пор сказывалось среди рыбаков, хотя сам он уже не был прежним воякой.

После второй неудачной попытки подъехать к Ольге Теодор направился прямо в Чешуи. Не заметив Оскара ни на берегу, ни на улице поселка, он пошел к нему домой. Оскар стоял во дворе возле старых сетей с игличкой во рту и чинил их, как будто на свете не было дела важнее этого.

– Я пришел с тобою ругаться, – начал Теодор.

– По какому же случаю? – спросил Оскар гораздо более равнодушным тоном, чем ожидал проповедник.

– Ты мне совсем не желаешь помогать.

– А я, кажется, вовсе и не обещал.

– Обещал ты или нет, это другое дело, но тебе самому-то трудно разве сообразить? Почему ты не пришел на собрание верующих к отцу?

– Мне надо было ставить сети.

– Все сети да сети, как будто море куда-нибудь убежит. Я потому только молчал до сих пор о твоих похождениях, что надеялся из тебя человека сделать. Кому-кому, а тебе следовало бы поискать путей господних.

В глазах Оскара вспыхнул огонек.

– Перестань комедию ломать, мне это уже надоело! Если тебе что нужно, говори прямо. Опять пришел ко мне с вымогательствами?

– Нет, я пришел предупредить тебя. В прошлый раз ты восстановил против меня людей, которые мне доверяли. Теперь ты поможешь мне вернуть это доверие. Почему ты ни разу не замолвишь за меня доброго слова?

Оскар положил игличку на невод и подошел к Теодору.

– Ах, так ты вот чего от меня захотел, вот на что понадеялся! Чтобы я стал твоим агентом, заманивал людей на твои бредовые проповеди! Нет, приятель, на этот раз ты просчитался. Никаких общих дел у нас с тобой быть не может.

– А общий секрет у нас все-таки имеется, – ухмыльнулся Теодор. – Ты, наверно, желаешь, чтобы я заговорил о нем перед всем народом?

– И не подумаю стать куклой в твоих руках.

– А я уже давно держу тебя в руках, вот только ни разу не дернул за веревочку.

– А ну, попробуй дерни!

– Неизвестно, как ты тогда запоешь. Знаешь ли ты, какой позор падет на твою голову?

– Что там у тебя еще?

– Разве тебе этого мало?

Оскар открыл калитку и показал на нее Теодору:

– Вот тебе дорога. Ступай и болтай, что только тебе вздумается. И смотри, в моем доме больше не показывайся. Два раз я тебя отпускал небитым, но в третий раз целым ты от меня не уйдешь.

Теодор все еще не трогался с места, насмешливым взглядом окидывая вышедшего из терпения противника. Оскар подошел к нему вплотную и шепотом сказал:

– Знаешь ты, что делает попавшаяся в капкан лиса? Она перегрызает себе лапу и уходит. Уходит хромая и искалеченная на всю жизнь, но свободная.

И вдруг Теодору стало страшно оставаться возле этого человека – сумасшедших он всегда сторонился. Когда он ушел, Оскар взял игличку и продолжал прерванную работу, но мысли его были заняты другим. То, что он сгоряча сказал Теодору, не было вспышкой отчаяния, – Оскар давно думал о том, как разделаться с мучительным состоянием, и сейчас, отвергнув предложение Теодора, пришел к окончательному выводу, что единственный правильный выход – это обо всем рассказать Аните, а там – будь что будет! Жить в этой лжи, под бременем вечных угроз он больше не мог.

После разговора с Оскаром брат Теодор не стал задерживаться в Чешуях. Настроение у него так испортилось, что он уже ничего путного в тот день сделать не мог, поэтому он вышел на пляж и зашагал по направлению к Гнилушам.

«Еще храбрится, черт этакий, показывает на дверь! – При одной мысли об этом Теодор сжимал кулаки. – У самого кругом одни неудачи, вот-вот нищим станет, а еще нос дерет!.. Ну, смотри, немного полегче, уважаемый, так ты ничего не добьешся! Память у Теодора Калнбирзе неплохая, он обид не забывает. Чего бы ему это ни стоило, а он тебя одолеет!»

Теодор начал уже раскаиваться в том, что все это время был таким мягкосердечным и тянул с последним ударом по Оскару. Он думал поиграть с ним, как кошка с мышью, в полной уверенности, что мышь никуда не удерет, а потом, вдоволь натешившись, можно покончить с нею одним ударом. Но сейчас жертва готовилась выскользнуть из его рук. Надо было поторапливаться.

В голове его роились разнообразные планы действий, и он раздумывал, каким образом достичь наилучшего результата, – даже в таком грязном деле он думал об эффекте. Самый простой способ – это рассказать Румбайнисам о похождениях Оскара в Курземе. За несколько дней сплетня разнесется по всей округе, и можно не сомневаться, что какой-нибудь услужливый язык сболтнет ее Аните. Но Теодор скоро отбросил этот план: слишком медлителен такой способ нападения, трудно проверить его результаты. В конце концов Оскар может от всего отпереться, и неизвестно еще, поверит ли Анита сплетням. Гораздо вернее будет поговорить с Анитой самому. Плохо только, что тогда придется взять на себя роль доносчика, – к чести его это не послужит. А вдруг Анита не поверит его словам и потребует доказательств, неопровержимых фактов? Кто из артели согласится пойти тогда в свидетели? В конце концов это не такое уж простое дело. Погрузившись в размышления, Теодор прошел мимо нескольких рыбаков, работавших на берегу, не ответив на их приветствия, и чуть было не попал в лужу, оставшуюся после недавней бури. Только подходя к Гнилушам, он улыбнулся случайно промелькнувшей в голове мысли, тихо засмеялся, и лицо у него прояснилось. Он даже ускорил шаги, так ему не терпелось приняться за дело. Да, это в самом деле эффектно, настоящий фейерверк! И главное – сам он останется в стороне.

Придя к Румбайнисам, Теодор достал бумагу, чернила и попросил, чтобы его не беспокоили. Здесь, как у Петера Менгелиса, ему была предоставлена отдельная комната. Оставшись один, он сел за стол и написал следующее письмо:

 
«Возлюбленная моя Марта!
Прошло уже много месяцев с тех пор, как мы расстались. Невыносимо одиноко и тяжело было мне все это время. Каждый день я мечтал о тебе, жаждал тебя видеть или получить от тебя письмецо, но ты, наверно, уже забыла меня. И никто, никто не может мне рассказать, как ты живешь, что делаешь и вспоминаешь ли хоть изредка своего друга Оскара. Я ждал от тебя письма, я жил этой надеждой, но ты мне не написала… О, неужели я для тебя больше ничего не значу, неужели ты могла так легко забыть прекрасные дни нашей дружбы? Ах, как бы все было хорошо, если бы я не погорячился и не уехал от вас! Я уже давно сожалею об этом, все время думаю, что сам разбил счастье всей жизни. Я хотел написать тебе раньше, но потерял адрес… Сейчас я его взял у твоего брата. Теодор снова в наших краях, и мы с ним подружились. Он оказался прекрасным человеком! Я тебе много чего наболтал про него, но сейчас хочу взять свои слова обратно.
Милая Марта! Может быть, ты мне и писала? Тогда определенно кто-то перехватывает твои письма. Я думаю, что это моя жена, от нее всего можно ждать. Она разбила мою жизнь, я сам не понимаю, как я мог так долго мучиться с таким человеком. Если у тебя еще сохранилась ко мне хоть капля нежности, то, прошу тебя, сжалься над своим несчастным другом, покажись ему хоть разок. Ведь ты мне милей жизни!.. Я к тебе приехать не могу, у меня так сложилась обстоятельства. Но ты ведь могла бы приехать, у вас в усадьбе все главные работы окончены. Скажи, что ты хочешь сьездить в Ригу, и тебя отпустят. А сюда от Риги всего несколько часов езды. Ну будь же добра, приезжай. Я хочу с тобой поговорить о многом таком, что нельзя доверить письму. Может быть, нам удастся окончательно решить нашу судьбу. Если приедешь (я надеюсь, это будет так!), не откладывай этого в долгий ящик, больше терпеть я не в силах. В Риге садись в автобус, а когда доедешь до местечка, там тебе каждый покажет, как попасть в Чешуи. Когда будешь здесь, не спрашивай, где я живу, а выйди на берег и подожди меня возле будок для сетей, – их ты сразу увидишь. О приезде извести меня письмом. В этот день я не выйду на лов, а буду дожидаться тебя. Пиши мне так: Н-ская почтовая контора, до востребования, предъявителю лотерейного билета № 24715. Тогда я наверняка получу твое письмо, и никто об этом не узнает.
Теперь я каждый день буду ждать от тебя вестей и ходить на почту. Не разбивай моих надежд! Все мое счастье теперь зависит от твоего приезда. Может быть, ты сможешь приехать на будущей неделе? До свидания, моя ненаглядная! До скорого свидания!
Твой несчастный бесконечно любящий Оскар».
 

В тот же вечер Теодор опустил письмо в почтовый ящик. Давно у него не было такого хорошего настроения, как сейчас. «Ну, теперь ты у меня попрыгаешь! – ликовал проповедник в предвкушении надвигающихся событий. – Теперь ты у меня запоешь по-другому!»

Каждую осень во время молотьбы в Калнбирзы съезжалось на толоку множество народу с окрестных хуторов. В этом году к молотьбе приступили позднее из-за дождливой погоды, которая задержала уборку урожая. Наконец в один из тех ясных осенних дней, равных которым не знают другие времена года, во двор к Калнбирзам въехала молотилка и остановилась у нового амбара. Вместе с ней прибыла большая толпа парней и девушек, соседи-хозяева с лошадьми, запряженными в низкие телеги.

Небо было ясное, в воздухе чувствовалась легкая прохлада, глубокая тишина царила над осенними полями. Лишь кое-где молча копошился возле копен пшеницы и ячменя какой-нибудь крестьянин. Далеко внизу лежало озеро, темное и спокойное. Высоко в поднебесье строилась в далекий путь стая журавлей, грустными криками прощаясь с северной родиной. С ними перекликались на болоте дикие гуси; скворцы огромными стаями перелетали с одного поля на другое, тренируя молодое поколение перед долгим странствием. Полевые мыши бегали в стерне, большие крысы и хомяки таскали в зубах тяжелые колосья пшеницы.

Монотонно гудела молотилка, нарушая покой тихого осеннего дня, зерно за зерном падало в мешки, быстро рос омет соломы.

По дому в тот день хозяйничала Марта, – матери впору было только управиться со скотиной. Марта еле успевала за всем приглядывать, но ей приятны были эти хлопоты, эта беготня из дому в клеть и обратно. Время бежало быстро, раздумывать было некогда.

Незадолго до обеда какой-то парень соскочил с велосипеда перед воротами хутора и направился к дому. Собаки, радостно повизгивая, запрыгали вокруг него. Не встретив никого во дворе, он зашагал в кухню. Марта подкладывала в плиту хворост и не слышала его шагов. Парень улыбнулся, подкрался к ней со спины и вдруг прикрыл ей глаза своими большими ладонями.

– Угадай, кто пришел? – сказал он, стараясь изменить голос.

Марта покраснела и стала вырываться, но он был намного сильнее ее.

– Не могу и придумать. Наверно, кто-нибудь из соседей.

– Это не ответ. Назови по имени.

Марта перебрала по именам несколько соседних парней.

– Не угадала!

– Ну, пусти теперь, ты же видишь, что у меня времени нет. Мясо пережарится.

– Отгадай, тогда пущу.

– Ну, если уж так страшно хочется, чтобы отгадала, тогда скажу. Ян Илмат.

Парень, засмеявшись, отпустил Марту и сразу же как-то присмирел. Робко поглядывая на девушку, он перебирал пальцами пуговицы своей куртки.

– Я ведь сразу узнала, что это ты, – сказала Марта, подходя к плите. – Откуда ты сейчас?

– Отвозил брата на станцию, потому и не приехал с самого утра. Не знаю, примут ли меня сейчас в толочане…

– Да уж неизвестно, как на это поглядят. Такие работнички, которые знают только, когда садиться за стол, нам не очень-то подходят, – пошутила Марта.

– Может, на этот раз согласятся. Я ведь не с пустыми руками пришел. У меня для тебя гостинец.

Марта серьезно взглянула на Яна.

– Думаю, что он тебе придется по душе. – Парень вынул из кармана письмо и помахал им издали. – Был в волостном правлении и захватил.

Марта протянула руку за письмом.

– Спасибо, что догадался.

– Одним «спасибо» не отделаешься, – поддразнивал ее парень.

– Что же ты еще хочешь?

– Сама должна сообразить.

– Хорошо, я тебе дам целый лат…

– Деньги ты могла дать и почтальону. Раз я сделал это по дружбе, тебе тоже надо показать себя другом.

– Мне сперва надо узнать, стоит ли оно этого… Ну, хватит тебе баловаться, давай его сюда.

Притворившись, что письмо ее мало интересует, Марта отвернулась и начала расставлять посуду.

Видя, что она нахмурилась, Ян передал ей письмо.

– Ну, на же, на, не сердись только. Тебе, наверно, не нравится, что я захожу к вам?

Марта устало улыбнулась.

– Зачем ты так говоришь, – тихо ответила она. – Тебе ведь самому хорошо известно, что я думаю.

Ян еще немного помешкал, затем, словно в извинение, пробормотал что-то и вышел. Марта спрятала письмо на груди, не отрываясь от дела. От кого же это? Лишь изредка присылал ей кто-нибудь строчку, подруг на стороне у нее не было.

Только после обеда, когда толочане снова взялись за работу, у Марты выдалась свободная минутка, чтобы прочесть письмо – письмо, написанное Теодором от имени Оскара. Она прочла его раз, другой, и ее спокойствие вмиг улетучилось. Вот оно – такое неожиданное и все же долгожданное! Снова ожила мечта о несбыточном, притихшая, затаившаяся в сердце. Печальный тон письма вызвал в девушке чувство невыносимой грусти, бесконечной жалости. Как тяжело ему живется на родине! До какого же он дошел отчаяния, если решился на такие откровенные строчки, заговорил словами, которые раньше осмеливался произносить лишь шепотом… Он ничего не забыл, все время думал только о ней, тосковал, мучился… И ведь это уже не сон, не безумная мечта: она ему нужна, он ее ждет, будущее манит тысячами прекрасных обещаний.

«Я должна поехать к нему, чем бы это ни кончилось… Обязательно поеду».

С этой минуты Марта стала сама не своя. У нее не нашлось ни одного ласкового взгляда для робкого парня с соседнего хутора. Она больше не замечала его, хотя вечером, после работы, Ян Илмат неотступно, как тень, бродил за ней, с молчаливым упорством ожидая от нее приветливого слова. Ах, она ведь знала его мысли, но что поделать, если иные чувства завладели ее сердцем.

На следующий день, когда в Калнбирзах снова стало тихо и безлюдно, Марта объявила родителям, что ей хочется съездить на недельку в Ригу, кое-что купить. Отец, правда, удивился внезапному ее решению, но возражать не стал.

– Ну, поезжай, если хочется. Дела покамест терпят.

Мать тоже не нашла в этом ничего особенного:

– Достаточно она насиделась в этой глуши. Молоденькая, хочется немного проветриться…

Марта не стала медлить и, как только представилась возможность, собралась в дорогу. Перед этим она сообщила Оскару о дне приезда. Письмо она адресовала, как ей было указано, на почтовую контору, предъявителю лотерейного билета.

В день отъезда Марта встретила на станции Яна Илмата.

– Смотри не убеги от нас совсем, – пошутил он. – Меня с собой возьмешь?

– В следующий раз, – ответила она шуткой на шутку. – Если уж я кого возьму с собой, так только тебя.