Текст книги "Собрание сочинений. Т.4."
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)
1
Лето 1943 года для Марты Пургайлис прошло незаметно. На курсах партийного и советского актива в Кирове был самый разнообразный состав слушателей, и их пришлось разбить на несколько групп, соответственно уровню их знаний. Марта попала в третью группу. Но у нее была ясная голова, а занималась она день и ночь и скоро выдвинулась в число отличников. После окончания курсов ее оставили работать в Кирове инструктором отдела гособеспечения семей военнослужащих.
В октябре Марту Пургайлис вызвали в Москву. Центральный Комитет Коммунистической партии Латвии и Совет Народных Комиссаров начали комплектовать в это время оперативные группы работников для всех уездов. Марту зачислили в оперативную группу одного из курземских уездов в качестве заместителя председателя уездного исполкома. Она даже оробела, узнав об этом.
– Слишком большая это для меня работа. Хорошо бы хоть с волостью справиться, а тут целый уезд. У меня и опыта никакого нет… А сколько ведь всего знать надо!
– Вначале нам всем придется так работать, – ответил сотрудник отдела кадров. – Где же набрать опытных? Одни в армии, другие в партизанах, а некоторые погибли. Придется, видно, учиться в процессе работы. Главное, чтобы было желание честно, не жалея сил, работать на благо советского народа, – и это у вас есть. А опыт, знания со временем придут.
– Мне своих сил не жалко, куда же их и девать еще… Но если только я по незнанию ошибусь, вы ведь меня не исключите из партии? Буду надеяться, что старшие товарищи не откажут в совете.
После этого ей дали отпуск на десять дней. Марта съездила в детский дом к Петериту, – хотелось побыть с ребенком перед долгой разлукой, чтобы не отвык, да и сшить кое-что надо было.
– Теперь я опять уеду, сынок, буду помогать папе, чтобы нам скорее попасть домой, – сказала она мальчику на прощанье. – А потом ты приедешь ко мне, и мы будем жить вместе. Я буду работать, ты – учиться читать и писать, а там начнешь ходить в школу.
– И папа тоже будет работать?
– Конечно, – голос Марты дрогнул. – Все будут работать, Петерит, и всем будет хорошо.
– Я тоже буду работать?
– Конечно, будешь, только сначала подрасти. Таким маленьким трудно работать.
Петерит проводил ее до подводы и долго махал ручонкой, а когда подвода скрылась за поворотом, ребенок внезапно понял, что ему долго придется ждать это родное существо, которое ласкало нежнее всех людей. Губки его дрогнули, но он сдержался, потому что рядом стояли другие дети и с любопытством смотрели на него. Стыдно плакать. А мама вернется…
В Москве Марта прожила только с неделю, потом оперативную группу, в которую ее зачислили, направили на прифронтовую базу латышских партизан. База находилась рядом с большим аэродромом, с которого каждую ночь поднималось в воздух несколько транспортных самолетов, направлявшихся через фронт к белорусским, латышским и литовским партизанам. Днем и ночью здесь ревели моторы самолетов, грузовики подвозили боеприпасы, оружие и продукты, санитарные машины увозили раненых, которых доставляли сюда из вражеского тыла.
Лес… ряды землянок с железными трубами… свежий воздух, бодрый суровый быт. Утром они вставали в определенный час, по-военному. Прибирались, завтракали и шли заниматься. Каждый член оперативной группы старался заранее подготовиться к предстоящей работе и, насколько позволяло время, заполнить пробелы в своих знаниях. Каждый старался предусмотреть, с чего ему придется начать после возвращения в Латвию, и вырабатывал подробный план. Ясно было одно, что придут они на голое место: никакого порядка, никаких учреждений – земля без хозяина. И чем скорее хозяин – советская власть – установит порядок, тем скорее возродится там жизнь. В первый же день надо будет учесть все хозяйственные объекты в каждой освобожденной волости, наметить хотя бы временного председателя волостного исполкома, назначить ответственных лиц в магазины, промышленные предприятия и брошенные усадьбы, чтобы нечестные люди не растаскивали народное достояние. Тут же надо начать беседы с жителями, разъяснить им всю правду о том, что происходило на свете за эти годы, и рассеять мглу, в которой они жили до прихода Красной Армии.
По вечерам члены оперативной группы обсуждали свои планы, критиковали и дополняли их. Время от времени из Москвы приезжал кто-нибудь из членов правительства или работников Центрального Комитета Коммунистической партии Латвии и инструктировал их по отдельным вопросам советской и партийной работы. Некоторые товарищи побывали уже в освобожденных районах Белоруссии и Украины и рассказывали, с какими трудностями столкнулись там в первое время после изгнания немецких оккупантов. Конечно, после этого все оперативные планы были переделаны заново, потому что, составляя их, часто забывали о самых простых вещах. Пришлось подумать о том, что не везде будут одинаковые условия работы.
В разрушенном городе, оставшемся без света, без воды, придется начинать с одного; в городе, который неприятель не успел разрушить, – с другого. Если освобождение Латвии произойдет зимой или ранней весной – надо будет позаботиться о весеннем севе, о лесных работах; а если это случится во второй половине лета – надо поскорее убрать урожай и обеспечить население продовольствием.
Марта занималась с увлечением, она жила мыслями о завтрашнем дне и чем больше думала, тем нетерпеливее ждала его наступления. Скорее бы приложить руки к делу. И как она будет работать! Работа будет ее жизнью, ее счастьем. Может быть, когда-нибудь и скажут люди, что Марта Пургайлис оказалась достойной своего мужа.
Шумит лес, осенние ветры проносятся над лагерем, день и ночь в воздухе гудят моторы самолетов. Дни и ночи мечтает человек. Он хочет превратить свою мечту в действительность.
2
В середине ноября на прифронтовую базу приехали Айя Рубенис и еще несколько работников комсомола. Двое из них должны были перелететь через фронт и присоединиться к партизанским частям, остальные влились в оперативную группу.
Марта Пургайлис слышала, что латышская дивизия была недавно переброшена в район Великих Лук, но самой ей как-то не пришло в голову, что теперь можно побывать у товарищей Яна. Когда Айя сказала, что едет в Великие Луки и, может быть, попадет в дивизию, Марта вздохнула.
– Вот как хорошо, повидаешься с ними. Если бы мне хоть на один день разрешили…
– Кто же тебе запрещает?
– Не знаю, можно ли…
– Если ты серьезно хочешь, поезжай тогда со мной. Я поговорю с руководителем оперативной группы, чтобы тебя отпустили на десять дней. Если потребуется, выпишем командировочное удостоверение. В самом деле, почему не воспользоваться такой возможностью?
За каких-нибудь полчаса Айя все устроила. У каждого члена оперативной группы в дивизии были друзья или родственники, все они писали письма, и каждый просил, чтобы его письмо передали лично.
Утром Айя с Мартой уехали. До Торопца они доехали на аэродромовском грузовике. За городом, где дорога поворачивала на Великие Луки, их подсадили на ехавший порожняком газик. Проехав так километров сорок, они несколько часов прождали на развилке дорог. В конце концов регулировщик помог им попасть на машину, идущую до Великих Лук.
Впервые Айя и Марта своими глазами увидели, что оставляют за собой фашисты. Во всем городе осталось только несколько целых домов, но и их стены были иссечены пулями и осколками снарядов. Всюду развалины, развалины… Город долгое время находился на линии фронта, на его улицах происходили бои, и каждый дом, каждая пядь земли свидетельствовали об этом. Трудно было представить, где здесь могли жить люди, но, когда взгляд немного привыкал к этому хаосу, становилась заметной и жизнь. В самом большом, наполовину разрушенном здании, стены которого стали рябыми от следов пуль и осколков снарядов, разместился госпиталь эстонского корпуса. Где-то в развалинах ютились военная комендатура, пересыльный пункт, столовая; дощечки с надписями показывали, что вот под этой грудой кирпичей живут люди. Возле станции везде были обгоревшие вагоны, везде валялся металлический лом, скрученные жгутом железные балки, изуродованные автомашины.
«Вот она, война, что делает, – думала Марта. – Сколько людей строили этот город, заботились о нем, а теперь они не смогут даже найти улицу, на которой родились и выросли. Неужели и в Латвии так?»
Тот же вопрос был в глазах Айи.
– Успеем ли мы за всю свою жизнь восстановить все снова? – заговорила Марта.
– Успеем, Марта. Должны успеть.
– Сколько лишнего труда… Где бы людям новое строить, а тут изволь все сначала. Да разве враг может когда-нибудь расплатиться за все эти преступления?
Странно им было видеть людей, деловито снующих среди этой разрухи. Неужели и к этому можно привыкнуть? Бодро бежали лошади, таща полные подводы валенок, мешков с продовольствием, ящиков с патронами. На мостовой, чирикая, прыгали воробьи, из подвала выглядывала пестрая отощавшая кошка.
Вдруг обе женщины услышали рядом латышскую речь. Это были обозники дивизии – везли на фронт продовольствие. Айя заговорила с ними, и оказалось, что они хорошо знают ее мужа, старшего лейтенанта Юриса Рубениса.
– Он ведь нашим начальником был, пока не перешел к разведчикам, – рассказывал молодой словоохотливый сержант.
– А как мне его найти?
– В штабе полка знают. Поговорите с нашим лейтенантом, вон он, верхом который.
Начальник обоза, лейтенант Бейнарович, был пожилой человек, с сединой в висках и усах, – один из тех, кого не могли удержать в тылу никакие военкоматы. Если его по состоянию здоровья не пускали в строй, то работать в хозяйственной роте запретить уж никто не мог. Прежде чем начать разговор с незнакомыми женщинами, он вежливо, но настойчиво попросил показать документы и только тогда стал доступнее.
– Садитесь на повозку, мы вас довезем, – сказал он. – Иначе еще забредете к немцам. Здесь обстановка такая, что самому ловкому разведчику немудрено заблудиться. Ни селения, ни деревца, сплошь голое, ровное место.
Когда Айя и Марта устроились на повозке, он добавил, добродушно улыбаясь:
– Значит, у товарища Рубениса будет сегодня праздник.
– А вы знаете старшего лейтенанта Спаре? – спросила Айя.
– Как же, парторг третьей роты. Очень толковый мужчина.
– Это мой брат.
– Вот как? Значит, куда ни повернись, везде родня? Ну тогда вы у нас будете как дома. А у попутчицы вашей тоже кто-нибудь из родственников в дивизии?
– Ее муж, командир роты Пургайлис, весной был убит у Демянска.
Лейтенант пристально посмотрел на Марту и перестал задавать вопросы. Обоз переехал по мосту через Ловать и очутился на пустынной равнине. Здесь не на чем было остановиться взгляду. Изредка лишь попадался кустарничек, и ни одного селения, ни одного дома.
Немного погодя они свернули вправо по проселочной дороге. Лейтенант на минутку подъехал к повозке, на которой сидели Айя и Марта, и показал рукой налево.
– А вот по этой дороге – вы бы прямехонько к немцам.
– А далеко еще до фронта? – спросила Марта.
– Не очень. Хороший ходок дойдет за час.
Будто в подтверждение его слов вдали прогрохотало несколько артиллерийских выстрелов. Марта долго смотрела в ту сторону, откуда долетали эти звуки, и ее сердце охватило благоговейное, торжественное чувство. «Вот где они, милые, бьются… – думала она. – За победу бьются…» – и она мысленно поклонилась этим людям.
Смеркалось, когда обоз прибыл на место.
3
Это нельзя было назвать ни землянкой, ни вообще каким-нибудь словом, обозначающим человеческое жилье. Не лачуга, не шалаш, не пещера, а нечто объединяющее признаки и лачуги, и шалаша, и пещеры. До прихода латышских стрелков здесь был обыкновенный окоп. Когда командир второй роты Ян Лиетынь объявил, что здесь они разместятся для продолжительной стоянки, самые опытные ротные квартирьеры в расстройстве чувств стали чесать за ухом, а старшина Звирбул сплюнул и сказал: «Гм…»
Повод для расстройства чувств был достаточно веский: как размещаться, когда поблизости нет ни дерева, ни приличного куста – одни голые бугры, слишком незначительные, чтобы можно было зарыться в землю по их склонам? Надвигалась зима; до переднего края несколько километров; если немец заметит, что здесь, под открытым небом, расположились войска, от снарядов и мин спасения не будет.
Старшине Звирбулу оставалось только сплюнуть еще раз и пошевелить мозгами. Если бы старый командир роты был жив, старшина получил бы хороший совет, – Пургайлис никогда не плошал в подобных обстоятельствах. Звирбул целый час обходил место, предназначенное для стоянки, и усы у него топорщились, как у кота, который видит тревожный сон. Наконец, придумал.
– Здесь и будем жить, – сказал он, показывая на окоп. – Стены готовы, нужна только крыша, а о постели пусть каждый сам думает. Мебельных магазинов поблизости не видать. Принимайтесь за работу, ребята, нечего стоять и глядеть.
Окоп разделили на несколько участков. Дно расчистили и расширили, потом в каждом конце такого участка устроили возвышение из самых разнообразных материалов – из хвороста, сучьев, тростинка и прошлогодней травы. Получилось нечто вроде нар, на которые могли улечься два человека. Окоп прикрыли палаткой, набросали сверху всякого хлама, и крыша была готова. Изобретательные стрелки смастерили из листов старой жести маленькие печурки и дымоходы, потому что зимой человеку нужно тепло, где бы он ни жил. Оставалось только позаботиться о топливе.
– Неплохо бы очутиться сейчас у Старой Руссы, – говорили стрелки. Унылые болота, которые они когда-то так проклинали, сегодня казались им почти милыми: как-никак, там всегда можно было разжиться приличным топливом и кое-чем из стройматериалов.
Они обыскали на несколько километров все окрестности и, как ни пусто было кругом, каждый раз приносили что-нибудь такое, что могло гореть, если поднести огонь.
Бревна для штабных землянок возили из леса за сорок километров. Медсанбат и некоторые части разместились в палатках. По другую сторону линии фронта можно было разглядеть селения – там были немцы. Юрис Рубенис насчитал больше двадцати деревень.
– Надо поживей отогнать фрицев на несколько километров к западу, – мечтал он. – Только чтобы они не успели поджечь ни одного дома, – нам каждая хибарка дорога.
Никто не знал, когда начнется наступление, – о таких вещах всегда узнавали только накануне. А ждали его с нетерпением. Так и чувствовались в воздухе запахи Латвии. Близость родных мест манила и тревожила, и часто можно было видеть людей, подолгу и напряженно глядевших на запад.
Марта Пургайлис сидела в окопе у самой печурки и слушала рассказы стрелков о бывшем командире роты. Она хотела знать все, каждую мелочь. Как изголодавшаяся, ходила она из одной землянки в другую и подбирала каждую кроху воспоминаний. Рассказчики видели Яна в разной обстановке, и каждый видел его немного иным, чем другие, но хотя его рисовали сотнями штрихов десятки разных людей, из всех этих штрихов в представлении Марты складывался цельный образ Яна. Никто не вспоминал его с досадой, никто никогда не завидовал, что он из сержантов стал старшим лейтенантом, а теперь наверняка стал бы капитаном, если бы не эта мина…
Печурка капризничала, после каждого порыва ветра вымахивало изрядный клуб дыма.
– А помните, как мы в сорок втором году праздновали Янов день? В нашей роте было двенадцать Янов и четыре Ивана. Пургайлис, как самый старший Ян, получил самый большой венок и запевал песни Лиго.
– У нас в тот раз была своя коза, дойная. Приблудилась, когда переправлялись через Ловать, – нас на вторую линию отводили. Звирбул решил во что бы то ни стало приготовить к празднику сыр, но так у него ничего и не вышло. Не знал, верно, как обращаться с козьим молоком.
– А это вы помните, как мы переночевали на минном поле, когда из Вышнего Волочка возвращались на фронт? В сорок первом там была линия фронта, и немцы заминировали все кусты и рощи. Товарищ Пургайлис первым заметил утром две мины. Он приказал нам остаться на местах, а потом вся рота по одному вышла из леса. Саперы собрали там штук двадцать мин. Я до сих пор удивляюсь, как это в ту ночь никому не оторвало голову или ногу. На редкость счастливый случай.
– А как у Воскресенского поймали шпиона, попа. Немцы его оставили с передатчиком. Вначале никто не мог понять, откуда фрицы так точно знают, в каком доме или леске разместился штаб. Бомбы сбрасывали прицельно – один самолет за другим. Товарищ Пургайлис в то время заведовал хозяйством роты и вот однажды заглянул в какой-то сарайчик, нельзя ли там разместить что-нибудь из имущества? А поп как раз в это время «работал». Товарищ Пургайлис вытащил его за бороду и повел в особый отдел. Так всю дорогу и вел, как лошадь под уздцы.
Марта невольно улыбнулась, представив себе эту картину.
Много рассказов слышала она в этот день, и каждый нашел свое место в тайниках ее памяти.
Потом стрелки передали Марте кое-какие вещи Яна, которое не успели послать ей весной. Был там самодельный нож с алюминиевым черенком, простая ложка с выцарапанными на стебле инициалами «Я. П .»,стальная каска, которую Ян надевал во время боев. Но самую большую радость доставили Марте две фотографии, их ей дал командир батальона, майор Жубур. На одной Пургайлис был снят с Жубуром и командирами рот Аугустом Закисом и Имаком. Их сейчас в дивизии не было – Имак лежал в госпитале после тяжелого ранения, а капитан Закис уехал учиться на курсы «Выстрел». Второй снимок был сделан без ведома Яна: раздетый до пояса, он брился возле ели. Как великую драгоценность спрятала их Марта.
Везде, где появлялась эта тихая, миловидная женщина, ее сопровождали сочувственные взгляды стрелков. Все бросались помочь ей, услужить чем-нибудь, но ей нужно было одно – побыть немного среди них, походить по следам Яна Пургайлиса. Следы эти она находила в каждом месте, хотя он никогда не бродил по этим тропинкам. Следы остались в людских сердцах. Ни ветер, ни дождь, ни вьюга не могли уничтожить их.
4
Когда Айя и Юрис пришли в третью роту к Петеру Спаре, там только что кончился политчас. Стрелки окружили парторга и засыпали его вопросами.
Уже несколько раз Аустра сигнализировала ему, что позади кто-то есть, но, увлеченный беседой, Петер не понял ее мимики и оглянулся лишь после того, как ответил на последний вопрос.
Только теперь он заметил новые лица и смутился. Радостный и недовольный в то же время, он отпустил стрелков и направился к Айе и Юрису.
– Ты как сюда попала, Айя? И что это за манера приходить в гости без предупреждения? А если бы я куда-нибудь уехал?
– Мои разведчики живо бы нашли тебя, – ответил Юрис. Он весь сиял, наблюдая, как Петер, пытаясь скрыть свои чувства, здоровается с сестрой. «Как ни старайся строить сердитое лицо, а парень ты ласковый, – думал он. – И как не быть ласковым с такой сестренкой, как моя Айя…»
– Куда мне вас девать, друзья? – сказал Петер. – В поле мы замерзнем, а дома у меня только дым да песок.
Они стояли в узкой лощинке между двумя буграми; падали рыхлые крупные снежинки, но земля еще не вся побелела. Несколько мгновений взгляд Петера искал кого-то среди уходящих стрелков. «И почему Аустра поспешила исчезнуть? – подумал он. – Айю ведь она давно знает. Вот глупенькая…»
Айя видела, куда он смотрит, но промолчала. Петер повел их в свое жилье, которое оказалось просто-напросто норой, вырытой в склоне бугра. Вход был занавешен брезентом, и ветер свободно проникал внутрь, разгоняя дым и напоминая людям, что ноябрь не слишком приветливый месяц.
– Почему не приехала к нам летом? – спросил Петер. – Поглядела бы, как мы жили у Рамушева. У каждого командира был свой домик; целое селение выстроили в лесу.
– Ты скажи, как твое здоровье?
– Хорошо. Кости, правда, иногда поламывает после всех этих болот, ну, это мы вылечим в Кемери. Скорее бы только попасть туда.
– Надо написать Ояру, чтобы прислал оттуда грязи, – сказал Юрис.
– Ояру? – Петер оглянулся на Юриса. – Разве от него есть какие известия?
– On теперь целым партизанским полком командует, – сказала Айя.
– Вот за это известие тебе большое спасибо, – сказал Петер. – Я ведь с сорок второго года ничего о нем не знаю, с тех пор как Силениек про него рассказывал. Ни за кого так не беспокоюсь, как за него. Что это за человек! Некоторые его не понимали, считали просто озорником, потому что он любил подшутить, особенно над теми, кто не чувствует юмора. Поэтому, наверно, и в личной жизни ему не везло. Значит, цел, все в порядке? Командует полком… За это можно сто граммов выпить, только, жалко, у меня не водится.
– А ты поговори с разведчиками. – Юрис прищурил один глаз и вытащил из кармана шинели бутылку коньяку. – У разведчиков иногда водится. Я как знал, что сегодня у тебя будет настроение. Теперь можешь смело выпить, – пока Элла не видит.
Айя укоризненно посмотрела на Юриса. Петер притворился, будто не слышал последних слов.
Они выпили за успехи Ояра.
– Теперь и Рута там, – сказала Айя. – С Ояром. Прошлой зимой училась на курсах радистов, а весной улетела помогать Ояру.
– А как же Чунда? – удивился Петер.
– С Чундой у нее все кончено.
– Ну и правильно, – добавил Юрис. – Эх, попался бы он мне в руки, я бы его погонял: раньше ты хорошо работал языком – покажи теперь, каковы твои дела.
– Так бы и взял в свою роту? – поморщился Петер. – Не понимаю, как могла Рута выбрать этого болтуна. Просто загадка.
– Рута не знала, оценила его по внешности, – сказала Айя. – Давайте поговорим лучше о чем-нибудь другом. Как ты думаешь, Петер, где мы в следующий раз встретимся?
– Где же еще, как не в Латвии, Айюк.
Они долго говорили о родине, вспоминали родителей, гадали, что будут делать, вернувшись домой.
– Опять придется все начинать сначала, – рассуждал Петер. – Но на этот раз будет труднее. Нехватка в людях, много разорено, разрушено.
– Все равно справимся! – Юрис стукнул кулаком о край нар. – Советскую Латвию мы построим!
Перед уходом Айя вынула из кармана подарки – шерстяной шарф собственной вязки, пару носков, пестрые варежки и две пары женских чулок.
– Это тебе, а это отдай Аустре. И не забудь передать от меня привет.
– Почему ты сама ей не отдала? – немного смущенно сказал Петер.
– Ты же ее не пригласил. Разве она могла прийти без приглашения? Думала, что мы к тебе одному пришли.
– Пожалуй, я и в самом деле неправильно поступил… – пробормотал Петер. – Если хочешь, сейчас позову.
– Нет, Петер, теперь это получится нехорошо. Запомни, что и у нас, женщин, есть своя гордость. Мы не любим, когда для нас что-нибудь делают из жалости.
Петер проводил их до дороги. Пристыженный, попрощался он с сестрой и вернулся в роту.
«Неужели это так нехорошо, что я разрешил Аустре уйти? – спрашивал он себя. – Ей и самой было бы неудобно… Не знала бы, о чем говорить с Айей. Или это мне только кажется? Они сами знают, что надо делать».
Он разыскал Аустру и неловко протянул ей маленький сверток.
– Это тебе… от Айи. Велела передать сердечный привет.
Опустив глаза, Аустра почти против воли приняла сверток.
– Спасибо… товарищ старший лейтенант. – Гордо тряхнула головой и поспешила в свою нору.
Растерявшись еще больше, Петер Спаре ушел к себе. «Айя все-таки права. А как теперь это исправить?»
Оставшись вдвоем, Айя и Юрис вспомнили об одном и том же.
– Зачем ты упрекнула Петера, что он забыл пригласить Аустру? – спросил Юрис. – Это так бросилось в глаза.
– А зачем ты вспомнил Эллу? Это уж такая нечуткость. Ведь на свете есть еще Аустра Закис.
– Нарочно сделал. Если человек не понимает, что жизнь требует исправления старой ошибки, хочется его подтолкнуть, ткнуть носом: «Вот твой завтрашний день, парень. Но, гляди, не упусти его сегодня!»
– Вот и мне тоже, – сказала Айя. – Хочется, чтобы он это скорее понял.
– Боюсь только, что сами они не додумаются.
Они хитро улыбнулись друг другу и прибавили шагу, чтобы до темноты вернуться в разведроту, иначе здесь действительно можно было заблудиться.
Недалеко от штаба полка им встретился подполковник Андрей Силениек.
– Добрый вечер, дорогие дети, – шутя приветствовал он их.
Айя долго не выпускала его руку и бессознательно погладила ее несколько раз. Она вдруг почувствовала нежную жалость к этому большому, сильному человеку, который занял такое важное место в ее жизни, в жизни Юриса, Петера, Жубура, в жизни многих людей. У всех у них было свое личное счастье, свои личные радости, а Андрей все отдавал общему делу, ничего не оставлял для одного себя. Поэтому Айе и стало так грустно.
