Текст книги "Собрание сочинений. Т.4."

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

 
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет,
Пиф-паф, ой-ой-ой.
Умирает зайчик мой!
 

Остальные подхватили.

Прощаясь с хозяином, Сильвия незаметно ущипнула ему ладонь, но он сделал вид, что ничего не заметил. Герман остался у родителей, уговорившись, что в понедельник за ним приедут. Когда машина исчезла за углом дома, отец и сын пошли прилечь, а хозяйка с батрачками стали убирать со стола. Перед ними Вилдиене виду не подавала, хотя готова была рвать и метать: опять несколько самых лучших тарелок разбили.

5

После обеда Закис кончил сметывать стог. Когда последняя навилина была подана наверх, верхушку стога прикрыли сухими березовыми ветками и очесали бока. Теперь с первым покосом покончено, пора подумать об уборке ржи. Ждать больше нельзя: под тяжелыми колосьями ломится стебель, местами рожь уже полегла.

– Погодил бы до утра, отец, – заговорила Закиене, увидев, что муж достает косу. – Из соседей еще никто не начинал. Обязательно надо первому.

– Лучше, когда дело сделано, – ответил Закис. – Толочан в этом году не дождемся, одним придется убирать. Эх, жалко, Аугусту не удалось хоть с недельку дома побыть. Тогда мы скорее бы начали ставить сруб. А теперь кто его знает, когда до него руки дойдут.

Большая часть бревен для сруба была уже распилена. Фундамент Закис успел сложить сам, работая по вечерам. В углу хибарки подсыхала дранка для кровли, а в сарайчике хранился ящик оконного стекла. Вся полученная от государства ссуда пошла в дело, теперь бы дней на десять позвать мастеров, чтобы поставить сруб. Остальное можно потихоньку да полегоньку сделать самим.

– Видно, еще одну зиму придется прожить в этой старой хибарке, – вздохнула Закиене, – кто теперь станет помогать?

– Если надо будет, проживем и в хибарке, – сказал муж. – Мне чего хотелось – мне хотелось, чтобы больше не мозолила глаза эта развалина, когда вернутся Аугуст и Аустра. Как только новый дом будет готов, тут же ее и снесем.

– Только бы вернулись, – снова тяжело вздохнула жена. Положив руки на колени, она сидела в кухне на скамеечке и печально глядела в оконце. За последние дни она места себе не находила от тоски. Лучше было не поминать в ее присутствии старших детей. – Бог знает, когда это будет… доведется ли еще когда свидеться.

– Ты вечно так – только плохого ждешь. Оба взрослые, у обоих головы на плечах. Никакой работы не боятся. Они-то нигде не пропадут. Выдержать бы только нам.

– Война, отец. Если бы знать, что Аугуст и Аустра на той стороне, мне бы и горя мало. А если не успели? Разве их пощадят?

– Должны были уйти. Иначе кто-нибудь из них заглянул бы домой. С нами вот хуже получилось. Не надо было столько времени мудрить и ждать неизвестно чего. Давно бы успели уехать.

– Да кто же из нас больше мудрил?

– Мне ведь приходится за всех вас думать, – ответил Закис. – Оставить все добро и уехать бог знает в какую даль – конечно, полбеды. Да ведь сомнение брало – а вдруг бы напрасно убежали… Вдруг бы немца задержали и погнали обратно? Кто мог сказать, что он прискочит так скоро?

При желании они успели бы уйти и в начале июля, но в это время прошел слух, что немцев отогнали за Даугаву, и Закис не решился покинуть насиженное гнездо, пока еще оставалась надежда удержаться. А там нагрянули немцы, и об уходе больше нечего было думать. Черная тень легла на их жизнь. Вставая поутру, они никогда не знали, что принесет им вечер. С каждым днем все наглее становился старый Лиепниек. Когда началась уборка сена, батрак Лиепниека завернул однажды на покосы Закиса и будто ненароком выкосил самый лучший луг.

– Не сердись, зайчик, – издевался потом Макс Лиепниек. – Тебе же меньше возни. Достаточно того, что накосишь в кустах да по кочкам.

А когда сено было высушено и сложено в копны, сам Макс приехал на лошадях и наложил два воза. И все с шутками, со смешком:

– Даже и спасибо не скажешь! Тебе его и сложить некуда: ни сенного сарая, ни сеновала. Грех же оставлять под открытым небом такое добро. В нашем сарае оно сохранней будет.

Закис только зубами скрипнул, глядя вслед возам с сеном, которые, покачиваясь, двигались по косогору к усадьбе Лиепниеков. Теперь негде искать правды.

Это пока только с сеном, а что дальше будет, когда дело дойдет до уборки хлеба, картофеля? В волости уже арестовали нескольких новоселов. Двоих казнили здесь же, на глазах у людей. Удивительно еще, что кулаки до сих пор не приходили за ним, – не иначе, хотят даровую рабочую силу оставить. Тогда Закис начал тайком рыть в лесу погреб.

– Спрячем там часть хлеба и картофеля, – сказал он жене. – Если эти изверги придут грабить, хоть что-нибудь самим останется.

При детях он ни разу не обмолвился о погребе, чтобы они по своей наивности соседям не проболтались. Ах, дети, дети, только и радости в жизни, что они. Как ни устанешь за день, как ни тяжело на душе от всяких мыслей, а как затеют возню, все будто легче становится. Слушаешь их щебетанье – и не хочешь, а усмехаешься.

Какие только игры они не придумывали – в войну и любое происшествие, о котором говорили взрослые. А иногда Мирдза принималась рассказывать сказки, и тогда даже двухлетний Валдынь слушал с разинутым ртом, а четырехлетняя Майя все время перебивала ее вопросами: а как заяц мог влезть на дерево? А где лиса взяла винтовку? Все ли лисы умеют стрелять?

– Все – нет, но эта лиса была умная-умная… – объясняла, не задумываясь, Мирдза. – Она и сено косить умела. У нее была такая ма-аленькая коса, но настоящая, как у тяти. Она вставала на задние ноги и ходила по лугу.

– А у лисы тоже были штаны? – спрашивала Майя.

– Да, такие, как у Валдыня.

– Как у меня? – маленький Валдынь запрыгал от радости. – Мне мама штанишки сшила.

– У лисы тоже была мама, – продолжала Мирдза —. Она умела стрелять. А отец у них был сердитый старик. Он курил трубку. Он был, как старый Лиепниек. Маленьких лисичек он заставлял пасти коров.

– А он их тоже бил прутом? Как старый Лиепниек пастушка Петю? – интересовалась Майя.

– Ну да, бил. А лисята взяли и убежали в лес и залезли на дерево. А отец не мог забраться на дерево, он рассердился, сел под дерево и стал реветь. Но тут пришли коровы и забрались в рожь. Он побежал за коровами и стал бросать в них камнями.

– Как Лиепниек, да? – не удержался Янцис.

В их головах все хорошее связывалось с родной хибаркой, с отцом и матерью. Все дурное приходило от Лиепниека, и они ежеминутно вспоминали его.

Снаружи послышался топот многих ног. Дети сразу притихли и вопросительно поглядели на родителей. Переглянулись и Закис с женой.

– Ступай посмотри, отец, кто там, – сказала Закиене.

Закис поднялся, но не успел дойти до двери, как она без стука распахнулась и в кухоньку ввалилось несколько мужчин. Все были незнакомые, кроме Макса Лиепниека. Понте с Зиемелем привезли с собой нескольких вооруженных айзсаргов.

– Кто здесь Закис? – громким, резким голосом спросил Понте. – Ты, что ли?

– Это моя фамилия, – ответил Закис. – Вы ко мне?

– К тебе, к тебе, господин хибарочник, – продолжал Понте. – Нам надо немного поговорить. А это кто? Твои дети? Сколько их у тебя?

– Вы же сами видите.

Поразительно плодовитая порода, – захохотал Зиемель. – Настоящие зайцы.

– Что вам надо, господа? – спросил Закис.

Дети попрятались по углам и с интересом наблюдали чужих. Валдынь прижался к матери и до тех пор теребил ее за юбку, пока Закиене не взяла его на руки. Теперь он мог все рассмотреть.

– Расскажи, что тебе известно про сына и дочь, – спросил Зиемель. – Куда ты их спрятал? Когда они в последний раз были у тебя?

– Ровно за неделю до войны.

– А потом? Какое оружие ты получил от них? В каком месте спрятал? Говори же, черт тебя возьми!

– Я не знаю, про какое оружие вы говорите. У меня никогда никакого оружия не было. Нет и сейчас.

– Значит, нет? – злобно засмеялся Макс Лиепниек. Подойдя вплотную к Закису, он ткнул пальцем ему в лицо. – А что это у тебя во рту? Мало ты крови моему отцу испортил? Такого змеиного языка, как у этого большевика, во всей волости не сыскать. Детей коммунистами вырастил, а у моего отца землю отнял! На, получай теперь!

Кулак его с силой ударил по лицу Закиса. Дети громко заплакали. Закиене только крепче прижимала к груди Валдыня. Но отец даже не пошатнулся, не охнул.

– Обыскать все углы, – приказал Понте. – Чердак, погреб, все обшарить. Не может быть, чтобы так ничего и не нашлось.

– Руки ему надо связать, – сказал Макс Лиепниек.

– Да, конечно, свяжите. – Понте кивнул айзсаргам.

И тут же два кулацких сынка крепко скрутили Закису руки. После этого они с полчаса рылись во всех углах, перевернули вверх дном всю хибарку, но ничего не нашли, кроме нескольких изданных в советское время книг, которые привезли из города Аугуст и Аустра.

– Посмотрим, что здесь. Ага, «Краткий курс», – смеялся Зиемель. – Да он, оказывается, ученый муж. Ну, теперь, братец, тебе преподадут другую науку. Пошли, друзья. Нечего здесь больше делать. Идем, идем, Закис. Нам без тебя скучно будет.

Окружив Закиса, они вышли во двор. Айзсарги сняли с плеч винтовки и, держа их на весу, встали позади Закиса. Закиене с детьми вышла следом за ними. Попрощаться им не позволили. Сухими потемневшими глазами глядела жена хибарочника на чужаков, которые подгоняли ее мужа. Макс Лиепниек обернулся раз и крикнул издали:

– Завтра чтобы выходила со своими щенятами нашу рожь жать!

Янцис с Мирдзой, прильнув к матери, смотрели на пригорок, за которым скрылся в вечерних сумерках их отец. Чужие люди толкали его, руки у него были связаны, и их большой, сильный отец позволял обижать себя. Почему он не вырвался?

– Мама, что они с ним сделают? – шепотом спросил Янцис. – Куда они ведут его?

Закиене провела рукой по его головенке и вздохнула.

Глава шестая

1

– Ты не замерзла, Ингрида? – спросил Имант Селис сестру.

– Нет, ничего, – ответила та, хотя у нее зуб на зуб не попадал и руки посинели. Они сидели в лесу, от большака их отделяло только большое ржаное поле. Всю ночь гудели моторы автомашин и лязгали гусеницы. Моторизованная колонна немецких войск двигалась совершенно открыто, без всякой маскировки. Сначала Имант все считал танки, броневики и орудия, но скоро сбился со счета. Тогда он решил, что достаточно общего вывода: по направлению к Риге движутся значительные силы противника. Они, наверное, уже начали бой у берегов Даугавы – иначе, как объяснить сильную канонаду, которая была слышна весь вчерашний день? Теперь наступила тишина. Лишь отдельные грузовики появлялись на дороге да небольшими группами проходили пехотинцы.

Уже четверо суток брат с сестрой брели по лесам и болотам. Взморье они миновали ночью, пробираясь по узким боковым улочкам. Следующий день просидели в лесу около Слоки, а ночью двинулись в путь вдоль берега Лиелупе. В конце концов им удалось найти небольшую лодку и переправиться через реку. 30 июня они в первый раз увидели немецких солдат. Теперь уж больше нельзя было идти по большакам. Где проселками, где лесными тропинками, но на другой день к вечеру они вышли на шоссе Рига – Бауска и остановились на отдых в этом лесу, откуда хорошо была видна дорога. Все бы ничего, если быне мучил голод и не холод по ночам. Есть они просили у местных жителей – иного выхода не оставалось. Ингрида выбирала домики победнее, похуже, где с готовностью давали кусок хлеба и кружку молока. Там же разузнавали о том, что творится на свете. В общем, немцы стояли под Ригой, весь левый берег Даугавы был в их руках.

«Отрезаны от своих… – с ужасом – повторяла про себя Ингрида. – Неужели нам не пробраться? Что теперь думает Айя о моем исчезновении?»

Ее огорчало, что Имант как будто вовсе не желает понимать серьезности положения. «Ему все это кажется хоть и опасным, но увлекательным приключением. Какой он еще ребенок».

– Ингрида, что ты скажешь, если я убью двух немцев? – заговорил он, глядя на дорогу. – Мы бы тогда переоделись и преспокойно пошли по дороге. А там только переправиться через Даугаву, и мы за два дня доберемся до своих.

– Немцы живо догадаются, кто мы такие. Да и не бывает таких молодых солдат.

– А если приклеить маленькие усики?

– Где ты их достанешь? – Ингрида не могла удержаться от улыбки.

– В том-то все и дело, что негде достать. Эх, был бы я чуть повыше ростом…

Как только стемнело, Иманта нельзя было удержать в лесу.

– Ты посиди здесь, никуда не уходи, я только на полчаса, разведать дорогу. На, бери мою куртку, теплее будет, а мне без нее удобнее… – и исчез.

Ни через полчаса, ни через час он не вернулся. Ингрида уже решила выйти на дорогу разыскивать брата. Одно ее останавливало: а что, если он вернется и не застанет ее? Так можно потерять друг друга…

Стало почти светло, когда измученная ожиданиями девушка услышала шорох. Имант! Она так и бросилась к нему – и остановилась: в руках брата был немецкий автомат и солдатская сумка.

– Ну, теперь давай поедим… – сказал он деловито, доставая из сумки две банки мясных консервов и хлеб. – А это видала? – и он показал Ингриде несколько плиток шоколада.

– Где ты все это взял?

– Отнял у фрица.

– Как – отнял?

– Обыкновенно. Он отстал от своих и присел на краю дороги отдохнуть. Отдыхал, отдыхал и уснул. Я потому так и задержался… Взял, что мне нужно, и – драла. Жалко, что уже рассвело, иначе я бы его живым не оставил. А сейчас стрелять опасно, светло, могут поймать…

Имант старался сделать вид, что ничего особенного в этом приключении не находит. Но он больше ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить, только о новой охоте за фрицами.

– Нам еще надо обязательно снять с кого-нибудь из них шинель. Тогда ты не будешь мерзнуть по ночам; мне-то не холодно.

– Оставь это, – сказала Ингрида. Ее удивляла и пугала предприимчивость брата. – Подумаем лучше, как нам выбраться отсюда. Не можем мы все время сидеть в этом лесу.

– А где же нам жить, как не в лесу? Я ничего лучшего не могу придумать. Достанем шинель, а когда поспеет картофель и брюква, нам совсем неплохо будет.

– А мама?

– Да, верно. Ну так что же, она тоже будет жить с нами. Я сделаю шалаш…

– И она сама узнает, что ты ждешь ее в своем шалаше? Нет, Имант, все-таки ты еще ребенок. Маме и невдомек, что мы сидим здесь и фантазируем.

– Ты права, Ингрида… – печально сказал Имант. – Мама этого знать не может. Тогда остается разыскать ее и привести сюда. А там мы вместе будем пробираться к своим.

– Я об этом и думаю. Я уверена, что она в Риге, ждет нас с тобой. Без нас она не могла уехать.

– Тогда надо идти за ней в Ригу. Я так и сделаю. А ты будешь ждать нас здесь.

– А если немцы уже в Риге?

– Ну и что? Разве я Ригу не знаю?

– Нет, за мамой пойду я, – твердо сказала Ингрида. – Я лучше тебя знаю немецкий, а это сейчас имеет большое значение. Потом я старше тебя.

– А я должен сидеть в лесу и беспокоиться за тебя? – возмутился Имант. – Нет, на это я не согласен. Я – я мужчина.

Они долго спорили. Наконец, Ингриде пришла хорошая мысль.

– Бросим жребий. Кто вытащит палочку подлиннее, тому оставаться в лесу.

Имант согласился. Ингрида взяла две сухие веточки, обломала их, чтобы можно было спрятать в горсти, и дала тянуть Иманту.

Длинная веточка оказалась у него. Он бросил ее наземь и пожал плечами.

– Жребий есть жребий, но все равно это неправильно.

Уговорились, что Имант будет ждать Ингриду три дня. Если до того времени она не вернется, он должен действовать по своему усмотрению.

Ингрида отчистила жакет и юбку от приставших к ним травинок и хвои, тщательно причесалась и отдала Иманту свой комсомольский билет.

– Хорошенько береги, чтобы немцам ни в коем случае не попался. Если иначе нельзя будет, зарой в землю или уничтожь. То же сделай со своим билетом. Автомат пока спрячь где-нибудь в кустах, иначе плохо будет, если кто увидит. На дорогу не выходи. Имант, я тебя очень прошу, будь осторожен. Ну ради мамы хотя бы!..

– Не беспокойся, я знаю, как действовать.

Когда пришло время расставаться, они как-то растерялись. Оба были взволнованы и старались не показывать этого друг другу. Ингриде хотелось поцеловать брата, но она только крепко пожала ему руку.

– До свиданья, Имант.

– До свиданья, Ингрида. Скорее приводи маму.

Как только фигура сестры исчезла за деревьями, Имант тут же начал высчитывать, сколько ей понадобится времени, чтобы дойти до Риги и вернуться обратно. Если все обернется хорошо, то завтра к вечеру они будут здесь.

«Эх, что я буду делать до завтрашнего вечера? – подумал Имант. – В конце концов могли вдвоем пойти, вдвоем легче».

2

Уже вечерело, когда Ингрида вошла в Ригу. В Задвинье ее остановил наряд вспомогательной службы полиции, чтобы проверить паспорт. Убедившись, что она прописана в Риге, полицейские ее отпустили.

Ингрида не узнала Старого города. Не было больше горделивого шпиля церкви Петра, в развалинах лежал дом Черноголовых и многие здания по набережной Даугавы. Обезображенный бульвар, многочисленные воронки и ямы на мостовой, израненные осколками закопченные стены, выбитые окна… Страшно стало Ингриде при виде этих разрушений.

По улицам расхаживали немцы, никому не уступая дороги, а рижане жались к стенкам домов, чтобы не мешать завоевателям. Кое-кто услужливо срывал с головы шапку перед немецким офицером. На бульваре Райниса Ингрида увидела толпу арестованных, которых гнали в сторону вокзала. У бакалейного магазина растянулась длинная очередь, вдоль нее ходили два немецких солдата и заглядывали каждому в лицо.

Один из них увидел молодую еврейку, которая держала за руку девочку лет пяти.

– Heraus! [9]9
  Вон! (нем.).


[Закрыть]– закричал солдат и, схватив ее за плечи, грубо вытолкнул из очереди. Толчок был так силен, что женщина упала на мостовую; девочка расплакалась и судорожно вцепилась в мать. Солдат затопал ногами: – Молчать, дрянь! Брысь отсюда!

Из той же очереди солдаты пинками выгнали двух еврейских подростков. Остальные люди отворачивались и опускали глаза.

Ингрида подошла к женщине и помогла ей подняться. Испуганно посмотрела та на Ингриду и быстро зашептала:

– Благодарю вас, барышня… какая вы добрая. Вам надо скорее скрыться. Они видели, что вы мне помогли. Наблюдают за вами.

Ингрида тут только подумала, что ей нельзя обращать на себя внимание. Она свернула в первый же переулок и кружила несколько кварталов, пока не убедилась, что за ней никто не следит; потом вышла на улицу Кришьяна Барона и направилась прямо домой. Каждый раз, когда ей встречался немец или полицейский, у нее немели ноги.

«Если бы они знали, что я комсомолка… – подумала Ингрида. – Нет, лучше об этом не думать, надо держаться, как остальные, чтобы ничем не отличаться от них. Спокойнее, Ингрида, не оглядывайся, не делай такое сердитое лицо, когда видишь немца. Их надо обмануть – ведь ты хочешь бороться».

Как ни трудно давалось ей это, Ингрида вовремя уступала дорогу немецким солдатам, а когда кто-нибудь из них улыбался хорошенькой девушке, скромно опускала глаза.

Тревожно забилось у нее сердце, когда она увидела знакомый дом на улице Пярну. «Хорошо бы не встретить никого из соседей». Но Селисы жили здесь всего несколько месяцев, знали их еще мало, а если и знал кто, то такие же простые рабочие люди, как и они сами. Своих бояться нечего.

Ингриде повезло. Не заметив ни одного знакомого лица на улице, она не спеша вошла во двор и юркнула в подъезд. Поднялась по лестнице, немного перевела дух возле своей двери, затем позвонила. Немного подождала и позвонила еще раз. Два длинных, один короткий – как было условлено, когда кто-нибудь поздно возвращался домой. Мать должна догадаться по звонку. «Ну почему она не идет отворять? Скорей, скорей, мама, пока меня никто не видел у двери… Это не немцы, это я – Ингрида…»

Но дверь не отворилась. Ингрида позвонила в третий раз и долго прислушивалась, сдерживая дыхание, не раздадутся ли в передней торопливые шаги матери. Глубокая тишина. Только этажом выше жалобно заплакал ребенок, затем раздался звонкий шлепок.

– Замолчишь ты, наконец? Кричит, как оглашенный! Поори, поори у меня, сейчас ремень достану!

«Мамы нет дома, – подумала Ингрида. – Но где она? На работе, в очереди у магазина? Когда она придет? А вдруг я напрасно жду? Может быть, она ушла из города с рабочими или ее арестовали…»

Если бы дворник был свой человек, можно было бы спросить у него. Но Ингрида плохо знала его и не хотела рисковать. Ждать у дверей тоже было неразумно. Могли заметить соседи.

Надо пойти в прачечную. Если она не закрыта, мать должна быть там.

Прачечная, которой заведовала Анна Селис, была тут же, за углом. Уже начало смеркаться, и в подвальном этаже горело электричество. Чтобы лучше разглядеть внутренность низкого помещения, Ингрида отошла на мостовую и на секунду остановилась перед освещенными окнами. За длинным столом несколько женщин гладили белье. Они не поднимали наклоненных голов, но Ингрида сразу узнала сгорбившуюся фигуру матери в сером рабочем халате. Ловкими, привычными движениями Анна Селис гладила мужскую сорочку; горячий утюг двигался взад-вперед по шву.

«Мамочка, посмотри, взгляни же сюда… – мысленно обращалась к ней Ингрида. – Я здесь, рядом». Но мать перевернула сорочку на другую сторону, смочила палец, дотронулась до утюга, проверяя, достаточно ли он горяч, и снова нагнулась над столом, смахнув рукавом халата выступивший на лбу пот.

Ингрида не могла долго оставаться возле прачечной. Но она уже немного успокоилась: главное – мать здесь, через несколько часов придет домой, а завтра, как только можно будет показаться на улице, они уйдут из города.

Пока разрешалось движение по улицам, Ингрида побродила по окраине, немного посидела на скамейке в Парке имени 1905 года, потом вернулась к своему дому. Еще раз ей удалось незаметно пройти в ворота. Еще раз Ингрида безуспешно позвонила у двери – мать не вернулась. «Работает в ночную смену и вернется только утром. Вернется усталая, измученная после душной прачечной. Значит, придется задержаться в Риге еще на полдня, пока она немного отдохнет. А Имант там будет нервничать и еще натворит каких-нибудь глупостей».

Ингрида вдруг почувствовала страшную усталость – она не спала прошлую ночь, потом прошла тридцать с лишним километров, не говоря уже о всех треволнениях прошедшего дня. Ингрида присела на подоконник, прижалась щекой к холодному косяку и… уснула. Она не слышала, как полчаса спустя по лестнице тихо поднялся какой-то человек в резиновых тапках. Она не проснулась, когда тот на мгновенье остановился перед ней, стараясь рассмотреть ее лицо. Он так же тихо сошел по ступенькам и поспешил в ближайший полицейский участок. На улице уже совсем стемнело. Еще через полчаса Ингриду разбудило грубое прикосновение чьей-то руки. Она соскочила с подоконника и в первое мгновенье не могла ничего разглядеть. Ослепительный свет карманного фонарика назойливо бил в глаза. Полицейские оглядывали ее с ног до головы.

– Она самая, – сказал кто-то из темноты.

– Вы что здесь делаете? – спросил один полицейский.

– Не могу попасть… в свою квартиру… – ответила немного придя в себя Ингрида. – Мать еще не пришла с работы, а ключ у нее.

– В какой квартире вы живете?

– В шестой.

– Как вас зовут?

– Ингрида Селис.

– Вы ее знаете? – спросил полицейский у человека, который стоял позади, на лестнице. Свет электрического фонарика упал на его лицо, и Ингрида узнала дворника.

– Она самая, господин надзиратель.

Полицейский обернулся к Ингриде:

– Пойдемте.

Ингрида больше ничего не сказала, а оба полицейских взяли ее за локти и повели вниз по лестнице. Позади них, неслышно ступая резиновыми тапками, как тень, скользил дворник. Когда Ингриду вывели на улицу, он запер ворота, постоял немного во дворе, прислушался, посмотрел на затемненные окна: «Не видел ли кто?» Но все было тихо, ни одного лица не показалось в окнах. Тогда дворник спокойно пошел спать – время было позднее.

3

Трудно было Иманту высидеть в лесу. На следующее утро, едва солнце поднялось над деревьями, он уже наблюдал за дорогой и выслеживал каждого прохожего. Он был уверен, что Ингрида с матерью вышли в путь с самого утра. Значит, часа в два должны быть здесь. Поток войск иссяк, и дорога почти все время оставалась пустынной. Изредка проедет крестьянин с возом сена, медленно пройдет пешеход. Тишину нарушало только мычание пасущихся на лугу коров, которых донимали оводы. Окрестные жители, видимо, убирали сено по ту сторону леса, лишь в стороне кто-то косил полегшую рожь.

После полудня Имант незаметно пробрался к самой дороге – на случай если Ингрида забудет, где свернуть. Но даже ночью нельзя было не заметить межевого столба рядом с густо разросшейся ивой. Дальше – дорога одна: по меже до самой опушки.

Очень хотелось есть. Оставшуюся коробку консервов и шоколад Имант не трогал – решил приберечь к приходу матери. Когда слишком сильно урчало в животе, он растирал между ладонями ржаные колосья и утолял голод зернами. Идя по меже, Имант заметил невдалеке небольшую полоску гороха. Зеленые горошины были еще слишком мелки, но удивительно вкусные; он ел стручки целиком и за полчаса почти наелся.

«Ничего – жить в общем можно…» Имант опять подошел к дороге, прилег за группой кустов и стал думать. Если бы не война, осенью можно бы поступить в мореходное училище. Через четыре года получил бы звание штурмана дальнего плавания и попал на большой пароход помощником капитана. Проплавал бы несколько лет, а там можно поступить в высшее морское училище, окончить его и получить права на вождение самых больших океанских пароходов. Вот это жизнь! Ингрида, наверно, к этому времени уже выйдет замуж, и матери он работать больше не позволит. Пусть живет дома, пусть читает и отдыхает – довольно она погнула спину. Но теперь все эти мечты побоку, надо воевать! Как только они втроем доберутся до своих, он, Имант Селис, вступит в Красную Армию и провоюет до того дня, когда будет уничтожен последний фашист.

Солнце уже давно закатилось, а Имант все еще следил за дорогой. Так он протомился до середины ночи, слушая однообразный крик дергачей. Мимо него проехали на велосипедах трое айзсаргов. У всех за спинами были винтовки.

«Эх, подлые… Если бы не мама и Ингрида, я бы вас так не пропустил. Дал бы хорошую очередь, а потом всех троих – в канаву».

В результатах Имант не сомневался ни минуты. Обращаться с автоматом он уже умел: зимой один раз показывали в стрелковом кружке, а он, как и многие мальчишки, мгновенно усваивал такого рода сведения. Немецкий автомат, правда, несколько отличался от нашего, но Имант уже успел разобраться и в нем. Вернувшись в лес, он несколько часов продремал чутким, беспокойным полусном. С восходом солнца опять залег на своем наблюдательном пункте у дороги.

Прошел еще один долгий день. Что же это такое? Как бы тихо ни шли мать с Ингридой, сегодня они должны быть здесь. Может, мать заболела? Но тогда Ингрида вернулась бы сюда, чтобы вместе придумать, как быть дальше. Об этом был уговор. С Ингридой что-нибудь случилось?

Так прошли три дня.

«Надо подождать еще день, – решил Имант. – Если до утра не придут, тогда все ясно».

Прошел и четвертый день. Надо было что-то предпринимать. Идти в Ригу по следам Ингриды? Но если они арестованы, его тоже ждет ловушка. Оставаться здесь не было смысла.

Надо хоть одному пробираться к своим, идти через леса и болота на восток. Там Красная Армия, там будет видно, как быть дальше. Может, найдутся друзья, помогут пробраться в Ригу.

На следующую ночь Имант тронулся в путь. Тяжело было оставлять этот лесок, где они с сестрой в последний раз были вместе. Ему казалось, что он бросает Ингриду на произвол судьбы, беспомощную и беззащитную. Но надо было идти.

В ту же ночь Имант переправился через Даугаву в полусгнившей лодочке, которая лежала на берегу в кустах, а к утру уже углубился в чащу. Через лес шла дорога, но он шел вдоль нее на некотором расстоянии. Изредка на ней появлялись прохожие, два раза Имант видел немецких мотоциклистов. Тогда он припадал к земле и наблюдал из-за деревьев, пока они не исчезали. Около полудня, когда июльское солнце проникло даже в чащу леса, он решил немного отдохнуть в тени ветвистой ели и, незаметно для себя, уснул. Он не знал, сколько времени проспал, но разбудили его негромкие голоса. Имант порывисто вскочил, хотел схватиться за автомат, но его уже не было рядом. Шагах в трех стояли двое бородатых мужчин и глядели на Иманта. Один из них кивнул головой, точно в знак приветствия.

– Вставай, сынок, как бы тебя не обворовали.

Голос звучал сочувственно, а светлые глаза блеснули из-под белокурых волос насмешливо и в то же время добродушно.

Но Имант уже был обворован: его автомат осматривал другой мужчина. И странно, Имант почему-то не испытывал страха перед этими людьми. Он отряхнул куртку и исподлобья посмотрел на них.

– Уснул, – угрюмо сказал он. – Иначе бы так легко не подпустил вас.

– Да, друг, видать, дома у тебя и поспать негде, – снова заговорил светловолосый. – Давно ты живешь в лесу?

– С двадцать седьмого июня.

– Молодцом. Мы и то позже начали. Откуда ты?

– Из Риги.

– А как тебя звать?

– Имант Селис. Но вас я, между прочим, не знаю.

– Это верно. Да ты и не можешь знать, – мы из Лиепаи.

– А-а, – протянул Имант, как будто эти слова объяснили ему многое. – Из Лиепаи… тогда вы издалека.

– Да, Имант. Вот скажи, где ты достал автомат?

– Где достал? – сразу приободрился Имант. – Отнял у немца.

Он рассказал, как обработал уснувшего немецкого солдата. Оба мужчины весело переглянулись.

– Скажи, пожалуйста, ты уже готовый партизан! Как ты сюда попал?

Имант рассказал про свою семью, про события последних дней, про то, как Ингрида ушла в Ригу. Голос его стал тише к концу рассказа, он опустил голову и замолчал.

– Да, не надо было идти, – сказал светловолосый. – Гитлеровцы не щадят комсомольцев. Мы многое перевидали и узнали по дороге из Курземе… Ты говоришь, она работала в райкоме комсомола. В каком районе?..

Имант сказал. Светловолосый подошел к нему и положил руку на плечо.

– А ты из ее подруг никого не знаешь? Кто еще с ней работал?

– Конечно, знаю. Ну, во-первых, секретарь района – Айя Рубенис. Потом Рута Залите. Потом…

– Ты знаешь Руту Залите?

– Да. Видел ее на одном вечере. С ней еще муж был – такой высокий, боевой. Вы его тоже знаете?

– Да… знаю, – ответил незнакомец, обнимая Иманта. – Хорошо знаю. Но как это ловко получилось, что ты встретился с нами. Акментынь, я думаю, дальше мы пойдем втроем. А?

– Ясно, Ояр! – ответил боцман землечерпалки Акментынь, не подымая глаз от автомата, который он исследовал с видимым удовольствием. – Наши силы растут, мы не пропадем. Теперь у нас даже автомат имеется. Пусть фрицы и близко не подходят.

– Скоро они от нас получат, – подхватил Ояр Сникер. – Много кое-чего получат! Значит, решено, Имант, – ты идешь с нами.