Текст книги "Собрание сочинений. Т.4."

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Пришел лейтенант Мазозолинь, присланный для пополнения командного состава. Он тоже получил боевое крещение под Москвой как рядовой боец, потом учился на курсах и у Ловати стал командиром взвода. Ояр решил назначить его начальником штаба.

«Золотых людей мне прислали, – радовался он, когда ушел Мазозолинь. – Мы с ними так воевать будем, только держись. Теперь моих деревенских пареньков можно понемногу обучать строевой мудрости, и уставом подзаймемся, – чтобы в Ригу с честью войти».

Хорошее впечатление произвела на Ояра и Марина Волкова. Держалась она серьезно, на вопросы отвечала коротко и толково. Ояр было забеспокоился, узнав о приезде на базу девушек, но сейчас все его сомнения рассеялись. Пусть только кто-нибудь начнет надоедать ей со своими чувствами, – каждого сумеет поставить на место. Ну, а если кто проявит излишнюю настойчивость, можно перевести его подальше от базы. Ояр уже решил про себя оставить Марину в штабе полка, а другую радистку послать с Акментынем за Даугаву.

Марина вышла. Ояр подошел к полочке и стал рыться в брошюрках: Имант уже несколько раз просил почитать стихи Райниса. Надо найти, пока не забыл.

– Прошу садиться, – не оборачиваясь, сказал он, услышав скрип двери и шаги. – Болят, наверно, ноги после такого пути?

Ояр стоял в профиль к Руте. Он несколько месяцев не стригся, и волосы у него уже закручивались довольно своеобразными завитками, лицо было бронзово-красное от солнца, ветра и мороза, но голос… голос Ояра Сникера Рута узнала с первого звука. Она заморгала, губы у нее задрожали…

– Ояр!.. Жив?.. Ты не погиб?..

Ояр так стремительно обернулся, что ударился головой о потолок землянки. Прищурив глаза, будто силясь увидеть что-то в страшной дали, посмотрел он на Руту, и его бросило в жар.

– Рута… – с трудом проговорил он. – Ты? Рута?

Ничего более осмысленного он не мог сказать. Радость бушевала в нем еще где-то глубоко, он еще не осознал ее, не успел в нее поверить.

Он держал в своих руках руки Руты, то принимаясь трясти их, то гладить, а взгляд не в силах был оторваться от ее глаз, от ее лица.

…Марина ждала Руту полчаса, час. «Странно, что же это значит?»

Она сидела на пеньке и наблюдала за утренней жизнью лагеря, время от времени оглядываясь на дверь землянки. А когда там было рассказано все, что в таком взволнованном состоянии могут рассказать друг другу безгранично счастливые люди, – Рута сама вспомнила о Марине.

– Мне надо идти, Ояр, – вздохнула она. – Очень не хочется уходить, но ведь мы еще поговорим с тобой, правда?

– Я настоящий осел! Ты от усталости, наверно, с ног валишься, а я трещу, как трещотка. Прости меня, Рута, и давай спасать, что еще можно спасти.

Он надел полушубок и ушанку и сам пошел проводить девушек до женской землянки. Дорогой Марина вопросительно смотрела сбоку то на Руту, то на Ояра. С серьезными лицами, спокойно шагали они рядом, снег хрустел под ногами, и первые лучи солнца, проникавшие сюда сквозь ветви деревьев, били им в глаза.

«Разберись тут, – думала Марина. – Но, кажется, что-то есть».

У маленькой, стоящей в стороне землянки Ояр остановился, тихонько постучался в дверь и, когда изнутри раздались голоса, с хитрой улыбкой подмигнул девушкам.

– Мамаша Аунынь, откройте-ка нам. Я вам привел двух дочек. Любите и балуйте их, как родных.

Он посмотрел, как они вошли в землянку, кивнул им и пошел к себе. Что-то бушевало у него в груди. Ему хотелось сразу и запеть, да так, чтобы весь лес дрожал, и кувыркаться по нетронутому еще в лесу снегу, и потрясти за плечи идущего навстречу партизана, чтобы тот запросил пощады. Или отправиться сейчас со своими людьми в опасный рейд, в уездный город например, выгнать всех немцев на улицу: пусть попляшут под автоматами в честь приезда Руты. Иначе говоря, Ояр был счастлив.

Старушки, познакомившись с девушками, тут же заставили их улечься.

Они лежали рядом на узких нарах. Марина видела, что Руте вовсе не хочется спать, что она смотрит блестящими глазами в темноту и улыбается.

– Рутыня, скажи мне откровенно, это он?

Рута, не поднимая головы, кивнула ей.

– Тогда мне все понятно. Зачем же вы так торопились, я бы и еще подождала.

4

За две недели до этого Капейка и Акментынь ушли в глубокую разведку – первый через Видземе в сторону Риги, второй за Даугаву в Земгалию. В конце марта они вернулись со своими немногими спутниками. Ояр тотчас же созвал на совещание руководство полка – Эзериня, Вимбу, обоих вернувшихся и Мазозолиня, только что назначенного на должность начальника штаба. Ни одна штабная землянка не могла вместить шесть человек, поэтому совещание состоялось в лесу под открытым небом. Толстое, вывороченное бурей дерево заменило им стол, на нем они расстелили свои карты. Присев на пень и положив на колени планшет, лейтенант Мазозолинь химическим карандашом записывал в блокнот решения совещания.

– За Даугавой нет подходящего места, – рассказывал Акментынь. – Вы знаете, я не привереда, всегда доволен тем, что есть, но должен признаться, зацепиться там будет трудновато. Кроме Тауркалнского массива, больших лесов нет.

– Хочешь сказать, что нам надо отменить свое решение? – спросил Ояр.

– Нет, Ояр, погоди. Обосноваться в Земгалии надо обязательно, и мы это сделаем. Только вместо постоянной базы придется обойтись несколькими постоянными пунктами связи, – домов шесть подходящих я уже нашел. Позже их будет еще больше, не все же там немецкие прихвостни. Если решим, что моему батальону нужно перебраться туда, его придется разделить на несколько постоянных групп, которые все время будут находиться в движении, иначе нас из тамошнего мелкого кустарника живо выгонят в поле и прикончат.

– А насчет связи не бойся, – сказал Ояр. – Мы тут без тебя разбогатели. Выделю тебе и рацию и радиста, так что можем поддерживать связь ежедневно.

– Ну? Рация? – Глаза у Акментыня заблестели. – Где вы ее достали?

– Где достали? Да из Москвы прислали. Одна специально для тебя – по распоряжению центрального штаба.

– В центральном штабе едва ли кто знает какого-то Крита Акментыня из Лиепаи, – с сомнением покачал головой Акментынь.

– И как еще знают, – улыбнулся Ояр. – Всех знают, и по имени, и по отцу как зовут. Так что, брат, теперь никуда не денешься.

– Здорово! – присвистнул Эвальд Капейка. – Мы, так сказать, опять взяты на учет и за каждый свой шаг отвечаем перед партией и правительством.

– Перед партией и правительством мы всегда отвечали, – сказал Ояр. – Знают твое имя, не знают, а от них, как от своей совести, ничего не скроешь.

– Когда мой батальон должен двинуться в путь? – спросил Акментынь.

– Сперва выслушаем Капейку, потом договоримся. Рассказывай, Эвальд, какие виды на работу под Ригой.

– Виды хорошие. Природные условия гораздо выгоднее, чем в Земгалии, много лесов, болот, озер, это всем известно. Но все кишит немцами: там и тыловые части, и хозяйственные команды, и полевая жандармерия. Я ничего не имею против: будет кого сбивать с ног, далеко ходить не придется. Место для базы я наметил хорошее, можно доходить до самого видземского побережья. А для нас рация найдется?

– Вам пока не хватило – только две прислали.

– Ну, когда так, обойдемся эстафетой.

Они долго изучали карту и говорили о настроениях местного населения. Замполит полка Вимба предложил Акментыню и Капейке заранее подыскать себе заместителей по политчасти: им придется вести воспитательную работу не только среди партизан, но и среди населения. Самые тяжелые времена уже позади, даже обыватель поймет это, если ему открыть глаза. А когда он это поймет, тогда Геббельсу с его дурацкими сказками лучше и близко не соваться.

– Замполит – это, конечно, неплохо, – задумчиво сказал Акментынь. – Мне ведь и днем и ночью придется заботиться о другом: куда деваться каждый раз после операции. Когда же тут думать о воспитании масс? По правде говоря, мне и самому не мешало бы подучиться. Ни разу партийную школу я не посещал.

– Эх, сюда бы Силениека, – тряхнул головой Капейка.

– Ого, какие требования! – усмехнулся Вимба. – Силениек… такие работники не на каждом шагу встречаются.

Решили, что Акментынь и Капейка немедленно подготовят свои батальоны и дня через три отправятся на новые места. Каждому выделили около полутораста человек.

– Да, чуть не забыл, – спохватился Капейка, когда все уже начали расходиться. – Смотрите, что я достал в одном доме недалеко от Скривери.

Он вытащил из кармана газетный лист и протянул его Ояру. Тот стал читать сначала про себя, потом вполголоса, чтобы и другие слышали.

«За Латвию прекрасную и могучую…»

Дальше предлагалось всем латышским патриотам связаться с новым центром нелегального «сопротивления», который берет на себя ответственность за судьбу народа. Затем – несколько сердитых слов по адресу немцев, за которыми следовал целый поток злобной браки против большевиков.

– Смотрите, да у нас, оказывается, есть помощнички, – сказал Ояр, прочитав до конца первый номер никуровской газетки.

– Вот именно. Воду мутят, – сказал Вимба.

– Они же все-таки против немцев, – удивился Капейка.

– А еще того больше – против нас, – сказал Вимба.

Заговорил Эзеринь, который все время слушал молча:

– По отношению к ним нам надо выработать свою точку зрения. Игнорировать этот сигнал нельзя.

– Верно, верно, товарищ Эзеринь, – согласился Ояр. – Но прежде всего нам надо добиться полной ясности относительно целей, которые преследуют эти нелегальщики, и их удельного веса. Если они действительно готовы драться против немцев, мы ведь не можем сказать им: «Успокойтесь, не трогайте фрицев, потому что у нас на это монополия». Но скорее всего это демагогический лозунг, с помощью которого они хотят завоевать симпатии и доверие в глазах народа, чтобы восстановить его против нас… Тогда надо немедленно сорвать с этих господ маски и показать народу, какие гнусные рожи прячутся за ними. Вот вам и работа, товарищ Эзеринь.

– От работы я не отказываюсь, да здесь дело-то очевидное. Белыми нитками шито, – неторопливо сказал Эзеринь. – По всей вероятности, немецкий трюк. Провокация.

– Весьма похоже на правду, – сказал Ояр. – К себе мы их близко не подпустим, а нам нужно хорошенько прощупать их.

– А может быть, немцы хотят натравить нас друг на друга, чтобы мы подрались и забыли про борьбу с ними? – предположил Акментынь. – Пока мы будем тратить силы на междоусобную драку, фрицы преспокойно очистят клеть. Вот и разберись теперь, как с ними быть.

– Товарищ Сникер правильно сказал: сперва нам надо добиться полной ясности, – сказал Вимба. – Будь это доморощенная мудрость или продиктованный немцами план – все равно мы должны быть готовы к борьбе каждую секунду.

Через три дня Акментынь со своим батальоном отправился в Земгалию. Вопрос о том, кого из радисток пошлют вместе с ним, решали в последний день. Когда Акментынь спросил об этом у Ояра, тот как-то растерялся и не мог сразу ответить.

– А ты с ними говорил? – спросил Ояр.

– Нет, я думал, ты сам решишь.

– Это не так просто.

– Боже ты мой, а что тут сложного? – удивился Акментынь. – Как командир решит, так и будет. Ты хозяин.

Все это было верно, но Ояр очень хорошо понимал, что батальон Акментыня ожидают гораздо большие трудности и опасности, чем партизан, которые остаются на главной базе. Если он назначит Марину, каждый, кто хоть немного догадывается о его чувстве к Руте, скажет, что командир полка прежде всего думает о том, как бы получше устроить своих друзей. Но ведь он все-таки не сверхчеловек.

– Пусть кинут жребий, – решил, наконец, Ояр и вызвал обеих девушек. А когда они пришли, он сказал: – Одной из вас придется идти с товарищем Акментынем в Земгалию. Там работать труднее, чем здесь. Будет несправедливо решить этот вопрос приказом, тогда та, которую мы пошлем туда, может принять это как взыскание. Поэтому решили этот вопрос так: тяните жребий.

– И пусть решает глупый случай? – вспыхнула Марина. – Нет, разрешите нам с Рутой договориться самим. Пять минут, больше нам не надо, и результат будет ясен.

– Ну хорошо, договаривайтесь, – согласился Ояр.

Марина взяла Руту под руку и отвела в сторону.

– Молчи, не спорь и не говори ни слова, – быстро начала она. – Ты должна остаться на базе, я иду с Акментынем. Какое ты имеешь право отказываться от счастья, на которое уже было потеряла надежду? И пускай они не запугивают трудностями, не так уж там страшно.

– Марина… а если с тобой что-нибудь случится… – стала возражать Рута.

– А если с тобой? – перебила ее Марина. – Почему с тобой может случиться, а со мной нет? Не надо без нужды стремиться к мученичеству. Ты ведь знаешь, что мне все равно, где работать, а тебе – нет. Теперь помалкивай и разреши действовать мне.

Марина опять взяла подругу под руку, и они вернулись к командиру.

– Мы договорились. Я иду с товарищем Акментынем. Когда я должна быть готова?

– Часа через три, – ответил Акментынь.

Как это было ни себялюбиво, но Ояр был рад, что все так вышло.

Через три часа Марина ушла с батальоном Акментыня. Провожая подругу, Рута расцеловалась с ней и, стоя на узкой лесной тропинке, с щемящим чувством глядела вслед батальону. На глаза набежали слезы. Ей казалось, что она заставляет Марину расплачиваться за свое счастье.

5

Бо́льшую часть дня Рута проводила возле своей рации. Надо было ловить знакомые сигналы Москвы и штаба бригады; звучали они не всякий день, но их следовало ждать в любое время. С известными трудностями была связана и передача донесений Ояра руководству – два раза в день, в определенный час, Москва и Освея ждали от него известий. Принять и отправить шифрованную радиограмму дело само по себе несложное, только много времени уходило на расшифровку. Но сложность состояла в том, что каждую передачу надо было производить с нового пункта, иначе вражеские пеленгаторы могли обнаружить местоположение штаба полка. И Рута два раза в день уходила за много километров от базы, только для того, чтобы голос народных мстителей мог смело прозвучать в эфире несколько минут. Несколько раз немцы, нащупав волну ее рации, настраивали на нее свой передатчик и заводили кошачий концерт, пытаясь заглушить партизанскую станцию.

В эти походы Руту обычно сопровождали Имант Селис и Эльмар Аунынь. Пока Рута передавала, они зорко наблюдали за окрестностью.

Когда Имант увидел Руту в день ее появления на базе, он обрадовался ей, как родной. Рута плакала, слушая его рассказ о гибели Ингриды, о судьбе матери. И в Иманте эти разговоры с Рутой вновь разбередили тоску по сестре. Иногда он думал, что и Ингрида могла бы вот так же, как Рута, жить у партизан, работать у передатчика или ухаживать за ранеными… Может быть, и мать не мучилась бы тогда в Саласпилсе. О том, что она переведена в лагерь, – Имант узнал недавно, и с тех пор его не оставляла мысль о том, как ее освободить оттуда.

Заходя в землянку к женщинам, он всегда представлял среди них свою мать. Работала бы день и ночь – она ведь иначе не может. Всех бы обштопала и обстирала, а какие бы вкусные обеды готовила: партизаны только пальчики облизывали бы. И как бы ее все здесь полюбили!

Своими планами Имант делился только с самым закадычным другом.

– Как ты думаешь, Эльмар, можно убежать из Саласпилского лагеря?

– Из самого лагеря, пожалуй, невозможно – его очень строго охраняют. Но их ведь там в каменоломни на работу гоняют – оттуда еще можно.

– Вот ты скажи мне, если бы Анна была жива и ее бы увезли в Саласпилс, – что бы ты стал делать?

Эльмар побледнел, опустил глаза.

– Я бы освободил, я бы не посмотрел ни на что, пусть хоть там тысячная охрана будет.

– Один?

– Если бы никто не захотел помочь, пошел бы один.

– А что бы ты сделал?

– Я бы сначала целую неделю бродил вокруг лагеря, чтобы все разузнать. Потом бы убил кого-нибудь из охраны и переоделся в его мундир. А когда бы Анну погнали на работу, я бы шел в охране. Потом бы выбрал время, когда никто не видит, и вместе с ней – в лес, на нашу базу. Понятно, одного немца мало, пришлось бы убить не меньше дюжины. Вот я бы как сделал, Имант.

Имант с минуту помолчал, обдумывая слова Эльмара, потом спросил, глядя в сторону:

– Эльмар, ты мне друг?

– Разве ты не знаешь?

– Согласишься мне помочь в одном опасном деле, если я попрошу тебя?

– В любое время.

– Моя мать сейчас в Саласпилском лагере… Может, вдвоем мы ее и освободим?

– Об этом стоит подумать, – сказал Эльмар. – На меня ты можешь надеяться, я тебе помогу.

Теперь Имант только об этом и думал. У него каждый день возникало множество планов, как пробраться к Саласпилскому лагерю, как обмануть немцев и вырвать из их когтей мать. А когда в лагере стало известно, что Эвальд Капейка со своим батальоном на днях перебазируется на запад, ближе к Риге, он тотчас побежал к Эльмару и возобновил прежний разговор.

– Пойдем и мы с Капейкой, Эльмар. Они будут ближе всех к Риге. Оттуда легче попасть в Саласпилс и все разузнать. Может быть, и на самом деле что-нибудь удастся…

– Ну что ж, я не против, Имант, – не задумываясь, ответил Эльмар. – Тогда нам нужно поговорить с командиром полка. Без его разрешения не возьмут.

– А я и пойду к товарищу Сникеру. Значит, можно говорить и от твоего имени?

– Говори, я от своего слова не отрекусь.

– А если он скажет, что тебе нельзя бросить бабушку?

– Здесь же останется вся штабная группа. Бабушка не одна. Пусть он хоть на время пошлет. А потом, если удастся вызволить твою мать, я опять вернусь на базу.

– Хорошо, я ему так и скажу.

После обеда Имант несколько часов сидел возле землянки, ждал того момента, когда командир полка останется один. Как назло, такого момента не выдалось до самого вечера. Все время то один, то другой командир заходили к Ояру и задерживались у него по полчаса, а то и дольше. Последним вышел начальник штаба Мазозолинь, но в это время на тропинке показалась Рута, и Иманту стало ясно, что если она войдет первой, то сегодня попасть ему к Ояру не удастся: тот имел привычку очень долго разговаривать с Рутой.

Он побежал навстречу Руте и скороговоркой начал:

– Рута, о чем я тебя попрошу, разреши мне первому зайти к командиру, я его целый день жду…

– Да я ему несу радиограмму. Очень важные сведения.

– У меня тоже очень срочное дело… До завтра я никак не могу ждать. Вот увидишь, я долго не задержу, самое большее – три минуты. Ну, разреши, Рута, а то я не буду с тобой дружить.

– Из-за такой мелочи? – удивилась Рута. – Вот не ожидала от тебя, Имант. Дружбой так не шутят.

– Ну, прости, я ведь это так…

– Да я тоже не думаю, что ты такой ветрогон… Ну хорошо, иди, я подожду.

Ояр серьезно выслушал Иманта.

– Что с тобой поделаешь? Не хотелось отпускать, думал сделать тебя связным между штабом полка и базой Капейки… но причина у тебя веская. Это правильно, Имант, о матери надо думать, только имей в виду одно: дело это очень серьезное, одному тебе не под силу. Пойти в разведку к лагерю – это можно. Но один ничего не предпринимай. Можешь такого натворить, что потом и не поправишь. У тебя есть командир, ты со всем к нему и обращайся. А с Капейкой я сам потом поговорю о твоем плане. Если и вправду до дела дойдет, можно послать вам на подмогу людей.

– Спасибо, Ояр, спасибо, – повторял Имант. – Хотя ты и командир полка и большим орденом награжден, а все равно ничуть не зазнаешься. Можно идти? Там еще ждет радистка… Рута Залите. У нее важная радиограмма. Я ее насилу уговорил пустить меня вперед.

– Хорошо. Иди и скажи, чтобы сейчас же пришла.

– Иди скорее! – с порога закричал Имант Руте. – Командир ждет тебя. Да, большое спасибо, что уступила, мое дело улажено! – И он побежал разыскивать Эльмара.

Рута знала, как обрадует Ояра радиограмма. Из Москвы сообщали, что следующей ночью в условленном месте должны быть разложены сигнальные костры – самолет выбросит на парашютах продовольствие, оружие, боеприпасы. Особенно удачно было то, что сообщили об этом именно сегодня, пока Капейка со своим батальоном не ушел на новое место. Теперь можно будет наполнить их вещевые мешки патронами, взрывчаткой и концентратами.

Рута нетерпеливо следила за выражением лица Ояра, пока он читал радиограмму. Вот он улыбнулся, закивал головой.

– Хорошо, чертовски хорошо, Рута! Всегда нам помогают вовремя и шлют именно то, в чем мы больше всего нуждаемся.

Глава третья

1

Весной 1943 года Красная Армия перешла в наступление на Северо-Западном фронте и ликвидировала Демянский плацдарм, на который Гитлер в течение полутора лет возлагал большие надежды.

Когда латышские стрелки узнали, что соседний с ними боевой участок заняла дивизия, участвовавшая в разгроме армии Паулюса под Сталинградом, всем стало ясно, что дни Демянского плацдарма сочтены; не для того прибыли сюда сталинградцы, чтобы отдыхать на болотах у Старой Руссы.

Как-то вечером старший лейтенант Ян Пургайлис сидел у своих стрелков и, затягиваясь самокруткой, слушал их разговоры. В роте, кроме латышей, было несколько десятков русских, несколько украинцев, казахов и осетин. Рассказывали больше о своих семьях, о доме, о том, что делали «в гражданке», а Пургайлису казалось, будто сидят они не среди чахлого болотного кустарника, а на вершине высокой-высокой горы, с которой открывается вид на могучие просторы советской земли. Перед ними проходили необозримые пустыни, где растет лишь неприхотливый саксаул, и высокогорные сочные луга, где почтенные седые чабаны пасут тысячеголовые отары овец; рассказы сибиряка-охотника вызывали перед глазами картины дремучей тысячеверстной тайги, полной драгоценного пушного зверя, где величайшие в мире реки бегут к Ледовитому океану; они видели южнорусские равнины с волнующимися полями пшеницы; утопающие в яблоневом цвету сады Украины; грохот уральских кузниц эхом отзывался в ушах, а через несколько минут перед их глазами расстилались горные долины Кавказа, где на солнечных склонах зеленеют виноградники, где золотятся апельсины и лимоны. Каждый рассказывал о родных местах, о том, чего никогда не забудет человек, куда бы ни забросила его судьба. И все эти образы составляли одну большую картину – картину великой советской Родины.

Но сегодня сыны ее собрались здесь, на невеселом болоте. Они пришли и с гор, и из тайги, и с берегов Волги, чтобы помочь Яну Пургайлису вновь обрести свой дом. Никто из них не бывал в Латвии, но все они говорят о ней с такой теплотой, как будто родились там.

Тлеют красные огоньки солдатских трубочек, от них тянется кверху сизый махорочный дым; журчат ручьи, унося талые воды к Поле, и время от времени содрогается воздух от залпов артиллерии.

– Внимание! – негромко скомандовал один из стрелков, заметив в негустых весенних сумерках фигуру командира батальона.

Капитан Жубур издали махнул рукой, чтобы все продолжали сидеть, и остановил командира роты, который поспешил к нему с рапортом:

– Отставить, не нужно, товарищ Пургайлис. Что, отдыхаете?

– Так точно, товарищ капитан. Беседуем о прежней жизни. Могу предложить кружечку чая? Конечно, с сахаром, теперь ведь не то, что прошлой весной.

– Горячий чай – это хорошо, – согласился Жубур.

Стрелки освободили ему местечко. Жубур поставил на колено алюминиевую кружку с чаем, придерживая ее обеими руками, чтобы согреть пальцы.

– Ну как, не надоело сидеть в этом болоте?

– Какое не надоело, сыты по горло, товарищ капитан! – отозвался один стрелок, вынимая трубку изо рта. – На других фронтах воюют, каждый день освобождают новые города, а мы только читаем сообщения Совинформбюро да думаем: «Когда же и про нас там напишут?» Другие от товарища Сталина благодарность получают, а мы… эх, что говорить, сами знаете, товарищ капитан!

– Ничего, ничего, потерпите, – сказал Жубур. – Придет и ваша очередь. А что касается благодарности товарища Сталина, то это уж от нас самих зависит. Будем хорошо воевать, и нас не забудут в приказе.

– А что, разве к этому дело клонится? – по-вологодски, нараспев спросил какой-то сержант.

– Пожалуй, к тому, – ответил Жубур, и все сразу зашевелились, сдвинулись потеснее. Один стрелок так хлопнул соседа по плечу, что тот охнул: «Да погоди ты, я тебе не фриц!» Никто не спускал глаз с Жубура, ожидая, что он скажет дальше. – Пожалуй, к тому, – повторил он. – Во всяком случае нам с вами надо быть наготове, чтобы в любой момент перейти в наступление. Так что вот – пусть каждый проверит свое оружие.

– Недаром мне все кажется, что Латвией запахло, – подмигнул старшина роты Звирбул, крупный мужчина со светлыми густыми усами. – Если как следует поднажать, то и идти недалеко. Через две недели можно быть в Латгалии.

– Спешишь очень, товарищ Звирбул, – покачал головой Пургайлис. – Все-таки война – не прогулка.

– Это да, – соглашается Звирбул. – А все-таки, если поднажать, к севу смело домой попадем.

Ночью Пургайлиса вызвали к командиру батальона.

– В пять ноль ноль дивизия переходит в наступление, – сказал Жубур собравшимся командирам. – После артиллерийской подготовки в шесть ноль ноль наш батальон идет на штурм перекрестка дорог за высотой девяносто семь. Там мы закрепимся впредь до получения новой задачи. Товарищ Пургайлис, твоя рота должна закрепиться на самом перекрестке. Фланги будут удерживать первая и третья роты. Мой КП будет находиться в двухстах метрах к западу от перекрестка.

…Перед рассветом заговорили тысячи орудий и минометов. Через линию фронта на головы врага обрушились тысячи тонн металла, разрывая немецкие окопы, разрушая их дзоты [22]22
  Дзот– дерево-земляная огневая точка.


[Закрыть], загоняя в землю объятых смертельным ужасом гитлеровцев. Ровно час продолжалась канонада. Затем в воздухе показались бомбардировщики – целые полки летели бомбить указанные им объекты и, выполнив задачу, спешили обратно за новым грузом бомб.

Когда наша артиллерия перенесла огонь на вторую линию немцев, поднялась в атаку пехота. Первыми двинулись сталинградцы – сразу всей дивизией, затем латыши. В нескольких местах надломилась линия обороны немцев, образовались прорывы.

Спустя час после начала нашего наступления старший лейтенант Пургайлис со второй ротой оседлал перекресток дорог. Ценность этого небольшого, величиной с гектар клочка земли сегодня нельзя было выразить никаким многозначным числом. Перекресток являлся теми воротами, в которые – останься они в руках врага – разбитая немецкая армия могла бы вывезти свою тяжелую военную технику. Сейчас батальон Жубура их захлопнул, и ключ от них находился в руках Пургайлиса. На ворота был направлен огонь немецкой артиллерии, танковые части пытались разрушить их свирепыми, отчаянными ударами. Но ворота не поддавались и не открывались. Пули противотанковых ружей одна за другой впивались в немецкие танки. Через болото неслись снаряды советской артиллерии и рассеивали стянутые для удара немецкие бронечасти. Через несколько часов в воздухе показались вражеские бомбардировщики и штурмовая авиация. Им удалось сделать лишь несколько заходов, как из облаков вынырнули краснозвездные истребители и установили в воздухе порядок – настоящий советский порядок, нарушить который не осмелился больше ни один немецкий самолет.

Тогда немцы бросили на перекресток свою пехоту, пытаясь оттеснить в сторону бойцов Пургайлиса.

– По вражеской пехоте – огонь! – снова и снова отдавал команду охрипшим голосом Пургайлис. – Целиться как следует! Автоматчикам стрелять короткими очередями!

Так подошел вечер, не принеся ни тишины, ни покоя. Грязные, с потными, измученными лицами стрелки напряженно вглядывались в полумрак, время от времени рассеиваемый вспышками ракет. До самого утра никто не смыкал глаз.

На следующее утро, за несколько часов до конца большого боя, когда немцы уже начали оттягивать свои силы на юго-запад, ближе к своей последней переправе через Ловать у села Рамушево, – в окопе рядом с Пургайлисом взорвалась мина. Взгляд ротного был направлен в сторону противника, который уползал по кустам и ложбинам к выкорчеванному снарядами лесу, и, когда осколок мины врезался ему в мозг, – он остался в том же положении, будто продолжая наблюдать за отступающими немцами. Стрелки не сразу увидели, что их ротный убит, – в такой напряженной позе прижимался он к насыпи окопа. Но когда старшина Звирбул дополз до командира и дотронулся до его плеча, Пургайлис не повернул головы.

Командование ротой принял командир первого взвода – лейтенант Трофимов.

Пургайлиса похоронили в братской могиле там же, у перекрестка дорог, вместе с другими павшими гвардейцами второй роты. С непокрытыми головами стояли вокруг могилы бойцы, давая убитым клятву не забыть и отомстить. Командир полка подполковник Соколов и Андрей Силениек пришли вместе с Жубуром проститься с Яном Пургайлисом и его товарищами, когда их опускали в землю. Трижды прозвучал винтовочный залп – прощальный салют.

Позже на этом месте поставили памятник. Имя гвардии старшего лейтенанта Яна Пургайлиса было написано первым на мемориальной доске.

За этот последний бой командование дивизии посмертно наградило его орденом Отечественной войны.

2

Через неделю после ликвидации Демянского плацдарма части дивизии расположились на короткий отдых. Однажды вечером к командиру батальона явился старшина Звирбул и передал ему некоторые личные вещи Яна Пургайлиса – записную книжку, письма жены, несколько фотографий – и орден Отечественной войны.

Трофимов уже просил Жубура послать к вдове Пургайлиса с вещами убитого кого-нибудь из роты – лучше всего Звирбула.

В маленьком блиндаже, построенном немцами, старшина не мог выпрямиться во весь рост и стоял, как-то ссутулив плечи.

– Садитесь, Звирбул, – сказал Жубур. – В дивизии вы, кажется, чуть ли не с первых дней ее существования?

– Так точно, товарищ капитан, – ответил, присаживаясь, Звирбул. – Меня зачислили во вторую роту еще до того, как вы прибыли к нам.

– Тогда понятно, почему решили послать вас. Вы – живая история роты.

– Товарищ капитан, не только поэтому… – Звирбул усмехнулся в усы и немного помялся. – Семья у меня тоже в тех краях. Не виделся с августа сорок первого года. У нас и подумали, что заодно могу навестить своих.

– Большая у вас семья?

– Трое – жена и двое детишек. Младший только-только начинал ходить. Теперь, наверно, говорун стал.

– Хорошо, Звирбул, я поговорю с командиром полка и с генералом, – сказал Жубур. – Надеюсь, что они согласятся. А жене Пургайлиса надо написать коллективное письмо от имени всей роты.

– Может, вы… тоже подпишете? – неуверенно спросил Звирбул.

– Я ей напишу отдельно. У меня есть кое-что сказать от себя. Значит, как только получу разрешение из штаба дивизии, сообщу в роту. А вы пока подготовьтесь к отъезду. Может быть, успеем выдать вам новое обмундирование – с погонами.

– Благодарю, товарищ капитан. Разрешите идти?

– Да. Покойной ночи, товарищ Звирбул.