Текст книги "Собрание сочинений. Т.4."

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

– Вылезай, будь другом, – бормотал юноша, вытаскивая на свет божий крупного рака. Тот, сердито поводя усами, неохотно отправлялся в мешочек, который висел у Аугуста на груди. – Довольно ты подремал и побездельничал. Теперь по крайней мере доставишь человеку удовольствие. Мы тебя съедим, рачок, сегодня же вечером съедим. Должен бы понимать, что с пайком у нас обстоит неважно. А жить надо, иначе кто же будет бить фрицев? Вот и получится в конце концов, что и ты помогал нам воевать. За это мы будем тебя вспоминать до конца жизни.

Так, разговаривая сам с собой, трудился Аугуст. Наверно, за последние годы никто не ловил раков в этой речке, иначе откуда могло взяться такое обилие их? В течение часа Аугуст поймал около пяти дюжин. Мешочек наполнился, зато раколов посинел от холода. Выбравшись на берег, он крепко завязал мешочек и попытался согреться вольными движениями. В военном училище Аугуст считался чуть ли не первым гимнастом: присесть пять раз подряд на одной ноге и выжать свой вес или, уцепившись одной рукой за штангу турника, подтянуться до подбородка – было для него пустяковым делом. Теперь гимнастика не доставляла ему никакого удовольствия. Движения получались вялые, медлительные. Аугуст критическим взглядом оглядел себя. Слишком мало мяса осталось на костях.

– Ничего, – сказал он себе. – Все это мы еще вернем. Вот поживем недельки две на хороших хлебах – опять обрастем мясцом и некуда будет силу девать. Но такому дохляку, как я сейчас, нельзя и нос показывать ни на один стадион.

Кто бы мог подумать, что еда такое важное дело? А вот стоило походить несколько недель с полупустым желудком, и из головы не выходит мысль о пирожках с мелконарубленной ветчиной, оладьях, простокваше с творожными клецками и других вкусных вещах, которые мать подавала на стол по большим праздникам. Можно и чего-нибудь попроще: кусок черствого черного хлеба, например, жидкой путры [18]18
  Путра– ячневая каша, разбавленная простоквашей.


[Закрыть]или соленой салаки с картофелем…

Ловлей раков пришлось заняться в принудительном порядке. Не то чтобы кто-нибудь прямо приказывал Аугусту лезть в холодную воду и шарить по рачьим норам. Но если нет другой возможности помочь любимому человеку, поневоле полезешь. Когда начались затруднения с продовольствием, большинство командиров стало отдавать свой офицерский паек в общий котел. Так поступали Силениек, командир батальона Соколов, Жубур, Петер Спаре, так делал и Аугуст Закис. Это увеличивало паек стрелков в лучшем случае на несколько граммов. Но дело было, конечно, не в граммах, а в чувстве братства и единства, связывавшем и командиров и бойцов перед лицом тяжелых испытаний.

Аугуст не успокоился на том, что отдавал в общий котел свой паек ротного командира. Он видел, как с каждым днем все бледнее и уже становились лица Лидии и Аустры; иногда в свободные минуты он разыскивал девушек и делился с ними своим дневным рационом. Опасаясь, что они не согласятся принять от него сухарь или кусочек сахара, Аугуст плел несусветную чушь вроде того, что получил подарок из тыла или нашел на дороге. Раза три ему удавалось обмануть девушек, но потом Лидия, очевидно, навела справки и узнала правду. И когда он в четвертый раз попытался повторить в новой версии сказку о счастливой находке, Лидия зажала ему рот и объявила, что врать нехорошо.

– Если ты будешь и дальше так делать, то скоро протянешь ноги. И из-за кого же – из-за меня? Аугуст, миленький, ну разве так можно? Если ты мне друг, то сейчас же, при мне съешь этот сухарь. Иначе – крепко рассержусь.

Так и пришлось сгрызть сухарь. За компанию Лидия согласилась съесть только крохотный кусочек. Теперь надо было придумывать что-то новое. Аугуст охотился за воронами и другими птицами, но то же самое делали и многие другие, и скоро в окрестностях остались только мелкие пичужки, которых нельзя было взять пулей. Тогда он обратил внимание на речку и вспомнил детские годы. Когда третью роту на несколько дней отвели с передовой, Аугуст в первый же свободный час пошел попытать счастья. Чутье не обмануло его.

Отдав бо́льшую часть добычи Пургайлису, чтобы распределил между ребятами, остальное Аугуст сварил сам и вечером устроил на берегу речки пир с участием Лидии и Аустры. Всем досталось с полдюжины больших раков, и они долго возились с ними, выковыривая и высасывая из скорлупок каждое волоконце мяса. На следующий день Аугуст прошелся по речке вместе со своими ребятами, а вечером повторил угощение. К сожалению, эта благодать уже подходила к концу. Оставалось надеяться на зелень – дикий лук и прочее, а в общем как-то надо было перебиваться до конца распутицы.

Какой-то стрелок однажды высказался перед Аугустом: непонятно, зачем так держаться зубами и ногтями за этот клочок земли!

– Ну что в нем такого? Одно болото да кусты. Какая нам польза, если мы его удержим? Разве у нас нет больше земли, некуда больше отойти? Стоит ли мокнуть в этом болоте, когда чуть подальше можно сидеть на сухом месте?

– А в другом месте легче воевать? И там то же самое. Потом ведь все равно придется освобождать и это болото. Да и как можно отдавать свое? Пока мы сидим в болоте, до тех пор и немцу приходится мокнуть. С какой же стати пускать его на сухое место?

– Да нет, на сухое место пускать не следует, – согласился стрелок. – Не велик барин, пусть помокнет. Мы как-нибудь выдержим.

По изъезженным, ухабистым весенним дорогам спешат в это время на фронт несколько грузовиков. Это делегация Центрального Комитета партии и правительства Советской Латвии: к 1 Мая ей надо попасть на боевой участок дивизии и доставить праздничные подарки. Участковые коменданты военных дорог несколько раз предупреждали, что дорога непроезжая, что машины завязнут в грязи и лучше недельки две подождать, пока земля просохнет и рассосутся скопления автоколонн, которые образовались на самых трудных этапах. Но машины едут дальше, проходя за день двадцать – тридцать километров, с громадными усилиями пробираются сквозь скопления транспорта, по сплошному морю грязи. В одном месте, между Кувшиновом и Осташковом, посреди леса образовалась огромная пробка в несколько сот машин. Надо переправиться через топь, или, вернее, через пропасть. Поглядеть на нее и то жутко, а это лишь одно из многих препятствий, которые предстоит преодолеть машинам.

Тогда один из членов делегации взбирается на придорожный пень и громко кричит:

– Начальники колонн, ко мне!

Выяснив, сколько людей в распоряжении каждого начальника колонны, он распределяет их на несколько групп, и вскоре в лесу начинают стучать топоры. Бойцы рубят кусты, таскают большие вязанки хвороста и застилают самые опасные места. Через два часа первая машина благополучно пробирается через топь. Пробка постепенно рассасывается. К вечеру грузовики делегации достигают Осташкова. Еще два дня пути по затопленным дорогам, до самой Ловати. Машины переправляются на паромах на западный берег, а поздно вечером один из делегатов вместе с плотовщиками взбирается на утлый бревенчатый плот, нагруженный мешками с мукой и мясными тушами. Плот ведут вниз по течению, чтобы доставить стрелкам продукты к празднику. Течение быстрое, временами через плот перекатываются волны. В лунном свете огромной стрекозой кажется пролетающий над рекою «мессершмитт»: он старается обнаружить плот. Плотовщики норовят держаться поближе к берегу. К утру плот добирается до села Перегино. Теперь каждый час дорог, к вечеру продукты должны быть в дивизионном допе, чтобы к празднику успели испечь свежий хлеб. И не опоздали. Вместе с продуктами прибывает делегация, а с ее прибытием рассеиваются все слухи о том, что дивизия отрезана от тылов.

…Делегаты побывали во всех частях и побеседовали со стрелками, а 30 апреля в деревушке Козлово происходило вручение орденов и медалей. Аугуст Закис в тот день получил второй боевой орден, а командир полка сообщил, что ему только что присвоено звание старшего лейтенанта. В праздник все поели досыта, так как на дивизионную базу пришли по Ловати еще несколько плотов с продуктами. Положение еще, конечно, тяжелое, и последствия истощения начали сказываться именно теперь, – но самое трудное осталось за плечами.

Над окопами сияет майское солнце, в кустах щебечут птицы, и вся лишняя посуда у стрелков полна сладкого березового сока.

Бойцы стирают на речке белье, счищают с гимнастерок налипшую грязь, а молодежь, сбросив рубахи, загорает на полуденном солнце.

Глава тринадцатая

1

Штурм партизанского острова произошел в начале февраля. «Ударная» команда Волдемара Арая прибыла в Эзермуйжскую волость на автомашинах и, разделившись на несколько групп, обложила болото, на котором, по всем данным наблюдения, должна была находиться база партизанского отряда «Мститель». В помощь команде были приданы две роты СС. Участники карательной экспедиции в ночь перед операцией расположились по окрестным усадьбам. Усиленные патрули блокировали все дороги. Рано утром начался штурм. Чтобы поднять дух у своих парней, Арай велел выдать им водки и коньяку, а заодно подкрепился и сам. До полудня весь лес дрожал от криков и стрельбы, пока круг нападающих не стянулся в узкую петлю вокруг партизанских землянок.

– Выходи сдаваться! – кричали эсэсовцы. – Все равно никто не удерет!

Ответа не последовало. Тогда трое перепившихся карателей с гранатами в руках стали приближаться к большой землянке. Когда они очутились у входа, раздался взрыв мины, и все трое взлетели на воздух. Остальные начали забрасывать землянку ручными гранатами и обстреливать из автоматов. Поработав как следует, они ворвались внутрь, готовые отпраздновать победу. Но землянка была пуста. Ни людей, ни оружия, только сырые, заплесневевшие стены да охапки соломы на полу. На стене висел лист бумаги. На нем был нарисован кукиш, а внизу подпись: «Ищи ветра в поле!»

Операция провалилась, и всего досаднее было то, что партизаны не оставили никаких следов, – после их ухода выпал снег.

– У меня чтобы держали язык за зубами! – приказал взбешенный руководитель зондеркоманды своим подчиненным. – Пока не найдете партизан, в Ригу не вернетесь. Хотя бы до Янова дня! Из-под земли выройте, а партизаны должны быть в моих руках! Шагом марш!

Эвальд Капейка со своими людьми работал на полном ходу. Они только что разгромили отделение полевой комендатуры и пополнили свое вооружение и боезапас. Раз в две недели по эстафете держали связь с Ригой. Вместе со связными прибывали по одному или по два новые товарищи, которым нельзя было оставаться в городе. Ряды мстителей быстро полнились, но Капейка чувствовал, что количественный рост сейчас ничего не дает: без оружия воевать нельзя. И то хорошо, что можно высылать больше людей на разведку, – легче подготовить обе резервные базы. На одной из них разместили вновь прибывших партизан на время их проверки. Про вторую знали только самые надежные люди.

Главное, надо как-нибудь перебиться до весны. Когда стает снег и распустится листва, никакие Араи не разыщут следов партизан.

– Тогда будет дело, – радовался Капейка, предвкушая летнее раздолье. – Каждого куста будут бояться, каждый лесок придется обходить. Ни на дороге, ни в поле, ни дома – нигде не будут знать покоя. Эх, дружки дорогие, скорее бы только май подошел!

В начале марта Ян Аустринь, вернувшись с операции, привел с собой высокого сутуловатого человека. На него страшно было взглянуть. Все тело у него было в сплошных кровоподтеках, лицо обезображивали подсыхающие струпья, он все время испуганно оглядывался по сторонам, стараясь забиться куда-нибудь в угол. Оказалось, что он убежал из отделения гестапо, куда попал по подозрению в связях с партизанами. Звали его Рейнис Крауклис, и до ареста он работал батраком в Мадонском уезде. Вначале он даже не мог связно рассказать про свое бегство. Капейка велел отвести его на резервную базу и через местных жителей проверил правильность рассказа нового партизана. Все подтвердилось: после побега Крауклиса был разослан циркуляр; за содействие в поимке немцы обещали премию.

– Этот не уйдет, даже если его будешь гнать, – решил Капейка. – Я думаю, не стоит держать его дальше в карантине. Пусть начинает работать. Теперь он поправляться стал.

Ни у Акментыня, ни у Смирнова возражений не было, а остальных Капейка не счел нужным спрашивать, – здесь ведь не парламент, а войсковая часть в тылу врага. Таким образом, через две недели Рейнис Крауклис стал полноправным партизаном и принял присягу.

Для начала его послали вместе с Аустринем и Имантом в глубокую разведку. На обратном пути они нагнали Анну Лидаку. Она только что получила по цепи письмо и направлялась в усадьбу Саутыни. Девушка обрадовалась, увидя Иманта, – теперь не надо идти к Курмиту. Вручив ему послание, она передала тихонько привет от Эльмара Ауныня и ушла обратно.

– Красивая девушка, – сказал Крауклис, оглянувшись на Анну. Пока заживали раны, он отрастил бороду, и вид у него был довольно дикий, поэтому при встрече с людьми он всегда отходил в сторону. – Наша, что ли?

– Да вроде, – ответил Имант.

Они пошли прямо на базу, чтобы скорее передать послание Капейке. На базе их ждала радостная новость: только что вернулся из путешествия в Москву Ояр Сникер, а вместе с ним прибыла группа новых партизан. Он сидел в землянке с Капейкой, и тот докладывал обо всем, что произошло в его отсутствие. Ояр интересовался каждым вновь принятым партизаном. Сообщение о карательной экспедиции заставило его призадуматься.

– Теперь немцы постараются заслать к нам разведчиков. Я побывал у белорусских партизан, – у них уже случались подобные неприятности. Нам надо быть такими же бдительными, как раньше, на подпольной работе. Самые важные дела придется так законспирировать, чтобы знали только исполнители. Если мы в чем слабы, надо внушить противнику, что именно в этом мы сильны, и наоборот. Только три-четыре человека должны знать наши подлинные силы.

Вместе с Ояром пришли шесть новых партизан, которых он подобрал среди эвакуированных. Двое из них были специально обученные командиры, затем два подрывника, врач и наборщик. До белорусской партизанской базы их доставили на самолете, а дальше они шли пешком.

– Теперь в нашей работе будет система, единый план, – сказал Ояр. – Меньше импровизации. Это хорошо, что вы установили связь с Ригой. С «Дядей» я сам собирался встретиться – мне о нем говорили в Москве. Теперь некоторые операции будем проводить вместе с рижскими товарищами.

Капейка рассказал про путешествие Иманта в Ригу и о том, что он узнал о судьбе своей сестры и матери.

– После этого похода Иманта не узнать. Как-то повзрослел, совсем перестал дурачиться. Говорит мало, а когда люди отправляются на опасную операцию, настаивает, чтобы послали и его.

– Теперь мы все и будем его семьей. Ах, бедный паренек… А я ему купил в Москве учебники, чтобы время не пропадало даром.

Вечером он рассказал Иманту о встрече с латышскими стрелками на фронте.

– А какой город Москва! Как только кончится война, поедем с тобой вместе и все осмотрим не спеша.

– Сначала Ригу надо освободить… – без улыбки ответил Имант. – Мать надо спасти из тюрьмы.

– Ригу мы освободим. Придет Красная Армия и прогонит немцев из Латвии – так же, как от Москвы. Ты разрешишь мне тогда раз-другой переночевать в твоей квартире, пока я не обзаведусь своей комнатой? – улыбнулся Ояр.

– Моя квартира всегда будет твоей, – с мрачной торжественностью сказал Имант.

Ояр не стал больше шутить: мальчик действительно стал намного старше. Это было выстраданное в испытаниях и борьбе совершеннолетие. С ним больше нельзя было говорить, как с подростком.

2

Ояр разделил своих партизан на три группы, по тридцать человек в каждой. В каждую группу был назначен постоянный командир. В первую группу – Капейка, во вторую – Акментынь, в третью назначили приехавшего с Ояром Паула Ванага. Он воевал в Эстонии и под Ленинградом, а до войны работал в Даугавпилсе учителем.

Каждой роте – так стали называться отдельные группы – к весне надо было выбрать район действия, не ближе пятидесяти километров от соседа, и оборудовать свою базу, чтобы летом работать самостоятельно.

На старом месте оставался Ояр Сникер с центральной группой и штабом. Для связи с главной базой каждую роту со временем надо было обеспечить рацией.

Целыми днями новые командиры совещались в землянке Ояра, изучали карты, выбирали подходящие пункты для своих баз, где имелась бы возможность маневрировать и держать под наблюдением железнодорожные магистрали и шоссейные дороги. Следовало подумать и об устройстве аэродрома, по примеру белорусских партизан, которым и оружие, и боеприпасы, и медикаменты доставляли по воздуху.

Когда все обсудили, Ояр сказал:

– Теперь сообщим о наших решениях в Ригу «Дяде».

Это письмо решили доставить прямо второму звену цепи, минуя первое. К тому же Курмит из Саутыней был мобилизован на вывозку леса, а посвящать в такие дела кого-нибудь другого из его семьи, хотя бы жену, было рискованно.

Оставался один выход – послать Иманта до хуторка Лидака. Для большей верности решили дать ему сопровождающего. Аустринь ушел на заготовку продовольствия, и обратно его ждали не раньше как через два дня. Капейка и Акментынь по горло были завалены работой по подготовке своих рот к перебазированию. Тогда Капейка предложил послать Рейниса Крауклиса – он уже один раз ходил в ту сторону с Аустринем и Имантом.

– Ладно, пусть идет, – сказал Ояр. – Только Имант пойдет впереди, а Крауклис – немного позади, и чтобы не упускал его из виду. Если что случится с одним, второй увидит и вовремя сможет ускользнуть. С Крауклисом ты сам договорись.

Рано утром, до свету, Ояр вызвал Иманта и отдал ему написанное на шелковой бумаге письмо.

– В случае чего ты его скомкай и проглоти. Тебя учили, как надо действовать?

– Я знаю, Ояр.

– Тогда счастливого пути.

Ояр привлек его к себе и несколько мгновений с неулыбчивым мужским сочувствием смотрел ему в глаза, потом сжал ему слегка плечи.

– До свиданья, друг.

Имант кивнул головой и вышел из землянки. Ояр проводил его за дверь. Еще не рассвело. Имант тихонько окликнул Крауклиса и исчез в темноте. Тогда к Ояру неслышно подошел кто-то. Это был Саша Смирнов.

– Готов? – шепотом спросил Ояр.

– Да, Ояр… Я договорился с Капейкой, что пойду по их следам, как только они выйдут на дорогу, по которой лес возят. Буду держать дистанцию в полкилометра от Крауклиса.

– Главное, чтобы он не заметил тебя, – напомнил ему Ояр. – Иначе примет бог знает за кого и начнет нервничать.

Вернулся Капейка и доложил, что Имант и Крауклис уже ушли.

– Лесом, до опушки, пойдут вместе – здесь нечего бояться. Дальше Имант пойдет вперед, а Крауклис отстанет.

– Мне тоже пора, – сказал Смирнов.

Старые елки шумели на ветру. На открытых местах снег уже стаял, и в низинах стояли лужи.

– Лишняя предосторожность никогда не мешает, – будто самому себе, сказал Ояр, когда Саша Смирнов ушел. – Так всегда говорил человек, который помог мне стать коммунистом. В годы подполья, идя на явки, мы всегда проверяли друг друга.

– Опыт подполья и сейчас пригодится, – согласился Капейка. – Мы те же подпольщики, только работа у нас шумная.

…Около полудня Имант миновал усадьбу Саутыни. Оглядываясь время от времени, он видел позади высокую ссутулившуюся фигуру Крауклиса. Хорошо, что пошли порознь, можно думать о своем. Несчастный он какой-то, видно до сих пор не опомнится после гестапо…

Теперь Анна Лидака пойдет в усадьбу Айзупиеши к Эльмару Ауныню. Наверно, обрадуется, ей приятно встречаться с Эльмаром. И ему тоже. Неужели она не боится ходить в эту усадьбу? Очень много народу там всегда. Или они в другом месте встречаются? Как же тогда Эльмар узнает, что Анна пришла и ждет его?

Встречные не обращали внимания на подростка, и он как будто не замечал их. Только два раза пришлось уступить дорогу шуцманам и группе немецких жандармов. Имант зашел в кусты и подождал, когда они пройдут мимо. Так бы и выхватил из кармана «вальтер», если бы не задание. Ну, если на обратном пути попадутся, тогда можно попробовать. Вместе с Крауклисом… Ояр удивится, когда они принесут на базу новое оружие. «Это трофеи, Ояр; мы их отняли у немцев. В следующий раз еще больше принесем».

Сапоги прохудились, ноги мокрые. Ничего, дома высушим. Один из новых партизан знает сапожное ремесло – надо будет попросить, чтобы подбил подметки. Через месяц можно ходить босиком. Вот тогда заживем в лесу: тепло, везде полно ягод, можно ходить, где хочешь, – нигде не остается следов. Только бы продержаться до весны…

К вечеру Имант пришел на хутор Лидака. Анны не было – ушла в волостное правление. Имант сказал ее матери, что просто заглянул по дороге, попросил передать привет и тут же ушел. Он пошел в сторону волостного правления и встретил Анну километрах в двух от хуторка. Там же на дороге Имант передал ей письмо и предупредил, чтобы была поосторожнее.

– Лучше бы тебе сегодня же отнести его Эльмару, дело уж очень срочное. Через десять дней приду за ответом.

Анна так и расцвела. Лукаво покосилась на Иманта: догадывается или не догадывается, какую радость доставляет ей это? С тех пор как начала действовать цепь связи, ей чуть не каждую неделю удавалось встречаться с Эльмаром. Что значат для ее молодых ног несколько часов пути, если потом можно погулять немного с Эльмаром! У реки, за усадьбой Айзупиеши, – орешник, а в орешнике заглохшие тропинки, где не встретишь ни души… Как только минет неделя, Эльмар в назначенный час рано утром или поздно вечером ждет Анну километрах в полутора от дома. Бабушка Эльмара ничегошеньки не знает об этих встречах. Да и зачем старому человеку знать про это? Когда прогонят немцев, Эльмар получит немного земли – советская власть не откажет, – и Анна уйдет к нему хозяйкой. Вот тогда все и узнают, а сейчас никому знать нельзя. Только от матери ничего не скроешь, но пусть лучше она думает, что Анна ходит на свидания, а о другом не догадывается.

Они прошли мимо Крауклиса, который неторопливо шагал им навстречу. Анна пугливо оглянулась на незнакомого мужчину, но в сумерках трудно было разглядеть его лицо.

– Ты его не бойся, это наш, – сказал Имант, когда они отошли от Крауклиса шагов на десять.

Попрощавшись, Анна забежала на минуту домой, а Имант отправился прямо на базу.

Пройдя немного, он чуть не налетел на человека, но Саша Смирнов так ловко отскочил в сторону, что Имант не успел рассмотреть его, да у него и охоты не было. В ближней усадьбе залаяли собаки, во дворе мелькнул свет карманного фонарика. Имант прибавил шагу, чтобы скорее добраться до базы.

Саша Смирнов присел в канаву и стал дожидаться, когда на дороге покажется Крауклис. Но тот долго не появлялся. Прошло, наверно, больше получаса, когда в темноте раздались быстрые шаги. Саша сразу узнал высокую сутуловатую фигуру Крауклиса. Он чуть не бегом бежал, не обращая внимания на лужи.

«Странно, уж не гонится ли за ним кто? – встревожился Саша. – И почему он так долго не показывался?..»

Подождав еще некоторое время и окончательно убедившись, что за Крауклисом никто не гонится, он вылез из канавы.

…В четыре часа утра Анна встретилась у орешника с Эльмаром Аунынем. Присев на срубленное дерево, они смотрели друг на друга и улыбались. Эльмар гладил руку Анны, грел дыханием ее озябшие пальцы.

– Тебе еще надо домой вернуться до рассвета, – сказал он. – Устала, сил не хватит.

– За кого ты меня принимаешь, Эльмар? Разве я такой заморыш? А скажи, тебе какие девушки нравятся?

– Мне нравятся такие, как ты…

– Значит, их много, таких? А которая из них больше?

Вместо ответа он крепко прижал к себе девушку и поцеловал в губы. Анна сразу притихла, нежно обняла Эльмара за шею и прижалась щекой к его щеке.

– Ты такой милый, Эльмар…

– А ты еще милей…

– Нет, ты самый, самый милый.

– Нет, ты…

Так они поспорили немного, а потом каждому пришло время возвращаться своей дорогой.

– Через десять дней буду ждать тебя в лесу у километрового столба, – сказала Анна. – Если надо встретиться раньше, не забудь положить у наших ворот белый камень. Только в дом не заходи. Как увижу камень, сразу приду в лес.

Молодые, полные жизни, стояли они в темноте, и блеск их глаз сильнее всяких слов говорил о том, как они любят друг друга.

– До свиданья.

– До свиданья.

Эльмар проводил ее до большака. Она еще раз обернулась, помахала рукой и быстро зашагала по дороге. Эльмар через кусты, по самому берегу, вернулся домой. Утром надо было отвозить в город муку тонкого помола. Удачно как получается: к обеду он будет в городе, и Валдис Сунынь вечером отвезет письмо дальше. Этак не пройдет и десяти дней, как надо будет отнести ответ Анне.

Пройдя с километр по большаку, Анна встретила шуцмана – сына мельника из усадьбы Айзупиеши – и двух эсэсовцев.

– Куда так торопишься, милашка? – спросил Айзупиет, загораживая Анне дорогу.

– Домой, куда же иначе, – притворно беспечным тоном ответила Анна. – Была в городе… Думала, удастся достать узоры для вышивания – надо ведь готовить себе приданое. Но там сейчас ничего нельзя достать. Обещали, что скоро привезут из Риги.

– Кто тебя научил так ловко сказки рассказывать? – съязвил шуцман. – Прямо заслушаешься.

– Не пойму, про что вы это…

– Скоро ты поймешь, – засмеялся он. – А теперь подавай живей письмо, которое ты несешь лесным братьям.

– Какое письмо? Вы все чудите…

– Мы еще не так почудим, если будешь притворяться… Господин обершарфюрер, я думаю, сразу же отведем ее в отделение, – обратился Айзупиет к одному из эсэсовцев. – При огне удобнее. В темноте обыскивать ее не стоит.

Эсэсовцы схватили Анну за руки и повели обратно к мельнице, куда недавно перевели отделение полевой комендатуры.

«Хорошо, что Эльмар дальше не пошел провожать… – думала девушка. – Сейчас он уже дома, и никто ничего не узнает».

Больно ныли руки, как клещами стиснутые сильными пальцами эсэсовцев. И шагать неудобно, когда держат за локти. Шли быстро, не давая обходить лужи.

«Теперь Эльмар уже лег. Скоро он запряжет лошадь и поедет в город. Фашисты – дураки, ничего они не узнают».

Не думая о своей беде, Анна радовалась, что шуцман и оба эсэсовца останутся с носом. Не такие уж мы простофили…

У плотины шумела вода. Батраки еще спали, и в окнах хозяйского дома было темно.

3

Под вечер Эльмар вернулся из города. Выпряг лошадей и, отдав хозяину квитанции на сданную муку, пошел домой. В книжном магазине он купил Анне подарок – полного «Уленшпигеля» в одном томе. Ему и самому хотелось до следующей встречи еще перечесть книгу; в первый раз он читал ее несколько лет назад и многое успел забыть.

Бабушка собрала поесть и, присев по другую сторону стола, выжидательно смотрела на внука. Как и многие старики, вынужденные все меньше и меньше принимать участие в жизни, она все впечатления получала через внука, и ее занимала каждая подробность виденного и слышанного им за день. Но сообщать было нечего. То, о чем говорили в книжном магазине Суныня, было действительно интересно, но об этом нельзя было рассказывать бабушке. Знакомые крестьяне ворчали на безумные продовольственные налоги и гужевые повинности; в городе рабочие перебивались с хлеба на воду, – а попробуй что-нибудь сказать, гестаповцы тут как тут, и недовольный пропадает без вести. Но какая же это новость, каждый давно знал об этом.

Не дождавшись ничего интересного от внука, бабушка начала рассказывать сама:

– В Айзупиешах опять кого-то допрашивают и бьют. Мне сестра хозяина рассказывала. Какая-то молоденькая девушка, из тех, ну, из партизан… нынче рано утром привели. Немцы вместе с хозяйским сыном поймали на дороге.

– На какой дороге? – спросил Эльмар, перестав есть.

Туда, к Эзермуйжской волости. Молоденькая, говорит, но смелая. Ян Айзупиет за толмача, а немцы ее допрашивают. Не хочет сказать, как зовут. И как только ее не пытают! Не дай господи попасть к ним в лапы.

– Вот еще, – пробормотал Эльмар. Он должен был крепко взять себя в руки, чтобы не показать бабушке своего волнения. – Где же они ее заперли? В погребе, наверно?

– Про то, сынок, ничего не знаю. Поди, нашли каморку какую-нибудь, разве таких мало в усадьбе?

– И не признается, как зовут?

– Ни-ни. Хозяйская сестра говорит, что показывали и рабочим и батрачкам, но те не признали, кто такая. Как бы и нас не позвали.

– Бабушка, у меня к тебе большая просьба… – Эльмар постарался сдержать прорывающуюся в голосе дрожь. – Уж если человек не говорит своего имени, наверно, есть у него на то причина. Наверно, боится, что немцы родным будут мстить. Нам тоже нет никакого интереса, чтобы немцы об этом узнали. Если они позовут нас… и ты ее узнаешь, ты притворись, будто и в глаза не видала. Бабушка, ты поняла, что я сказал?

– Понимаю, сынок, как не понять… Мое ли это дело? Зачем я буду помогать мучителям? Ни словечком не проговорюсь.

– Так, так, бабушка. Пускай немцы ломают головы, а мы им не слуги.

Кусок не шел ему в горло. Он поднялся из-за стола и вышел в кухоньку. Долго стоял у окошка, глядя через дорогу на хозяйский двор. Шумела мельница, со скрипом проезжали крестьянские возы, иногда проносился, разбрызгивая во все стороны грязь, грузовик. Все было знакомо, но необычным казался Эльмару сегодня обширный двор усадьбы. Около хозяйского дома прохаживался немецкий солдат с автоматом.

«Неужели Анна? И место и время совпадают. Молоденькая, смелая девушка… Но ведь письма-то у нее уже нет… Шпионы пронюхали? Может, и за мной следят?»

Если это Анна, значит она всего в нескольких шагах от него… Одна, беззащитная – в руках этих извергов. Они ее бьют, кричат на нее, всячески истязают, а он и ласковым словом не может ей помочь. И пусть это не Анна, а незнакомая девушка – все равно она своя, смелая, не побоялась опасной борьбы.

Эльмар чувствовал себя, как зверь в клетке. Побежать к партизанам, позвать на помощь? В усадьбе Айзупиеши сейчас не больше взвода солдат. Но если Анна в руках немцев, кто же покажет дорогу к партизанам? Он их будет неделями искать. За это время Айзупиет заметит, что батрак куда-то пропал, и заявит эсэсовцам. Те живо сообразят и примут меры. Попытаться сделать что-нибудь самому? Но он один, без оружия, их – десятки.

Чем больше он думал, тем сильнее овладевало им отчаяние.

Поздно вечером Эльмара с бабушкой позвали в хозяйский дом. Им ничего не объяснили, но они и без того знали зачем. В угловой комнате, выходящей окнами в сад, сидел за столом полуседой офицер войск СС. Шуцман Ян Айзупиет и два Эсэсовца стояли, а против офицера, лицом к свету, сидела Анна Лидака. Войдя, Эльмар увидел ее со спины, но сразу узнал.

– Знаете ли вы эту женщину? – спросил офицер и велел Анне повернуться к вошедшим. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Боль, любовь, сострадание – все чувства надо было подавить и скрыть от врагов. Офицер не спускал глаз с лица Эльмара.