Текст книги "Кахатанна. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Виктория Угрюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 119 страниц)

– Колючки, – лаконично ответил Бордонкай, наводивший полировку на острое как бритва лезвие секиры.

– Почему колючки? – удивилась Габия.

– А ругаются...

Со стороны кустарников и вправду неслись разнообразнейшие проклятия и соленые словечки.

Каэтана помогла Габии освежевать тушки, попутно определив, что зверьки больше похожи на сусликов.

Костер уже весело полыхал, и спустя несколько минут аппетитное сочное мясо вовсю жарилось над огнем. Запах стал распространяться почти сразу и вызвал острый приступ аппетита – жаркое обещало быть восхитительным.

Все расслабились, отдыхая.

Бордонкай покряхтел, посопел, но все‑таки извлек из‑под полы плаща флягу с драгоценной жидкостью и передал ее Джангараю. Тот выпил, крякнул и поскорее ткнул питье Ловалонге. Аллоброг был осторожнее, поэтому отхлебнул маленький глоточек, которого ему вполне хватило, чтобы побагроветь и закашляться. После такого зримого результата Эйя и Габия отказались сразy и категорически, а альв – после недолгого колебания. Зато Каэтана, которая давно уже отметила, что на Варде почти отсутствуют по‑настоящему крепкие напитки, приложилась с огромным удовольствием и глоток сделала немалый. Затем удовлетворенно вздохнула и со бралась повторить.

– Нет‑нет, ‑запротестовал Бордонкай. – Предполагается, что напиток очень крепкий. Слишком крепкий для такой хрупкой дамы, как вы, госпожа.

– Но ведь он вполне мягкий и приятный на вкус, – возразила Каэ.

– А предполагается, что очень крепкий, – ответил исполин категорическим тоном, но не выдержал и первым рассмеялся.

Все дружно подхватили его смех, и долгое время степь оглашалась все новыми и новыми взрывами хохота. Странное дело – в любую минуту они могли погибнуть, и прекрасно об этом знали, а вот поди ж ты – никто из них раньше не смеялся так часто и заливисто.

– Как хорошо жить, – прошептал Эйя, обращаясь в основном к какому‑то хитроумно расположенному созвездию.

Каэ отметила про себя, что так и не удосужилась расспросить у альва, как называются звезды и созвездия здешнего неба – да и не только про это.

– Очень хорошо, – поддержала брата Габия. – Странно только, что поняли мы это именно сейчас, а не раньше.

– Просто вы живете теперь каждый день как последний, – откликнулась Каэ.

Она размышляла о своем, а говорила то, что в голову приходило:

– Если каждый день жить как последний, то не станешь делать многих ненужных вещей. А то, что нужно, будешь ценить гораздо больше – потому что нет никакой гарантии, что завтра для тебя обязательно наступит.

У костра воцарилась тишина, каждый примерял на себя эту мысль.

В этот момент небольшая серая тень метнулась в свете костра и опять скрылась из виду. Мечтательный настрой как рукой сняло. Все повскакивали на ноги, хватаясь за оружие. Урахаги моментально приняли волчье обличье и уже седыми всполохами помчались в ночь догонять того, кто посмел нарушить их покой. Все остальные замерли в ожидании, готовые в любую минуту принять бой.

Ждать пришлось недолго. Вскоре невдалеке послышался жалобный плач, и в освещенный костром круг вошли два огромных волка. Один из них нес в пасти небольшое существо. Волк осторожно наклонил голову и положил его возле огня. Оно свернулось в клубочек и тихо скулило, боясь поднять глаза.

– Хортлак, – безошибочно определил альв; и близнецы (никто даже не успел заметить, как они опять приняли человечье обличье) подтвердили: действительно, хортлак – степной дух.

Существо запричитало и заойкало, словно приготовилось быть вторым блюдом на этом ужине.

– Оно речь понимает? – спросила Каэтана у альва, но тот не успел ей ответить.

– Оно понимает, – жалобно произнесло существо. – Оно‑то как раз все понимает. Взяли моду хортлаками лакомиться, а я невкусный. Прямо заявляю – не‑вкус‑ный, понятно?

– Куда уж понятнее, – рассмеялся Джангараи. – И что же это ты так оплошал, братец?

– Почему это, почему это оплошал? – заволновался хортлак. – Я специально горькие травы ем, чтобы от меня горечью пахло. Это у ваших урахагов обоняние напрочь отбило.

Такое небрежное отношение к их нюху близнецы восприняли как оскорбление и угрожающе надвинулись на съежившегося под их взглядами степнячка.

– Ну‑ну... – Ловалонга подошел к маленькому комочку, так и лежавшему на земле, и взял его на руки. – Никто тебя есть не собирается. Просто ты как‑то неловко пробежал, всполошил нас, вот мы и приняли тебя за лазутчика врага.

– А, – успокаиваясь, проговорил дух, – так это вы от армии прячетесь.

– От какой армии? – в один голос рявкнули Джангараи и Бордонкай.

Хортлак вздрогнул от их могучих голосов, но, прижавшись к Ловалонге, почувствовал себя уверенней.

– Известно, от какой. Мы небось в степи не совсем серые...

– Как раз вы‑то и серые, – встрял альв.

Хортлак Насупился и брякнул:

– От мохнатого и слышу!

Обиженный Воршуд сжал лапки в кулачки и стал ужасно похож на маленького насупленного медвежонка

Каэ посмотрела на альва и хортлака, думая, что они находятся в гораздо более близком родстве, чем сами : хотят признавать, и примирительно сказала:

– Вам абсолютно незачем ссориться. Почтенный хортлак окажет нам огромную любезность, если расскажет, о какой армии он говорит и где она находится.

– А вы лазутчики? – спросил степнячок с непередаваемым выражением на круглой мордочке. Он был страшно похож на толстого и сытого кота, только ушки у него были круглые.

– Нет, – ответила Каэ.

– Жаль, – вздохнул хортлак.

Он медленно и осторожно спустился с рук Ловалонги. Все уселись вокруг костра, и степнячок, так и не решившийся отойти от аллоброга дальше чем на шаг, уселся около его ног, на всякий случай взявшись за край одежды талисенны. Теперь у спутников была возможность спокойно рассмотреть хортлака.

Ростом он был еще меньше Воршуда и едва достигал Бордонкаю колена. Поэтому на исполина он смотрел с плохо скрываемым ужасом. Так же как и альв, хортлак был с ног до головы покрыт шерстью – только она у него была подлиннее и грязно‑серого цвета. Небесно‑голубые и круглые, как плошки, глаза под громадными загнутыми ресницами глядели и доверчиво, и лукаво. А лицо или мордочка – друзья так и не смогли определить, на что же это больше похоже, – было кошачьим и человечьим одновременно.

– Я почтенный хортлак. И я окажу огромную любезность, о которой вы просите, – проговорил он крайне серьезным тоном. – Меня Момсой зовут.

Невозможно передать словами, скольких усилий стоило друзьям, чтобы не рассмеяться и не порвать тонкую ниточку доверия, которая едва‑едва протянулась между ними и их новым знакомым.

– Я ужасно любознательный, – степенно продолжа‑етепной дух. – Можно потрогать? – попросил он Ловалонгу, касаясь лапкой его доспехов. Тот согласно кивул – Ужасно... Поэтому, когда армия двинулась к столице, я шел следом. Там такое затевается!

– Что именно? – заинтересовался Джангарай.

– Война будет очень серьезная. У Дахака Давараспа, как я слышал, союзники объявились.

– И кто?

– А вот этого не скажу. Я любопытный, но не врун какой‑нибудь. Чего не знаю, того не знаю. Только, боюсь, несладко придется императору.

– Что ты можешь знать об императоре? – недоверчиво хмыкнул Воршуд.

– Побольше тебя, ковер мохнатый! – огрызнулся хортлак, и всем стало ясно, что они наблюдают отголоски какой‑то давней, непримиримой межродовой вражды.

– Не был бы я образованным и мудрым существом, – прошипел альв, – я бы тебе, суслику!..

– Кто суслик?! Я суслик?! – Голос степнячка сорвался на визг. – Я Момса из рода могучих и прекрасных Момс, а ты вообще белка безродная.

Шерсть на загривке альва стала постепенно подниматься, а глаза загорелись холодным воинственным огнем. Каэ поняла, что здесь недалеко и до смертоубийства, и открыла уже рот, чтобы вмешаться, но тут Воршуд нашел самый весомый аргумент:

– У тебя даже холщовых штанов нет, а у меня бархатные...

– Воршуд, тебе сколько лет? – полюбопытствовал, вроде как некстати, ингевон.

– Двести с копейками.

– А копеек сколько?

– Ну, с полсотни, наверное, уже набежало. А что?

– А то, что обычно ребятишки так спорят, кто лучше и у кого мячик красивее.

Альв насупился и отодвинулся от костра. – Мне‑то что. Возитесь со своим Момсой, Каэ улыбнулась и положила руку ему на плечо. Воршуд недовольно повозился несколько минут, но наконец любопытство пересилило все остальные чувства, обуревавшие его душу, и он притих.

Момса же, явно польщенный всеобщим вниманием и заступничеством, стал рассказывать:

– Недавно проезжали тут неподалеку несколько всадников, прямиком на ал‑Ахкаф. И говорили, будто у Давараспа объявился такой защитник и союзник, что Зу‑Л‑Карнайну небо с овчинку покажется, когда он с ним встретится в сражении. Имени союзника никто не называл и число воинов, при нем состоящее, тоже не указывал. А жаль... Я очень люблю в степи подслушивать всякие разговоры и запоминать – интересно.

– А зачем запоминать? – поинтересовался Ловалонга.

– Как же зачем? – удивился хортлак. – Потом лежу это я себе на солнышке, жую что‑нибудь вкусненькое и сам себе их пересказываю.

– Это как же? – не понимал аллоброг.

– Очень просто. – И Момса вдруг заговорил низким и тяжелым голосом: – Передай Владыке, Вахаган, что статуя пропустила их. Теперь они двигаются к ал‑Ахкафу без помех.

– Владыка будет недоволен, – тут же произнес хортлак другим голосом, более высоким и не очень приятным.

– Владыка уже давно недоволен, но это ничего не меняет.

– Ты должен был...

– Я ничего не должен, – взревел тяжелый голос. – Это не мое изображение, а Чешуйчатого Дракона!!! И я мало что могу с ним сделать, если он вдруг захочет действительно воспротивиться мне.

– Выходит, он до сих пор просто не хотел с тобой спорить?

– Ты слишком много позволяешь себе, Вестник. Ну давай‑давай, лети к своему господину и обрадуй его тем, что я тебе сказал,

– Мне кажется, А‑Лахатал, что ты сам не слишком расстроен случившимся.

– Мне некогда расстраиваться, Вахаган. Запомни расстраивается лишь тот, кто, подобно тебе, лишен возможности влиять на ход событий. Я же по‑прежнему бог.

Момса удовлетворенно сложил лапки на брюшке вопросительно поднял на замерших людей круглые лубые глаза.

– Интересно, правда?

– Момса, о чем это ты рассказывал?

– Ой, рыцарь, какой же ты непонятливый. Это А‑Пахатал – брат нынешнего Верховного бога, Джоу Ла‑хатала, – слыхал небось? И говорил он с вестником Ва‑хаганом, а о чем – не знаю. Но не важно. Зато как занимательно.

– Как это у тебя выходит? – спросила Габия.

– Ну, тебе‑то, урахагу, стыдно не знать.

– У нас такие, как ты, не водятся, – ответил Эйя, словно оправдываясь.

Альв не без неприязни произнес:

– И чего тут мудреного? Все хортлаки так могут. Они в степи заманивают путников разными голосами, как сарвохи.

– Нет!!! – завопил Момса, даже подпрыгнув от негодования. – Нет! Это уже слишком. Сравнить почтенного, приятного в обращении хортлака с отвратительной и кровожадной болотной тварью – до этого не каждый альв додумается. Все! Я ухожу. – Он решительно поднялся на задние лапки и заковылял прочь от костра, в темноту.

– Воршуд! – прошипел Джангарай таким тоном, что альв тут же подчинился.

– Эй, Момса! – окликнул он серую фигурку, медленно бредущую прочь. – Я ведь не хотел тебя специально обидеть. Просто неудачно выразился.

– Ладно, – сказал степнячок, моментально возвращаясь к огню. Причем было заметно, что назад он шел гораздо быстрее. – Ладно. Прощаю. Мы, хортлаки, тем и живем, что в степи агукаем, – вдруг кто‑нибудь откликнется? Ну бывает, конечно, что закружим караван или там отдельного человека, но не со зла, по глупости. Просто хочется пообщаться. Ведь так, как с вами, поддеть у костра редко доводится – раз в сто – сто яятьдесят лет. – И Момса оглушительно вздохнул.

Следующие несколько часов у огня было шумно и оживленно. Перезнакомившись со всеми, хортлак стал производить их голоса, вмешиваясь в разговор, – имитатор из него был превосходный.

– А что это за статуя? – наконец спросила Каэ После того, как все отсмеялись над передразниванием Бордонкая. Странно было слышать его громкий звучный голос исходящим из тела крошечного существа.

– Так Дракона – прежнего бога, – беззаботно откликнулся хортлак. – Вы что, не слышали о статуе Йабарданая, которую сбросили в Даргин еще на заре времен?

– Слышали. – Джангарай явно хотел добавить что то еще, но смолчал.

– Ну, мой шурин уже помчался к Даргину – дня через два будет обратно. Уж он точно раздобудет самые свежие новости. А пока – за что купил, за то и продаю. Думаю, кого‑то эта статуя отказалась топить, не в пример тому, как вела себя последние пару тысяч лет. И произошло это оттого, что Йабарданай почему‑то пожалел и не захотел убивать этих людей. – Тут Момса с явным подозрением оглядел новых знакомых. – А вы, часом, не со стороны реки едете?

– Нет‑нет, – поспешно ответила Габия. – Воды мы вообще не любим.

– А‑а, – как показалось спутникам, несколько разочарованно протянул хортлак. – Тогда, значит, тоже ничего интересного не слышали. Я ведь как понимаю: А‑Лахатал очень хотел, чтобы изваяние и на этот раз учинило обычный разгром, а оно не стало. Кто их поймет – богов? Это очень интересная истори, а я не знаю ни начала, ни конца, – печально вздонул степнячок.

– Ладно, Момса, еще узнаешь, – ободрил его Эйя. – Расскажи лучше про армию – далеко она?

– Нет, конечно. Армию видела моя тетушка своими глазами пару дней тому назад. И она утверждает, что Зу‑Л‑Карнайн завтра к полудню должен быть уже у стен города. Эй, что это вы?

Услышав это сообщение, Бордонкай решительно поднялся на ноги и шагнул прочь от костра, в темноту, туда, где фыркали кони, пощипывая сухую траву. Джангарай и Ловалонга моментально стали сосредоточенными, и ингевон вопросительно уставился на Каэтану. Она нехотя кивнула. Ее разморило у костра, не хотелось вставать и ехать куда‑то – желание выспаться перевешивало все остальные.

– Прости, Момса, – сказала она, потягиваясь. – Прости, нам нужно ехать.

Степнячок сник и загрустил. Эйе стало жалко его, и он подошел к хортлаку и потрепал по мохнатому плечу.

– Нам нужно быть в городе до того, как его окружат войска императора.

– Не успеете, – тихо сказал хортлак.

– Должны успеть, – отозвалась Каэ, подпоясываясь пемнем и надевая на себя крестообразную перевязь.

Момса бросил на ее мечи короткий взгляд, но ничего не сказал.

– Удачи тебе. – Джангарай протянул степнячку руку.

Тот степенно пожал ее и ответил:

– И тебе удачи, воин.

– Прощай, Момса, – хором сказали близнецы.

– До свидания, – пророкотал Бордонкай.

– Интересных тебе историй, – пожелала Каэ, вскакивая на коня.

Альв прощался с хортлаком последним.

– Береги ее, – прошептал Момса, указывая глазами на Каэтану.

– А то я не понимаю, – пробурчал альв, хотя на самом деле понимал не очень много.

– Может, подбросить тебя куда‑нибудь – спросила Каэ, но епнячок замахал лапками:

– Ну вы, что вы! Я, когда пешком, столько всего вижу и слышу. Да и бегаю я ненамного медленнее ваших скакунов.

– Это правда, – сказал альв.

– Ну тогда прощай. Авось свидимся. Спасибо тебе!

Топот копыт заглушил все остальные звуки. Хортлак некоторое время посидел, размышляя, у покинутого костра. Он что‑то бормотал себе под нос и водил в воздухе мохнатыми лапками.

– Где же я их видел? – шептал он, напрягая свою прекрасную память. – Ну где?

Внезапно он вспомнил нечто, показавшееся, по‑ви‑Димому, безумно важным, потому что Момса бросился в степь, крича:

– Подождите! Подождите!!!

Он все наращивал и наращивал скорость.

Он не врал, маленький степной дух, когда говорил, что бегает ненамного медленнее, чем породистые скакуны, и сейчас мчался так, как никогда в жизни. Он чув‑вовал, что обязан догнать небольшой отряд и рассказать им одну из самых старых, интересных и ценных своих историй, пусть даже они опоздают к штурму ал‑Ахкафа Но он не успел преодолеть и части пути, как дорогу ему преградил всадник на седом скакуне.

При виде этого седока сердце Момсы похолодело и ушло в пятки – он знал, что от него не скрыться, как быстро ни беги. И хортлак остановился.

– Мне сказали, – надменно проговорил всадник возвышаясь скалой над крохотным серым существом, – мне сказали, что ты был в гостях и услышал много интересных историй. Расскажи их все, и я щедро вознагражу тебя.

Момса знал, что никогда в жизни не осмелится противоречить этому всаднику, – страх перед ним‑был заложен в душе степнячка с первых же минут пребывания на этом свете (а жил он уже достаточно долго). Он знал, что сейчас подчинится железной воле всадника.

– Нет! – неожиданно звонко вырвалось у него, и он с удивлением понял, что говорит собственным голосом. – Я рассказываю свои истории только тем, кому хочу их рассказать.

Маленький Момса сам не понимал, откуда у него взялось столько смелости, чтобы произносить подобные слова в присутствии всадника, но они текли из его груди не ведающим преград потоком и не собирались застревать в глотке под гневным прожигающим взглядом его собеседника.

– Мне не нравится такой слушатель, как ты. Езжай своей дорогой и дай мне идти моей.

– Не станешь рассказывать? – неожиданно беззлобно переспросил всадник.

Хортлак знал, что будет дальше. Недаром он прожил столько лет в степи и слышал столько леденящих душу историй, в которых главным действующим лицом был этот ночной наездник. Но он набрал полные легкие воздуха и произнес:

– Нет.

Впервые за свою долгую жизнь он был так немногословен.

– Твое дело, – почти лениво заметил всадник. Его послушный конь по‑прежнему не двигался с места. А Момсе было необходимо бежать дальше: он еще не терял надежды догнать маленький отряд и рассказать им свою самую интересную... да нет же – куда теперь побежишь?

Степнячки никогда не отличались особой храбростью, а Момса – тем более. Он был из породы мечтателей, которые хотят совершить подвиг, но никогда не решаются на это, потому что в реальной жизни все выглядит чуть‑чуть иначе. Однако сейчас Момса не считал подвигом то, что делал. Он просто повернулся в сторону, противоположную той, куда ускакал маленький отряд, и припустил изо всех сил.

Всадник так и остался неподвижным, отчего у хортлака мелькнула мысль: «Может, зря я все это затеваю?» Но усилием воли он отогнал ее и, когда отбежал от ночного собеседника на достаточное расстояние, закричал во всю мощь своих легких, звучно и протяжно:

– Каэ! Сюда! – И это был голос Бордонкая.

И понесся что есть мочи. Затем резко свернул вправо, наперерез всаднику.

Он бежал изо всех сил и останавливался, чтобы покричать так, как обычно делают в степи хортлаки, водя одинокого путника, да только путник нынче был не из беспомощных...

Момса изображал топот конских копыт и лязг оружия. Он кричал голосами Джангарая и Ловалонги, альва‑и самой госпожи с перекрещенными мечами за спиной. Он повторял голоса Эйи и Габии, стараясь так, как никогда в жизни; и ему поверили наконец. Возможно, это был самый большой успех хортлака, самое серьезное признание – ценою в жизнь.

За его спиной, сотрясая степь, раздался тяжелый топот копыт.

Хортлаки бессмертны, если их не убивать...

Тот, кто догонял Момсу, умел делать только одно – сеять смерть, но делал это очень хорошо.

Момса летел как на крыльях, останавливаясь все реже и реже. Теперь он норовил кричать на бегу, изредка застывая на месте и хватая ртом воздух. Он водил своего преследователя широкими кругами, с ужасом понимая, что тому осталось совсем немного, чтобы догнать его, Момсу из рода могучих и прекрасных Момс, всегда живших в этой гостеприимной степи.

Всадник все же настиг его и сразу высмотрел в чахлой и редкой траве. Когда он понял, кто дурачил его последние полчаса, жесткая усмешка исказила красивые черты, а потом соскользнула с губ, будто ее сдуло встречным ветром. Всадник поднял огромный лук, наложил стрелу и натянул тетиву. Он почти не целился, его не смущала темнота и подвижность жертвы – он просто вскинул лук и выстрелил.

Тонко пропев в воздухе, стрела вошла точно между лопатками маленького серого существа, удирающего от своего безжалостного преследователя по бескрайней сухой степи. Удар был настолько силен, что хортлак перекувырнулся через голову и пролетел несколько шагов. Он упал лицом вниз, раскинув мохнатые лапки и вздрагивая всем телом. Затем поскреб землю когтями, приподнялся и прошептал:

– Ка...

Голос его прервался хрипом. Это была, конечно, самая интересная и загадочная история, но рядом не нашлось никого, кому бы он хотел ее рассказать. Поэтому хортлак замолчал, выгнулся дугой, и в ту же секунду его маленькая добрая душа ускользнула туда, где ее ждали души всех прекрасных и могучих Момс. Она сделала это очень быстро, чтобы всадник на седом скакуне не предъявил на нее свои права. Однако тот даже не подозревал, что у хортлаков есть души. Он потрогал безжизненное тельце острием копья, затем выпрямился в седле и поскакал по направлению к ал‑Ахкафу.

Шлем, сделанный из черепа побежденного им дракона, почти полностью покрывал рыжее пламя волос, а зеленые глаза смотрели холодно и жестко.

Чaсть II.ЖЕМЧУЖИНА ПУСТЫНИ

Густое облако красноватой пыли, тяжело висевшее посреди бескрайней степи, свидетельствовало о том, что двухсоттысячная армия Зу‑Л‑Карнайна подошла к ал‑Ахкафу.

Маленький отряд двигался гораздо быстрее тяжеловооруженной пехоты, обозов и утомленной долгим переходом конницы, поэтому через несколько часов путешественники догнали войска и, не вызывая ничьих подозрений, добрались до головного полка. Правда, на этом их везение и закончилось. Отборный отряд телохранителей победоносного Зу‑Л‑Карнайна окружил их со всех сторон. Могучего телосложения воин в белых пропыленных одеждах выехал вперед и церемонно произнес:

– Коль вы не таясь явились в лагерь, нет смысла подозревать в вас вражеских лазутчиков. Но неоднократно случалось, что прикидывавшиеся друзьями оказывались злейшими врагами, а злейшие враги проявляли мудрость и благородство. Вы поедете со мной и предстанете перед лицом аиты. Ему судить, враги вы или друзья.

Недолгий путь они проделали молча. Каэтана восторженно осматривалась, будучи не в силах оторваться от великолепного зрелища. Армия подтягивалась к стенам ал‑Ахкафа. Цветные шатры военачальников и знати уже стояли в безопасном отдалении от городских стен. Гремело оружие, скрипели повозки, ржали лошади и протяжно кричали верблюды.

Панцирная пехота Зу‑Л‑Карнайна, завоевавшая ему полмира, бесконечными рядами шла мимо Каэтаны. Ветераны, гвардия... Было‑то этим ветеранам от силы лет двадцать пять – тридцать. Закованные в белые доспехи с изображением стремительно падающего сокола, вооруженные длинными копьями и огромными щитами, они производили неизгладимое впечатление. Головы их венчали серебряные шлемы, в навершии которых сокол расправлял крылья.

Даже после трехдневного перехода по выжженной солнцем степи, измученные жарой и пылью, томимые жаждой, они выглядели грозно и всем своим видом являли готовность хоть сейчас вступить в бой.

Отдельным лагерем размещались конные полки тагаров, присланные Зу‑Л‑Карнайну ханом Хайя Лобелголдоем. Неистовые тагары, вооруженные кривыми саблями, одетые в меха и не признававшие доспехов, наводили ужас на противника своей невероятной жестокостью. И если бы Джералан – их родину – не разрывали на части охочие до власти младшие братья Лобелголдоя, то неизвестно, захватил ли бы его Зу‑Л‑Карнайн. Ибо покоренных тагаров не видел никто. Они молча подчинялись приказам: воинская дисциплина была у них в крови, – но признавали только своих военачальников. Безудержные в бою, они презирали смерть, бросаясь без раздумий на превосходящего числом противника, и очень часто заставляли того отступать. Зу‑Л‑Карнайн выпускал их впереди своих войск – как смертников, как свору злобных псов, которые ценой своей жизни обескровливали и выматывали врага, после чего в атаку шла тяжелая пехота.

По всему Джералану до сих пор ходили легенды о небольшом отряде тагаров под командованием хана Бог‑до Дайна Дерхе. Они встретили полки Зу‑Л‑Карнайна в узком ущелье, не успев подготовить засаду и передохнуть после многодневного конного перехода. Скорее удивленный, чем обозленный их непокорностью, полководец предложил им либо присоединиться к его армии, либо идти с миром, освободив дорогу, ибо несколько сот человек никак не могли представлять серьезной угрозы для его войска. В ответ тагары прислали Зу‑Л‑Карнайну шесть мешков. В них было шесть голов отборных воинов из армии аиты.

– Забери своих воинов и приди сам, чтобы сосчитать наши царапины, – заявили они.

Разъяренный Зу‑Л‑Карнайн бросил на горстку тагаров отборную, конницу – закованных в железо тхаухудов, не знавших поражений. Но в узком ущелье могли свободно проехать только двое всадников, и тхаухудам было негде развернуться, они мешали друг другу. Грозные, огромные, величественные всадники оказались на удивление неповоротливыми и непроворными в этих необычных условиях. Налетевшие тагары изрубили первый отряд тхаухудов в несколько минут. Они с такой скоростью орудовали своими короткими кривыми саблями и копьями с крючьями на концах, с такой яростью врезались в смешавшийся строй конницы Зу‑Л‑Карнайна, что сама смерть, казалось, в ужасе бежала от них.

Старики рассказывали потом, что в этом сражении бог смерти Малах га‑Мавет участвовал на стороне тагаров. Об этой битве слагали песни и легенды одна поэтичнее другой. Доподлинно известно только одно: в течение двух дней крохотный отряд сдерживал в ущелье огромную армию, закрывая своими телами единственный проход в Джералан. Они гибли один за другим, но никто не покинул поле битвы и не запросил пощады.

Хан Богдо Дайн Дерхе и еще пять человек, оставшиеся в живых на третий день этой кровавой битвы, выехали открыто навстречу униженной и разъяренной армии. Покоренный их храбростью, Зу‑Л‑Карнайн предложил им высочайшие посты.

– Послушай, хан! Вместе со мной ты дойдешь до края мира, вместе со мной ты потрясешь вселенную. Мне нужны такие воины. Куда ты торопишься, хан? Неужели смерть тебе милее, чем власть и слава? Властью я одарю тебя, а славу ты уже заслужил. Приди под мою руку, и я возвеличу тебя.

И говорят, что так ответил хан Богдо Дайна Дерхе могучему и грозному Зу‑Л‑Карнайну:

– Не те слова говоришь ты, аита! Славу нельзя заслужить – ею одарит меня Арескои за мои подвиги, а власть моя не меньше, чем твоя, – ею ты меня одарить не можешь. Ибо по‑настоящему властен смертный лишь над своей честью и своей смертью. А его судьба и жизнь принадлежат богам.

После этого Дайн Дерхе и пять его воинов приняли свой последний великий бой. Они навеки остались в том ущелье, изрубленные мечами, исколотые копьями. Шесть прекрасных надгробий велел поставить в том ущелье Зу‑Л‑Карнайн, когда покорил Джералан, ибо великий полководец умел не только побеждать, но и проигрывать. А в той войне он числил себя проигравшим.

И поведал он втайне своим друзьям, что предпочел бы иметь своим наместником в Джеларане непокорного Богдо Дайна Дерхе вместо покорного Хайя Лобелголдоя.

Недалеко от тагаров разбили лагерь и кочевники‑саракои. Они ездили на одногорбых черных верблюдах, закованных в черную броню, и шелковые шарфы закрывали нижнюю часть лица воинов. Любимым оружием саракоев были тяжелые палицы и булавы, усеянные шипами, а также колючие шары на цепях, обращение с которыми требовало великого умения.

Они по доброй воле присоединились к Зу‑Л‑Карнайну, потому что лишь с ним могли участвовать в стольких сражениях, скольких требовала их горячая кровь воителей.

Они никогда не возделывали землю и не выращивали садов. Говорили, что они, как и их верблюды, мало нуждались даже в пище и воде. Женщины саракоев были удивительно красивы и выносливы. Они сражались на‑}равне со своими мужьями и нередко разрешались от бремени на бранном поле. Дети их воспитывались в ; седлах, и оружие служило им игрушкой.

Конечно, в таких условиях, в жарких безводных пустынях, большинство детей умирали, отчего племя саракоев никогда не было крупным. Однако они и не хотели плодить потомство и презирали оседлые племена за их многочисленность и мягкотелость.

Саракои воспитывали воинов, и те, кто выживал, с двенадцати лет принимали участие в битвах. Смуглые, с ястребиными носами и черными глазами, они были .грозой мирных жителей Урукура – уводили скот, сжигали поселения, умыкали женщин. Судьба этих пленниц была страшной и одинаковой. Захвативший женщину воин имел право держать ее у себя в шатре не более трех дней. По прошествии этого срока несчастных убивали.

Тхаухуды разбивали свои зеленые шатры правильными прямоугольниками, сооружая у стен ал‑Ахкафа свой собственный маленький город. Они лелеяли своих коней, чистили их перед завтрашним сражением, разминали им мускулы. Прирожденные наездники, тхаухуды знали, как сильно зависит в битве жизнь воина от выносливости и скорости его коня. Воины эти отличались могучим сложением, и именно из них набирал Зу‑Л‑Карнайн полк своих телохранителей.

Тхаухуды сражались только конными. Вооружены они были длинными мечами. На широком поясе у них висело по двенадцать метательных ножей. Метали они их на полном скаку с такой силой, что брошенный нож пробивал насквозь доспехи из закаленной стали.

Зу‑Л‑Карнайн и сам был тхаухудом, так что конница готова была умереть за него по первому слову. Император до сих пор носил в левом ухе простую серебряную серьгу с хризолитом – символ мужества, который получал юноша, достигший пятнадцати лет и прошедший все испытания. Эту серьгу великий полководец ценил выше всех своих драгоценностей и никогда не снимал, даже на торжественных приемах и пирах.

Больше никаких отрядов Каэтана не рассмотрела, потому что как раз в это время их подвезли к огромному золотому шатру, который упавшим в пыль солнцем сиял посреди степи. На него было трудно смотреть, и все приближающиеся к шатру невольно склоняли головы, защищая глаза.

Навстречу им вышел седой человек в лазурном халате и широких пунцовых шароварах. Затканный серебром пояс перехватывал то место, в котором полагалось быть талии, пухлые белые руки были унизаны перстнями. Это был Агатияр – верный друг и советник императора, хитроумный вельможа и веселый собутыльник.

Агатияр действительно любил Зу‑Л‑Карнайна и со свирепостью и чуткостью верного пса оберегал своего господина от предательств, заговоров, покушений и переворотов. Он нес на своих плечах всю тяжесть власти, оставляя императору поля сражений. Император воевал и царствовал, Агатияр правил, и огромное государство Зу‑Л‑Карнайна существовало благодаря не столько великому полководцу, сумевшему добыть его в битвах, сколько визирю, удерживавшему его от развала.

Единственное, о чем беспокоился верный Агатияр, ‑что станет с империей, когда он умрет. Он искал себе надежную замену, искал и не находил. Те, кто был всецело предан повелителю, не были хорошими политиками. Те же, кто был искушен во дворцовых интригах, охотно плели их, чтобы добыть себе один из самых заманчивых тронов Барда.