Текст книги "Все волки Канорры (СИ)"

Автор книги: Виктория Угрюмова

Соавторы: Олег Угрюмов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

Институт нечистой силы проводит дополнительный набор карликов-иллюзионистов на факультеты зомбиеведения и трупознания

И не нужно быть предсказательницей Балахульдой, чтобы угадать, где именно случится главная козня. Очень уж не нравится нашим добрым соседям, что кузены Гахагуны нашли общий язык впервые за столько тысяч лет традиционного взаимного недоверия, вражды и распрей.

Конечно, вы можете возразить, что они приехали в Тифантию, чтобы просто провести время, научиться чему-нибудь полезному, развлечься. Может, они организовали кружок «Неумелые ручки – в дело» и будут плести пестрые корзиночки, вязать на спицах или лепить муляжи пирожков из цветной глины. То, что люди собрались после полуночи, отослали слуг, окружили себя магическими барьерами и шепчутся по углам, вовсе не означает, что они обязательно задумали что-то плохое. Может, они задумали что-то хорошее? Может, они вообще ничего не задумали? Кто вам сказал, что они умеют хоть что-то задумывать?

Но мы следуем завету предков: если что-то подозреваете, делайте подозрительное лицо и не давайте сбить себя с толку всякими благородными и оптимистическими предположениями. Не слушайте оправданий. Подозревайте до последнего, и тогда вас не застанут врасплох.

Вот почему так взволнованы все сотрудники редакции «Усыпальницы». Энтузиазм, с которым изводит нашего брата лорд Саразин, мечтающий прославиться в веках, давно известен в не-мертвой среде. Не уступают ему по силе разве что ненависть, которую питает к победителям своего отца король Килгаллен, зависть, снедающая короля Ройгенона, и страх перед Кассарами, которым охвачен весь Лягубль и его король Тукумос. Что тут скажешь? Кассарийцы здорово побузили при Пыхштехвальде и во время Котомасических войн, и в Войне Семи Королевств. Да разве упомнишь, где они сеяли ужас, смерть и разрушения? Где могли, там и сеяли, а способности у них выдающиеся.

Что же до любимого персонажа наших центральных статей герцога Зелга Галеаса да Кассара, то он обзавелся преданными и весьма могущественными друзьями в таких дальних пределах, как геенна огненная, и как же его не забояться с еще большей силой?

Так что заговорщиков тоже можно понять, что вовсе не означает, что мы одобряем и поддерживаем их начинания в их склочном деле.

Саму эту статью герцог кассарийский может считать, как дружеским предупреждением, так и шпионским донесением нашего репортера (в последнем случае редакция охотно примет скромное денежное вспомоществование, нескромное денежное вспомоществование, неприлично нескромное денежное вспомоществование, или же вопиюще дорогой подарок на выбор). Заранее благодарны за ваш правильный выбор.

P.S. Делайте же с этим что-нибудь, пока Рыцари Тотиса со своими союзниками не извели нас под корень. Искренне ваши, умертвия, духи, феи, призраки, вампиры, оборотни, демоны и прочие.

Пучеглазые бестии торжественно объявляют о торжественном открытии таверны «Пучеглазые колбаски». Потому что это выгодно

Из двух версий одной истории доверяй той,

в которой люди выглядят хуже

Аллен Смит

ГЛАВА 8

Если ты не будешь искать – другие найдут

Роберт Оппенгеймер

Господин Папата скромно сидел в дальнем углу зала прямо на полу, щедро декорированный осыпавшейся штукатуркой, обломками книжных полок, разлетевшимися рукописями, книжными страницами, огарком свечи, одной мышью в обмороке, и выглядел точь-в-точь как жертва землетрясения.

Ученые говорят, что прилив крови к мозгам способствует улучшению мыслительных процессов, и советуют время от времени стоять на голове. Другие утверждают, что слабый удар по темечку тоже дает неплохие результаты и в качестве доказательства приводят историю аздакского ученого Глоттома, мирно задремавшего под деревом, в ветвях которого пупазифа устроила свой скромный ужин. Все школьники знают, что было дальше. Пупазифа уронила крупный орех и, опечалившись, швырнула вниз еще один, чтобы подчеркнуть свою досаду. Оба ореха достигли цели почти одновременно, и Глоттом, прозванный впоследствии Заикой, открыл один из основных законов мироздания: когда предмет падает сверху вниз, ничто не заставит его повернуть обратно, и если вы не подвинетесь, вам обеспечена знатная шишка и впечатления на всю оставшуюся жизнь.

Землетрясения же полезны тем, что сотрясают все основы, таким радикальным способом перетряхивая и вытаскивая на свет наши закостенелые убеждения, устаревшие взгляды, тайные сомнения и глубоко спрятанную вину.

Господин Папата, на которого обрушился целый ряд полок, груженных старинными рукописями и немаленькими фолиантами, пережил, фигурально выражаясь, и встречу с пупазифой, и оригинальную стойку на голове, и землетрясение. Вместе они оказали на него сильное воздействие, и в измученном организме громко заговорила совесть. Речь ее была сбивчивой и не вполне убедительной, но честный библиотекарь не мог не признать, что с основными выводами не поспоришь. Он и так чувствовал себя порядочной свиньей, теперь стал чувствовать свиньей непорядочной, а это было уже невыносимо.

– Не дури, – сказал он сипло. – Вылезай.

– Я, – заметил внутренний голос с большим достоинством, – усматриваю в происходящем не иначе как кару божью.

Господин Папата хотел было метко возразить, что в возвращении внутреннего голоса он тоже усматривает кару божью, но интуиция подсказывала ему, что это плохое начало для примирения.

– Мог бы и посочувствовать, – обиженно ответил он. – У меня, знаешь, какая шишка на затылке выскочила. Прямо куркамис в мармеладе, а не шишка.

– Одинарный или двойной? – спросил голос, в котором сквозил оттенок сдержанного сочувствия.

Папата осторожно потрогал голову.

– Вообще-то тройной.

– Больно, наверное, – сжалился голос, потом помолчал и добавил. – Меня там тоже здорово тряхнуло. Главное – неожиданно.

– Виноват, я не нарочно, – искренне сказал библиотекарь. – Ладно, слушай. Прости меня и давай переставай дуться. Тут такое закрутилось – не до выяснения отношений.

– А вот отношения надо бы выяснить. У тебя, – внутренний голос снова обиделся, – кроме меня, никогошеньки нет на свете, а ты относишься ко мне, как к чужому. Хотя, нет, вру, чужих ты ценишь больше.

– Отвянь, – негромко откликнулся господин Папата, и внутренний голос потрясенно замолчал. Они всю жизнь провели вместе, и он еще ни разу не слышал такой экспрессии у тихого и вежливого библиотекаря. – Пока ты там баклуши бил…

– Я, между прочим, работал как каторжный, – возопил голос. – Пока ты рылся в библиотеке, я копался в архивах, причем, в отличие от некоторых, круглые сутки. На самом деле, а не метафорически – с перерывом, понимаешь, на покушать, поспать, закусить и поворчать.

Господин Папата, похоже, забыл, о чем собирался поведать.

– Где-где ты копался? – пискнул он.

– В архивах твоей памяти. Между прочим, ты очень много знаешь, просто позабывал все к чертовой матери, а не был бы таким упрямым ослом, знал бы еще больше.

Библиотекарь хотел было запротестовать, но не нашел толковых возражений.

Библиофил помнит то, что другие считают нужным забыть,

и забывает то, что другие считают нужным помнить

Чарлз Калеб Колтон

– Я, – распевно начал голос, ненавязчиво выделив личное местоимение, – долго думал в благодатной тишине о том, что мы выяснили о Гогиле Топотане, и пришел к интересным выводам.

– С удовольствием послушаю, – сухо сказал господин Папата, уязвленный сентенцией о благодатной тишине.

– Учитывая то, что ты раскопал о минотаврах, то, что сообщил граф да Унара, и то, что произошло в мире в этом году…

– Погоди-ка, – снова остановил его библиотекарь, напряженно размышлявший. – То есть, как это, учитывая то, что я раскопал? Откуда ты знаешь, что я раскопал втайне от тебя?

– Тоже мне пухнямский тарантас. Подсматривал. Подслушивал. Вынюхивал – образно говоря.

Господин Папата даже задохнулся от возмущения и долго откашливался. Откашлявшись, с горьким упреком заметил:

– А вот я за тобой не подсматривал.

– Куда тебе.

Библиотекарь вздохнул. Невежливо? Да. Резко? Недопустимо резко. Несправедливо? Еще бы. Но, увы, правда.

– Ты не дуйся, как мышь на крупу, ты вдумайся: Гогил Топотан сам, подчеркиваю, сам испросил разрешения, – ты же помнишь, кельмоты были исключительно добровольцами, никакой магистр никого никуда против его воли послать не мог, – и отправился на поиски Хранителя. И вот не вернулся, как мы знаем.

– Куда ты клонишь? – подозрительно спросил Папата, немного обиженный, что еще не уловил скрытый смысл этих речей.

– А вот куда. Когда он отправлялся совершать беспримерный подвиг, то был не просто рыцарем, пускай там великим, но еще и счастливым супругом мадам Мунемеи Топотан. Ты представляешь себе, чтобы она его отпустила просто так, в никуда, на смерть, во славу официально разогнанного ордена, не имея при этом никакого запасного плана. Ты представляешь, чтобы мадам Мунемея, широко известная своим неординарным умом и стальными нервами, позволила своему супругу и отцу своих детей рисковать жизнью за здорово живешь, без гарантий, что его подвиг не будет напрасным? Уволь. Лично я в это не верю. Зная их Топотанью породу, я почти уверен, что если Гогил и заплатил жизнью, то дело того стоило. И еще более уверен в том, что мадам Топотан знает способ, как получить эти бесценные сведения. Иначе, говорю, никуда бы она его не отпустила. Я бы точно не отпустил. А ты?

Господин Папата с огромным трудом представлял себе как внезапную разлуку с Гогилом Топотаном, так и долгую совместную жизнь, поэтому колебался с ответом.

– Ты не преувеличиваешь ее способности?

– Посмотри, что вытворяет ее сын. Кстати, о сыне – это я тоже выкопал в архивах твоей памяти: он все время цитирует труды Тапинагорна Однорогого. Ничего не смущает?

– А должно?

– Должно, – сварливо сказал голос. – Ты давеча, когда изучал круг чтения минотавров, как раз прочитал, что легендарные труды Тапинагорна считаются утерянными раз и навсегда. Причем, они написаны в такой седой древности, что многие серьезные исследователи склонны полагать их… ну, давай, шевели мозгами… полагать их – чем?

– Мифом, – буркнул господин Папата, пытаясь втайне от голоса подумать, как же это он сам не сообразил такой простой вещи?

– Ты многое без меня не сообразил, – сообщил ему голос. – Так вот, о Мунемее. Думаю, мы даже не догадываемся, что она может и знает. Эх, поговорить бы с новым великим магистром ордена кельмотов, если все-таки дата на манускрипте – не ошибка и не подделка, и орден все еще существует, хотя и ушел в тень.

– Тебя сильно тряхнуло, когда на меня полки свалились, – не то спросил, не то констатировал Папата.

– Ну да, я же говорил, а что стряслось?

– Ты не успел подсмотреть, что случилось. Я нашел тайный архив Хойты ин Энганцы.

Внутренний голос громко охнул.

– Не врешь?

– Где ты поднабрался таких выражений? – спросил библиотекарь. – Я тебя этому не учил.

– Читаю много, – проворчал внутренний голос. – Ты не отвлекайся. Ты рассказывай, что там.

– Там навскидку все уцелевшие документы ордена кельмотов. Довольно много, скажу я тебе.

– И ты меня не позвал?! – возопил голос с таким негодованием, что господин Папата тревожно поковырял карандашом в правом ухе, желая восстановить слышимость.

– Не ори, как резаный – сердито ответил он. – Ты же со мной не разговаривал.

– А трудно, что ли, было намекнуть?

– Я собирался, но не успел. Все рухнуло.

– И что теперь?

– Теперь станем раскапывать завалы и впитывать информацию до последней буковки.

– Может, позовем на помощь?

– Ни за что.

– А ты уверен, что нашел именно архив Энганцы? Не может быть, чтобы нам так повезло, особенно, во второй раз.

Господин Папата сердито попыхтел.

– Я, кстати, отлично понял, что ты имел в виду, когда интриговал про Спящего, – сказал он, наконец.

– А вот это ты заливаешь. Зуб даю, – сказал голос. – Без меня тебе этой загадки нипочем не разгадать. Не с твоей сообразительностью.

– Сдурел ты совсем в одиночестве, – посетовал библиотекарь.

– Да я еще с тобой успел в уме повредиться, – не остался в долгу внутренний голос.

Сторонний наблюдатель не преминул бы заметить, что это было похоже на горячий поцелуй двух влюбленных, встретившихся после долгой разлуки.

* * *

В трапезной стояло то негромкое радостное гудение, которое стоит обычно в пчелином улье, чей рой получил первое место на выставке меда.

В кои-то веки в Кассарии не происходило ничего из ряда вон выходящего, если, конечно, не учитывать выдающегося качества блюд, созданных умиротворенным Гвалтезием, и обитатели замка умело наслаждались трапезой. Ведь трапеза – это не вкушение даже самых изысканных яств, не простое насыщение желудка, но состояние души, которой требуется пища не только физическая, но и духовная. Трапеза, таким образом, включает в себя застолье, добрую беседу, прекрасное расположение духа, а главное – отличных собеседников. Разделив с кем-нибудь обильную и приятную трапезу, ты будто открываешь перед ним потайную дверь и выделяешь ему местечко в самом миролюбивом и радостном уголке своей души. Поднявшись из-за стола, сотрапезники уже не считают себя чужими друг другу.

Зелг с удовольствием кушал жареные колбаски и строил далеко идущие планы на полную тарелку разноцветных хухринских блинчиков. А как Зверопус Второй категории не собирался ограничивать себя одним десертом и прицеливался на пирожки с хупусой, фрутьязьей и повидлом, возвышавшихся аппетитной горкой на значительном блюде.

По правую руку от него Узандаф с Думгаром обсуждали меню торжественного обеда, посвященного тысячелетней годовщине смерти великого предка. Юбиляр внимательно просматривал внушительную стопку листков со списками рекомендуемых блюд в поисках любимого лакомства – рассыпчатых гробиков в мармеладе. Также он волновался, чтобы повара не забыли приготовить сахарные черепа с начинкой из орешков с клюковками вместо глаз, а Думгар успокаивал его, говоря, что никто ничего не забудет, потому что он же никому не даст забыть, ибо только сегодня напоминал об этом раз пятнадцать, и гробики с черепами уже сидят у всех в печенках. Разумеется, безупречно вежливый дворецкий формулировал эту мысль настолько обтекаемо, что только казуист вроде судьи Бедерхема мог прочитать ее между строк. Узандаф же довольно кивал, предвкушая знатный пир и грандиозный праздник. Конечно, его волновала и торжественная часть.

– Мы намерены поместить статью с вашим вашим жизне– и смертеописанием в кулинарной энциклопедии, – доложил мудрый голем.

– Почему, в кулинарной?

– Они популярнее всего.

Узандаф горестно вздохнул. В былые годы, каких-то тысячу с лишним лет назад, ему казалось, что он достиг предела земного величия и славы, определил предел и совершенству. Но время все расставило по своим местам. Тысячу лет тому он был зеленый юнец и не понимал, кто в самом деле идеален.

– Статья почти готова, – ворковал между тем Думгар. – Кассар, Узандаф Ламамльва да, герцог кассарийский, князь Плактура, принц Гахагун. Родился в…, убит в…, проживает в кассарийском замке с… по настоящее время. Прославился тогда-то, вошел в историю там-то, кроме своих беспримерных подвигов, известен тем, что был женат на… проставим имена, даты, названия – и вперед, в сафьяновом пурпурном переплете, золотой обрез, гравированная застежка из драгоценного металла, современный декор из крупных лалов и турмалинов, номерные экземпляры, особо отличившимся – с вашим автографом. Вы как?

Скромный юбиляр настоял также на цветном портрете кисти какого-нибудь великого древнего мастера, желательно его современника, широкий выбор которых наблюдался в местных склепах, но в остальном проект одобрил.

Кехертус с Крифианом вот уж с полчаса вели дискуссию о том, что дает обладателю более широкие возможности – клюв или паутинные бородавки, а дядя Гигапонт своими комментариями вносил то необходимое оживление, которое не позволяет академическому спору стать пресным и скучным.

Мадарьяга увлеченно рассказывал Гампакорте, королю и его вельможам о своих приключениях:

– Иду я по пустыне и вдруг из-за угла…

– Из-за какого угла?

– Вы заметили? Меня это тоже возмутило.

Мардамон пытался ненавязчиво влиться в беседу, привлекая внимание сообщением о новом грандиозном проекте. Юлейн с опаской косился на него и все ближе придвигался к Мадарьяге, потому что если бы его заставили выбирать, с кем остаться на необитаемом острове, он бы решительно предпочел общество вампира. Тому способствовали события сегодняшнего утра.

Всякий, кому довелось жить в эпоху Мардамона, знает о роли и месте пирамид в нашей жизни. Юлейн не стал исключением из этого правила и, будучи хорошо знаком с жрецом-энтузиастом, твердо помнил: видишь грустного Мардамона – ускользай; видишь Мардамона с пергаментом – делай сосредоточенное лицо и торопись пройти мимо. Видишь вдохновенного Мардамона – беги. Но на этот раз король не заметил ни пергамента в руках, ни опасного блеска в глазах, ни тени печали на лице, потому не побежал. Это его и погубило.

Увидев, что жертва беззаботно следует мимо, не приняв никаких мер предосторожности, жрец кинулся следом. Юлейн метнулся вправо, затем ловко прыгнул влево – но без толку. Они находились в самом начале длиннющего узкого коридора, и ближайшие спасительные двери были слишком далеко, чтобы достичь их в темпе, по возможности, сохраняющем достоинство. Кричать «караул» и «спасите» было как раз выходом довольно разумным, но не вполне совместимым с королевской честью. Поняв, что его загнали, Благодушный принял единственно возможное решение: повернулся лицом к преследователю и милостиво кивнул.

– Ваше величество…

– Нет, – быстро сказал король.

– Почему?

– Имею право, – сказал Юлейн сердито. – Король я или не король?

Мардамон загрустил. Он привык к непониманию и постоянным отказам, но так и не научился воспринимать их с каменным спокойствием Думгара.

– Никаких пирамид, – отрезал Юлейн. – Это моя священная воля.

Мардамон расцвел.

– Как будет угодно вашему величеству! Никаких пирамид, так никаких пирамид. Я и сам думаю, что пирамиды – пережиток скорбного и мрачного прошлого.

Король понял, что влип. Когда такой фанатик с легкостью отрекается от своей веры, значит, он обрел веру еще более сильную. А это не к добру.

– О пирамидах поговорим позже, в более подходящее время. А сейчас я бы хотел предложить другой проект…

– Нет! – взревел король.

– Почему?

– Имею право!

– Вне всякого сомнения. Но вы же не знаете, о чем речь.

– И знать не хочу.

– Речь, – вкрадчиво сказал Мардамон, – идет о шедевре монументального искусства. Называется «воздвиг». Недавно я воздвиг воздвиг в замке, вы, может, видели, но это, конечно, типичное не то. Не дает истинного представления о воздвиге. Нужно пространство, нужны материалы. Нужен необузданный размах. Обойдется недорого. – Жрец надеялся, что сообщение о невысокой стоимости проекта облегчит взаимопонимание. – Воздвиг – прекрасное творение рук человеческих, имеет идеальную форму пирамиды…

Как говорил потом Юлейн, никогда он еще не был так близок к тому, чтобы согласиться с Мардамоном и начать-таки, наконец, приносить кровавые человеческие жертвы.

Невыносимых людей нет – есть узкие двери

С. Альтов

Как жрец пытался соблазнить новым проектом короля, так троглодиты желали увлечь его самого оригинальной идеей выращивания грибов. Изгнанные по приказу Думгара из подземного хода, они мечтали разместить грибные плантации на склонах пирамиды и убеждали Мардамона в необходимости такого решения. Грандиозному воздвигу, щебетали они, нисколько не помешает маленький бонус в виде дешевых грибов – прибыль поровну, восемьдесят пять процентов грибным плантаторам, пятнадцать – владельцу воздвига. Жрец слабо отбивался, упирая на то, что плантации могут пострадать во время кровавых жертвоприношений, и что раньше поровну было пополам, на что Карлюза резонно отвечал, что раньше вообще все было иначе.

Гризольда развлекала мужа и Архаблога с Отенталом, ловко жонглируя вилкой и булочкой. Бессменные владельцы Кровавой Паялпы смотрели на нее с таким серьезным выражением, что за них становилось страшно. Стороннему наблюдателю могло показаться, что они только что утратили кого-то из особо дорогих и близких, но на самом деле в их синхронно работающих головах медленно, но неуклонно пробивала себе дорогу идея создания мини-паялпы с участием крохотных героев и крохотных монстров. Фея одинаково хорошо годилась на обе роли, и кузены изнывали от невозможности принять правильное решение.

Некоторое смятение в мирном стане обедающих вызывала голова Флагерона, время от времени возникавшая в центре пиршественного зала. Знаменитый огнекрыл приветливо улыбался и подмигивал доктору Дотту, после чего, померцав, снова погружался в мозаичные плиты пола. Порой ему удавалось вынырнуть чуть ли не наполовину, и тогда он приветственно махал рукой своему любимцу. Дотт вздрагивал и принимался в подробностях припоминать воскресный день, отмеченный вторжением Тотомагоса.

– Что это с ним? – спросил Зелг, когда демон снова появился на поверхности.

– Каванах наложил запрещающее заклятье, – пояснил Бедерхем и наколол кинжалом сочный ломоть окорока. – Добрый день, Флагерон.

– Он любит накладывать заклятья и без повода, а тут такая замечательная причина, – наябедничал Борромель, постукивая под столом новехонькими серебряными подковами. – Флагерон! Реши уже, куда тебе – туда или сюда. У меня в глазах рябит.

– Привет, Флагерон, – кивнул Кальфон. – У него, милорд, не проходит сердечная привязанность к вашему доктору, и Шестиглавый принял решительные меры, а то, говорит, я так вообще без армии останусь.

– Это ему Князь подсказал, – вставил Намора. – Флагерон, как дела? Передай маршалу мое почтение.

– Почему – Князь? – изумился некромант. – Добрый день, любезный Флагерон…

– А как же? Он же во время битвы познакомился с доктором Доттом и с тех пор под большим от него впечатлением. Говорит, выдающаяся личность, магическое очарование, шарм, харизма – все при нем. Так что, говорит, – это он Каванаху говорит – принимай решительные меры, потому что по доброй воле Флагерон его не забудет.

– Страсти-то какие! – сказал Галармон. – У меня была сходная история. Мой офицер, кстати, отец Саланзерпа, увлекся вражеским поваром.

– Чем закончилось? – заинтересовался Намора.

– Слиянием душ и потерей офицера.

– Сочувствую.

– Спасибо. Просто я к чему вспомнил этот случай? Я полагаю, что тут уж ничего не поделаешь: препятствуй, не препятствуй, все бесполезно. Господин Флагерон! Рад видеть в добром здравии…

Дотт нервно заломил рукава халата. Деликатный генерал понял, что нужно разнообразить разговор и завертел головой в поисках новой темы. Долго искать не пришлось. Поскольку за завтраком все живо обсуждали вчерашние события и сегодняшний переезд, до утренних газет добрались только за обедом. Такангор весело зашелестел страницами какого-то журнала, и Бургежа вытянул шею, пытаясь разглядеть продукцию потенциальных конкурентов. Усмотрев в отвлеченном разговоре о прессе лучшее решение, Галармон бодро обратился к коллеге:

– Что новенького? Что интересненького?

– Косматос, – сказал Такангор таким звонким и ясным голосом, что эхо, вероятно, раздавалось в столице. – Вот что нам нужно для укрепления нашей боеспособности.

Зелг, накануне как раз намекавший Думгару, что генеральная линия пацифизма угрожающе потрескивает из-за чрезмерного присутствия в Кассарии адских воинов, славных своим жестокосердием и кровожадностью, взглянул на него с упреком. Такангор не отвел свой гранатовый взгляд. Он не был адским генералом. Зато он был тем, кто испортил жизнь не одному адскому генералу, тем самым возглавив топ-лист худших монстров Ниакроха.

– Косматос, – повторил он для пущей убедительности. – Косматос всеядный плотолюбивый. Это существо описано еще в бессмертном труде Тапинагорна Однорогого. Конечности косматоса идеально приспособлены для добывания пищи и уничтожения врагов и делятся на хваталки, кололки, резалки, дробилки, терзалки и кромсалки. И еще одна пара. Для прихорашивания.

Минотавр требовательно перелистал несколько страниц.

– Нет, ну что же это такое? – сказал он, наконец, с глубокой обидой. – Так расхваливать косматоса, чтобы потом сообщить, что его практически невозможно купить. Как будто мы и сами этого не знаем? Вы напишите, где его добыть, сколько стоит, к кому обращаться, кого третировать на худой конец. Ни слова по существу, одни эмоции – кровавый, свирепый, смертоносный, чудовищный. Это, прекрасно, конечно, но где я могу разжиться дефицитной зверушкой? Абсолютно непрактичная, я бы сказал, бесполезная статья. А еще претендуют на звание законодателей военной моды и знатоков воинского искусства. Нет, я положительно разочарован. Но эта статья натолкнула меня на мысль: нужно приложить все силы и мобилизовать все наши связи для приобретения косматоса. Вы мне потом спасибо скажете…

Судя по лицу герцога, отнюдь не благодарность была у него на уме.

– Кто выписал генералу этот журнал? – вскричал он.

– Я уже говорил, что у тебя появилась скверная привычка клубиться и мерцать, когда ты чем-то недоволен? Этим ты выдаешь себя с головой, – поведал Узандаф. – А журнал выписал князь Намора. Он бы еще чего-нибудь выписал, но мы и так почти все сами выписываем, так что он ограничен в своих неуемных желаниях. Зря, кстати, кипятишься. Неплохой журнальчик. Редактор явно свое дело знает.

Справедливости ради стоит тут заметить, что отличительной чертой этого главного редактора была скорее преданность основной идее и цельность характера, нежели живость воображения, о чем говорили название и подзаголовок его издания. «Журнал « Всенародный бряцатель». Для профессиональных бряцателей и бряцальщиков, увлеченных бряцунов и начинающих бряцальников, а также для варваров-нонконформистов бряцаков, скромных бряцарей-теоретиков и маленьких бряцичков. Чтобы бряцать оружием, нужно иметь, чем бряцать. Индивидуальные предпочтения, организованные группы».

Ты бальзамом для раны моей не была

Из персидской народной поэзии

Что-то, вероятно, какие-то индивидуальные черты характера, мешали кассарийскому некроманту сполна насладиться как радостями таксидермии, так и всенародным бряцанием. Восторга он не выразил, и минотавр понял, что некоторым, тем, кто не видит своего счастья, нужно объяснять подробнее.

– Косматос, – сказал он нежно, – прекрасен тем, что кромсалками кромсает одного врага, дробилками дробит другого, терзалками в то же самое время, ну вы понимаете, третьего, а кушает с большим аппетитом, но как один зверек.

– Как интересно! – воскликнула кассарийская фея, высоко ценившая разные новинки и усовершенствования. Именно ее всепоглощающая страсть к прогрессу привела к тому, что многие адские воины в битве при Липолесье недосчитались любимых артефактов, которые Гризольда сочла полезными трофеями и, сочтя таковыми, с радостью ими завладела. В этом важном деле она не полагалась ни на любимого мужа, славного своим непрактичным бескорыстием и состраданием к разного рода агрессорам, ни тем более на своего родного герцога, не менее непревзойденного в сочувствии к кому попало.

Зелг с Таванелем тревожно переглянулись. Они тоже понимали друг друга без слов.

– А вот какая симпатичная головоломка! – воззвал добрый лорд, тряся перед Гризольдой журналом кроссвордов «Тугодумные радости». – Правда, дорогая?

– Неправда, – отрезала дорогая. – Поговорим о косматосе.

– А я бы, – сказал Зелг, к месту припоминая, что он все-таки Зверопус Второй категории, а не хвост собачий, – лучше поговорил о спорте. Я слышал, достойный Бургежа решил выпускать газету. Почему бы там не завести спортивную страничку?! Спорт сплачивает, укрепляет дружбу, взаимопонимание, воспитывает миролюбие и терпение.

Молодой некромант приготовился агитировать и дальше, но, к его глубокому удивлению, идея спортивной странички нашла гораздо больше сторонников, чем он предполагал даже в самых смелых мечтах. Особенно заинтересовались адские гости.

– Отличная идея! – вскричал Кальфон. – Уже оформляю подписку. Какие игры станете освещать, кроме, разумеется, Кровавой Паялпы? Вот, к примеру, у нас в Аду есть отличная спортивная игра, называется «Накорми собачку».

Название Зелгу понравилось. Правда, он немного удивился его дружелюбной простоте, но тут же упрекнул себя в предвзятом отношении к обитателям геенны огненной и внутренне устыдился.

– Никаких сложностей с организацией, – говорил между тем Кальфон под одобрительное ворчание соплеменников. – Нужно открытое пространство, две команды по одиннадцать отборных игроков и широкие ворота. Двое широких ворот. Каждый игрок приносит с собой мешок отрубленных голов, и все пытаются как можно скорее дотолкать их до ворот противника, в которых стоит по адскому псу. Чем больше и чем быстрее они скормят голов этому псу, тем лучше результат. Головы, оставшиеся несожранными после финального вопля, дают дополнительные очки команде противника. Очень строгие при этом правила: ты не можешь купить эти головы, нужно насобирать их самому. Запасать их впрок во время сражений тоже строго запрещено – потому что спорт есть спорт.

– А если, к примеру, заменить эти много голов одним мячом? Вам не кажется, что это милая и оригинальная идея? – осторожно спросил Зелг.

– Зачем? – изумился Намора Безобразный, помещая в пасть половину туши мынамыхряка. – В чем смысл? Двадцать два здоровенных демона носятся как придурки по полю за одним мячом, как если бы они не могли ни купить его, ни сделать сами, ни наколдовать, ни добыть иным из ста семидесяти примитивных способов.

В двух случаях нет смысла злиться: когда еще можно что-то исправить и когда уже нельзя ничего исправить.

Герцог вздохнул, как человек, которому внезапно захотелось добровольно взойти на эшафот.

– Поговорим лучше о косматосе, – сказал он.

– Косматос, – взревел Такангор, вдохновленный этим щедрым предложением, – крайне симпатичный, в целом, дружелюбный зверек. В свободное от кромсания, хватания и дробления время он может охранять территорию, потроша и расковыривая незваных посетителей. – Он немного подумал, чем еще порадовать слушателей, и добавил, – Таксидермисты будут очень довольны.

* * *

Лорду Саразину приснился, несомненно, вещий, но очень странный сон. Странным в нем было все, начиная с того, что командор Рыцарей Тотиса совершенно не помнил, как и когда ложился спать. Логика – а этот лорд был большим поклонником логики – подсказывала, что если последние его воспоминания относились к ночному времени (вокруг стояла тьма непроглядная, луна цвета старого сыра пряталась за тучами, моросил мелкий дождик), а сейчас вовсю сияет солнце, тепло, а на небе ни облачка, то время суток изменилось, и из его жизни куда-то подевались не меньше восьми часов. Естественно, он желал бы знать, куда именно. Кроме того, доблестный командор обнаружил себя в собственной скромной гостиной, за обильно накрытым столом, доедающим нелюбимую, но крайне полезную кашу из перетертых зерен пшеницы. Он, а вернее его тело, успело сменить наряд и облачиться в синюю безрукавку, шитую золотом, и облегающие кожаные штаны – а лорд Саразин не жаловал эти вещи и не расставался с ними лишь потому, что их подарила младшая сестра, которую он не желал огорчать даже тогда, когда она об этом не знала. Что побудило беспамятное тело выбрать их из гардероба, оставалось тайной за семью печатями. Лорд поспешил объяснить это происшествие неизменной в любом состоянии привязанностью к сестре, на том и успокоился.