Текст книги "Все волки Канорры (СИ)"

Автор книги: Виктория Угрюмова

Соавторы: Олег Угрюмов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

Кавалеры бесцельно кружили по залу, выхватывая парадные мечи. Кто-то ударился в паническое бегство, но у дверей, сомкнув строй, стояли закованные в голубую сталь шэннанзинцы и насмешливо смотрели на цвет дворянства и аристократии, мечущихся в панике в замкнутом пространстве. Галармон – в боевых доспехах и шлеме с опущенным забралом – лениво перекатывался с пятки на носок, скрежеща латами по драгоценному полу. Он получал искреннее наслаждение от происходящего.

Королева Кукамуна была готова вскочить с трона, позабыв о приличиях, и оглашая воздух такими воплями, что жалкая крикунья на портьере, померкла бы в тени ее таланта, но двенадцать поколений венценосных предков лишили ее такой возможности, и она прикипела к трону, выпучив глаза и делая быстрые глотательные движения. Как объясняют гномы-таксидермисты, так еще булькают самцы лягушек, надувая пузырь на горле, чтобы очаровать суженую. Разительный контраст со всеми придворными составлял король, вольготно раскинувшийся на бархатных подушках. Он подпер подбородок тремя пальцами – этот жест ему чрезвычайно шел, его несколько раз писали для парадных портретов в такой позе – и милостиво смотрел, как разворачивается стихийное бедствие. Разворачивалось оно торжественно, пышно, согласно подземному придворному этикету. Вдоволь погромыхав и посотрясав дворец, демон, наконец, явился смертным во всей красе.

Для этой миссии Кальфон оделся, как подобает. Он сверкал и переливался всеми оттенками адского пламени: руки горели золотым, рога окутывали синие всполохи. Череп Хатарубы сиял белым и багровым. Бронированные крылья он оформил в виде остывающего расплавленного металла – так еще выглядит земля после извержения, черная, потрескавшаяся, и в разломах зловеще горит красный губительный свет. Дворцовой страже показалось, что она плавится прямо в своих доспехах, хотя на деле демон защитил их от испепеляющего подземного жара, как поступал всегда, когда выходил на поверхность. Но стражники не ударили в грязь лицом: даже те, кто, в конце концов, лишился чувств, честно повисли на своих алебардах и пиках и выглядели как люди в полном сознании.

Самый главный человек в комнате тот, кто знает,

что нужно делать сейчас

Джеймс Л. Уэбб

Но подлинным триумфом этот день стал для верного Гегавы. Если Тотис в мудрости своей создал некогда божество, опекающее дворецких и мажордомов, то сегодня оно с лихвой вознаградило королевского дворецкого за все годы его службы.

С невозмутимым видом выйдя на середину зала, словно не замечая, что пол под ногами похож на раскаленные угли, Гегава объявил:

– Его сиятельство Кальфон Свирепый, граф Торрейруна, Погонщик Душ, Повелитель Грозовых гор, хозяин реки Забвения, командующий шестидесяти легионов Падших.

– Как мило, что вы навестили нас, граф! – приветливо сказал Юлейн. – Чем обязаны такой честью? Дорогая, приветствуй же нашего высокородного гостя.

Дорогая издала странный скрежещущий звук и бессильно склонилась на подлокотник трона. Вообще-то сползла, как умирающая корова, но о королевах так не говорят. Королевы бессильно склоняются, поникают как сорванные лилии или гаснут как последний лучик солнца.

Кальфон тряхнул огненным свитком. Пылающие буквы повисли в воздухе, складываясь в милое приглашение его величеству Юлейну посетить кузена Зелга да Кассара в его замке. Кальфон, мы уже говорили, любил огненные свитки. Его наивную душу умилял этот старомодный фокус, и как всякий поклонник он пытался поделиться своей радостью с остальными.

Даже простой список домашних дел он оформлял горящими буквами на невидимом пергаменте, что уж говорить о приглашении короля в Кассарию? Для такого случая он не пожалел ни всплесков пламени, ни потоков крови, ни рева огненной стихии.

Королева взвизгнула, и Юлейн снова о ней вспомнил:

– Кукамуна! Мой косолапый зайчик! Попрощайся со мной. Я уезжаю.

Но жены он не услышал и даже не увидел. Она уже секунд тридцать возглавляла организованное отступление своих фрейлин в направлении, условно названном «подальше от этого кошмара». И хотя королева была задумана природой скорее как добротный утес, нежели как бестелесное облачко, она впечатлила бы своей скоростью не одну тучу, влекомую по небу ураганом. Король успел только разглядеть край шлейфа самой неповоротливой из придворных дам.

– А фонтан? – заволновался он. – Кукамуна, вернись немедленно!

Демон успокаивающе махнул когтистой лапой.

– Фонтану не бывать! – загрохотал он, и никто не мог бы сказать, что его не слышали на границах королевства.

Недвижимость опять пришла в движение, языки пламени побежали по коридору вслед за беглянками и, судя по новой порции криков, достигли цели.

– А фонтану бывать – тебе не бывать, жена короля! – удачно сымпровизировал Кальфон.

– Надо помочь нашим дамам, как там наши дамы, а дамы как же одни, надо позаботиться о слабых женских натурах, – пронеслось по залу, и вот уже кавалеры, кланяясь и делая загадочные жесты руками, поспешили за ними. Тронный зал не то чтобы опустел, но стал гораздо тише и просторнее. Сразу стало слышно, как хихикает под шлемом Галармон и как позвякивают латы шэннанзинцев.

Король решительно подошел к демону, взял его огромную лапищу двумя руками и горячо затряс. И со словами:

– Ангел вы мой, – отправился собираться.

* * *

Все просто отлично, скажет наш гуманный читатель, но где же главный герой дня? Чем занят славный Такангор после такой встряски, и почему его нигде не видно?

Что тут скажешь? Пока остальные развлекались всякими заговорами, секретными совещаниями и тайнами, он снова совершал подвиг. Подвиг тихий, незаметный и беспримерный. Он писал письмо в Малые Пегасики. Письмо это должно было стать подлинным шедевром эпистолярного жанра – правдивым, убедительным и при этом преподносить события именно так, как хотел его автор.

Честный минотавр начал с главного – да, на него напали, и было покушение, так что если до Малых Пегасиков дойдут какие-то слухи, волноваться не следует, все неправда. Демон на него напал чрезвычайно древний, такой древний, только дунь – рассыплется на порох, что, собственно, и произошло. Мороки от этого покушения больше всего таксидермистам, потому что они не знают, с чего начинать. Опять же, писал Такангор, ни на волосок не покривив душой, неподалеку был бригадный сержант Агапий Лилипупс, он пел очень патриотическую песню и его бормотайка тоже была под рукой, правда, в ход так и не пошла. Затем минотавру предстояло описать деликатный момент: в Виззл он пошел без топора, и это следовало преподнести в нужном ключе. Поразмыслив минут десять, он изложил события следующим образом: а что до папенькиного топора, сообщил он после стандартных расспросов о здоровье семьи и друзей, то после этого происшествия он целехонек, как если бы ничего и не было, и я слежу за ним с надлежащей аккуратностью. О причинах покушения Такангор сообщил не менее виртуозно: князь Гампакорта, строчил он в припадке вдохновения, которое в этих стенах прежде навещало только Бургежу, сразу разобрался, что к чему. Причин волноваться опять-таки нет, ибо демон еще в древности славился скверным характером и преступными наклонностями, через что и пострадал на подступах к Виззлу. А шерсть господин Ас-Купос принимает по приличной цене, на два пульцигроша больше, чем мадам Хугонза, не в упрек ей будет сказано.

Спустя два часа творческих мук и поэтических озарений письмо было написано, запечатано, и Такангор посчитал, что правильнее всего будет отослать его, не медля ни минуты. Он потопал на почту, где в ночную смену работали Кехертус с Гигапонтом.

Проходя мимо озера, он увидел, что кто-то разложил на берегу огромный костер, и поневоле заинтересовался. Однако то был не костер. Под старой березой, на упругой подушке изумрудного мха, не сводя взгляда желтых глаз с темного зеркала воды, сидел Бедерхем. Его тело светилось и горело в темноте, как огонь. Собственно, оно горело огнем.

– Доброй ночи, – сказал Такангор, усаживаясь рядом.

– Доброй.

– Сидите?

– Сижу.

– А я иду.

– Куда, если не секрет?

– На почту.

– Письмо отправляете?

– Маменьке. Чтобы она не волновалась.

– Это правильно.

– А вы смотрите.

– Смотрю.

– Это хорошо.

– Да, – вздохнул демон. – Хорошо. Необыкновенно хорошо жить. Правда?

– Не возражаю.

В этот момент на воду упал золотой лист и поплыл, как маленькая галера, охваченная огнем, куда-то туда, в темноту.

– Вы заметили? У вас осень наступила, – сказал Бедерхем. – Надо и у нас объявить.

Так к концу этого необыкновенного и очень длинного дня в Кассарии окончательно наступила осень.

ГЛАВА 5

Как корабль, входящий в южные воды, немедленно обрастает водорослями и ракушками, так и маркиз Гизонга, попадая в Кассарию, немедленно обрастал сентиментальными привычками, лирическими настроениями и либеральными взглядами.

Проснувшись гораздо позже обычного, он с наслаждением повалялся в пышной постели, размышляя не об отчетах и налогах, а о гописсиной выпечке. Ему предстояло совершить исторический выбор – то ли наведаться в харчевню «На посошок» еще до завтрака и, слегка закусив там, набрать с собою полную корзинку свежей сдобы; то ли направить свои стопы в Виззл уже после завтрака, надеясь, что прогулка взбодрит ослабевший организм и возбудит аппетит, и вернуться до обеда – с полной корзинкой свежей сдобы. То ли поступить нечеловечески мудро: пойти в Виззл вечером, после ужина, и запастись булочками на сон грядущий. В пользу последнего решения говорило и то, что можно будет обоснованно разнообразить ассортимент куркамисами и пончиками, потому что ночи бывают весьма длинными и продуктивными в плане работы, и тогда нужно хорошенько подкрепиться.

В двери бодро постучали. Маркиз накинул халат и пошлепал открывать, но какой-то призрак материализовался перед его носом, распахнул двери и снова исчез. На пороге стоял начальник Тайной Службы Тиронги в настроении, которое в последний раз наблюдалось у него, когда тогдашний король Тифантии по ошибке выпил яду, предназначавшегося его лорду-канцлеру.

– Доброе утро! – весело воскликнул сияющий граф. – Собирайтесь. Пойдемте в Виззл.

– За сведениями?

– За булочками. За булочками пойдете?

– А как же завтрак?

– Не сбивайте меня, – строго сказал граф. – Я полчаса провел в душевных метаниях, но на свое счастье повстречал Такангора, и он дал мне дельный совет: быстро смотаться за свежей сдобой до завтрака, а потом сбегать к Гописсе перед закатом за пончиками, чтобы было чем перекусить ночью.

– Я начинаю думать, что нам довелось жить в одно время с великим мыслителем. Не спрашиваю, как он. Раз речь шла о пончиках, значит, в порядке.

– В полном. Он ждет нас у Гописсы, а после обеда намерен отвести в «Расторопные телеги». Говорит, Фафетус посвятил ему три коктейля, и он не допустит никакого нового катаклизма, пока как следует их не распробует. Собирайтесь быстрее, маркиз. А то наш славный Фафут уже стонет в коридоре на манер страдающего суслика.

На следующей неделе не может быть никакого кризиса.

Календарь моих встреч уже целиком заполнен

Генри Киссинджер

– Бурмасингеры – тоже люди, – донесся из-за дверей обиженный голос. – И они тоже могут испытывать пристрастие к свежей сдобе высочайшего класса, недоступной простому смертному нигде, кроме Кассарии, которая простому смертному, считайте, недоступна. Когда еще его превосходительство откроет аптеку у выхода из Тутумского парка; а откроет, станет ли печь булочки? Вот вопрос, который жизнь ставит ребром перед нашим многострадальным поколением. – И после недолгого размышления, прибавил. – Доброе утро, ваши сиятельства.

– Эк, его крючит без булочек, – посочувствовал маркиз и крикнул в коридор. – Доброе утро, Фафут! Заходите, располагайтесь. Я сейчас переоденусь.

Граф вольготно расположился на маленьком диванчике и принялся насвистывать легкомысленный мотив. Такого он не вытворял даже тогда, когда семнадцать пиратских кораблей Ниспа в шторм сбились с курса и вместо того, чтобы патрулировать прибрежные воды Тиронги с грабительскими намерениями, оказались в море Мыдрамыль, не заплатив положенную пошлину за пользование водами пролива Ака-Боа. В прибрежных поселках Амарифа с нежностью вспоминали тот сказочный день, когда буквально каждая волна выносила на песок груду разнообразного ценного имущества.

– А где генерал? – Маркиз удалился за ширму и оттуда продолжал расспросы, которые полагал совершенно логичными – кому как не начальнику Тайной Службы Тиронги знать, кто и чем занят в данную минуту.

– Судя по всему, уже занял столик в харчевне. И ждет нас с Такангором. Пока он не может расспросить Такангора о его секретах, надеется выспросить, выпросить или украсть интересный рецепт.

– Тогда я за него спокоен. А где же наш король?

– Везде, – улыбнулся граф да Унара. – Сказал, что вырвался на волю и хочет вдохнуть полной грудью. Тем и занят: бегает и дышит. Последний раз его видели вбегающим на кухню, он хотел встретиться с Гвалтезием и всесторонне обсудить с ним какой-то волшебный сливочно-лимонный мусс. Просил принести ему, цитирую, одну-две булочки, можно три, но не больше пяти, хотя он считает двенадцать милым, круглым, симпатичным числом, на котором всегда приятно остановиться. И хотя мне несколько неудобно перед нашими гостеприимными хозяевами – все же нас пригласили сюда по делу, но я понимаю его величество как никто другой. Ну что, побежали?

Если бы эти слова достигли вдруг Булли-Толли и стали достоянием гласности, они произвели бы потрясение не меньшее, чем триумфальный визит Кальфона Свирепого. Но в Кассарии все становились другими, и уже не скрывали этого. В каком-то смысле, они попадали в детство, которого у них не было. И свет этого неподдельного детского счастья, перемешиваясь с золотым светом сентябрьского солнца, лежал сейчас на лицах суровых вельмож.

У детей нет ни прошлого, ни будущего, зато в отличие от взрослых, они умеют пользоваться настоящим

Жан Лабрюйер

* * *

Вам не стать лауреатом Пухлицерской премии и лучшим пером страны, если вы не умеете нюхом чуять завтрашние вкусы читающей публики. Но мало просто почуять, вы должны развить такую бурную деятельность, чтобы, глядя на вас, люди, спасающие свое имущество при пожаре, чувствовали себя ленивыми, неповоротливыми бездельниками.

Бургежа относился к редкой породе счастливцев, которые воспринимают все, происходящее вокруг, исключительно как тему для новой статьи или сюжет для романа – то есть, как дар свыше. И, как всякого незаурядного творца, его время от времени настигало озарение. До сих пор интуиция его никогда не подводила, и специальный военный корреспондент Кассарии уверовал в свою непогрешимость. Князь Тьмы мог бы намекнуть ему по-дружески, что именно так проигрывают битвы при Липолесье, но у него не было случая. А потом стало поздно. Хотя начиналось все мирно, безобидно и даже возвышенно.

За несколько недель до описываемых событий, когда еще ничто не предвещало осеннего обострения разных проблем, Мадарьяга натолкнулся на Бургежу в замковом парке, и опомниться не успел, как был срочно охвачен и вовлечен в творческий процесс.

– Нужен зомби, – прочувствованно сказал Бургежа. – Срочно нужен зомби.

– Чего-чего, а этого добра в замке завались. Вам, вообще, зачем?

– Роман хочу написать. – Бургежа застенчиво поморгал и уточнил. – Великий роман. Свою лепту в дело журналистики я внес, желаю пахать ниву высокой литературы.

– Ну-ну, Тотис в помощь. А о чем книжица?

– Мой роман, – лауреат Пухлицерской премии выделил слово «роман», – называется «Сердце зомби». Великая любовная история, разворачивающаяся на фоне масштабного исторического полотна. Она, скажем, демонесса или гарпия. В общем, подберу что-то популярное в народе и при этом сложное в понимании, чтобы тянуть интригу.

– Амазонка, – выдохнул Мадарьяга во внезапном приливе вдохновения.

– Кстати, отличная мысль. Итак, она – амазонка, а он…

– Амазон!

– Ни в коем случае! Амазонов нет, но не это имеет значение для высокой литературы. Нет проблем придумать амазона, вопрос – для чего? Где трагедия, если нет препятствий? Нет, даже если бы где-то в природе бегали амазоны, герой все равно будет другим. Он совершенно иной, у него свой взгляд на мир, традиции, устремления. И тут мы сразу имеем конфликт. Читатели обожают конфликты – это сближает их с персонажами. Итак, он свирепый, отважный, влюбчивый. Она… – Бургежа описал в воздухе две большие сферы, – с непокорным и воинственным характером.

– Но, – оживился князь, – и это очень важно – прошу заметить… – и он потряс руками, будто подталкивал к потолку огромный арбуз.

– Да-да-да, – не стал упираться Бургежа. – Разумеется, как же. Без этого никак. С нежной и ранимой душой. Иначе мужская аудитория не прочтет всей глубины сюжетных коллизий. В общем, она ему:

– О, нет!

Он ей:

– Да?!!!

Она ему:

–Да нет!!!

Он:

– Нет?

Она – гордо:

– Да!!!

В общем, вот так как-то. Это, так сказать, стратегия.

Мадарьяга посмотрел на него с возрастающим интересом. Он понял, что долгая работа военным корреспондентом в настоящих боевых условиях в окружении выдающихся полководцев не прошла бесследно. Эльфофилин рассматривал литературную деятельность не столько как творческий проект, сколько как крупномасштабную военную кампанию.

– В чем же тактика? – поинтересовался он.

– В способе подачи материала. Я не стану обрушивать на читателя весь роман оптом. Во-первых, кто знает, как произведение такого масштаба скажется на их хрупкой психике, привыкшей к дешевым поделкам, всякой бульварной литературе. Во-вторых, это невыгодно. Продал всего один раз – и что? И все?

Вампир ухмыльнулся. Если в предыдущем пассаже четко просматривалось влияние Такангора, Лилипупса и Галармона, то здесь мощно звучала знакомая симфония Думгар—Архаблог—Отентал «Гимн крупному накопительству и высокой прибыли».

– Опять же, журнал, – продолжал Бургежа. – Для птицы моего полета это удручающе мелко. Журнал выходит всего раз в неделю, продается всего раз в неделю, а, значит, приносит доход и славу всего четыре раза в месяц, и этого никак не изменишь. Нет! Наше будущее кроется в ежедневной газете, среди шелестящих страниц, заполненных рекламой, гениальными корреспонденциями, частными объявлениями на правах рекламы и рекламой.

– Вы уже упоминали рекламу, – вежливо напомнил Мадарьяга.

– Нет, эту еще не упоминал. Это я другую упоминал, а будет много разной. Много…

Реклама – самая интересная и самая трудная

форма современной литературы

Олдос Хаксли

Так что я намерен публиковать роман по главам, в каждом номере, это поднимет тираж, обеспечит продажу, а если правильно подсчитать, то намного повысит гонорар автора. Ну, и издатель не останется внакладе.

– А если учесть, что вы и автор, и издатель…

– То остается всего одна проблема: решить, какой процент от своего гонорара автор отдает издателю за публикацию в такой выдающейся газете, и какой процент издатель платит автору с таким именем от дохода с тиража, чтобы не ущемить ничьих интересов.

– Это действительно дилемма, – согласился Мадарьяга.

– Не сплю третью ночь, думаю. Пока никак не приду к соглашению. Но я уже анонсировал роман «Сердце зомби» как выдающийся пример высокой литературы того ряда, что формирует классический вкус грядущих поколений, переворачивает сознание современников и становится настольной книгой для всех читающих людей. Так что поставил себя в безвыходное положение и как автора, и как издателя, – придется нам срочно искать компромисс и создавать нетленный продукт.

– Великая книженция намечается, как я вижу, – одобрил князь. – Прочту непременно. А зомби-то вам среди всего этого зачем?

– Нужен консультант. Я думаю начать с душещипательной сцены, когда зомби вспоминает счастливое прошлое, которое для читателей – в историческом разрезе – ассоциируется с кошмарными временами. И тут мы сразу имеем еще одну интригу и эдакое деликатное назидание: вот ведь какой пердюмонокль выходит, господа – кому жуткий период нашей непростой истории, а кому – лучшие дни жизни. Только зомби должен быть адекватным и вспоминать что-то приличное. В смысле, увлекательное, а не целомудренное. Целомудренного как раз нужно в меру, то есть совсем немного.

Мы живем в то доброе старое время, о котором так часто будет слышать следующее поколение

«Цитаты Питера»

– Слушайте, у меня еще одна отличная идея. А мумия не сойдет за зомби? Тоже не-мертвый, восстал из могилы, шляется там и сям, сеет ужас своими тараканами и те, кстати, зомби. А уж про любовные истории я просто молчу. О его похождениях легенды слагали. Тут он никому не уступит пальму первенства, разве что этому бродяге Дотту, но тоже можно поспорить – он почти на тысячу лет старше и куда как известнее. А ужасная слава делала его милее и привлекательнее в глазах всех романтических дам той эпохи, так что окучивал он их, спозволения сказать, грядками. К тому же, Дотт стал ловеласом уже после жизни, а Узандаф как раз идеально вписывается в ваш исторический момент.

Будущий классик мировой литературы счел это предложение весьма разумным и отправился собирать материал для первого тома многотомной эпопеи, сопровождаемый добрым вампирским напутствием «Ну, осиновый кол вам в руки».

И, как пишут в древних эпосах, славящихся своим обстоятельным занудством, пошел Бургежа к Узандафу и задал ему вопрос о славном прошлом, и отвечал ему Узандаф подробно три вечера подряд, пока не иссякла чернильница и не стерлось три пера у возжелавшего знаний, и дивился Бургежа великим и славным делам Узандафа на ристалище любовном и военном, и ушел Бургежа от Узандафа, глядя задумчиво вдаль, и замыслил он деяние великое, которое поставило бы его в один пантеон славы с мужами столь выдающимися.

Вы не топчетесь на месте, а идете вперед,

если делаете одни только новые ошибки

NN

А поскольку, лауреат Пухлицерской премии был существом деятельным, то не только задумал, но и в два дня задуманное осуществил. О чем горько пожалел, когда стала раскручиваться цепь дальнейших событий. В его беде могли помочь только два могучих ума современности. Но одному из них, при всей его остроте, практичности и цельности не хватало художественного восприятия. Он не любил думать больше одной мысли одновременно, это его огорчало. Второй обретался очень далеко, в недоступных горних высях, а если точнее – дальних далях. Был еще и третий. Он тоже мог помочь, и, вероятно, больше, чем двое других вместе взятых. Но он начал бы с убийства, и затем уже перешел бы к помощи и спасению. А эльфофилин планировал еще немного пожить, погреться в лучах прижизненной славы, с умом воспользоваться популярностью, обеспечить славу посмертную и подобающие персональные статьи в энциклопедиях. Так что Бургеже оставалась одно – надеяться на судьбу. Судьба, как всегда, не подвела, поднатужилась и подбросила крохотное чудо.

Оставив надежду получить дельный совет от Лилипупса, который наверняка осудил бы его за предпринятую авантюру, или от Думгара, которого возмутил бы финансовый аспект, Бургежа мечтал о встрече с графом да Унара и прикидывал, под каким бы благовидным предлогом смотаться с визитом в Булли-Толли. Каковы же были его удивление и радость, когда Птусик сообщил между делом, что поздно вечером в Кассарию прибыл кузен Юлейн со спутниками. И хотя Пухлицерский лауреат догадывался об истинных причинах этого визита, он не собирался упускать сказочную возможность. Если кто и знал, что делать с тем, что он насовершал сгоряча, то только начальник Тайной Службы, хитрец, мудрец, интриган и тонкий ценитель искусства.

* * *

В то славное сентябрьское утро Думгар принес на подпись счета на шнурки. Поскольку обуви в замке имелось чрезвычайно много, а шнурков, в любом случае – больше, беседа обещала быть насыщенной, познавательной и довольно продолжительной. Спустя три с половиной часа Зелг опрометчиво заметил, что шнурки – не бог весть какая трата, и оставшиеся счета он вполне мог бы не подписывать лично, а передоверить это важное дело кому-нибудь из замковых счетоводов. А уж если почетное право ставить подписи на счетах принадлежит только ему, то сделать это оптом, без подробных комментариев. На что Думгар резонно и, как всегда, обстоятельно возразил при помощи очередного яркого и неопровержимого исторического примера. На сей раз в качестве наглядного образца он избрал императора Пупсидия. Монарх, завоевавший добрую половину известного тогда мира, частенько упоминается к месту и не вполне к месту в большинстве исторических трудов, но, вероятно, впервые его выдающаяся личность послужила для усовествления нерадивого домохозяина и шнурковладельца.

– Император Пупсидий, – заметил голем с некоторым упреком в голосе, – тоже имел пагубную привычку игнорировать счета на пуговицы и шнурки. И вот результат – его империя не простояла даже двух тысячелетий.

Зелг собирался было метко возразить, что ко дню падения великой пупсидианской империи сам ее основатель был мертв около девятнадцати веков, так что вряд ли на судьбу государства так пагубно повлияли именно его незадавшиеся отношения с пуговицами и шнурками.

Мы не знаем, что ответил бы на это Думгар, хотя уверены, что он нашел бы что сказать, чтобы развеять в прах несостоятельную теорию своего господина, но как раз в эту судьбоносную минуту в дверях нарисовалась мумия Узандафа Ламальвы да Кассара в новехонькой лиловой мантии с малиновым позументом в пчелки, цветочки, черепа, косточки и прочие развеселые рисуночки, включая тазобедренные суставы.

–Дедушка! – расцвел Зелг, который всегда радовался дедуле – даже не имея при этом никаких корыстных интересов, а сейчас, признаться, к радости примешивался существенный довесок в виде надежды на избавление от бухгалтерского учета.

– Милорд, – почтительно сказал голем. На сей раз в его сдержанных интонациях сквозил легкий оттенок подозрения. Он подозревал и Зелга в том, что тот воспользуется прибытием дедушки, чтобы избежать священных обязанностей хозяина дома, и Узандафа – в том, что тот снова во что-то ввязался. Только мумия, как всегда, пребывала в отличном расположении духа.

–Как вам моя новая мантия? – спросил дедушка. – Правда, шикарный цвет? – и он прошелестел к креслу перед зеркалом, в котором его отражение как раз задумчиво теребило полу мантии, ковыряя пальцем позумент. Трудно сказать, что его смущало – черепа ли, тазобедренные ли суставы, вышитые серебряными нитями, или людоедский оскал пушистых пчелок.

– Не дури, – строго сказал Узандаф зеркальному двойнику. – Мировецкая штукенция. И позумент что надо. Самое оно для праздника. Кстати, – обернулся он к внуку.

Зелг напрягся. Когда дедушка произносил волшебное слово «кстати», это всегда было не к добру и некстати. Думгар тоже словно бы взволнованно пошевелил бровями, но, как мы уже не раз упоминали, в случае с каменным домоправителем никогда нельзя было уверенно судить о его подлинных эмоциях.

– Кстати, – звонко сказала мумия, – как ты собираешься праздновать мой юбилей?

– Совершенно не вижу, что бы тут мог праздновать почтительный и любящий внук, – загудел Думгар прежде, чем Зелг успел спросить, о каком юбилее речь.

– Хорошенькое дело, – возмутился Узандаф, – дедушку грохнули за здорово живешь ровно тысячу лет тому – такая симпатичная круглая дата – и никакого тебе праздника. – И он поднялся с кресла, всем видом демонстрируя глубокое разочарование и не менее глубокую обиду. – То есть вообще никаких приготовлений к торжествам. Никто не суетится на кухне, никто не секретничает на предмет оригинального сюрприза юбиляру. Ни один хор не шастает по задворкам, в тайне разучивая какую-нибудь возвышенную оду. А вы чем заняты? Шнурками? Твой дворецкий – зануда и деспот, заруби себе это на носу. И восставай, пока еще не поздно. Он и меня пытался заставить подписывать какие-то счета, но я бунтовал и не давался. Знаешь, почему? Вон Пупсидий тоже вел учет каждой пуговке, каждому крючочку-шнурочку – и чем кончилось? Империя не простояла каких-то несчастных двух тысяч лет – рухнула. Поэтому говорю со всей ответственностью – сопротивляйся! Вот помню, каким я был, когда был молодым, – вздохнул Узандаф.

– Я тоже помню, каким вы были, когда были молодым, – сказал Думгар.

Узандаф взглянул на него с кроткой, но твердой укоризной. Прекрасная память? Отлично! Объективность? Прекрасно! Честность? Лучшего и пожелать нельзя! Но стоит ли использовать эти замечательные качества все вместе и сразу? Не расточительно ли это? И не тяжело ли для окружающих? Вот о чем следует задуматься в первую очередь.

Чем старше становятся люди, тем лучше они были,

когда были моложе

Джим Боутон

И Узандаф скрылся за дверями, оставив у Зелга стойкое впечатление, что его посетила диковинная рыба, которая ушла в пучину вод, взмахнув на прощание изумительным лиловым хвостом с узором из плотоядных пчелок.

– Как быть? – спросил молодой некромант, проводив родную кровь тоскливым взглядом.

– Со шнурками? – спросил голем. – Учитывать, учитывать и еще раз учитывать. Как вы понимаете, милорд, эта милая эскапада – не больше, чем фантазия. Ни его светлости, ни любому другому из ваших предков не удалось отбиться, я имею в виду – избежать почетного и неотъемлемого права вникать во все хозяйственные дела вашей вотчины. Так что и блистательный Узандаф тоже занимался бухгалтерскими отчетами, хотя о бунте мечтал. Как же без этого. Все мечтали.

– Наивные, – брякнул Зелг. – Я не об этом.

– Как быть с торжествами по поводу безвременной кончины милорда да Кассара-старшего? У меня есть продуктивная идея. И его порадует, и с финансовой точки зрения получается весьма гуманно. И, к слову, замковый хор уже давно разучил песнь возвышенного содержания в шестнадцати строфах с припевом.

– С удовольствием выслушаю вас. Но прежде я хотел спросить.

– Да, милорд.

– Только не обижайся.

– Приложу все старания, милорд.

– Думгар, ты – чудовище?

Все мы чудовища – то бишь люди и монстры одновременно

Томас Браун

Голем на минуту задумался. Когда б его каменное чело не было столь неподвижно, его бы прорезали глубокие морщины.

– Вне всякого сомнения, милорд, – ответил он, наконец.

– Надеюсь, я не задел твои чувства этим бестактным вопросом.

– Нисколько, милорд. Вопрос по существу дела, и обидным не является.

– Тогда ответь еще на один.

– К услугам вашей светлости.

– Кто большее чудовище – ты или князь Гампакорта?

На этот раз голем думал намного меньше.

– Полагаю, все-таки я, милорд.

– Я так и предполагал. Думгар, мне нужен совет опытного и бывалого чудовища.

– Рад быть полезным вашей светлости. Но, позвольте спросить: почему вы не внесли в список его честь Бедерхема или его светлость Намору, или даже ваших прекрасных родственниц? Да и Мадарьяга тоже подходит.