Текст книги "Все волки Канорры (СИ)"
Автор книги: Виктория Угрюмова
Соавторы: Олег Угрюмов
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц)
– Вероятно, второе. Что же вас так гнетет?
– Мне приснился странный сон, мадам Топотан. Наверное, даже кошмарный сон. Я была там, когда Спящий проснулся и встал не с той ноги, и в совершенно ненужных мне подробностях видела, что из этого получилось. И я не думаю, что даже Такангорчик мог бы что-то с этим поделать. Мне страшно, мадам Топотан.
– Вы – разумная женщина, мадам Горгарога, вы трезво оцениваете ситуацию, еще бы вам не было страшно.
– А вы не думали отозвать Такангорчика обратно, под родительский кров?
– Во-первых, это невозможно, потому что он не согласится. Во-вторых, это невозможно, потому что он уже часть этой истории, и она продолжится с его участием, неважно, где – в Кассарии, под родительским кровом или где-нибудь по другую сторону Бусионического океана. В-третьих, это невозможно, потому что если кто-то и сможет что-то с этим поделать, то только Такангор. Хотя мне и хотелось бы, чтобы это было не так.
– Как это грустно! – вздохнула почтальонша. – Надо чем-то взбодриться. Решительно поднять себе настроение. Давайте устроим день всеобщего уклонения от налогов или закажем по почте какого-нибудь симпатичного инкуба без предрассудков, я как раз видела многообещающее объявление в «Усыпальнице».
– Мадам Горгарога, – Мунемея подалась вперед и взяла горгулью за сухонькую ручку. – Забудем об инкубах, хотя это нелегко. Пришло время поговорить о башне.
– О какой башне?
– Я имею в виду кабачок «На рогах».
– Кто вам насплетничал? – вспыхнула Горгарога. – Да, не скрою, «Коктейль Кальфона» пришелся мне по вкусу, но я себя контролирую. Я бываю там скорее регулярно, чем часто. Только эта дура Мгима из Больших Пегасиков с ее лицемерными ханжескими взглядами на жизнь может увидеть в этих невинных развлечениях что-то предосудительное. В конце концов, вы знаете твердые принципы господина Цугли, если он хотя бы заподозрил неладное, мы бы уже спали на разных насестах. А если вам сказали, что в прошлый четверг я приняла участие в восьми порциях подряд, то замечу на это, что я встретила каждую порцию, как женщина с многообразным опытом и устойчивым мнением. Ха! – Мадам Горгарога скептически фыркнула. У нее был большой изогнутый, как у грифона, нос, им было удобно фыркать на разные лады. – Этот паразит думал взять меня голыми руками! Он еще пешком под стол скакал, когда у меня оргии уже в печенках сидели. Тогда был очень популярен коктейль «Гоготунчик». Там циклопы штабелями валились…
Мунемея терпеливо дожидалась конца возмущенной тирады, обмахиваясь кисточкой собственного хвоста.
– Речь не о коктейлях, – сказала она, когда горгулья сделала паузу, чтобы перевести дух. – Речь об истинном предназначении этого строения. Я верю вашим вещим снам, и это значит, что я должна сообщить вам нечто весьма важное. Мадам Горгарога, если я скомандую «В укрытие!», вы должны знать, что искомое укрытие как раз и находится в башне. Я дам вам ключ от подземелья. Отныне вы постоянно будете держать его при себе, и днем, и ночью.
– Он тяжелый? Это важно, потому что я опять имею радикулит.
– Сочувствую. И никаких вопросов, договорились?
– Узнаю ваш фирменный стиль, – проворчала Горгарога. – Скажите, мадам Топотан, давно хотела спросить, вам не случалось командовать полком?
Мунемея ответила ей прямым и честным взглядом.
– Полком? Нет. Никогда.
У входа в лабиринт появились Бакандор с Милталконом. Один нес поднос с разнообразными напитками, другой – салфетки и два высоких стакана.
– Какие умные дети у вас повзрослели, – похвалила горгулья.
– И ведь ничего не поделаешь, – вздохнула Мунемея.
* * *
Рыцарь в золотистом плаще, с золотистым плюмажем на шлеме отважно скакал вперед. После того, как вчерашним утром он покинул гостеприимный и хлебосольный кров трактира «Меч и колбаса», ему еще никто не встретился в пути – ни ограбленные странствующие торговцы, ни дева, кокетливо избегающая людоеда, ни крестьяне, изнемогающие под гнетом барона-вампира, ни циклоп, ищущий спасения от матримониальных притязаний романтичного извращенца. Лучше всего, конечно, было бы отыскать страдальца, одержимого бесом, или бедолагу, которого преследуют жестокие привидения, потому что рыцарь как раз специализировался на изгнании бесов и истреблении призраков. Пустынная дорога не обещала никаких свершений, но всадник не терял надежды.
Он принадлежал к Ордену Рыцарей Тотиса и свято верил, что мир ежечасно нуждается в его помощи и защите, даже если не всегда об этом догадывается. На худой конец, он согласился бы на поединок с каким-нибудь другим странствующим рыцарем, желательно, конечно, приспешником зла, адептом темного ордена, но в окрестностях четырех королевств не было ни одного официально зарегистрированного ордена, поклоняющегося силам Тьмы, так что воину Тотиса оставалось полагаться на удачу. Впрочем, опыт подсказывал, что не стоит опускать руки – рано или поздно подвернется кто-нибудь, кому можно будет сказать «Тебя-то приятель мне и нужно!».
Правда, иногда среди странствующих рыцарей попадались жуткие зануды, которым, вынь да положь, требовалось знать, почему он хочет спасти мир именно от них. Один такой довел его до нервного срыва – битых два часа уворачивался от клинка и перечислял пункты анкеты, согласно которой он решал, принимать вызов или отклонить его в связи с несоответствием. Так что рыцарь Тотиса – его звали Гугиус Хартдор —категорически предпочитал бесов, вампиров и призраков, которые никогда глупых вопросов не задавали, а сразу с диким воем или там жутким рычанием – на выбор – бросались в бой, радуя противника редким совпадением вкусов и взглядов.
Вот почему он был приятно удивлен, когда замаячивший на горизонте всадник с энтузиазмом пришпорил коня и поскакал ему наперерез, совершая заманчивые угрожающие движения длинным копьем. Рыцарь Тотиса выразил встречную радость и устремился к единомышленнику, чтобы не заставлять того томиться напрасным ожиданием. Однако, когда они сблизились настолько, что можно было рассмотреть черты лица вероятного противника, Хартдор от удивления даже немного придержал скакуна. Он наверняка знал воина, стремительно несущегося в атаку, но никак не мог сообразить откуда.
Гугиус редко поднимал забрало, еще реже смотрелся в зеркало, поэтому не сразу вспомнил, где он видел это симпатичное круглое лицо с надбровными дугами огра, носом-брюквой, свирепо выпяченной нижней челюстью и короткими светлыми поросячьими ресницами.
– Защищайся, Гугиус Хартдор! – весело закричал всадник, нацеливая копье в серебряного орла на фоне золотого круга – герб Ордена Тотиса, и Гугиус обиделся. Это была его коронная фраза, и это он и никто другой издавал этот самый лихой боевой клич перед тем, как сильнее пришпорить коня.
В Ордене Хартодора ценили именно за исполнительность и преданность, потому что размышлять он не любил даже на досуге, которого у него почти не оставалось за истреблением нежити и странствующих рыцарей. Возможно, более рассудительный его собрат предпочел бы избежать этого странного поединка; еще более проницательный и разумный рыцарь не постеснялся бы спастись бегством от незнакомца, похожего на него как две капли воды; но Гугиусу было известно лишь одно направление – вперед. Туда он и последовал.
Кони – каурый и гнедой – неслись навстречу друг другу, вздымая облака желтой пыли, копья с флажками, хлопающими на ветру, стальными жалами искали жертву, плащи развевались, глаза сверкали, топот копыт барабанной дробью отдавался в ушах. Наконец всадники сблизились на расстояние удара, головы их скакунов пронеслись мимо друг друга, и от столкновения щитов и копий рыцарей отделял волосок, когда все закончилось. Ни треска ломающегося дерева, ни скрежета металла, ни криков, ни того особенного грохота, который непременно издает закованное в железо тело, рухнувшее на землю. Ничего. Единственный всадник остался стоять на всклокоченной дымящейся пылью дороге, криво ухмыляясь каким-то своим тайным мыслям, и только бока его коня еще ходили ходуном после безумного галопа.
– Ну, что же, – произнес он внезапно в полный голос. – Ты был еще более пустым человеком, чем казался, Гугиус Хартдор. И я тебе за это благодарен. Поторопимся же в наш славный замок. Мне не терпится узнать, что нынче на душе у великого командора.
* * *
Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть
Теодор Рузвельт
В кабинете графа да Унара третий день разыгрывалась настоящая человеческая драма.
После оглушительной победы при Липолесье, а также просочившихся в прессу неясных слухах о невероятных метаморфозах кассарийского некроманта, испугавших, якобы, и видавшего виды главу адского воинства, авторитет Зелга взлетел до небес. А поскольку только ленивый не писал экономические и политические обзоры, в которых речь шла о трогательной братской любви и взаимопонимании, царящем между двумя венценосными кузенами, то Юлейн Благодушный тоже поимел свою порцию радости с этого пирога. Мудрый народ Тиронги прикинул, что да как, и временно присмирел. Ибо одно дело бузить понемногу, портя нервы обычной государственной службе правопорядка, и совсем другое – совершать преступления под недреманным оком главного бурмасингера, который водит дружбу с демонами, вампирами и кассарийскими оборотнями. То есть умыкнешь чего-нибудь на пару пульцигрошей, а на тебя тут же спустят свору пучеглазых бестий, затем отдадут на растерзание троглодитам и минотаврам или хуже того – огромному мохнатому пауку и его дяде-убийце. А еще говорили, что одного особого зарвавшегося маньяка лично навестил герцогский врач-садист в компании двух таксидермистов, и теперь отлично сработанное чучело этого душегуба украшает пиршественную залу кассарийского некроманта, таращась на происходящие там кровавые оргии и дикие бесчинства бессмысленными стеклянными глазами. А вот одного насильника вообще отдали на перевоспитание амазонкам, а те как вошли во вкус – и когда от бедняги почти ничего не осталось, случилось худшее: им занялась дева-минотавр, так что он и просился уже назад к амазонкам, бедолага, просился, и в пыточную камеру даже напрашивался, но все тщетно. Словом, с насилием в Тиронге и особенно в Були-Толли сейчас разумнее не высовываться. Подождать до лучших времен.
– Так что, не поверите, сударь мой, но за последние три недели в столице не совершили ни одного сколько-нибудь солидного преступления. Один дурачок умыкнул, правда, три подводы сена, так сам же и пришел сдаваться лично в руки господину Фафуту. Умолял не превращать его в зомби и не отправлять в Преисподнюю, дескать, у него жена и дети, чего вполне достаточно для искупления. Затем добровольно пожертвовал в казну солидную сумму и назначил себя на общественно-полезные работы. Пробовали за ним надзирать, но тщетно – он сам приходит отмечаться каждые три часа, – сокрушенно вздохнул граф и придвинул маркизу Гизонге блюдо с розовыми печеньицами. – Хотите еще вина?
–Еще как хочу, – кивнул маркиз. – Говорят, красное укрепляет нервную систему, что для меня сейчас весьма актуально. У меня ведь, друг мой, дела ничуть не лучше. Доходы казны за последний месяц возросли в восемь раз, и налоги продолжают прибывать. Мытари жалуются, что работать стало невозможно: граждане с радостью встречают их у порога, выносят все бумаги и заранее сделанные подсчеты, сдают подати за неучтенные в казначействе прибыли и доходы и просят заходить еще. Дескать, наклевывается крупная сделка недельки через две, так вы уж не побрезгуйте, загляните деньков через двадцать, и я вам честно отсчитаю положенные государству десять процентов, а не придете, так жить спокойно не смогу. Вы уж смотрите, не опаздывайте. Некоторые норовят всучить какое-нибудь пожертвование. Мои работники с трудом отбиваются от энтузиастов. А у них, учтите, подготовка не такая, как у ваших: в боевых искусствах не смыслят. Хоть гвардию вызывай.
– Долго ли сдуреть, – посочувствовал граф.
– Не говорите. Трое сотрудников уже попросились в отпуск, двое грозят уволиться, один лечится от тяжелого душевного потрясения – ему контрабандисты принесли таможенную пошлину за два последних года и налог на прибыль с неучтенных доходов с букетом васильков. И я его понимаю как никто другой. Мир рушится, земля уходит из-под ног, связь времен – и та распадается. Они мне рассказывают об этих случаях, а у самих слезы в глазах стоят. Как дальше жить?
– Сколько я знаю природу человеческую, – сказал граф, – все не так уж страшно. Этого энтузиазма и осмотрительности хватит максимум на месяц, а затем потихоньку помаленьку возьмутся за старое, как миленькие. Тут-то и мы тряхнем стариной. А пока нам выдался чрезвычайно удачный случай заняться своими делами. Отдохнуть, наконец.
– А ведь действительно отличная мысль! – обрадовался маркиз. – Как это я сам не додумался. Своими делами? Отдохнуть… отдохнуть, говорите…
Он поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги. Побарабанил пальцами по столешнице. Подкрутил локон. Аккуратно расправил кружевные манжеты. Почистил рукавом серебряную пуговицу. Затем выжидающе уставился на начальника тайной службы и спросил:
– Ну! И что там дальше? Как люди отдыхают, когда ничего не делают?
– То-то и оно! В том-то вся беда, что я застреваю приблизительно на этой же стадии, – признался граф. – Пробовал, понимаете ли, просто сидеть – через полчаса устал ужасно. Принимался читать – начал по привычке делать выписки, заметки, хотел позвать секретаря, чтобы составить пару писем – так это уже не отдых. Снова посидел – скучно. И весьма утомительно. Думал, вы мне подскажете, что да как.
– Я подскажу?! – возмутился Гизонга. – Я последний раз уходил в отпуск, когда еще был молодым зеленым гвардейцем. Такого наворотил за несколько свободных дней! Эх! Да, меня еще года три на выходные из казарм не выпускали. А потом я поступил в казначейство, и уже сам никуда не выходил. Ну, если не считать последней поездки в Липолесье, но это скорее можно назвать чересчур активным отдыхом. У меня после этого моциона все мышцы болели и тряслись еще минимум неделю. Мне как-то на работе спокойнее.
Вся полезная работа делается теми, кто еще
не научился не работать
Аркадий Давидович
– Да, годы уже не те, – признал граф, которого все единодушно считали самым привлекательным и элегантным холостяком столицы. – Староваты мы для отдыха. Может, проконсультироваться у короля? Он у нас дока по части развлечений.
– К королю лучше не соваться, – предупредил маркиз. – Его величество вдохновлен последними новостями из Кассарии – вы ведь слышали, что князь Намора Безобразный уже развелся с супругой Нам Као?
– Что вы говорите? И как ему это удалось?
– Заточил ее в Башню Забвения и запечатал семью проклятиями. Так что она не скоро оттуда выберется.
– Ну, если и выберется, то мадам Мумеза от нее камня на камне не оставит.
– Не думаю. Князь надежно развелся.
– Поделитесь.
– То есть он сперва развелся, а затем надежно замуровал Нам Као на последнем этаже башни и погрузил ее в долгий сон, для начала веков на пять.
– Если ее не разбудит поцелуем какой-нибудь прекрасный идиот.
– О! Князь и тут предусмотрительно подстраховался.
– Поделитесь.
– Он наложил усовершенствованное заклятие: не просто поцелуем, а тремя сотнями и одиннадцатью поцелуями. Это еще надо найти такого идиота.
– Глубоко.
Разводящийся мужчина – большой оптимист, который считает,
что в другой раз он угадает лучше
Збигнев Бехек
– Вот-вот! Словом, его величество близок к бунту – бессмысленному и беспощадному. Желает куда-нибудь заточить ее величество Кукамуну и чем-нибудь ее там запечатать.
– Да, об отдыхе его величество сейчас лучше не спрашивать. К слугам обращаться неловко – решат, что мы не в своем уме.
– Конечно, решат, и дисциплина сразу упадет. Остается только наш верный главный бурмасингер. Он наверняка отдыхал хотя бы однажды, пускай даже с семьей, так что должен помнить основные принципы. Нам бы только ухватить суть, потом мы как-нибудь сами разберемся.
Граф собрался было позвать господина Фафута и даже обернулся к двери, но тут из соседнего кабинета, как раз принадлежащего специалисту по отдыху, донесся дикий рев:
– Умри, жалкий негодяй, и знай, что прежде, чем прах твой истлеет в земле, память о тебе сотрется из памяти людской. – Тут рык на минуту прервался и грустный голос произнес. – Нет, некрасиво. Это тавтология.
Заинтригованные донельзя, маркиз и граф приоткрыли дверь в кабинет Фафута и обнаружили главного бурмасингера на его собственном столе – среди папок с документами, свитков, пергаментов, чернильниц, печатей и письменных приборов, до которых он был большой охотник – в крайне эффектной, но очень неудобной балетной позе, больше подходящей для памятника на родине героя, чем для живого человека.
– Что с вами? – воскликнули вельможи нестройным дуэтом.
– Тавтология, – все так же печально пояснил Фафут со своего стола. – Мне за нее еще в школе тройки ставили по риторике и гладкописанию.
– Про тавтологию я, положим, понял, – кивнул граф. – А вообще все это…
– Ох, – и Фафут спрыгнул со своего возвышения с грацией юного вавилобстера. – Простите, Ваше сиятельство. Совсем одурел от безделья. Размечтался.
– О чем же, позвольте полюбопытствовать? – спросил обычно деликатный, но тоже одуревший от безделья Гизонга.
– Мир спасаю, – скромно пояснил бурмасингер. – Случилась катастрофа. На нас напал враг хуже Генсена, и тогда я… то есть мы… то есть вы, но немножечко все-таки и я…
– Что вы говорите, дорогой Фафут, – мягко упрекнул его граф. – Это же ваши личные мечты. В ваших личных мечтах меня вполне могло не оказаться на рабочем месте. Я, например, уехал в какую-нибудь далекую провинцию расследовать какое-нибудь выдающееся преступление…
– Без господина Фафута? – удивился маркиз Гизонга.
– А ведь верно. Без вас уехал в далекую провинцию. Это, как минимум, странно. А почему я уехал без вас?
– Вы не уехали: вы в каземате, – растолковал бурмасингер. – Вас захватили коварные мятежники. И вас, маркиз, тоже. А тут атака. Такангор ко мне прибегает – глаза выпученные, шерсть дыбом, весь на нервах, выручай, говорит, а то больше некому.
– А где же наш славный Ангус? – против воли поинтересовался граф.
– Еще не придумал, – ответил Фафут, всегда честный, что на посту бурмасингера, что на посту спасителя человечества в целом и Такангора Топотана в частности. – Но тоже, конечно, попал в какую-то жуткую передрягу, так что будем спасать. Король пока на свободе, что значительно осложняет и без того сложное положение. И вот враг врывается во дворец, я встречаю его с мечом в одной руке и флагом в другой. Кульминация – столкновение добра со злом. Я произношу главную речь своей жизни. Словом, все отлично складывается, и тут такая неприятность. Как быть с тавтологией?
– Сейчас подумаем, – сказал граф. – Как там у вас? И самая память сотрется из… а, действительно, откуда бы она могла стереться? Из умов? Нет, нельзя. Из истории – не впечатляет. Сейчас, сейчас, подумаем… А вы, голубчик, полезайте обратно. Это послужит нам вдохновением.
– Не надо думать, – решительно молвил маркиз, тревожным взглядом провожая громоздящегося на стол бурмасингера, – и полезать не надо, а надо слать гонцов во все концы. Нам сейчас срочно нужен какой-нибудь мятеж или заговор. Или война, на худой конец, хотя это значительно дороже. Не то мы тут все рехнемся окончательно и бесповоротно. И немедленно пишите в Кассарию: если и у них нет никаких проблем, то у нас точно будут неприятности.
Но кто-то судьбоносный оказался к ним милосерден. Им не пришлось совершать героические деяния в поисках счастливого решения. Счастливое решение ворвалось к ним само, шелестя на ходу сегодняшней газетой.
Сперва, правда, в комнате появился слуга и, сделав вид, что главный бурмасингер в загадочной позе в центре письменного стола как нельзя более соответствует духу и букве этого заведения, сдержанно молвил:
– Ваше сиятельство, ваша светлость, ваша милость, разрешите доложить, к вам его превосходительство, генерал…
Договорить он не успел: Галармон вместе с газетой уже был в центре событий. Но лакей не сдавался. В конце концов, он не мог позволить себе небрежности, а потому исполнял свой долг до конца, даже если дела обстояли таким образом, что «его превосходительство генерал» был еще за дверью, а «Ангус да Галармон» уже в кабинете, и сообщать об этом вслух не имело смысла. Договорив фразу и стоически проигнорировав, что его никто не слушал, лакей отбыл к себе, в приемную, где в ожидании очередных приказов либо посетителей утешался добрым илгалийским винцом. Что поделаешь, разброд и смута, вызванные благолепием, прокрались даже в святая святых Тайной Службы. Впрочем, вельможи действительно не обратили на лакея внимания.
– Доброе утро! – весело вскричал Галармон, и произнес это настолько радостно, что даже самый отъявленный скептик не посмел бы ему возразить. – Вы уже читали сегодняшний «Паникер»?
– Нет, – ответил за всех граф. – Читать там абсолютно нечего, друг мой. Мне ли не знать.
– Не скажите, – и генерал прошелся по кабинету чуть ли не вприпрыжку.
То есть он прошелся именно вприпрыжку, но безупречное воспитание не позволило вельможам осознать это в полной мере. Они просто отметили, что генерал чрезвычайно возбужден и необъяснимо весел.
– Вас что-то обрадовало? – уточнил маркиз.
– До глубины души. Да нет, не может быть, чтобы вы не читали интервью.
– С вами?
– Стал бы я так радоваться из-за дурацкого интервью.
– Но вот же радуетесь, – не утерпел справедливый бурмасингер, сползая со стола. Тут только Галармон обратил внимание, где находился все предыдущее время достойный Фафут, но не озвученная пока что идея увлекала его настолько, что он не стал тратить время даже на самый естественный в этом случае вопрос – что это с вами? Его сознание только зафиксировало сам факт сползания со стола и снова обратилось к газете.
– Это не просто паршивое издевательское интервью – это особенный, сакральный текст. Из-за него многое изменится в нашем скорбном мире.
– Даже если завтра напечатают эксклюзивное интервью Тотиса, в мире все равно ничего не изменится, – возразил граф.
– Так то Тотис, а то «Королевский паникер», – туманно пояснил Галармон. – В общем, садитесь и слушайте, я вам сейчас прочитаю.
* * *
Пресса тоже тяжело переживала период невыносимого покоя и благополучия. Вокруг не происходило ничего сколько-нибудь значимого, но не может же уважающая себя газета выйти утром с сообщением о том, что сегодня в стране не случилось ничего интересного. Ошалевшие от отсутствия тем журналисты бросались из крайности в крайность. «Красный зрачок», вероятно, в припадке отчаяния напечатал огромную статью о здоровом образе жизни. «Траво-Ядные новости» вконец замучили читателей советами по воспитанию подрастающего поколения, выведению старых пятен с фамильных доспехов и выпечке домашних бисквитов в походных условиях. «Деловой сплетник» внезапно принялся обозревать культурные новости, а также неосмотрительно объявил конкурс на лучший патриотический рассказ – что окончательно подорвало и без того угасающие душевные силы его сотрудников. А «Королевский паникер» блеснул интервью с героиней битвы при Липолесье, офицером кассарийской армии, дамой Цицей Хвостокрут.
Господа, мне нечего сказать. Есть какие-нибудь вопросы?
Фил Уотсон
КОРОЛЕВСКИЙ ПАНИКЕР, № 204
Наш девиз: Если вы не потеряли голову, когда все вокруг потеряли голову, возможно, вы чего-то не замечаете
Корреспондент (приветливо): Добрый день!
Дама Цица : Да.
К.: То есть, Вы тоже находите, что он добрый.
Ц.: Кто?
К.: День.
Ц.: Да.
К.: Отлично, отлично. Просто отлично! В этот отличный прекрасный день мы пригласили в нашу редакцию великолепную даму Цицу Хвостокрут с целью поговорить с ней по душам.
Ц.: Ну-ну.
К. (пропустив ее замечание мимо ушей): И вы готовы поделиться с нами своими секретами? Открыть нам свои маленькие тайны?!
Ц.: Нет.
К.: Ха-ха! Как мило, как очаровательно, свежо и остроумно. Но наши верные читатели знают, что от корреспондентов этой газеты ничего не утаишь и не скроешь. Мы найдем песчинку, что называется, на дне морском.
Ц.: Ну-ну.
К.: Итак, начнем наше откровенное интервью. Говорят, Вы прибыли к нам издалека.
Ц.: Кто говорит?
К.: Люди.
Ц.: С чего они взяли?
К. (теряясь): Да так, знаете. Сплетни, слухи…
Ц.: Мне сказали, вы – солидная газета.
К.(запальчиво): Мы – солидная газета.
Ц.: И в ы не брезгуете непроверенными слухами?
К.: Все так делают.
Ц.: Кто – все?
К.: Все. Все наши коллеги во всех, кстати, странах.
Ц.: Ну-ну.
К.: Да. О чем это я?
Ц.: О том, что вы не проверяете факты, о которых рассказываете читателям.
К.: Это не совсем так, потому что это совсем не так.
Ц.: Нет.
К. (дипломатично): Давайте лучше поговорим о битве при Липолесье. Расскажите нам.
Ц.: При Липолесье была битва.
К.: Это мы знаем. Мы освещали ее в нашей газете. И печатали комментарии военных специалистов. Не читали?
Ц.: Нет.
К.: Жаль.
Ц.: Нет.
К. (стараясь не потерять самообладания): Так поговорим же о битве.
Ц.: Кто спрашивает о том, что сам знает?
К.: Все.
Ц.: Кто – все?
К .: Да, Господи! Все. Наши коллеги, журналисты. По всему миру.
Ц .: Ну-ну.
Вниманию суровых воительниц, непорочных дев и встревоженных почтальонов! Кольчужные колготки «Спокойствие» лишат покоя и сна завистливых подруг, назойливых поклонников и кусачих собак. При покупке трех пар – в подарок ремонтный набор и смывка для снятия ржавчины!
К .: Так, начнем, пожалуй, заново. Демоны – опасные враги?
Ц .: Да.
К .: Вы встречали врагов, опаснее демонов?
Ц .: Да.
К .: Кто, например?
Ц .: Нет.
К .: Что – нет?!
Ц .: Без примеров.
К.: Почему – без примеров?
Ц.: Без.
К.: Что – без?
Ц.: Без комментариев.
К.: Почему… Ладно. Спокойно. Хорошо. Вернемся к битве. Битва была жестокой?
Ц .: Да.
К .: Все бежали и кричали?
Ц .: Да.
К .: Все неистово тыкали друг в друга мечами и копьями?
Ц .: Да. В том числе.
К.: И вы?
Ц.: В том числе.
К .: Как вы оцениваете действия генерала Топотана?
Ц .: Да. И еще раз да.
К.: Нужно ли это понимать как признание его военного таланта? Его полководческого гения?
Ц.: Да.
К.: А как бы вы могли охарактеризовать силы Тьмы?
Ц.: Да.
К. (в некотором смятении): Что – да?
Ц.: Сильные силы. Темная Тьма. Их маршал тоже в целом неплох.
К.: Неплох?!!
Ц.: Нет.
К.: Как – нет? Вы же только что сами сказали, что он весьма неплох! Нет?!
Ц.: Да.
К.: Мамочки!
Ц.: Нет.
К.: (Берет себя в руки). Поговорим о наших храбрых соотечественниках.
Блистательный шлем командирского эха – для произнесения напутственных речей, проведения парадов и военных смотров, а также боев и поединков. Нейтрализует утреннее похмелье, увеличивает эрудицию, поддерживает повелительную осанку, придает голосу эффект раскатистого эха в любой обстановке
Ц.: Я прибыла издалека?
К.: Да.
Ц.: Тогда вы не знаете моих соотечественников.
К.: Нет. То есть – да. То есть я имел в виду – о наших с читателями соотечественниках. Мы можем поговорить с вами о наших с нашими читателями соотечественниках?!
Ц.: Ну-ну.
К.: Ой! Да, о чем это я?
Ц.: О ваших с вашими храбрыми читателями соотечественниках.
К. (бормочет): Да. Да, конечно. Как вы оцениваете действия рыцарей-шэннанзинцев?
Ц.: Да.
К.: Вы имеете в виду, что они отважные и несгибаемые воины?
Ц.: Да.
К.: Отечество может ими гордиться?
Ц.: Да.
К.: А наши отважные воины и в самом пылу битвы, в самом – простите за каламбур, аду – громко славили отечество?
Ц.: Нет.
К.: То есть как это – нет?!
Ц.: Вижу, вы весьма приблизительно представляете себе, как идет битва. Вам бы не мешало побывать в самом, так сказать, горниле. В первых рядах. С познавательной целью.
К.: Но ведь меня могут убить!
Ц.: Да.
К.: Это ужасно.
Ц.: Нет. Лично вам это будет неприятно, но газета ничего не потеряет.
К . (из последних сил): Вы бы не хотели, пользуясь случаем, передать привет вашим родным и друзьям?
Ц .: Нет.
К .: Спасибо за подробный, волнующий рассказ.
Ц .: Да.
Вы хотите поставить меня в тупик своими вопросами, а я поставлю
вас в тупик своими ответами
Михаил Жванецкий
– Какое замечательное интервью! – ликовал генерал.
– Да? – вежливо удивился граф. – Вы находите?
– Разумеется. Смотрите, какой лаконичный отточенный стиль, какое великолепное презрение к собеседнику, какое владение собой и горделивое сознание собственного «я»!
– А, пожалуй, – внезапно согласился Гизонга.
– Видите ли, – сказал Ангус. – Мне самому никогда не удавалось прилично выглядеть в интервью. Сколько их у меня брали за годы воинской службы, сколько я их давал и на поле боя, и в более спокойной обстановке. Я давал их перед решающими битвами и после победоносных сражений, после героических поединков и яростных атак, после выигранных кампаний, наконец – но всегда получалось, что корреспондент – интеллектуал и даже где-то герой, а я именно в этом бою сильно пострадал на всю свою небольшую голову.
– Обидно, – посочувствовал граф, у которого интервью осмеливались брать только в том случае, если он сам его настоятельно предлагал и писал тоже сам.
– Сперва было очень обидно. Потом я как-то смирился. А это вот —бальзам на мои старые раны. Смотрите, корреспондент выглядит круглым идиотом, причем дама Цица не прилагает для этого никаких особенных усилий.
– Вероятно, этому есть простое объяснение, – предположил маркиз.
– Какое?
– Корреспондент – круглый идиот.
– Мне импонирует эта версия, – признал граф.
– Мне тоже, – покивал генерал. – Но вернемся к интервью.
– Это не все? – удивились вельможи, не понимая, что еще можно вынести из лаконичных ответов рыцарственной дамы, кроме глубокого морального удовлетворения.
– Это только начало, – сказал Галармон. – Немного терпения, и вы поймете, как все чрезвычайно интересно.
– Вас сам Тотис послал! – воскликнул маркиз Гизонга. – А я уже хотел было подзуживать правительство объявить кому-нибудь войну.
– Не нужно, – успокоил его главнокомандующий. – Я вас понимаю, как никто. Еще вчера я готов был записаться добровольцем в любую армию мира, но где-то в глубине души я верил в Кассарию. Она не оставляет своих верных друзей на произвол судьбы. И я не ошибся.
– Мы тоже возлагали на Кассарию, – пробасил главный бурмасингер, пренебрегая дополнениями. – Вам случилось?
– Да, – подтвердил генерал.
– Вам было откровение?
– Мне было интервью.
В комнате повисла почти осязаемая тишина. В этой тишине каждый тщился представить себе, как именно оно было. Из этой паузы большой драматург смог бы развить недурственную интригу и так закрутить сюжет, что и через два часа, в финале, никто бы не понял, в чем там изюминка, но рыцарственный генерал был начисто лишен пристрастия к интригам.