Текст книги "Личный дневник моей фиктивной жены (СИ)"
Автор книги: Виктория Стальная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Глава 20
Я видел, как лицо Вишни меняло цвет от багряного, до зелёного и белого. Он пытался что-то сказать, но это больше походило на мычание.
– Илларион Львович, вы правильно понимаете. Не думаю, что все происшествия, которые со мной приключились, связаны с моей личной жизнью. Не такая по истине у меня и богатая была личная жизнь. Да, если кому-то так не терпится услышать от меня: я периодически изменял своей жене. Но это были интрижки на одну ночь, ни к чему не обязывающие. Я, конечно, Олег, со свечкой не стоял рядом со своими редкими ночными бабочками и не могу быть на сто процентов уверен, что все они как одна были свободны от брачных и иных уз. Однако, даже, если предположить, что вот она – одна из них была замужем… Неужели этот несчастный рогоносец устроит такую бойню: убьёт мою жену, обстреляет дом, взорвёт, наконец, гроб во время похорон… Нет, друзья, не тянет никакая измена на мотив столь масштабной серии преступлений. А вот бизнес вполне мой может мешать многим. Вишний, я не подозреваю тебя прямо, ни в чём не обвиняю, но моя интуиция говорит, что ты знаешь. Ты многое знаешь, но молчишь. Ты сам себя выдал уже не раз. Ты не похож больше на того Олега Юрьевича, коему я свято верил и доверял свой «Строй-Инвест». Одно то, что ты откуда-то узнал, что Вероника так рьяно искала накануне своей гибели. А откуда ты узнал? Поделись с нами, будь добр.
– Тебе бы, Алёша, не «Строй-Инвестом» руководить, а следственной группой. Умный ты какой, да? Знаешь меня? Знаешь всё обо мне? А о моей любви к своей жене и не догадался даже. Я ведь не изменился. Я просто в отличие от тебя в отчаянии. Я искренне и самозабвенно любил Веронику. И мне тошно, противно смотреть, как ты тут корчишь из себя романтического мученика. Ты же пальцами щелкнешь и в раз на другой кукле женишься. Я не против тебя кому-то помогаю «воевать», тоже мне слово-то какое пафосное подобрал. Я себя проклинаю, что Нике не признался в своих чувствах. Глядишь, всё могло сложиться иначе. Будь Вероника со мной, она бы осталась жива!
– Олег, что ты такое несёшь? – От Настиного визга, кажется, в ту минуту все мёртвые обалдели и проснулись в своих неуютных могилках. А Вишню несло дальше! Я даже возликовал, как мне удалось его вывести из себя. Ведь только человек на эмоциях, в нервном запале может выложить правду, самую горькую правду.
– Лёша, ты хочешь знать, кто мне рассказал про личный дневник Вероники?
– Так вы его нашли? – Голос фрау Ротенберг вдруг прервал исповедь Вишни. Она вздрогнула, зажала рот руками, сконфузилась от чего-то. Мне даже почудилось, что она жалеет о своих словах. А я осознал, что так можно подозревать каждого и в итоге сойти с ума.
– Маргарита Эдуардовна, и вы в курсе про личный дневник моей жены? Может, кто-то ещё знает, кроме меня – оленя?!
– Gott sei Dank! Я знаю лишь самую малость. Просто, когда нас связанными везли к реке, мой ангел переживала, что не нашла свой личный дневник. Она почему-то верила, что это могло нас спасти.
– Собственно, я узнал то же самое от Береславы, Алексей Владимирович. Заметь, я ей как ты не угрожал, а просто с ней поговорил. А ты меня подозрениями обижаешь. Настя, пойдём отсюда, нам здесь не рады.
– Олег, ты в своём уме? Ты ещё теперь на что-то надеешься? Да, после услышанного я с тобой больше никуда не пойду. И вообще я на похоронах жены своего начальника, а ты мне никто! Животное! Эх, назвала бы тебя по-другому, да мне не к лицу! Кобель! И нечего было мной прикрываться!
– Не пойдёшь, да и ладно. Господи! Как вы мне все надоели! Видела бы вас – коршунов сейчас Вероника. Стыдно должно быть вам, друзья мои, стыдно.
На смену мелкому скромному серому дождику вышел самый настоящий ледяной стеклянный хлёсткий ливень. Дождь шёл сильнее и настойчивее, и вот уже всё непрогляднее за ним была видна спина стремительно уходящего от нас Олега. Мне на радость мгновенно боевой раскрас Настеньки потёк, шляпка с вуалью намокли и поникли. И Настя тут же принялась театрально реветь в голос, на все голоса, будто стадо коров воет. С одной стороны, моя глупенькая секретарша выглядела весьма комично, а, с другой, я ей искренне сочувствовал. Олег, конечно, поступил с Настенькой очень некрасиво, не по-мужски, да ещё и при всех. Все собравшиеся принялись скоропалительно покидать кладбище. Криминалисты давно уехали. Скорой и в помине след простыл, так как от госпитализации я отказался, чем могли, врачи мне помогли. Илларион предложил меня подвезти до дома Паши Баршая, где как раз должны были пройти поминки, но я отказался, хотел ещё немного побыть здесь…где могла бы покоиться моя родная Ника.
И только огненно-рыжие волнистые волосы отливали медью сквозь беспросветную завесу дождя и снега. Она даже не сдвинулась с места. Маргарита стояла совершенно недвижно, глядя вдаль перед собой, туда, где ещё каких-то три часа назад покоился гроб Вероники. «Мой ангел…». – Когда фрау Ротенберг произносила эту фразу, внутри меня всё сжималось. Марго. Как-то незаметно для самого себя начал я называть её Марго, а она и не противилась. Фрау Ротенберг или Маргарита Эдуардовна были слишком длинными в произношении и усложняли наши и без того непростые отношения. А вот Марго – звучало подобающе. Да и нельзя было никак эту знойную, властную и одновременно трепетную, гордую, ослепительную женщину называть, кроме как Марго. Я бы даже добавил «Королева Марго». Я сходил с ума, потому что меня безудержно влекло к этой незнакомой женщине. И я не мог понять сам себя. То ли меня подкупала преданность, нежность Марго по отношению к Веронике, эта неведомая мне дружба. То ли таинственность Марго, и попытка её разгадать. То ли холодность Марго, и неистовое желание её растопить. То ли…у меня просто давно не было близости с женщиной, а с такой женщиной, как Марго, никогда не было. В конце концов, я даже не мог заглянуть Маргарите в глаза, она никогда не снимала свои солнцезащитные очки, и мне оставалось лишь угадывать, какого цвета у неё глаза. Я бесстыдно впился взглядом в Марго, и когда она повернулась ко мне, то в ушах сразу зазвенел металлом голос Вишни: «Видела бы вас – коршунов сейчас Вероника. Стыдно должно быть вам, друзья мои, стыдно.» Мне должно было быть стыдно, но ведь Ника сама любила Маргариту, дружила с ней одной. Можно сказать, что мне просто по наследству досталась подруга Вероники. Чего я должен был стыдиться?
– Зелёные.
– Что зелёные, Марго?
– Вы спрашивали, какого цвета у меня глаза – зелёного.
– А почему…
– Дайте угадаю, вас задевает, что я всё время в своих дурацких очках? Их не красит даже то, что они безумно дорогие и от очень фешенебельного бренда. У меня особая болезнь роговицы глаз, поэтому я всегда должна носить солнцезащитные очки. Снять очки – для меня непозволительная роскошь. Я могу лишиться зрения…только и всего.
– И что же ваша болезнь совсем не лечится? Медицина ведь не стоит на месте. Тем более в Германии. Вы, судя по всему, вполне обеспеченная дама, значит, вопрос денег вас не должен беспокоить. Я не понимаю.
– Алексей Корф, а вы никогда не понимали других, особенно тех, на чьём месте не были. И не дай Бог вам там оказаться. Вы думаете, я лукавлю? Вы думаете, я не пробовала самые новые методы лечения, не переводила миллионы на счета элитных клиник Германии, Израиля…? Всё тщетно. Мою болезнь нельзя вылечить. Я могу только поддерживать состояние ремиссии.
– Это ужасно.
– Это не ужасно, мой дорогой. Это просто жизнь. А вас ещё что-то может удивить, надо же. Вы так не были удивлены, даже, когда взорвали могилу Вероники. Чего же вас так тронула моя болезнь?
– Нет. Ничего удивительного. Я из вежливости переживаю о вас в дань памяти о Нике.
– Право, не стоит себя так утруждать беспокойствами о моей скромной персоне. К тому же мы с вами в одной упряжке ненадолго. Как только мы найдём преступника, я сразу же вернусь в Германию.
– Мы найдём преступника? Я вас не понимаю.
– Конечно, мы. Кто же ещё проведёт толковое расследование? На вашего русского лентяя Лёвушкина надежды нет никакой. Впрочем, это типично для всех русских – ничего не делать и чего-то ждать. Были бы мы в Германии, то уже на второй день преступника поймали. А вы – больше пустословы, нежели деятели.
– Эко вы не любите русский народ. Нам, знаете ли ваш немецкий менталитет тоже никак не понять с незапамятных времён…
– Алёша, моя любовь или отсутствие оной никак лично ваши чувства задеть не может. Вы сами-то истинный патриот своей страны, отдыхая каждый год и не раз исключительно за границей? Это, во-первых. А, во-вторых, я сказала то, что думаю. И хотите сказать, что майор Лёвушкин хоть куда-то продвинулся в расследовании?
Расследование и правда никуда не продвинулось, а лишь зашло в тупик ещё больше. Но я-то понимал, что Илларион здесь не при чём. Он честно работал и был весь в расследовании нашего дела. Но Марго была столь категорична и резка, уверена в своей исключительной правоте… Что я не захотел продолжать с ней беседу. Мне стало неприятно от её необоснованного высокомерия, пренебрежения мной и Лёвушкиным, да и в целом русскими. Пусть я отдыхал не в России, но душой я был русским до мозга костей. Я не смог бы жить в Европе, вот как раз из-за таких как Маргарита. Из-за таких якобы высоко нравственных, интеллигентных и дельных, у которых всё прямо спорится, а на деле пустых. Потому что, как показала мне жизнь, человек дела, человек цельный, человек внутренне богатый – не станет кричать об этом направо и налево. Такой человек наоборот молча и сознательно будет беречь свои достижения и успехи. Нет, он может, конечно, как-нибудь при встрече да под бокальчик похвалиться, но не более того. Ведь успех в любом деле может быть зыбок и уйти как песок сквозь пальцы, уж я это прекрасно знаю, плавали. Моя ещё недавняя одурманивающая симпатия к Марго сменилась холодным равнодушием. То ли разум взял верх, то ли с меня сошла пелена нелепой благодарности Маргарите за дружбу и поддержку Вероники. Стоп! А была ли пресловутая дружба? Никто о Марго не слышал никогда, даже мой дорогой зам, по уши влюблённый в Нику. Мысли сменяли одну за другой, словно я еду по американским горкам, меня даже слегка «мысленно укачало». Но ведь мы все, особенно я, как выяснилось, не знали настоящую Веронику. Стало быть, её дружба с Маргаритой имела место быть. И всё равно я не понимал, неужели моя светлая Ника дружила с этой ведьмой? Я отказывался верить в сию дружбу. Что бы Маргарита там не пела: «Мы с ней, знаете ли, дополняли друг друга. Как огонь и вода. Я же та ещё чертовка!» Расследовать она со мной что-то собралась… Эх, на минуту я пожалел, что 90-е уже прошли, а то бы я фрау Ротенберг допросил саму, как следует. Я решил не удовлетворять желание Марго ещё подискутировать и медленно безмолвно двинулся к выходу кладбища. Не знаю, что там за мысли роились в голове у фрау Марго, но она тихо и покорно последовала за мной. Всю дорогу, что мы ехали до дома Паши Баршая, где он милостиво предложил организовать поминки, никто из нас не проронил ни слова.
Глава 21
– Маргариточка, детка, как? Как всё прошло? Я не поехала на похороны Никулички, не могла это вынести. Всё было достойно? У меня сердце всё заходится, никакие лекарства не помогают.
– Зинаида Макаровна, родная, всё прошло чинно и благородно. Уверена, Нике бы понравились её похороны. А что это мы сердце не бережём? Стольких лоботрясов и хулиганов выучили, воспитали, и сердце сберегли, а теперь что?
– Полно тебе старуху бранить, Ритулечка. Я ведь сама всё понимаю. Но никак не могу унять боль утраты. Как же моей Вероникочки больше нет на белом свете? Вот ещё совсем недавно мы чай с ней пили, она нам с Алёшенькой приготовила свой фирменный вкусный борщ. А какие Ника мне в её «Просто Я» сшила наряды! Я их теперь даже надеть не могу, загляну в шкаф, посмотрю на эти семь великолепных нарядов и свою родную Веронику вспоминаю, плачу, плачу. Она же мне как доченька была! Я всегда нарадоваться не могла, что сыну Бог такую замечательную невесту послал. А теперь он один как перст. За что нам эти наказания, милая?
– Какая же вы старая, Зинаида Макаровна?! Вы у нас ещё ого-го! И наряды мы эти ваши новые обязательно выгуляем! Я же Нике обещала о вас позаботиться, так ведь? Вот, теперь вы можете согреться под моим тёплым крылышком. Мне тоже горько, что нашей девочки больше нет с нами. Но пути Господни неисповедимы. Нельзя нам отчаиваться, унывать сейчас. Уныние – грех. Да и Веронике бы не понравилось, что мы живые здесь грустим, слезами землю орошаем. Нам её надо отпустить со светлой лёгкой радостью на сердце.
Мы с Илларионом недоуменно наблюдали за странным диалогом моей мамы и фрау Ротенберг. Рубрика была без комментариев. Мне даже было нечего сказать. Как-то захотелось снова напиться до беспамятства. Я посмотрел по сторонам, Лёвушкин тоже. Над чем мы с ним оба не преминули поржать от души.
– Что, Алёшенька, скрытые камеры ищешь, думаешь, нас разыгрывают?
– Вроде того. Тебе тоже так кажется? Я ведь не один вижу и слышу это безумие?
– Нет, ты сходишь с ума не один. Но нас, похоже, удивлено только двое. Ты посмотри, все, абсолютно все здесь присутствующие смотрят на происходящее спокойно, как будто, так и должно быть. Ты мне ничего не хочешь сказать, Алексей Владимирович?
– Илларион Львович, ты предлагал меня упаковать? Упакуй меня пожалуйста подальше отсюда.
– Поздно батенька, это предложение было подарочным бонусом и теперь уже не действует! Да и мне, знаешь ли, доставляет удовольствие, что фрау Ротенберг доводит ещё кого-то, кроме меня.
– Бессердечный ты человек, Лёвушкин, редиска!
Насмеявшись со своим новым другом – Илларионом. Да, я в тот момент приятно осознал, что у меня, оказывается, появился друг и соратник в лице майора Лёвушкина. Вот так, как говорится, друзья познаются в беде. И у меня значительно улучшилось настроение от этого умозаключения и от нашей ироничной с Илларионом беседы.
Я не стал дальше слушать, о чём там щебечут моя мама и Марго. В целом я был не против, что моя маман нашла отдушину в чьём-то лице кроме моего. Тем более я сам нуждался в спасительной отдушине, да и вообще надо было заниматься расследованием. Нам с Лёвушкиным ещё столько всего предстояло…
Я прошёл в просторную залу Пашиного особняка. Сразу было видно, что Баршай обустраивал и зал, и весь свой особняк дорого-богато и безвкусно и сам, без помощи дизайнера. Ох уж это ужасное сочетание алого, бордо и золота/позолота во всём интерьере: в бархатных тяжёлых портьерах с увесистыми и в то же время роскошными занавесками в виде ламбрекенов, оснащенных бахромой, драпировкой, и собранными в складки, в стульях с мягкой обивкой и утяжкой, похожих на раздутых объевшихся чиновников, с гнутыми массивными ножками-лапами в стиле ампир, в диване с множеством пышных подушек и резными подлокотниками, даже в овальном большом столе на двух громоздких ножках, и тот выглядел гротескно торжественно, просто угнетая своей нелепой величественностью. На деле же ампир выглядит восхитительно, если в интерьере детали, мебель подобраны грамотно, лаконично, со знанием дела, в меру и со вкусом. Но Паша застрял в наших 90-х, и у него не было жены с таким эстетическим вкусом и умом, как у меня. Ему надо было блеснуть перед другими своими «хоромами». Возможно, и я бы сделал в своём доме всё ровно также, если бы не Ника…
Возле стола суетились Анжела и Настенька, помогая накрывать шеф-повару «Пегаса» Михаилу Пшеничному, который вызвался организовать приготовления для поминок. Настя, надо заметить, уже была снова при параде и весела, словно у них с Олегом не произошло никакой размолвки. Вот я всегда завидовал таким людям – не обременённым разумом, ведь они совершенно не думают, не парятся, живут себе просто, не напрягаясь. На одном из стульев, похожих на раздутых чиновников, сидел не менее раздутый Модест Эммануилович. Был бы я художником, непременно нарисовал на Михельсона карикатуру. Сразу почему-то вспомнился Земляника из «Ревизора» уважаемого Николая Васильевича Гоголя. Я улыбнулся своему наблюдению. Меня стало отпускать напряжение последних дней, мучавшее и давившее тяжёлым металлическим обручем, не давая дышать. Я, конечно, мужчина и должен быть сильным… Но мои нервы сдавали, я был обессилен, растерян, угнетён и напуган. Да! Я – мужчина тридцати семи лет с уже посеребренной проседью волос – был напуган! Я боялся, потому что кто-то лихо, нагло вторгся в мою жизнь и умело управлял ей. Я не знал, кто он. Я не знал, что он ещё придумает. Я находился в состоянии полной неопределённости, а моя собственная жизнь напоминала мне теперь руины, среди которых где-то ещё была явно заложена парочка мин. Была бы Ника жива, она нашла нужные слова, чтобы меня утешить, дала мне дельный совет, что делать дальше. Но этот кто-то отнял у меня Веронику – самое святое, что было у меня в жизни. Я разозлился и стукнул кулаком по оконному подоконнику залы, отчего стекло задребезжало и зазвенело. Все обратили на меня свои сочувственные взгляды. Нет, меня не отпускало, меня штормило из стороны в сторону, одна эмоция сменяла другую, точно картинки в калейдоскопе. И тут я услышал до боли знакомый, родной голос…
– Алексей, не пытайся так сильно напрягать извилины, у тебя всё отражается на твоём красивом лице. И не сверли во мне дырку своими бирюзовыми глазами с кофейным ободком.
Ника?! Но?! Я резко обернулся и дёрнулся, как ошпаренный!
– Тише, Алексей. Ты так всех распугаешь. Нервишки шалят? – Конечно, мне почудился голос Вероники. А вот Марго была вполне настоящая и говорила со мной лилейным шепотом, гладя заботливо по плечу, успокаивая.
– Вы, Маргарита, меня уже пугаете сменой своего настроения. То вы раздражительная со мной, то добрая. И давно мы перешли на ты?
– Бросьте, вас давно ничто и никто не в силах напугать. А я вообще – человек противоречивый. Моё настроение может быть полярно противоположным в зависимости от желаний, обстоятельств, людей. Вот на кладбище ты меня раззадорил, и я была не в духе. А сейчас ты стоял весь такой романтический герой, страдающий, взволнованный, что во мне взыграли трепетные чувства.
– Марго, вы не противоречивая, а сложная. Есть разница.
– Кому как, всем, знаешь ли, не угодишь. Ты вот тоже – тот ещё подарочек. Может, поэтому Ника с тобой столь долго прожила. Как там говорят: противоположности притягиваются. Она была святая, чистая, а ты – грешник, бандит из 90-х, любитель женщин, денег и алкоголя.
– Фрау Ротенберг! Вы что себе позволяете?! Чёрт побери! Вы на меня всех собак повесить решили?! Кто ты вообще такая?!
– Наконец-то, Лёша. Вот мы и перешли обоюдно на ты. А ты давай, продолжай, злись, выплёскивай эмоции. Тебе надо выговориться, выпустить пар. Ты же весь ходишь сплошным комком нервов, держишь эмоции в себе, так и до психиатрической больницы недалеко. А я на тебя благотворно влияю, на эмоции вывожу.
– Может, мне тебе ещё и спасибо сказать? Или денег за психологическую помощь заплатить?
– Что ты, какие деньги, я же обещала ангелу позаботиться о тебе и Зинаиде Макаровне. А Маргарита Ротенберг слов на ветер не бросает.
– Маргарита, опять вы нашего ранимого Алексея доводите? – Илларион продолжал злорадно радоваться, что Марго переключила своё внимание теперь на меня.
– Майор, и вы туда же? Черти! Уйду я от вас!
Я пошёл к столу подальше от этих остроумцев. Где-то Марго была права: мне надо было выговориться, перевести дух, выплеснуть накопившиеся эмоции. Но не мог же я это здесь при всех, кто пришёл почтить память Вероники. Не мог же взять и вывалить на других груз своих душераздирающих чувств. Хотя на Нику я частенько срывался.
Надо отметить, стол ломился от яств. Спасибо Михаилу, наготовил для поминок этот добрый человек столько…что можно неделю было поминать, прости Господи. И при всём при том шеф-повар «Пегаса» ни копейки не взял, мол добром Нике платит за добро. Мы расселись за столом. Я сел во одной главе стола рядом с фотографией Вероники в черной раме со злосчастным траурным крепом, Паше во главе стола напротив. Подтянулись ещё некоторые сотрудники Ники из «Просто Я». Словом, собрались поминать в узком семейном кругу. Не хватало только Вишнего. Мы негласно ждали Олега… И Вишний пришёл с букетом любимых Вероникой синих роз. Даже я не додумался подарить Веронике на прощание её любимые цветы. Впрочем, я мог оправдать себя тем, что был занят расследованием, да и организацией похорон занималась Настя, она то и венок заказала с этими проклятыми синими розами. Венок венком, а Вишний принёс мне в укор живые синие розы.
– Господа, приношу извинения за своё поведение на кладбище.
– Ничего, дорогой зам, мы сейчас все на эмоциях. Проходи, садись. Тут как раз рядом со мной место пустует. Цветы, стало быть, Нике?
И Олег сел рядом со мной, цветы мы положили около фотографии Вероники. Началась стандартная программа поминок, проводы с тостами, звон рюмок, женские слёзы с охами и вздохами, мужские серьёзные разговоры.
– Алексей Владимирович, что же вы совсем к еде не притронулись? Я вот по старой памяти приготовил ваши любимые пирожные с бананом и маскарпоне.
– Спасибо, Михаил, не знаю, как вас по отчеству. Я уже оценил ваши старания и пирожные свои любимые видел. Только, сами понимаете, кусок в горло не лезет.
– Можно просто Миша, без отчества.
– И вам тоже можно просто Лёша. Ника вас очень любила, это же вы её научили всем рецептам…борщ, диетические котлеты из курицы с кабачками?
– Котлеты готовить Веронику я научил, а вот кулинарный талант приготовления борща ваша супруга унаследовала от своей мамы. Кстати, зря вы ничего едите, вот морите себя голодом, наказываете, истощаете организм, а Ника там всё с неба видит и за вас переживает.
– Миша, вы правда в это верите, что они оттуда за нами наблюдают?
– Лёша, конечно. Знаете, я ведь тоже потерял в своё время жену и ребёнка. Моя Алина умерла при родах. Мы хотели назвать дочку Иридой, была такая древнегреческая богиня радуги, крылатая вестница. Жена очень интересовалась Древней Грецией. Врачи пытались спасти Алину с дочкой, как могли, но… Когда мне сообщили, что я потерял обеих своих девочек, то просто захотелось самому умереть. Моя жизнь потеряла всякий смысл. Я заглядывал в детскую комнату, представлял, как в колыбельной могла бы сладко сопеть моя маленькая Ирида, играя с маленьким плюшевым Пегасом – ещё одной древнегреческой любовью Али. И однажды я нашёл новый смысл жизни. Алиночка всегда говорила, что я вкусно готовлю, и мне надо открыть свой ресторан. Так я постепенно открыл свой ресторан, а название, как вы догадываетесь, и придумывать не пришлось. Мне потом снилась жена после того, как ресторан обрёл первую славу. Алина сказала, что присматривает за мной и очень рада, что я воплотил её мечту.
– Сочувствую вам, Михаил. Но у вас и правда замечательный ресторан.
– Спасибо. Приходите ко мне, всегда буду вам рад. И держитесь, живите, Вероника бы этого очень не хотела. Она слишком любила жизнь, но больше жизни Ника любила вас.
Шеф-повар «Пегаса» ушёл, и сам того не замечая, вселил в меня какую-то новую надежду, что я обязательно найду убийцу Вероники.
Фрау Ротенберг присела рядом со мной. Эти её очки…мне казалось, что я никогда к ним не привыкну. Волей-неволей мне всё время чудилось, что сквозь свои очки Марго смотрит на меня.
– Как твоя рука?
– Ооо, Алёша, ты, оказывается, джентмун. До свадьбы заживёт.
– Батюшки-святы, как? Как такую остроумную, преисполненную яда мадам ещё не взяли замуж?
– Хаха! Вы сами – тот ещё хохмач! Не боитесь моего яда-то?
– У меня найдётся противоядие, и не с такими змеями дело имел.
– Я вот не возьму в толк, Алексей. Это ты мне комплимент делаешь или оскорбляешь?
– Мы сравняли счёты! Теперь и вы меня не понимаете! А то всё я недоумеваю от ваших выходок!
– И вспять мы на вы… Чего это ты вдруг повеселел? Ещё пару часов назад был чернее тучи, а теперь сияешь, как медный пятак.
– А я, дорогая подруга жены, эмоции выплеснул по твоему совету.
– Корф, ты пьян что ли?
– Какая же ты, фрау Ротенберг…токсичная.
– Токсичная? Что это ещё значит? Мой немецкий разум отказывается понять тебя.
– Вредная, токсичная, ехидная. Почти одно и то же. Вот всё тебе не так: плохо мне, нервный я – не нравится, хорошо мне, радостный я – тоже не устраивает. А я просто отпускаю любимую жену, как ты там сказала? Кажется, со светлой лёгкой радостью на сердце.
– Я посмотрю, память у тебя хорошая.
– Пока не жалуюсь, даже, несмотря на ушиб головы.
– Как твоя голова?
– До свадьбы заживёт, Маргарита Эдуардовна. А вот у тебя рука болит, и чего ты только строишь из себя феминистку, сильную, независимую? Я же вижу, как ты рану придерживаешь. Это вполне нормально – быть слабым и живым человеком.
– Что же ты Нике не давал быть живой и слабой со своим дурацким брачным договором? Знаешь, почему моё настроение рядом с тобой постоянно меняется? Потому что, если бы не пункты твоего verdammt брачного договора, то Ника бы пришла к тебе за помощью! И мы сейчас не поминали её!
Марго не на шутку разозлилась, испепелив меня взглядом сквозь свои солнцезащитные очки, она убежала с поминок, при этом мощно хлопнув входной дверью.
– Алексей, как это тебе удалось нашу рыжую бестию до слёз довести?
– Илларион, до каких там слёз? Наша фрау опять на меня наорала, у неё привычка что ли?
– Серьёзно говорю, Маргарита пронеслась мимо меня, вся в рыданиях.
– Поделом ей. Тоже мне нашлась Бог и судья в одном лице.
Мой Лёвушкин-друг нахмурился и вновь стал Лёвушкиным-майором, серьёзным стражем порядка. Взгляд его то ли серо-голубых глаз, то ли тёмно-карих стал глубоким, тяжёлым. Я так и не понял, какого они истинного цвета, так как цвет глаз Иллариона менялся в зависимости от освещения и цвета его одежды. Он негодующе вздёрнул свой острый подбородок, задумчиво потёр высокий лоб и напряжённо сжал изящные, красивые губы так, что они отвратительно побелели.
– Алексей, я всё понимаю. У меня самого не сложились отношения с Маргаритой с первого дня знакомства, точнее у неё со мной. Но фрау Ротенберг – женщина. Одинокая женщина в чужой стране. Тем более, если ты помнишь, она находится под программой по защите свидетелей.
– Илларион, а чего её защищать? Она сама, кого хочешь, доведёт или угробит. Знаешь, я человек тактичный и деловой и рамки в общении не перехожу, по личностям чужим не прохожусь. Но и терпение у меня не ангельское. Почему я должен был все похороны терпеть выходки Маргариты Эдуардовны?
– Никто никому ничего не должен. Но ты мог, хотя бы потому, что она стояла там под дулом пистолета.
– И что ты мне предлагаешь, побежать за ней и на коленях молить о прощении?
– Нет, не надо драматизировать. Её охраняют специальные сотрудники органов внутренних дел. Но пожалуйста найди с ней общий язык или хотя бы соблюдай нейтралитет. Ты же – мужчина, вот и руководствуйся холодным разумом. А Маргарита – женщина, у неё всегда эмоции будут брать верх.
– Постараюсь. У тебя как с расписанием? Я хочу завтра поехать в «Вареничную», побеседовать с официанткой Милой, камеры бы в кафе проверить, если, конечно, опять записи не подчистили. И я бы на реку съездил, своим взглядом окинул место преступления.
– В «Вареничную» можно. А вот к реке сам съезди, координаты точного места дам, я там уже всё исследовал вдоль и поперёк. Может, и тебе не стоит на реку ехать, раны бередить? А то ты сейчас в таком эмоциональном раздрае, ещё себе на реке нафантазируешь на беду?
– Наша полиция – нас бережёт! Ничего, батенька, эко, я уже не мальчик, смогу унять свои фантазии.
– Всё шутить, барин, изволите!
– Да, без шуток так и правда до психушки недалеко. Мне туда, кстати, уже драгоценная Маргарита Эдуардовна путь заказала.
– Прости, Господи, её бы кто вылечил!
– Илларион Львович, как можно? На священного свидетеля наговариваете?
– Эээ, ну её в болото!
– Тише, а то ещё накаркаешь! Река у нас уже есть, нам болота только для полного счастья не хватало!
– Ладно, давай за твою Веронику выпьем, помянем…
– Давай. Пусть моя девочка спит на небе спокойно. А убийцу мы обязательно найдём.
