Текст книги "Личный дневник моей фиктивной жены (СИ)"
Автор книги: Виктория Стальная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Глава 18
Я медленно шёл позади всех и думал о своём. Я неустанно думал, кто и за что мог меня так наказывать. Едва взглядом я уловил, как рабочие в могилу Вероники вбивают крест, опускают гроб. И в этот момент кто-то обжигающе посмотрел на меня. Она. Какая-то женщина с огненно-рыжими волнистыми волосами, стройная, невысокого роста. Несмотря на то, что она была в солнцезащитных очках с большими, толстыми и тёмными стёклами, я почувствовал всем своим существом, как её взгляд меня испепеляет. Уж не она ли та самая мстительница…которая напала с теннисной ракеткой на Анжелу и её фитнес-тренера? Своими худенькими руками в длинных кожаных перчатках до локтя чёрного цвета с множеством маленьких чёрных пуговиц она бросила горсть земли в могилу Вероники, а затем набрав ещё земли в ладонь, стремглав бросилась в мою сторону, расталкивая всех перед собой. Я не успел ничего сообразить, как резкая боль пронзила всё моё тело. Она вонзила острую шпильку своего длиннющего сапога выше колена мне в ботинок, бросила в лицо землю с могилы и стала хлестать руками со всей присущей её хрупкому существу силой. Я почти не пытался увернуться от её нападок, так как от неожиданности впал в ступор. Все присутствующие оживлённо смотрели на нас. Я видел боковым зрением, как Олег сурово бежит в нашу сторону, нервно сжимая кулаки. Но Вишню опередил вовремя подоспевший Илларион Львович. Он с силой схватил рыжую сумасшедшую, оттащил её и начал орать:
– Маргарита Эдуардовна, что вы себе позволяете? Вы в своём уме? Устраиваете разборки на похоронах. Вы же не уличная девица?! Какого чёрта я вас спрашиваю?! – От злобного рыка майора Лёвушкина в тот момент, кажется, не только у меня похолодело внутри. А рыжая не унималась, пыталась вырваться из рук Иллариона, рыдала и ругалась на меня.
– Почему он на свободе? Я же вам сказала, это он убил Нику! Его место в тюрьме. Это он сейчас должен кормить рыб на дне реки, а не Вероника. Вы же обещали мне во всём разобраться! Вам было мало моих показаний?!
– Так вы и есть тот самый неприкосновенный свидетель? – Я вклинился в разговор и попытался быть максимально милым, дабы смягчить остроту обстановки.
Рыжая девица вырвалась из цепких рук Лёвушкина со словами «да не трону я его», нервно что-то поискала в глубоких широких карманах своего классического приталенного пальто с рукавами-фонариками до локтя, выудила из недр карманов трясущимися руками сигарету и закурила. Закурила и закашлялась. Я видел, как из-под очков у неё течёт тушь. Она плакала, шмыгала носом. И мне стало её жаль больше, чем самого себя. Тут я понял, что этой миниатюрной, пытающейся казаться храброй девушке, пришлось пережить. Ведь это она была свидетелем убийства моей Ники. Это она разделила с любимой страшную тайну. Это она теперь находится под программой по защите свидетелей.
– Вы же не курите. – Начал я непринужденно. Мне как-то было нужно её разговорить, установить с ней контакт. Но я не знал, как. Я сотни раз презентовал свои объекты инвесторам, подрядчикам, строительным комиссиям, покупателям и был уверен, что в этом деле стал профи, которому нет равных. Я никогда не сомневался, что уговорю, разговорю кого-угодно и продам что-угодно. Но свидетельница стала исключением. Рядом с ней я почувствовал себя никчёмным студентом, который только пытается устроиться на работу и не может и двух слов связать. Она ненавидела меня лютой ненавистью по неведомой мне причине, и это сквозило в её движениях, в обжигающем взгляде сквозь толстые тёмные стёкла солнцезащитных очков. Но всё же она ответила.
– С чего вы взяли, Алексей Корф?
«Алексей Корф» – так ко мне никто не обращался. И это тоже меня обескуражило. Я для всех уже давно был или Алексей Владимирович, или без отчества для самых близких. По фамилии ко мне обращались разве что в лихие годы. Это тогда мы любили, когда нас именовали гордо и по фамилиям, чтобы каждая собака знала, кто каким районом заправляет. Каждый подвал, ресторан, палатка на рынке знала, кто их крышует. Достаточно было произнести: «Баршай» или «Корф», и уже ни у кого не возникало вопросов. И я со сладкой горечью вспомнил те самые времена, наши золотые времена малиновых пиджаков. Я вспомнил, как мы с Баршаем первый раз братались, а перед тем у нас с ним было пять стрелок. Мы сидели за шикарно накрытым столом, ломившимся от яств и напитков, в дорогом и знаменитом тогда ресторане Москвы «Мираж» на Новом Арбате недалеко от не менее известного казино «Метелица» и чувствовали себя королями, особенно оглядевшись на бедные массы советского пролетариата. Я тогда ведь искренне полагал, что всё могу. И раз я выбился в люди, урвал себе и своей матери кусок хорошей и сытой жизни, значит, так каждый может, просто не все хотят. Я же не сразу стал тем самым «Корфом» с шикарными домами, машинами с личным водителем, золотым банковскими картами. Да, я не пахал на заводе, как миллионы советских граждан, но работал мозгами, использовал любую возможность, рисковал жизнью в прямом смысле, терял и падал, и снова вставал, начинал всё с нуля… Она снова закашлялась, и мне пришлось вернуться из воспоминаний в мою отвратительную реальность.
– Вы не умеете курить, это видно. Дайте сюда ненавистную сигарету, вам не идёт. Вон кашляете как! – И я выхватил у неё сигарету, затушил. О чём тут же пожалел…
– Знаешь, дорогой, я тебе не Ника! Это ей ты мог помыкать, как тебе заблагорассудится! И больше никогда не смей за меня решать, что я должна делать, а что нет!
– И давно мы перешли на ты?
– Давно, Алёша. С тех самых пор, как ты начал портить жизнь моей лучшей и единственной подруги. Имей ввиду, если ты выйдешь сухим из воды, я этого так не оставлю. Илларион Львович, вы слышите?! Я сама тогда накажу вашего драгоценного Корфа, если его не накажет Российский суд.
Обстановка накалилась до нельзя. Все, прощающиеся с Вероникой, смотрели в недоумении на нашу с рыжей девицей перепалку и ждали окончания. Не знаю, чем бы закончилось сие действие, если бы не майор Лёвушкин.
– Маргарита Эдуардовна, не советую вам при мне делать столь смелые заявления. Вы хоть и находитесь в моём подразделении под программой по защите свидетелей, прав вам дополнительных это не даёт. Чаша моего терпения по отношению к вам очень скоро переполнится. Что тогда вы будете делать, фрау Ротенберг, звонить в родную Германию? Мы не будем судить Алексея Владимировича, как бы вам того не хотелось. Я уже неоднократно призывал вас к разуму, объяснял, что у следствия нет улик, доказательств причастности Алексея к гибели его супруги. Мы ищем и намерены найти истинного убийцу. Вас это удовлетворит?
Маргарита Эдуардовна скривила недовольно лицо, скрестила руки на груди и демонстративно отвернулась от нас с Илларионом, поставив незримо точку в нашем разговоре. И мы все снова продолжили провожать Веронику в последний путь.
– Почему фрау Ротенберг, майор?
– Ааа, ну её! Лёша, эта рыжая фурия уже всю кровь мою выпила. Если бы не следствие, давно бы я её уже депортировал на историческую родину в Германию. Она же у нас вся такая богемная, благородного происхождения, неприкосновенная. Зато сама! – И Илларион Львович, которого я всегда видел сосредоточенным, деловым, серьёзным, спокойным, истерически схватился руками за волосы, его лицо исказила злость вперемешку с отчаянием. А я негромко рассмеялся.
– Надо же, нашёлся кто-то, кто выводит майора Лёвушкина из себя сильнее, чем я.
– Брось ты. Что было, между нами, то быльем поросло. Долго ведь я тогда потом ещё копался в твоём деле, так что истину знаю. Но если бы не твой адвокат Вяземский, сел бы тогда надолго, сам знаешь.
– Слава Богу, я могу теперь спать спокойно, что моя совесть чиста перед законом. Значит, фрау из Германии. Очень интересно. То у моей жены не было вообще подруг, то теперь есть фрау из Германии. А вы проверяли эту Ротенберг?
– Мог бы и не задавать мне такие вопросы. Конечно, проверяли. Чиста, ни одного пятнышка нет в биографии. Кстати, запись того вашего с Павлом Баршаем диалога нам любезно предоставила фрау.
– А откуда у неё взялась эта сфабрикованная запись?
– Маргарите Эдуардовне запись прислал неизвестный на электронную почту накануне случившейся трагедии. Работал профессионал, так как нам не удалось установить даже, из какой точки мира произошла отправка письма.
– Дело ясное, что дело тёмное. Я прямо чувствую себя большим человек – против меня разворачивается такая нешуточная масштабная военная операция.
– Нам точно не до шуток. У меня много было глухарей, но, чтобы так… Черта с два.
– Да, вы, майор, ругаться умеете. Свят, свят. А я уж думал, над вами светится нимб высоко интеллигентного и воспитанного человека.
– Но, но! Поговорите мне ещё, главный жулик! Это я ещё из вас не выбивал чистуху и пальчики не откатывал ваши. А там того и гляди, упакуем вас и закроем!
– Илларион Львович! И где вы набрались сей жаргонщины? Вы меня ещё редиской назвали бы!
– Алексей Владимирович, редиска – это уже архаизм. Вы бы поработали с моё в правоохранительных органах, пообщались с законниками, и моего хуже заговорили.
И мы с майором от души рассмеялись. А я и не заметил, как мы все уже подошли к могиле Вероники.
Мы стояли лицом к лицу друг с другом эдаким полукругом. А на дне неглубоко вырытой могилы сквозь припорошенный первый осенний снег алели вышитые розы вишнёвого цвета с золотыми стеблями и лепестками гроба Вероники. Я посмотрел на вбитый в могилу крест, содрогнулся и встретился взглядом с ней – Ника смотрела на меня с фотографии, словно живая, улыбалась своей искренней, лучистой и доброй улыбкой. И я заплакал, не таясь. Даже сквозь слёзы я видел, как меня теперь уже не с ненавистью, а с интересом изучает фрау Ротенберг. Мне совсем не нравилось, что поток моих душевных переживаний постоянно прерывается наглым и бестактным вниманием со стороны Маргариты Эдуардовны. Она будто специально меня испытывала и не давала, как положено вылиться моему горю. И ещё больше мне было неловко, неудобно и стыдно перед любимой Никой, что, стоя на её похоронах, я гораздо больше занят в мыслях о другой, об этой немецкой подруге. Голубь. Белый голубь откуда-то неожиданно прилетел, появился из воздуха и, воркуя, сел на фотографию Вероники. Небо вдруг просветлело, и выглянуло робкое едва тёплое солнце, согревая меня уже порядком продрогшего. Дождь успокоился, и от крупиц мокрого мерзкого снега не осталось и следа. Я сразу понял, что это благой знак. Потому что Ника очень любила голубей, подкармливала их. Особенно, когда она встречала голубей в каком-нибудь храме. Любимая всегда говорила, что голуби – священные птицы, единственные птицы, кому открыты врата рая. Все кроме меня из присутствующих уже бросили по горсти земли на надгробие, сложили свои цветы, а я всё любовался белым голубем и фотографией Вероники. Я и не заметил, как мы остались…втроём: я, Ника и чертова Маргарита Эдуардовна. Я вспомнил, что у меня остался в кармане пальто кусок булки от сэндвича, недоеденного на днях, вытащил его и, подойдя ближе к кресту, к кромке могилы, протянул его голубю. Голубь несмело наклонился, посмотрел мне в глаза, взял клювом кусок булки и взмыл высоко в небо…
***
– Алексей, Лёша, вы нас слышите. Эй. Очнитесь! Я, конечно, мечтаю вас наказать, как следует, но умирать вам пока рано!
Маргарита била меня своими хрупкими руками всё в тех же чёрных перчатках с множеством пуговиц, но только, не как в первый раз с ненавистью, а теперь с тревогой, пытаясь привести в чувства. Она пыталась поднять мою обмякшую тяжёлую тушу, но ей это было просто не под силу. Сквозь какую-то пелену на глазах и клубы дыма я видел, как фрау Ротенберг мечется возле меня, кому-то что-то судорожно говорит и требует, требует. Голова снова гудела. Я не чувствовал собственного тела, не мог пошевелить ни руками, ни ногами. И, казалось, что меня оглушили. Правда, сквозь это оглушение до меня иногда доносились обрывки фраз…
– Илларион, я, конечно, попила немало вашей крови, как вы выражаетесь. Но я настаиваю! Сделайте же что-нибудь.
– Маргарита, я сделал всё, что только возможно! Скорая едет. Я вызвал спецов. Место преступления мы огородили! Что ещё вы от меня хотите?!
– Пашка, да что же за напасть такая на Алёшу нашего? Хорошо хоть, больше никто не пострадал.
– Олег, я не поняла, а поминки будут?
– Настя, ты правда идиотка или прикидываешься? Какие, мать их, поминки?! Гроб взорвали, взорвали!
Гроб взорвали. Пустой гроб взорвали.
Глава 19
Я сидел в карете скорой помощи почти без сознания. В нос ударил едкий запах нашатыря и чего-то ещё медикаментозного. Постепенно я приходил в себя, только всё ещё слышал приглушенно, видел мутно, и голова гудела.
– Доктор, что с ним? – Фрау Ротенберг на удивление с трепетом беспокоилась обо мне.
– С ним всё в порядке, уважаемая. У него шок. Небольшой ушиб головы. От удара взрывной волны произошла небольшая акустическая травма уха, это быстро пройдёт. Я назначу соответствующие препараты. Главное – потерпевшему необходимо находиться в покое.
– Покой нам только снится. Доктор, а у него точно только ушиб головы? Может, его проверить на сотрясение мозга?
– Я со своей стороны в этом необходимости не вижу. Но если вы хотите, мы можем отвезти Алексея Владимировича в больницу, дабы точно его продиагностировать. А вот вам, уважаемая, надо руку то обработать? Вы уже в таком состоянии сколько ходите? Явно много крови потеряли.
– И правда. А я даже не заметила. Наверное, об изгородь соседней могилы руку поранила. Если бы не Алексей Владимирович…меня бы уже самой в живых не было. Он каким-то чудом и сам успел за секунду до взрыва отойти чуть от могилы и меня собой прикрыл. Мы же с ним вдвоём были там…на самом краю. Нас бы! – Маргарита на секунду сняла свои солнцезащитные очки, промокнула глаза, вытерла сажу с лица. Ко мне наконец-то вернулось зрение, и я увидел, что одна из перчаток фрау разорвана, а из руки у неё сочится кровь. Я было хотел посмотреть на её лицо без очков, взглянуть в глаза, но не успел. Почти всё время с нашей встречи с ней меня волновал вопрос, почему в столь ненастную, отнюдь не солнечную погоду она в этих своих солнцезащитных очках, да ещё с толстенными стёклами.
– Какого цвета у вас глаза?
– Gott sei Dank! Алексей, вы пришли в себя!
– Вашими молитвами, видимо, Марго. Что же вы так пеклись обо мне? Вы же так хотели моей прискорбной участи, рыбам скормить на дне реки?
– Бросьте вы уже дурачиться. Wir sind nicht in der Stimmung zu lachen.
– Маргарита Эдуардовна, можно вас как-то попросить со мной на моём языке говорить? Я, уж извините, немецкой грамоте не обучен.
– Я говорю вам, что нам сейчас не до смеха. Всё очень серьёзно. Эти люди ни перед чем не остановятся, а вы тут хохмите. Господи, и как только мой ангел могла вас полюбить?
– Вы о Веронике? Почему вы её так называете?
– Потому что в отличие от меня она была чиста и непорочна душой – истинный ангел. Мы с ней, знаете ли, дополняли друг друга. Как огонь и вода. Я же – та ещё чертовка! Я надменная, властная, своенравная, самодостаточная. Я всегда получаю то, что хочу.
– Вероника тоже была обольстительной, самой обольстительной в мире.
– Алексей Корф, при мне вы можете не изображать влюблённого страдальца. Вы любите только себя и искренне уверены, что всё должно принадлежать вам. А Вероника вам больше не принадлежит. Пожалуй, это единственное, что вас может сейчас огорчать. Но в этом нет ничего предосудительного, я вот тоже такая. Да, я тоже обожаю исключительно себя. В этом мы с вами, мой друг, похожи.
– Да что вы знаете обо мне? Какие-то выводы горазды делать? И мы никогда не будем с вами друзьями.
– Ваше право. А выводы я о вас делаю правильные, поскольку побольше вашего знаю о Веронике. Я была её единственным другом. Я разделяла с ней все горести, переживания от вашей отвратительной совместной жизни. Чего мне только стоило сдерживать себя по отношению к вам!
Наверное, мы бы с фрау так и продолжали обмениваться любезностями, если бы снова не вмешался майор Лёвушкин.
– Господа, я вижу, вам обоим уже лучше. Стало быть, вы позволите вас допросить?
– Допросить нас? Her Лёвушкин, как можно?
– Маргарита Эдуардовна, вот закрою вас на пятнадцать суток за оскорбление при исполнении, посмотрю потом, как вы будете при мне ещё выражаться. Я, к вашему сведению, прекрасно осведомлен об употреблении вышесказанного наречия.
– Илларион Львович, скажите пожалуйста, уважаемый, так лучше?
– Фрау Ротенберг, не лучше. Я попрошу вас впредь молчать до тех пор, пока от вас это не потребуется. Итак, Алексей, вспомните, что вы видели, слышали перед тем, как произошёл взрыв.
– Белый голубь сел на фотографию Вероники. Я подошёл, чтобы протянуть ему кусок булки. Затем перешёл на сторону Маргариты, и мы собирались уже с ней уйти. Мы сделали пару шагов, и тут раздался взрыв. Я упал на фрау Ротенберг и тем самым её укрыл.
– Может, вы заметили что-то необычное?
Я закрыл глаза и попытался восстановить картинку произошедшего, уцепиться взглядом за какую-нибудь деталь. Я же всегда был внимателен к деталям…
Я вернулся мысленно к могиле Вероники. Вот я стою у креста на краю, протягиваю рукой кусок булки голубю. Я опускаю свой взгляд на надгробие. И…
– Венок.
– Что венок, Лёша? – Спросил напряжённо майор.
– Когда я посмотрел вниз на надгробие, то увидел там лишний венок. То есть не лишний, а этого венка просто не было. Я внимательно наблюдал за всеми, кто пришёл проститься с Никой. И никто из присутствующих этот венок не приносил. Это был странный венок – весь серый, как будто старый, выцветший.
– Маргарита Эдуардовна, вот теперь я даю вам слово. Вы подтверждаете слова Алексея Владимировича?
– Увы я не могу подтвердить данный факт. Поскольку я в тот момент была обеспокоена тем, что Алексей скользил по жиже грязи на самом краю могилы. И не уходила я именно поэтому, чтобы в случае чего спасти этого несчастного. Мне ещё не хватало, чтобы вы меня обвинили потом в том, что это я Корфа собственноручно столкнула в могилу к жене.
– Стало быть…этого теперь не доказать. От гроба Вероники Игоревны почти ничего не осталось. Вполне возможно, что взрывное устройство было прикреплено как раз к тому самому венку.
– А что говорят ваши спецы?
– Что работал профессионал…снова нет никаких зацепок.
– А камеры на кладбище проверили? По ним же можно посмотреть, кто положил злосчастный венок.
Майор Лёвушкин чертыхнулся, ударил ногой об изгородь чьего-то захоронения и с досадой произнёс:
– Именно сегодня. Вот именно сегодня камеры не работали.
– Лёха, ты как? Что тут вообще происходит? Я там еле Настеньку успокоил.
– Олег Юрьевич, вы почтили нас своим присутствием? Что же вы за друг такой, правая рука Алексею Владимировичу, когда тут такая трагедия, а вы какую-то Настеньку успокаиваете?
– Майор, я успокаивал не какую-то Настеньку, а свою девушку. Вы на личности-то не переходите. У Алексея и без меня утешителей хватает, я посмотрю.
– Вишня, а меня не утешать как бы надо, а разбираться в случившемся. А Насте бедной всё не терпится посадить место, которым она думает, за поминальный стол? С тебя, кстати, ещё объяснение, где же и когда я был в ночь убийства Вероники. Маргариты Эдуардовны можешь не стесняться, она и есть наш дорогой долгожданный свидетель.
– Всё-то вы выворачиваете, пытаетесь меня в чём-то уличить, обвинить. А все вопросы, Лёша, ты можешь сам себе задать. Я не знаю, где ты был, с кем пил. В отличие от тебя у меня есть рабочие дела, обязательства перед семьёй. И в ту ночь я как примерный сын был у родителей, знакомил их с Настей. Часов в 11:00 следующего дня, это уже воскресенье, получается, мне позвонила взволнованная Береслава. Эта славная женщина, которую ты и за человека не считал, переживала за тебя, спрашивала у меня, что же делать? Где тебя искать, звонить ли в больницы? В больницы звонить не стали, я, зная тебя, решил подождать. И оказался прав. Утром в понедельник ты каким-то чудом оказался пьяный и спящий на диване в своём кабинете. Я тебя спаивал? Нет. Алиби, как мог, тебе обеспечил? Да. Ко мне есть какие-то претензии? Надеюсь, что нет!
– Вот ты какого лестного мнения обо мне, дорогой зам? Алиби мне обеспечил. То есть ты даже не переживал обо мне? А если бы на меня напали по дороге?
– Утрируй, сколько хочешь. У тебя не получится выставить меня в дурном свете.
– А ведь согласно учредительному договору именно ты, Олег, мог бы руководить «Строй-Инвестом» в случае моей смерти и/или недееспособности Вероники…
– Подождите, подождите, Алексей Владимирович, я вас правильно понял? – Этот вопрос майора Лёвушкина с нескрываемой надеждой повис в воздухе. Не хотелось, конечно, зря обнадеживать Иллариона. На самом деле я не подозревал Олега, прекрасно понимая, что у него бы ни духу, ни силёнок, ни фантазии, ни тем более связей не хватило со мной так воевать. Я лишь пытался припугнуть Вишнего и остепенить, мне почему-то казалось, что хоть напрямую не причастен, но что-то явно знает. Уже сотню раз за последние дни я задавался вопросом, с чего это вдруг Олег стал таким смелым против меня, острым на язык. Да, раньше я ценил и уважал Вишню за его акулью хватку в деле…но по жизни он всегда был кисейной барышней…
