Текст книги "Дикие сердцем"

Автор книги: Виктория Клейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– Неужели и ты… – я не осмеливалась произнести эти слова вслух.

– Не будь глупышкой. Конечно же нет. Я не нацист. Единственное, во что я верю, – так это в свое собственное благополучие. Обычно фанатикам, ущербным или просто слабым людям необходима какая-либо идея, чтобы они могли поверить в себя. Тебя же смущают рассказы священников о небесах и аде, о хождении по водам или воскрешении. Все это такие же фантазии, как и те, в которые верят нацисты.

– Но христиане не требуют уничтожения инакомыслящих. – Гай скептически улыбнулся. – Ну, хорошо, – сказала я, осознав зыбкость этого аргумента. – По крайней мере не сейчас.

– Ты забыла о Северной Ирландии. Никто не сможет точно сказать, сколько крови пролили во имя Христа.

– Но Христос не понукал своих последователей проливать кровь.

– Придумывая утопию, немецкие романтики даже вообразить не могли концентрационные лагеря и газовые камеры. Люди забывают о благих намерениях, поддавшись искушению раз и навсегда расправиться с врагами.

– Но твоему отцу близки идеалы нацизма?

– Так же, как и трем четвертям присутствующих здесь гостей. Тебе не близки? И мне, и Веру тоже, если его взгляды не изменились за последнее время. Думаю, что лорду Дирингу дорого только ясное морозное утро, которое идеально подходит для охоты. В этот список смело можно включить и леди Фриск. Единственное, во что она верит, – это в превосходство английского правящего класса над другими. Представь, в какой ужас она придет, если узнает, что обедает вместе с членами ФОА.

– ФОА?

– Фашистское общество Англии. Я придумал это название ради смеха, но отец считает, что оно вполне годится.

– Не понимаю, как ты можешь так легко к этому относиться!

– Посмотри на них. Большинство из новоявленных фашистов, кроме Вернера, на полпути к могиле. Все они настолько своенравны и капризны, что не могут прийти к единому мнению даже в мелочах. Они опасны не более, чем слепые котята. Отец стал фашистом под влиянием баронессы. Он никак не мог прийти в себя после бегства мамы. Фашизм дает отцу иллюзию могущества и силы.

Я взглянула на Вернера. Он вилкой катал по тарелке печеный помидор. Вернер казался совсем мальчишкой. Возможно, ему было года двадцать два – двадцать три, не больше. Когда я училась в школе искусств, мы, студенты, обожали говорить об анархизме, нигилизме, революции и других интересных материях, которые приближали нас к заманчивому миру взрослых. Я окинула взглядом остальных гостей. Их увлечение фашистской идеологией нельзя было оправдать юностью и отсутствием опыта. Все, кроме баронессы, казались бодрыми и веселыми. Кудри мадам дю Вивьер касались скатерти.

– Ты слишком далека от реальности, – продолжил Гай. – Большую часть жизни ты провела в Лондоне, общаясь с либерально мыслящими художниками и поэтами. Все знают, что представляют собой такие люди. Быть модным и современным для них важнее всего. Они не верят в отжившие идеалы и смело ниспровергают кумиров былых эпох. Бьюсь об заклад, твои друзья – противники цензуры, смертной казни и апартеида. – Я вынуждена была признать, что Гай прав. – Некоторые из них зашли так далеко, что объявили себя марксистами. Упоминание о любой религии вызывает у них презрительную ухмылку, они считают, что лишь католицизм с его строгими ритуалами достоин уважения. Разве не так?

– Ты хочешь сказать, что вопросы этики волнуют деревенских жителей?

– Конечно же нет. Я говорю о другом. Ты полагаешь, что люди, чьи взгляды расходятся с твоими, не могут быть нравственными. Нет, они моральны, но в соответствии со своими нормами. Кроме того, в городах хватает правых радикалов и расистов. В деревне не приветствуется индивидуализм. В городе люди собираются в группы по интересам. В деревне, в силу обстоятельств, все общаются со всеми. Не думаю, что здесь найдется еще хоть одна либерально мыслящая, артистичная особа, кроме тебя.

– А Прим? Возможно, она не слишком артистична, но, безусловно, не расистка и не фанатичка. Она истинная христианка, таким образом, я не могу включить ее в список. А еще Бар Уоткинс. – Здесь я немного слукавила. Я надеялась, что Гай не знает об увлечении Бар магией и колдовством.

Гай хохотнул.

– Бар верит в ерунду с упорством, доходящим до мании. Думаю, что мы должны исключить из списка ведьм.

– Она не так проста, – промямлила я. У меня не оставалось аргументов, чтобы выиграть спор. Я решила сменить тему. – А какая у нее прекрасная кожа! Я хотела бы нарисовать Бар. Меня восхищает отсутствие в ней комплексов.

– Меня тоже, – согласился Гай.

Я вспомнила, что Гай имел с Бар короткую интрижку. Оставалась ли хоть одна женщина в округе, которую Гай не одарил своим вниманием? Мисс Глим поставила передо мной тарелку с noisettes^[59]. Запах жареной баранины смешался со сладким запахом нарциссов. Я почувствовала легкую тошноту.

– А вот и я, мисс Фредди, – Вернер наклонился ко мне. – Замечательно! Какой прекрасный особняк! Чудесная страна! Вы не желаете прогуляться со мной завтра утром? Мы пройдемся к реке и отпразднуем наступление весны. У птичек брачный сезон, а цветы пахнут так сладко… – Вернер закрыл глаза и восторженно вздохнул.

Рядом с нами появилась мисс Глим с кувшином мятного соуса. Вернер наморщил нос, открыл глаза и отшатнулся.

– Мне очень жаль, но я должна работать. Я занята практически целый день.

– Что за работа, которая так бездушно разлучает нас?

– Я работаю помощником на мельнице.

– Что? Вы шутите?

– Нет, я действительно работаю на мельнице. Наполняю мешки мукой.

– Grosser Gott!^[60] – Вернер схватил мою руку и крепко ее сжал. Я хотела высвободиться, но хватка у него была железной. – Как могут эти нежные пальчики заниматься столь грубой работой?

– Надеюсь, что не буду долго этим заниматься, – пробормотала я.

Вер поглядывал на нас. В уголках его рта затаилась улыбка. Вернер выбросил руку в нацистском приветствии. Разговор за столом немедленно стих. Несколько человек привстали с кресел и неуверенно повторили этот жест.

– Да! – указательный палец Вернера вонзился в воздух. – Луна восходит! – Сквозь неплотно задернутые шторы пробивался серебристый свет. – Это не первая Луна, как полагают невежественные астрономы. Нет, эта Луна четвертая по счету. Три первых Луны упали на землю. После падения третьей и перед восхождением четвертой ушел в пучину населенный могучими воинами материк Атлантида…

Вернер увлекся и забыл обо мне. Его разглагольствования представляли собой компиляцию старинных мифов и псевдонаучные построения. Я предпочитала не вникать в суть сказанного. Мои мысли свободно блуждали. Noisettes на столе сменил crème caramel.

– Как ты себя чувствуешь, детка? – Гай опустил руку мне на колено.

– Уже не голодна, но буквально валюсь с ног. Тяжелый рабочий день, забота о приемных детишках и, наконец, беседа с этим господином, – движением глаз я указала на Вернера, – почти прикончили меня.

– А я ведь сам хотел нанести coup de grâce^[61].

Глава 27

После ужина я старалась держаться как можно дальше от леди Фриск. Баронесса выбрала тяжелое кресло в отдаленном углу гостиной. Ее глаза закрылись, а голова упала на грудь. Последовав примеру баронессы, я тоже задремала. Очнувшись, я обнаружила, что кофе остыл. Рядом со мной присела мадам дю Вивьер.

– Дорогой друг, – произнесла она с французским прононсом, – Вернер посвятил вас в нашу тайну, n'est-ce pas?^[62] Мы полагаем, что вы с пониманием отнесетесь к нашим воззрениям.

– Думаю, что меня не правильно поняли…

– Нет, нет. Вы совершенно правы. Мы не должны быть слишком подозрительными. К сожалению, еще не все осознают, насколько грандиозны наши планы.

– Гм, но боюсь, что со времен войны…

– Ха, это! – мадам дю Вивьер махнула рукой, словно отогнала надоедливое насекомое. – Война – лишь незначительный эпизод, а мы говорим о тысячелетней истории.

– Мисс Фредди! – надо мной наклонился Вернер. – Амброуз желает побеседовать с вами.

Глаза баронессы внезапно открылись.

– Вернер, поднимись в комнату и принеси книгу о франко-прусской войне, которую я читаю.

– Ganz bestimmt, Mutti^[63]. Пойдемте, мисс Фредди.

Я последовала за Вернером в холл. По дороге я остановилась на минуту, чтобы бросить взгляд на портрет мамы Гая. В зрелом возрасте миссис Гилдерой была спокойной, властной, абсолютно уверенной в себе женщиной. Ее красоту несколько портили жесткие складки у рта. На противоположной стене висел портрет мужчины в военной форме – темном кителе и красных брюках. Он сидел в расслабленной позе, закинув ногу на ногу. Шрам на левой стороне лица, который тянулся от виска до подбородка, придавал его облику суровости. Его глаза были черного цвета и горели отвагой. Надпись под портретом гласила: «Генри Ле Местр. Полковник 11-го гусарского полка».

– А, мисс Глим! – Вернер остановил служанку, которая проходила мимо. – Не могли бы вы принести баронессе книгу, которая лежит под подушкой в ее комнате? Баронесса ожидает в гостиной.

Мисс Глим, казалось, запыхалась. Ее лицо раскраснелось, колпак на голове съехал набок. В руках она держала поднос, заставленный грязными тарелками. Мисс Глим многозначительно посмотрела на Вернера, но покорно поставила поднос и стала подниматься по лестнице в комнату баронессы.

– Пройдемте, мисс Фредди, – Вернер смущенно указал пальцем вниз.

Я несколько встревожилась. Внизу находился винный погреб: деревянные решетки вдоль стен, плотно уставленные пыльными бутылками. В погребе было холодно, неуютно и пахло чем-то кислым. «Не самое подходящее место для соблазнения», – подумала я, но Вернер вдруг захихикал. Его глупый смех усилил мои подозрения.

– Послушайте, Вернер, – начала я сурово. – Не верю, что Амброуз находится здесь, хотя бы потому, что он вряд ли смог самостоятельно спуститься по лестнице.

Всем своим видом Вернер показывал, как он страдает.

– Дорогая, мисс Фредди, в чем вы меня обвиняете? Я всего лишь хочу показать вам кое-что.

Вернер толкнул дверь, и мы оказались в комнате, где не было ни винных бочек, ни бутылок. В центре находился круглый стол, вокруг него стояли двенадцать стульев. Стены были украшены изображениями рун и иероглифами. Над столом висел большой портрет Гитлера.

– Перед вами цитадель нашей веры, – сказал Вернер приглушенно. – Дань памяти освященному залу в Бабельсберге. Вы знаете историю о короле Артуре и рыцарях Круглого стола? Артур был тевтонским королем, пока англичане не сделали его символом христианского рыцарства. Здесь, на столе, место для Священного Грааля. Когда Грааль будет найден, возродятся древние добродетели: бесстрашие, мужество, благородство, чистота крови…

Я изо все сил старалась не расхохотаться, чтобы не оскорбить чувств Вернера. Я знала, что он будет стыдиться этого по прошествии нескольких лет:

– Спасибо за то, что показали вашу тайную обитель. А теперь давайте присоединимся к остальным гостям. Мне кажется, ваша мать подозревает меня в намерении испортить незапятнанную репутацию своего мальчика.

Громкий звук заставил меня вздрогнуть – Вернер включил магнитофон, который стоял на столе. Современный магнитофон плохо сочетался с покрытыми пылью атрибутами старинной легенды. Звучала музыка Вагнера. Вернер торопливо подошел к двери, запер замок и спрятал ключ в карман.

– Вернер, не будьте идиотом! Откройте дверь, немедленно!

– О, мисс Фредди, не сердитесь на меня, пожалуйста. Вы даже не представляете, как мне хочется обнять такую нежную и красивую девушку, как вы, – уныло произнес Вернер. – Конечно, принцесса принадлежит к знатному роду, но она холодна и бесчувственна, как камень. Ее подбородок выступает вперед, как у всех Габсбургов. Каждый день она жует чеснок, чтобы очистить кровь. Даже моя лошадь симпатичней принцессы. Когда я думаю о первой брачной ночи, то мне хочется покончить с собой. – Вернер глубоко вздохнул, поднял руки, после чего они безвольно упали. – Мисс Фредди, позвольте мне поцеловать вас, прижать к себе ваше прекрасное тело…

– Нет!

– Хо-хо, не стоит стесняться, прекрасная Liebling^[64]!

Вернер приблизился ко мне и раскрыл руки для объятия. За моей спиной раздался приглушенный шум, он доносился из-за раздвижной двери. На секунду мне стало страшно. Вдруг дверь открылась и в комнату вошел Вер.

– Проваливай отсюда, Вернер! – Чтобы не удариться головой о притолоку, Веру пришлось наклониться. – Мадам дю Вивьер жаждет услышать твое пение. Она даже согласилась аккомпанировать тебе на фортепиано. Давай, пошевеливайся! – добавил Вер, увидев, что мой незадачливый кавалер раздумывает.

Вернер вошел в лифт, который только что покинул Вер. Раздался уже знакомый приглушенный звук работающего мотора. Лифт поднялся.

– А что, если мы выключим музыку?

– Вы не любите Вагнера?

– Нет, не люблю. Не люблю, когда музыка слишком сильно воздействует на меня.

– Спасибо за то, что спасли меня. Я поступила необдуманно, последовав за Вернером в эту западню.

– Думаю, что вы были в абсолютной безопасности. Вернер всего лишь романтично настроенный мальчишка. Вот его мать – совсем другое дело.

– Обычно я вступаюсь за матерей, которые попадают под огонь критики, но мне совсем не хочется защищать баронессу.

Вер улыбнулся и посмотрел по сторонам.

– Когда-то здесь был превосходный винный погреб. Вам повезло – я только сегодня утром обнаружил этот лифт.

– Дом очень изменился с тех пор, как вы его покинули? – спросила я, испытывая некоторое волнение.

Нечто в облике Вера говорило, что он не любит праздных вопросов.

– Почти не изменился, – Вер, хмурясь, уставился в пол.

Наступила тишина. Я уже собиралась предложить ему подняться и присоединиться к другим гостям, как вдруг Вер, не поднимая глаз, сказал:

– Я надеялся на перемены, надеялся… – Вер не закончил фразу. – Очевидно, я ожидал слишком многого. Люди не меняются с возрастом. Наоборот, их недостатки усугубляются. Отец… – Вер вновь замолчал.

Так как по роду своей работы мне довольно часто приходилось выслушивать исповеди, я знала, как можно разговорить молчуна. Теперь я должна была перейти к самому главному. Нельзя было позволить Веру вновь замкнуться.

– Почему ты вернулся домой?

– Ностальгия, – засмеялся Вер. – Банально, не правда ли? Я не был дома целых двенадцать лет. Не было и дня, чтобы я не вспоминал родные места, их особенную красоту. Я видел почти все чудеса света, но ни одно не могло сравниться с Падвеллом. Думаю, что никакие красоты мира не могут сравниться с родиной. Здесь я впервые узнал, что такое надежда, страсть, вера, радость. – Вер взглянул на меня и передернул плечами. – Как глупо, должно быть, звучат мои слова.

– Нет, не глупо. Грустно.

– Грустно? – Вер растерянно улыбнулся, повернулся ко мне спиной и принялся рассматривать портрет Гитлера.

– Ты ведь не собирался возвращаться? – продолжила я, осмелев.

– Когда я покинул Англию, то сказал себе, что не вернусь никогда. Это была та цена, которую я должен был заплатить за боль, причиненную близким. – Вер неожиданно засмеялся. – Гай сказал, что ты рисуешь. Что ты думаешь об этом уродстве?

Мы обсудили зализанную челку, короткий нос и абсурдные усики.

– Ужасно, хотя, вероятно, это и послужило толчком для массового сумасшествия и всего, что за этим последовало, – я указала на крохотные безумные глаза. – Он словно играет на сцене. Пытается избавиться от ненавистного образа маленького, серого, скучного, некрасивого человечка.

– Ты считаешь, что низкая самооценка послужила причиной безумных поступков?

– А что еще остается думать о человеке, который возводил гигантские арены, устраивал грандиозные парады, страдая гигантоманией? Многие полагают, что Гитлер мог гениально манипулировать толпой, но когда я вижу его лицо, то понимаю, что безумная эйфория не имеет ничего общего с расчетливым манипулированием. Он на самом деле верил в то, что говорил. До тех пор, пока не остался наедине с таблеткой цианида.

– Если б только нельзя было так легко обманывать себя!

– В этом случае ты бы вернулся домой гораздо раньше?

Вер обернулся и с удивлением посмотрел мне в глаза.

– Да, именно об этом я и подумал.

– Что же изменило твою точку зрения?

– Не знаю, на самом деле не знаю. Шесть месяцев назад я занимался тем, что высаживал саженцы красного дерева: ровные ряды маленьких деревьев под палящим тропическим солнцем и высоким прозрачно-синим небом. Я думал о величественных дубовых лесах, поросших влажным мхом, о небе Англии, затянутом низкими свинцовыми тучами, – темное грозное небо, которое через мгновение преображается и начинает мягко светиться. Я вспоминал реку, мою реку. Я жаждал увидеть холмы, долину; услышать пение птиц по утрам. Желание вернуться не оставляло меня ни на секунду. Мне понадобилось немало времени, чтобы продать дом, завершить накопившиеся дела и попрощаться с друзьями. Путешествие на ледоколе стало последней попыткой доказать себе, что именно я являюсь хозяином своей судьбы, что я никуда не тороплюсь, ничто меня не гонит. Но все это время единственным моим желанием было… – Вер сделал паузу. – Знаешь, нацистам не помешало бы привлечь тебя на свою сторону. Им не понадобились бы пытки и жестокие допросы. Ты смогла бы разговорить и спартанца, – когда Вер иронизировал, его сходство с Гаем было разительным.

– Спартанцы? Это не те ли спартанцы, которые выражали свои мысли лаконично?

– Спартанцы знамениты содержательной и краткой манерой разговора. Филипп Македонский^[65] угрожал им в послании: «Если я вторгнусь в Лаконию^[66], то разрушу ее до основания». Спартанцы ответили одним словом: «Если». – Веру удалось отвлечь мое внимание. – Кажется, я отнимаю у тебя время. Пора выбираться из этой духовной Голгофы, – голос Вера был почти не отличим от голоса Гая, лишь немного глубже.

– Но мне на самом деле интересно.

– Я слишком много говорил о себе. Ты, должно быть, замерзла, и я тебе наскучил. Воспользуемся лифтом?

– У нас нет выбора – ключи у Вернера в кармане.

Так как лифт был очень тесным, мы стояли, прижавшись друг к другу. Жемчужная пуговица на груди Вера находилась на уровне моего носа. Мне пришлось поднять голову и смотреть в потолок, чтобы пуговица не отпечаталась на коже. Вер смотрел поверх моей головы.

Я почувствовала, что должна продолжить разговор.

– Ты собираешься остаться здесь надолго?

– Надеюсь, навсегда. А ты, ты собираешься остаться надолго?

– Не знаю, честное слово, не знаю. Поначалу я планировала переждать здесь лишь несколько дней. Я все еще не могу собраться с мыслями.

– Ты не выглядишь растерянной.

– Да. – Воцарилась тишина. Вер опустил глаза, а потом быстро взглянул на меня. Я подумала, что будет справедливо немного рассказать о себе. – Я потеряла веру в то, что способна принимать решения.

– Неужели?

– Я гордилась тем, что решительна и хорошо разбираюсь в людях. Ошибка, которую я совершила, – не хочу утомлять тебя деталями – до основания разрушила уверенность в себе.

– Думаю, ты прошла через мучительный процесс духовной эволюции. Честертон^[67] как-то сказал: «Только сумасшедший абсолютно уверен в себе». В этих словах я часто находил успокоение.

– Надеюсь, что я не выгляжу сумасшедшей?

– Не более, чем я.

Лифт медленно поднимался, мотор тарахтел. Я заметила, что Вер оставил часть подбородка небритой. Треугольник колючей щетины контрастировал с воротником накрахмаленной рубашки. Вер, очевидно, почувствовал мой взгляд. Он поднял руку и прикрыл подбородок.

– Я уже позабыл о подобных вещах. Последние несколько лет я провел в Венесуэле, помогал создавать сельскохозяйственный кооператив. Смокинг, цилиндр и галстук-бабочка не являлись там предметами первой необходимости.

– Тебе понравилось в Венесуэле?

– Прекрасные люди, замечательная страна, но было нелегко.

– Чем ты собираешься заняться дома?

– Мы несколько раз беседовали с Гаем о том, что мне следует взять бразды правления в свои руки. Эта идея целиком принадлежит Гаю. Меня волновало, как Гай воспримет мое возвращение. Не увидит ли он во мне помеху. Я никоим образом не желал бы, чтобы брат видел во мне угрозу. Но Гай настаивал, он говорил, что только старший брат должен управлять поместьем. Кажется, мой младший брат стал святым. – Я вспомнила, как Гай говорил о своем нежелании заниматься сельским хозяйством и работать вообще. – Я постараюсь, чтобы брат никогда не испытывал финансовых трудностей.

Гай ни за что не поверит, что на него свалилась такая удача. Я решила, что должна сменить тему разговора.

– Хлоя была твоей собакой?

– Мне нелегко далось решение оставить ее. Гай обещал присматривать за собакой. Я не ожидал увидеть ее живой. Удивительно, что Хлоя помнит меня. Кажется, и ты ей не безразлична.

С тех пор как Вер вернулся, Хлоя делила свое время между нами поровну. Она прибегала в коттедж на несколько часов, а затем мчалась обратно в Гилдерой Холл.

– Думаю, что она разрывается между нами, – посетовал Вер. Я впервые подумала о том, что Хлоя никогда не выказывала привязанности к Гаю. Вер замолчал на несколько секунд, а затем продолжил: – Мы должны убедить собаку остаться с тобой. Ты ведь нуждаешься в защите. Сможешь открыть дверь?

Лифт наконец-то оказался наверху. Двери никак не открывались. Нам пришлось искусно маневрировать, чтобы поменяться местами. Вер старался не слишком прижиматься ко мне. – Здесь должен быть особый рычаг. А, вот и он…

Выйдя из лифта, мы оказались в кухне. Мисс Глим стояла, низко наклонившись над раковиной. Ее руки были по локти опущены в мыльную пену. Каково это – провести свою жизнь, так и не разогнув спины, обслуживая более удачливых и богатых? Каково это – не иметь ни малейшей возможности распоряжаться собственным временем? Каково это – безнадежно любить человека, который демонстрирует привязанность и благодарность лишь изредка, повинуясь минутной прихоти? Мне стало жаль несчастную мисс Глим. Я надеялась, что она не заметила того, что я почти не притронулась к двум последним блюдам.

– Благодарю вас за прекрасный ужин, мисс Глим, – начала я. – Могу себе представить, как вам тяжело управляться одной. – Сисси усердно терла мочалкой тарелки, словно не слышала меня. – Вер, согласись, еда была изумительной. – Я обернулась в надежде на поддержку. Но Вер уже исчез…

Глава 28

– Почему ты не сказал Веру, что не любишь возиться на ферме? Твой брат полагает, что ты – воплощенное благородство.

В субботу утром я сидела на подоконнике, подставив лицо солнечным лучами, и штопала шторы. Работа была деликатной: тонкий шелк и вышитые золотом дубовые листья не оставляли права на ошибку. Гай расположился за столом и уплетал тост, который принесла Прим, намазав его маслом и джемом.

– Если Вер думает обо мне хорошо, то и я начинаю так думать. В чем проблема?

– Но ведь это неправда. Ты не имеешь права его обманывать.

– О Боже, ну и неуемная у тебя совесть! Знаешь, тебе суждено закончить жизнь старой девой. Ни один мужчина не сможет соответствовать твоим завышенным моральным стандартам. Будь гуманней, Фредди. Мы все врем и лукавим ежедневно и ежечасно. Ты демонстрируешь симпатию к Дасти, но уверен, что терпеть не можешь старого негодяя. Ты боишься, что Дасти не закончит ремонтировать крышу, если не будешь угощать его чаем и осыпать похвалами. Как только Дасти завершит свое дело, ты потеряешь к нему всяческий интерес.

Над головами раздались тяжелые удары. Штукатурка посыпалась на пол. Я не знала, как деликатней попросить Дасти не шуметь, чтобы не обидеть его. Конечно, Гай прав: толика лицемерия неизбежна в отношениях между людьми.

– Но ведь он твой брат. Ты говорил, что любишь его. В какой-то мере твой поступок – это предательство.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Вер и отец обожают поиграть в жестокую игру под названием правда. Я стараюсь держаться подальше от всего этого. Сегодня за завтраком отец спросил, собирается ли Вер вытаскивать поместье из того затруднительного положения, в котором оно оказалось. Отец втирается к Веру в доверие.

– Что ты имеешь в виду?

– С тех пор как мы решили, что Вер станет всем управлять, он работает не разгибая спины. Ночи напролет Вер изучает бухгалтерскую документацию. Затем отец спросил, сможем ли мы позволить себе содержать прихлебателей, которые испытывали удачу не единожды и каждый раз у них ничего не выходило. Отец никак не решит: вычеркнуть из завещания Вера или все же оставить, назло мне.

– Неужели ваш отец любит подобные игры? Мне показалось, что он счастлив вновь увидеть утраченного сына.

– Ты не знаешь нашего отца.

Я была вынуждена признать, что Гай прав.

– Что же ответил Вер?

– Вер сказал, что сейчас его мысли занимает только поместье. А решение, к которому придет отец, будет целиком лежать на его совести. Вера не особенно волнует расположение отца. Он ни капли не изменился, к тому же он слишком горд, чтобы идти на уступки. Думаю, что тебе нравится такое поведение.

– Перестань дразнить меня, – я сердито посмотрела на Гая, который намазывал на ломоть хлеба желе бордового цвета. Он успел проглотить уже четыре тоста. – И оставь в покое джем. Прим принесла его для детей.

– Этот парень, Уилл, скоро будет есть джем за счет ее величества^[68]. Дикон поймал его, когда он пытался стащить аккумулятор от трактора. Парень прирожденный воришка.

– Ты не звонил в полицию?

– Я поручился за твоего протеже. Дикон ограничился хорошим подзатыльником. Но в следующий раз дело закончится наручниками.

– Мне так жаль Уилла. Он кажется потерянным. Мальчик совершенно никому не нужен. Я пыталась войти к нему в доверие, но он презирает женщин.

– А у меня болит сердце за всех обездоленных. Повесь скорей эти шторы и давай займемся любовью.

– Но скоро ленч.

– Тогда не забудь захватить в спальню пару сандвичей.

– Я имела в виду нечто другое: сейчас не самое подходящее время заниматься любовью.

– Почему нет?

– Во-первых, Прим придет ко мне на ленч, а во-вторых, у меня куча разнообразных дел.

– Тогда нам придется поторопиться.

– Я не могу заниматься любовью второпях лишь для того, чтобы заполнить паузу. Я буду чувствовать себя, словно на приеме у дантиста. Кроме того, Дасти может заглянуть в окно в любой момент.

– Ну и что? Что произойдет, если он заглянет?

– Для тебя имеет значение еще что-нибудь, кроме секса?

Гай опустил голову и задумался. Его подбородок опирался на сложенные руки. Гай выглядел невероятно привлекательно, когда был серьезен.

– Хорошая игра в крикет никого не оставит равнодушным, – совершенно обыденным тоном ответил Гай.

С трудом сдерживая улыбку, я покачала головой.

– Это ведь неправильно. Ты мне очень нравишься, но у нас слишком разные интересы.

– Ты говоришь о детях? – мрачно произнес Гай. – Никогда не смогу понять, почему женщины все время думают о детях. – Плохо пахнущие, капризные и, наконец, скучные существа.

– Нет, не это. Не только это. Я хочу верить, полагаться, рассчитывать на своего избранника. Я должна быть уверена, что он позаботится обо мне, что всегда будет рядом. Мне нужно знать, что мужчина, которого я полюблю, никогда не совершит подлости, не будет жесток, жаден и глуп.

Гай посмотрел на меня с сожалением.

– Как жаль: такая приятная девушка, но немного не в себе.

Я распрямилась, чтобы втянуть нитку в иголку. Чьи-то горящие глаза смотрели на меня из-за кустов.

– О Боже! Ты напугала меня своим визгом. Я даже уронил тост от неожиданности, – возмутился Гай. – Испачкал брюки джемом.

– Черт, я порезала руку ножницами! – Кровь струилась из раны между указательным и большим пальцем, растекаясь по ладони.

– Побыстрей найди чистый кусок ткани! – требовательно сказал Гай.

– Рана не глубока. Носового платка будет достаточно.

– Мне нужна чистая ткань, чтобы привести в порядок брюки.

Кое-как перевязав руку, я вышла в сад. Гай остался в доме, он все еще что-то ворчал по поводу испорченных брюк. Я нашла таинственного незнакомца там, где и предполагала. В квадратной беседке почти голый мужчина склонился над тарелкой. Его длинные каштановые волосы спускались до плеч. Он стоял ко мне спиной, сквозь туго натянутую коричневую кожу выступали позвонки. Мужчина жадно поглощал пищу, его ребра вздымались и опускались. Его тело было густо покрыто шрамами, царапинами и синяками.

– Лемми! – тихо позвала я.

Мужчина резво, как перепуганный кот, запрыгнул на стол. Теперь он смотрел на меня. В правой руке он сжимал нож, который использовал, когда ел. На костлявых бедрах болтались изорванные в клочья джинсы.

– Все в порядке, – я сделала шаг назад и улыбнулась. – Я друг.

Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза. Лицо Лемми было запоминающимся: нижнюю часть покрывала спутанная темная борода, лоб был на удивление широким, надбровные дуги – высокими. Небольшой рост и острые торчащие уши придавали ему озорной вид. Лемми был похож на ожившего фавна или сатира. Его темные, почти черные глаза блуждали по моему лицу, затем внимательно, дюйм за дюймом, изучили тело.

– Знаю, ты приходишь в сад, – сказала я. – Мне очень хотелось с тобой познакомиться. – Лемми продолжал пялиться на меня, но упорно избегал моего взгляда. Я не осмеливалась приблизиться, меня пугал нож в его руке. К сожалению, Прим не говорила, насколько хорошо Лемми понимает смысл сказанного. – Друг, – произнесла я вновь. – Красивый сад. Лемми в безопасности. – Кажется, я не могла найти нужного тона. Лемми держался настороженно. Я сделала еще одну попытку. – Красивые цветы, – движением подбородка я указала на веронику, которая пробивалась сквозь траву.

На лице Лемми появилось осмысленное выражение. Он спрыгнул со стола и подошел к голубым цветам.

– В народе ее называют вероника. Латинское название Veronica chamaedrys, семейство Scrophulariaceae. Многолетнее растение. Довольно распространено на Британских островах. Достигает в высоту десяти дюймов. Цветет с мая по июль. Настойка вероники помогает при подагре, ревматизме, экземе. Кроме того, вероника очищает кровь, – Лемми произнес это на одном дыхании.

Он шаг за шагом приближался ко мне. В руке он все еще сжимал нож. Когда расстояние между нами сократилось до двух шагов, Лемми замер и вновь внимательно окинул меня взглядом с ног до головы, остановившись на моих волосах.

– Ах! – воскликнул Лемми и шепотом произнес: – Апельсин, мандарин, мармелад. Абрикос, персик, морковь, тыква, каштан. Коралл, топаз, сердолик. Прекрасные волосы. Лемми хочет к ним прикоснуться.

Лемми поднял правую руку и нежно погладил мои волосы. Затем взял прядь и стал перебирать волосы пальцами, тщательно рассматривая. Я чувствовала невероятное нервное напряжение. Вдруг Лемми вложил локон в рот и стал его посасывать.

– Лемми! – Прим вломилась через отверстие в изгороди. – Не делай этого. Люди не любят, когда кто-то жует их волосы.

Лемми немедленно выпустил волосы изо рта и сделал шаг назад.