Текст книги "Танец для двоих"
Автор книги: Виктория Клейтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)
– Могу себе представить! Английский высший класс привечает евреев, как патогенных микробов! – Дэниел взглянул на меня с выражением глубокой неприязни. Я пробормотала что-то в ответ, но Дэниел прикрыл глаза и протестующе поднял руки. – Ты не должна извиняться. Ты ни в чем не виновата. В конце концов, это ведь в моей родной стране совершили попытку раз и навсегда избавиться от этой вредной бактерии.
В моей голове пронеслись страшные картины Второй мировой войны. Я вспомнила, что когда-то читала статьи о том, как нацисты преследовали евреев. Перед глазами встали фотографии, на которых груды мертвых тел валялись, сваленные во рву. Обнаженные дети и взрослые, стоявшие на коленях в ряд перед вооруженными людьми в униформе. Аккуратные стопки одежды, очков и человеческих волос на стеллажах. Я затаила дыхание. Пламя свечи дрожало на столе, отбрасывая тени на стену. В очаге потрескивал уголь. Капли влаги конденсировались на стене. Мне почти исполнился двадцать один год, а я понятия не имела, что означает слово «еврей».
– Ты не жалеешь о том, что порвал со своим еврейством? – Я старалась говорить как можно естественнее. Дэниел смотрел на меня разгневанно и печально одновременно. – Говорят, что евреи удивительно умны и артистичны. Ты должен гордиться!
Дэниел фыркнул и обнажил зубы.
– Ach was! [65]65
Ach was! – Да ну! ( нем.) ( Примеч. ред.).
[Закрыть]Ты повторяешь очередную глупость. Среди евреев найдется множество не очень умных, плохо образованных и дурно воспитанных кретинов. Их не меньше и не больше, чем среди всех остальных. Твое замечание – избитая банальность.
– Я была не права! Сейчас я это понимаю!
Дэниел немного смягчился, увидев мою покорность.
– Что ты можешь понимать? Ты еще слишком молода и слишком глупа. Конечно, это не твоя вина. – Дэниел был единственным на земле человеком, которому я позволяла называть меня глупой, не чувствуя при этом ни капли обиды. – Да, я горжусь. По крайней мере… нисколько не стыжусь. Но что хорошего в гордости? Гордость не согреет тебя в мороз, не накормит, когда ты умираешь от голода, не защитит от пинков и побоев. Гордость не стоит ничего, когда тебя лишают всего и оставляют рыться в земле, как животное, забыв о человеческом достоинстве. – Дэниел тяжело вздохнул. – Я обнаружил, что не могу перестать быть евреем, – другие люди постоянно напоминали мне, кто я есть на самом деле. Тогда я решил превзойти Бааля Шем Това [66]66
Бааль Шем Тов – настоящее имя Исроэль Бен Элиэзер (1698–1760) – основатель хасидского движения в иудаизме.
[Закрыть]. Я изучал Талмуд и Тору, молился в синагоге, выучил иврит, развешал в доме талисманы и стал есть только кошерную пищу. Я носил ермолку и талит и изо всех сил старался держаться на расстоянии от гоев. Но вскоре мне надоели подобные ограничения. Я задыхался в тисках, навязанных мне другими людьми. Мне всегда тяжело было приспосабливаться. Я не находил успокоения в ритуалах, не видел радости в праздниках. Таким образом, я снова стал тем, кем был всегда, – евреем по крови, а не по религии. Я первый и последний гуманист. Мне суждено нести свою ношу одному до последней минуты, без надежды на искупление. Мне не дождаться ни человеческой помощи, ни, тем более, Божьей милости.
– Мне так жаль! – вырвалось у меня.
– Жаль? О чем ты жалеешь? – Выражение лица Дэниела оставалось враждебным. Приступ кашля заставил его прижать платок ко рту. Когда Дэниел наконец отнял платок от губ, его лицо стало менее сердитым.
– То, что ты рассказал, звучит очень грустно!
Дэниел улыбнулся. Я заметила, что улыбка далась ему нелегко.
– Мне почти пятьдесят. С возрастом человеку становится грустно жить. Он теряет веру в смысл происходящего. Вот и все! Хватит самоанализа на сегодня. Это всего лишь минутная слабость, за которую придется заплатить.
– Ты имеешь в виду, что будешь расплачиваться за рассказ о своих переживаниях? Не могу в это поверить!
– При всем моем уважении… – Дэниел произнес медленно, словно взвешивая каждое слово: – За каждым словом, за каждым воспоминанием скрывается мучительная боль, которая почти не лечится временем.
– О, в таком случае, – я чувствовала себя не на шутку встревоженной, – давай поговорим о чем-нибудь другом. Спасибо огромное за книги и… не хочешь ли ты попробовать соус?
Дэниел опустил кончик мизинца в миску, которую я придвинула к нему.
– Неплохо. Несколько остро. На мой вкус, ты увлеклась и добавила слишком много перца. – Дэниел вытянул руку и провел ладонью по моей щеке. Я была ужасно удивлена этим проявлением нежности. – Ты так похожа на нее. Ты так похожа на мою сестру. Не обижайся на меня!
Глаза Дэниела наполнились слезами. Он резко развернулся и вышел, не дав мне вымолвить и слова. Он не обратил внимания на Жозефину, которая подпрыгивала на месте, бешено махала ему лапами и что-то бормотала себе под нос.
– Ты знала, что Дэниел еврей? – спросила я у Тиффани, которая сидела на краю моей кровати и пила травяной чай. Тиффани вычитала в каком-то журнале, что травяной чай полезен для восстановления здоровья. Прошла неделя с момента нашего разговора с Дэниелом.
– Конечно! Это же очевидно. Он не может быть никем иным. Только не говори мне, что ты не знала.
– Я никогда не лгу, – ответила я кротко, потупив глаза. – О'кей! Иногда я говорю неправду. Я говорю неправду довольно часто, но только не в этом случае. Я и понятия не имела. Он вдруг ощетинился как еж, когда мы завели разговор на эту тему. Не знаю почему, но я почувствовала себя виноватой, хоть и не знала, в чем моя вина.
Я сделала глоток невероятно сладкого чая, чтобы немного успокоиться.
– Думаю, что мы все немного виноваты, – сказала Тиффани. – Конечно, мы еще не родились, когда все это произошло, но все мы несем бремя ответственности за преступления против человечности. Самое страшное в том, что эти ужасы повторяются вновь и вновь. Подумай о ГУЛАГе или о том, что делают красные кхмеры в Кампучии. Никто не усвоил уроков, которые преподнесла человечеству Вторая мировая война.
Я посмотрела на Тиффани поверх чашки. Я очень надеялась, что она не заметит всю глубину моего невежества. У меня не оставалось времени на то, чтобы читать газеты. А когда я училась в школе, освещение текущих мировых событий сводилось к второстепенным визитам королевы на Фиджи или ураганам на Ямайке. Казалось, что любое происшествие за пределами Британского Содружества расценивалось нашими педагогами как недостойное внимания.
– Какая гадость! Я не могу больше пить это пойло. Мне все равно, полезно оно или нет! – Тиффани с отвращением выплеснула содержимое чашки. – Миссис Шиллинг говорила, что Дэниелу пришлось побывать в Аушвице. Очевидно, ему удалось выжить лишь благодаря тому, что он был музыкантом.
– О! – Я замолчала на минуту, пытаясь представить Дэниела среди изнуренных узников. Мне стало больно и страшно. – Я удивилась, почему у него начался приступ кашля, как только мы заговорили о его принадлежности к еврейскому народу.
– Очевидно, это психологический рефлекс. Могу себе представить. Ты не можешь пройти через этот ад, не изранив душу. Он не забудет об этом до конца своих дней. Дэниел приобрел интуицию и особую мудрость, которую вряд ли имеет кто-либо другой. Но подобная мудрость скорее минус, чем плюс. Выжившие в лагерях несут на плечах ужасный груз вины. Многие не выдерживают ноши и сводят счеты с жизнью спустя годы после освобождения. Каково это – чувствовать себя в плену воспоминаний о погибших родственниках и друзьях?
– Не знаю! Не могу себе представить этот ужас даже на минуту.
– На самом деле мне также трудно представить, что может чувствовать подобный человек. Давай сменим тему и поговорим о чем-нибудь другом! Не правда ли, в доме стало невыносимо тихо после того, как мисс Бедная Овечка покинула нас? Нет, не потому, что она создавала слишком много шума. Просто каким-то невероятным образом мы понимали, что она здесь, наверху. От нее исходило особое, теплое излучение. Я не замечала ее, принимала ее присутствие как должное. Но теперь, когда ее нет, я немного скучаю.
– Я тоже скучаю, хоть не прошло еще и трех дней.
Я помогла Веронике отнести вниз чемоданы и проводила до такси. Дэниел вышел из дома в последнюю минуту. Очевидно, он наблюдал за нами из окна своей комнаты. Он вручил Веронике маленькую красную книжицу. Потом Дэниел рассказал, что подарил ей сборник стихов Колриджа. Мы махали Веронике до тех пор, пока машина не скрылась из виду.
– Ты умница, что догадалась найти ей работу. Что будет с остальными ее вещами?
– Дэниел сказал, что вещи могут оставаться в ее комнате до тех пор, пока она твердо не решит, что уже не вернется. Очень мило с его стороны, ведь ему придется обходиться без оплаты за комнату. С другой стороны, Дэниел ужасно боится, что и новая жилица влюбится в него. Ты уверена, что не хочешь прилечь?
Тиффани выписалась из больницы всего лишь два дня назад. Ее лицо оставалось зеленовато-серым, а ноги не хотели слушаться. Мы подарили вентилятор палатной сестре: она так привыкла к нему, что не смогла бы с ним расстаться. Кроме того, в доме вентилятор был бы абсолютно бесполезен.
– Думаю, ты права, мне стоит прилечь. Но мне на самом деле гораздо лучше. Я, кажется, выкарабкалась из депрессии. Завтра я приду к тебе в офис поболтать на балконе. Если ты не возражаешь, я немного позагораю, поджарю спину в лучах ультрафиолета. Я делаю успехи с подушкой для выставки. Ничто так не восстанавливает жизненный тонус, как творческая работа.
Я лежала в кровати в полной темноте. Тиффани давно ушла спать. Я размышляла о нашем разговоре. Война закончилась тридцать один год назад. Дэниелу тогда, должно быть, было семнадцать или восемнадцать лет. Красивый, молодой, талантливый. И живой. Но несущий на себе груз смерти. Смерти других людей. Каково это – почувствовать себя абсолютно беспомощным, в полной власти не имеющих сострадания мучителей? Каково это – примириться с принадлежностью к человеческому роду, после того как ты наблюдал проявления не имеющей аналогов бесчеловечной жестокости и несправедливости?
– Я была слишком защищена, – сказала я в пустоту и оторвала взгляд от стола с бумагами.
Джайлс посмотрел на меня с удивлением. Он сортировал почту. Часть писем оставалась на столе, часть шла в корзину для мусора.
– Что привело тебя к подобному заключению?
Я не собиралась озвучивать свои мысли, но, увидев перед собой благодарного слушателя, уже не могла остановиться.
– Никогда раньше мне не приходило в голову, насколько ужасной может быть жизнь других людей. Конечно, я понимала, что не всем повезло так же, как мне. Я проливала реки слез над трагическими судьбами литературных персонажей, но никогда не задумывалась над тем, как могут страдать реальные, живые люди. Когда я была ребенком, тетя умудрялась превратить любую жизненную проблему в не стоящий внимания пустяк.
– О чем ты говоришь? Кого ты имеешь в виду?
Я не могла рассказать Джайлсу о Тиффани или Лалле – это было бы нелояльно по отношению к ним. Но Дэниел. Я не принесла бы большого вреда, рассказав о его изломанной судьбе.
– Дэниел был узником Аушвица. Я чувствую себя абсолютной идиоткой и полной невеждой. Я не сумела догадаться. У него на руке вытатуирован номер. Я увидела татуировку, когда Дэниел закатал рукава рубашки на кухне. Он готовил ужин. Я подумала, что это номер социального страхования или что-то вроде того, а Дэниел вытатуировал его специально, чтобы не забыть.
– Ирония в том, что нацисты пытались сделать из концлагерей эталон эффективности. Им не удалось достичь своей цели – заключенные тысячами умирали от голода и болезней. Те же, кто попадал в лагеря смерти, такие как Треблинка или Биркенау, были избавлены от обязательной татуировки. Они уже считались мертвецами.
– Почему немцы так ненавидели евреев?
– Ты должна рассматривать эту проблему в более широком контексте. – Джайлс положил ручку на стол и принял назидательный тон. Я не возражала, когда он поучал меня, он знал так много. – В Средние века евреи считались ответственными за смерть Иисуса Христа. Их преследовали по религиозным мотивам во многих странах. В тринадцатом столетии евреев изгнали из Англии. Если где-нибудь случалось стихийное бедствие, вспышка чумы, пожар или голод – евреи становились идеальными козлами отпущения. Таким образом, во времена кризисов, изгоняя чужаков, люди укрепляли свою национальную идентичность. Справедливости ради стоит заметить, что к девятнадцатому веку евреи более всего ассимилировались в Германии. Но с приходом Гитлера к власти немцы словно сошли с ума. Это была истерия, во многом спровоцированная поражением в Первой мировой войне. С тысяча девятьсот сорок первого года англичане получали подробные доклады о положении евреев в лагерях смерти. Но наше министерство иностранных дел, известное своим антисемитизмом, отмахивалось от них. Ежедневно погибали десятки тысяч евреев, но командование союзников не решалось разбомбить газовые камеры и лагеря смерти. Руководство военно-воздушных сил утверждало, что не хочет зря рисковать жизнью пилотов. Сейчас, оглядываясь назад, легко говорить об ужасах нацизма, но боюсь, что кровь лежит и на наших руках.
– Мне очень стыдно! Я никогда не задумывалась об этом. Дэниел такой интеллигентный и образованный. Он безмерно предан прекрасному. В повседневной жизни он ведет себя как настоящий аскет. Он стремится к чистоте и справедливости. Я не в силах представить, за что он мог стать объектом подобной ненависти. Я не в силах представить всю глубину этого ужаса.
– Теперь, когда ты об этом задумалась, ты станешь лучше понимать многое из того, что ранее было тебе недоступно. Искусство, великое искусство – это не только техника. Не только красивая картинка. Самое главное – это идея. Ты должна будешь пропустить через себя огромное количество информации, человеческих чувств и страданий, прежде чем сможешь приблизиться к картине. Если ты не прочувствуешь всю глубину страдания, ты не сможешь понять произведение искусства, о котором пишешь эссе, например.
Меня поразила очевидная правда этого утверждения. Пока я глазела на Джайлса и раздумывала над всеми аспектами высказанной им мысли, зазвонил телефон. Джайлс поднял трубку.
– Алло? Алло, Джулия! – Молчание. – М-м. Конечно, я понимаю тебя. Но не уверен, что это будет лучшим выходом из сложившейся ситуации. – Продолжительное молчание. Я слышала только энергичный голос в трубке: Джулия взахлеб говорила о чем-то. – Хорошо, если ты уверена, что это поможет. Мне кажется, то, что ты предлагаешь, только продлит агонию. – Голос Джулии в трубке стал громче, но я все равно не смогла расслышать, что она говорит. Я сделала вид, что целиком поглощена работой. Несколько раз я помышляла о том, чтобы встать и уйти. – Естественно, мне жаль, очень жаль. Я не хотел обидеть тебя… – Я уже встала, чтобы уйти на кухню, как Джайлс сказал: – На самом деле, Джулия, ты становишься истеричкой. Я говорил с самого начала… – Джайлс замолчал и посмотрел на трубку с видимым раздражением. – Она повесила трубку. О Боже, Она абсолютно права. Это целиком моя вина. Я не должен был допускать, чтобы все зашло так далеко. Кажется, я обречен быть серьезным.
– Ты решил порвать с Джулией?
Джайлс кивнул.
– Я испугался, что она слишком увлеклась мной. Нет, черт, это звучит отвратительно и самодовольно. Давай скажем так: я в конце концов понял, что мы имеем несколько разные взгляды на жизнь. Я не хотел сделать ей больно.
Джайлс встал со стула, засунул руки в карманы, немного опустил голову и сказал:
– От великого до смешного всего один шаг. Думаю, нам обоим стоит развеяться. Как насчет того, чтобы пообедать в «La Petite Sonnerie»?
Глава 24
Неделей позже я вместе с тетей Пусси поехала в Кент на свадьбу кузины Миранды. Тетя по старой памяти пригласила Берта. Берт выкатил из гаража тетин «роллс-ройс». Машина стояла без дела уже пять лет. Берт вымыл ее и отполировал мягкой фланелью до слепящего блеска. Берту было почти восемьдесят лет, в прошлом году он перенес инсульт, но, когда тетя усомнилась в его способности справиться с машиной, он был возмущен до глубины души. Берт держался за рулем невероятно прямо. Он почти не вращал рулем и не уступал никому дороги. Нам сигналили со всех сторон. Несколько раз Берт чуть не стал виновником аварии. К счастью, мы ехали так медленно, что никто серьезно не пострадал. Мы ехали настолько медленно, что, если бы на заднем сиденье автомобиля стояли стаканы, наполненные до краев шампанским, мы не пролили бы ни единой капли. Водители других машин приходили в замешательство. Они догоняли нас, ехали рядом и пялились в нашу сторону, пытаясь понять, кто мы, важные государственные чиновники или похоронная процессия. Еще одно событие заставило нас покраснеть. Когда мы проезжали мимо небольшой деревушки, Берт стал часто, с периодичностью в несколько минут, нажимать на сигнал. Тетя велела ему прекратить. Берт в оправдание ответил, что боится задавить какую-нибудь живность. Мы с тетей выглянули из окна и не увидели поблизости ни единой живой души. Вокруг не было ни птиц, ни коз, ни коров. Тетя посмотрела на меня и выразительно подняла брови.
Мы проезжали мимо селения Уэстрэй. Я увидела в окне знакомые с детства пейзажи и почувствовала некоторое волнение, мое сердце учащенно забилось. Наконец мы добрались до церкви. Невеста уже поднималась по лестнице. Миранда была одета в золотистое платье, немного более темного оттенка, чем ее прекрасные волосы. На голове у нее был венок из живых цветов. Когда мы подъехали ближе, я увидела, что венок на голове у Миранды сплетен из крохотных желтых роз. Миранда опиралась на руку седовласого джентльмена, который выглядел гораздо старше ее. Он был облачен в дорогой костюм темно-зеленого цвета и пестрый жилет.
– О небеса! – воскликнула тетя. – Кто, черт возьми, это такой?
– Он выглядит неплохо, – сказала я и опустила окно. – Миранда! – крикнула я. – Извини, мы опоздали! Подожди минуту!
Раздался жуткий треск. Берт, сдавая назад, зацепил бампером каменную церковную стену.
– Ничего страшного, Бертрам, все хорошо! – Тетя казалась необычно взволнованной. – Давай-ка выберемся из машины! Позже посмотрим, что произошло с автомобилем.
Нам пришлось выбираться из автомобиля через правую дверцу, левая оказалась наглухо зажата церковной стеной. Я ни разу в жизни не видела, чтобы тетя бегала, но сейчас она двигалась с невероятной скоростью, казалось, что еще немного – и она побежит. Заскочив в церковь, мы остановились на минуту перевести дух. Наши глаза постепенно привыкли к полумраку. Привратник указал нам места на передней скамье и порекомендовал втянуть животы, чтобы хоть как-то втиснуться. Я обнаружила себя сидящей почти на коленях у сестры Миранды, с которой была едва знакома.
– Здравствуй, Беатрис, – прошептала я. – Это я, Виола. Извини, я боюсь раздавить тебя.
– Виола! Не может быть! – Круглое лицо Беатрис покрылось румянцем от удовольствия. – Ты так выросла, так похорошела! Как дела, дорогая? Не правда ли, здесь очень мило? Ты уже видела красавца жениха Миранды?
Я наклонилась вперед, чтобы лучше разглядеть мужчину с темными курчавыми волосами, который показался в проходе между скамейками с другой стороны. Заиграл орган. Вместо торжественной музыки на нас обрушились резкие, неприятные звуки. Я была полна сочувствия к жениху, который побледнел и начал нервно покусывать губы. Мы все подались на другую сторону, чтобы не пропустить появления невесты. Миранда торжественно вошла в церковь. Ее взволнованный жених повернулся вместе со всеми, увидел Миранду и широко улыбнулся. Я была полностью покорена этой улыбкой. Свадебная церемония всегда трогала меня до слез, вот и сейчас мои глаза застлала влажная дымка. Я с трудом различала лицо Миранды, когда она подошла к алтарю. Викарий, мужчина в круглых совиных очках, очень благожелательный и мягкий, начал службу. Я кое-как взяла себя в руки.
Пожилой человек в пестром жилете вручил Миранду жениху, а затем втиснулся на нашу скамейку. Он был довольно плотный. Беатрис также не отличалась худобой. С другой стороны от нее восседал широкоплечий здоровяк с черной бородой. Тетя Пусси и я прижались друг к другу, чтобы освободить место.
– Братья и сестры, мы собрались… этот мужчина и эта женщина… завести детей и избежать блуда…
Я ловила отрывки проповеди и разглядывала убранство. Церковь выглядела скорее как шкатулка с драгоценностями, чем как храм Божий. На стенах были позолота и свежая краска. Потолок был выкрашен в синий цвет. Золотые звезды сверкали гроздьями под куполом над нашими головами. Я несколько раз была на службе в этой церкви, но, очевидно, была слишком мала, чтобы оценить ее сияющую красоту.
Жених и невеста без запинки повторили клятву вслед за священником. Я не видела лица Миранды, она стояла ко мне спиной, но уловила выражение лица жениха. Его звали Рори МакКлеод; его имя я узнала из пригласительной открытки. Он смотрел на Миранду. В моей голове промелькнула мысль: хотела бы я, чтобы мой будущий муж смотрел на меня так же в минуту венчания. Секундой позже я поняла, что выйти замуж за Джереми было бы большой ошибкой.
Никогда до этого мне не приходилось видеть по-настоящему влюбленных друг в друга мужчину и женщину. Если тетя и была когда-то влюблена в Р. Д., то вскоре разлюбила его. Не было сомнений, что любовь между моей мамой и отцом была безнадежно односторонней. Тетины друзья были слишком эгоистичны, чтобы испытывать что-то кроме мимолетной страсти. А все молодые люди, которых я знала, находились в постоянном поиске и были не способны почувствовать то страстное обожание, которое я видела на лице Рори. Рассказы о любви витали в воздухе. Словами о любви изобиловали поэзия, литература, музыка. О любви ставили театральные пьесы, снимали фильмы. Но до сегодняшнего дня я не встречала проявления любви в реальной жизни.
После того как молодожены обменялись клятвами, священник прочитал проповедь. Он начал многообещающе – со стихов Элизабет Барретт Браунинг, в которых присутствовала такая строка: «Как я люблю Его? Как мне найти слова, чтоб выразить свою любовь?» Я сделала пометку в блокноте: перечитать заново стихи Элизабет Браунинг, когда вернусь домой, в Лондон. Отложив ручку и блокнот в сторону, я приготовилась услышать дальнейшие поэтические откровения. Но священник каким-то образом завел рассказ на тему «Плоть – это трава». К тому моменту, когда я поняла, что под травой он подразумевает недолговечную природу плотской любви, викарий сбился и принялся неторопливо рассказывать о разновидностях травы. До этого я полагала, что трава бывает трех видов: зеленая и короткая на лужайке, желтая и длинная в стогу (сено) и коричневая – мертвая. Оказалось, что существуют сотни и тысячи видов растений, все со сложными латинскими названиями. Я пыталась сконцентрироваться на ботанических подробностях, которые лились рекой с уст викария, но мои мысли, как всегда, блуждали далеко. Я представляла, как говорю: «Позвольте представить вам сэра Перегрина Фестука-Овина. А это миссис Дактилис Гломерата-Вариегата!»
Прихожане заметно устали. Мои ягодицы, плотно сжатые потными телами с обеих сторон, нестерпимо болели. Я решила забыть на время о проповеди и рассмотреть получше прекрасные дикие цветы, которыми была украшена церковь. Затем задумалась о том, что вся наша жизнь – всего лишь краткий миг. Лучшее, на что человек может рассчитывать, – это определить для себя самое важное и оставить все остальное в покое. Внезапно за моей спиной раздался громкий хлопок. Я так и подпрыгнула на месте. Женщина, сидевшая на скамейке позади меня, захлопнула толстый том церковных гимнов. Викарий запнулся, посмотрел в направлении шума и объявил следующий гимн, не закончив предыдущего. Позднее я узнала, что женщина, сидевшая позади меня, была женой викария.
– Я не вижу Фабии. Что с ней случилось? – спросила я, обращаясь к Беатрис.
Мы вдвоем стояли на крыльце после окончания службы. Фабией звали мать Миранды и Беатрис. Я видела ее всего три раза в жизни, но и этого поверхностного знакомства хватило, чтобы вызвать у меня смутное, трудно объяснимое смятение.
– Она не приедет. Ее новый дружок – балетный танцор. Сегодня у него премьера в Вене. Он танцует небольшую партию в «Синей птице». Очевидно, он пригрозил, что никуда не поедет, если Фабия не будет стоять за кулисами и наблюдать за ним. Думаю, на самом деле он опасается, что мы убедим Фабию изменить завещание. Поэтому он и притворяется, что его вдохновение полностью зависит от присутствия Фабии. Она же отписала Сергею в завещании почти половину состояния.
– Сергей? Он русский? Как романтично!
– Не так уж и романтично. Ты просто не видела его. Он в два раза младше Фабии. У него длинные жирные волосы. Сергей стягивает их сзади в хвост. Мышцы на его бедрах толстые, как у слона. Все равно Фабия раздосадована, потому что Миранда выходит замуж за Рори. По мнению нашей матери, доктора занимают низшую ступень в обществе. Они обычные ремесленники и ничего более. Ты же знаешь ее страсть к творческим личностям… Здравствуй, Джеймс! Как поживаешь, дорогой?
К нам приблизился мой кузен Джеймс, с которым я играла в детстве в рыцарей, пиратов и разбойников. Я не видела его несколько лет. За эти годы он превратился в красивого молодого человека. От отца Джеймс унаследовал белоснежную кожу и огненно-рыжие волосы. Но я сразу заметила, что в отличие от глаз Джека глаза Джеймса светятся теплотой. Он не станет издеваться над людьми только для того, чтобы удовлетворить свою безумную страсть к самоутверждению. Посмотрев Джеймсу в лицо в течение десяти секунд, я могла с уверенностью сказать, что он полная противоположность своего отца.
– Привет, Виола! – только и вымолвил Джеймс, но я сразу поняла, что мы снова друзья.
– Ты очень постарела, – сказал Генри, младший брат Джеймса, который подошел к нам вслед за братом.
– Я постарела не более, чем ты.
– Но ты уже совсем взрослая, – сказал Генри со всей серьезностью, свойственной подростку четырнадцати лет. – А я все еще школьник. У тебя очень красивое платье, – добавил он через минуту.
Несмотря на веснушки, детскую ухмылку и школьный костюм из серой фланели, в его жестах и лице, безусловно, угадывался Джек.
– Виола! Как замечательно, что ты приехала! – Миранда распростерла руки и крепко обняла меня.
– Он восхитителен! Ты просто умница! – прошептала я ей в ухо, потому что Рори стоял неподалеку, за спиной Миранды.
– Ты не представляешь, как я счастлива! – прошептала она в ответ. – А это Морис Тремлоу, друг семьи! – сказала она громко, представив пожилого джентльмена в пестром жилете, который завел ее в церковь и передал жениху.
– Здравствуйте, очень приятно, – сказала я, крепко пожав протянутую руку.
Морис был похож на Санта-Клауса в штатском. Он выглядел мудрым и жизнерадостным одновременно.
– Морис замечательный художник. Я постараюсь показать тебе его работы, прежде чем ты уедешь. Тетя Пусси! Как я рада, что ты здесь! Сколько же лет мы не виделись? Три или четыре года? Все равно слишком долго! Познакомься с Морисом Тремлоу! Морис, это Аделина Отуэй. Мы все называем ее Пусси.
– Здравствуй, Майкл! – сказала тетя. – Никак не ожидала увидеть тебя здесь.
– Морис, – поправила я тетю шепотом.
– Прошу прощения. – Тетя Пусси выглядела сконфуженной. – Конечно же, Морис.
К этому времени гости разбились на небольшие группы и не спеша двинулись к дому. Берту удалось высвободить машину из каменного плена, и он подвез нас с тетей прямо к крыльцу. Мы посадили в машину также Беатрис и ее мужа, чернобородого здоровяка, который сидел с нами на передней скамье. К моему огромному разочарованию, он оказался гончаром, а не кузнецом, как я считала.
Любой, кто хотя бы мельком видел Уэстрэй Менор, бесповоротно влюблялся в него. Особняк представлял собой восхитительное смешение стилей, эпох и направлений. Каждая деталь, каждый стиль гармонично переходили и дополняли друг друга. Дом поражал величием и теплотой. Я вдруг вспомнила Джайлса. Мне захотелось, чтобы он приехал и увидел это замечательное творение человеческих рук. Моя трогательная встреча с особняком была слегка омрачена Бертом. Он разогнал машину и чуть было не врезался в массивные средневековые ворота на бешеной скорости. Тетя и я одновременно взвизгнули. К счастью, Берт успел среагировать – он нажал на тормоз как раз вовремя.
– Что Берт будет делать во время приема? – спросила я тетю, когда Берт наконец отогнал машину к гаражу. – Бедняга, он совершенно растерялся.
– Боюсь, что он видит уже совсем не так, как прежде, – ответила тетя сдержанно. – Не волнуйся за него, дорогая! Он будет веселиться на кухне с другими водителями.
Я огляделась по сторонам. Эта свадьба была так не похожа на празднества, которые мне приходилось видеть до сих пор. Я не увидела ни одного мужчины, одетого в официальный утренний костюм. Дети и собаки свободно резвились в траве – никто и не думал делать им замечания. Среди гостей не было видно ни одной надутой Очень Важной Персоны. Фактически свадьба Миранды оказалась самой веселой и интересной. Может быть, потому, что хозяева и гости дружно игнорировали ритуалы. Не прозвучало ни одного нудного спича, не было свадебного пирога, молодые не собирались никуда уезжать сразу после тостов на украшенной лентами машине. Вместо этого Миранда сообщила, что они с Рори собираются в свадебное путешествие во Францию только через неделю. Еда на столах была очень вкусной и обильной. Дом утопал в цветах. Гости бродили по саду и непринужденно общались друг с другом. Родственники Рори были шотландцами. Они напились вдрызг через несколько минут после того, как открыли бутылки. Мне не следовало волноваться о Берте. Его пригласили к столу как почетного гостя, и он, кажется, наслаждался общением.
– Привет, Элизабет! – обратилась я к дочери Миранды. Элизабет лежала на траве с банкой пива в руке и была довольно пьяной. – Мне нравится твоя татуировка. – На щеке Элизабет была вытатуирована пчела. Издалека татуировка выглядела, словно отвратительная волосатая бородавка, но с близкого расстояния было заметно мастерство, с которым пчела была выполнена. – Как смело! Тебе не было больно?
– На смум дле, – пробормотала Элизабет невнятно, – я нарисовала пчелу ручкой. Но ты не должна никому говорить. Пусть все думают, что это настоящая татуировка! – Элизабет ни капельки не изменилась. Она была младше меня на четыре года, но я восхищалась ею и признавала ее неоспоримое превосходство. Она была бунтаркой с тех самых пор, когда ей впервые удалось выбросить погремушку из детской колыбели. – Где ты пропадала? Чем ты занималась все эти годы, Виола?
– Должна признаться, что не занималась ничем особенным. Но сейчас у меня есть работа. Я работаю в организации, которая собирает пожертвования. Мы помогаем реставрировать старые памятники. – Элизабет широко зевнула, не потрудившись скрыть зевок рукой, а затем сделала большой глоток пива из банки. – Мне так жаль твоего отца, – промямлила я, смягчив голос. – Я хотела приехать на похороны, но не смогла. Я серьезно заболела.
