Текст книги "Украденные ночи"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Мебель здесь представляли несколько шкафов и длинный стол, сильно исцарапанный и испещренный чернильными пятнами. Возле него стояла длинная скамья и высокий, благородного вида стул, предназначенный, судя по всему, для учителя. Несколько стульев с высокими спинками довершали меблировку комнаты. «Здесь занималась Маргарет в то время, как ее сестры получали образование в школе, – подумалось мне. – Интересно бы взглянуть на ее гувернантку».
Должно быть, познакомившись с Эдвардом Сандертоном, она была на седьмом небе от счастья. Впрочем, это счастье не могло быть полным, ведь она достигла его за счет сестры. Да еще какой сестры! Я не сомневалась, что Марта и в юности была способна нагнать страху на кого угодно, не говоря уже о хрупкой и болезненной сестренке.
Я представила себе Маргарет, сидящую за этим столом. Ее светлые волосы рассыпались по плечам, она рассказывает своей гувернантке о том, что влюбилась. Я отчетливо видела ее лицо и покатые плечи, едва прикрытые голубым шифоном. Затем мне представилась окутанная сумерками галерея, неясные очертания высоких окон и Маргарет, выходящая из рамы на стене в поисках возлюбленного. Очень милая легенда! Интересно, может, она и в классную комнату заглядывает?
Я стояла у пышных красных портьер, когда в коридоре раздались шаги. Мое сердце бешено заколотилось, хотя это, наверное, объяснялось тем, что я думала о Маргарет. Меня охватило странное тревожное чувство. Шаги приближались очень медленно. Я уставилась на дверь. Ручка повернулась, и дверь распахнулась, но никто не вошел. Инстинктивно отпрянув, я спряталась за портьеру и тут же рассмеялась над своими страхами. Это была всего лишь служанка, Эллен, а шла она так медленно потому, что несла большую коричневую вазу с хризантемами. Ваза была керамической, а значит, очень тяжелой.
Она уже хотела поставить вазу на стол, когда я вышла из-за портьеры. Она обернулась, вскрикнула и выронила вазу. Ее лицо было белым как мел, а глаза округлились от ужаса.
– Эллен! – воскликнула я. – Что случилось?
Девушка продолжала молча смотреть на меня. Потом узнала меня, и мертвенная бледность сменилась ярким румянцем.
– Я думала… – запинаясь, начала она. – О Господи, мисс Сэйра, я подумала, что вы – привидение.
Я засмеялась, но тут же напомнила себе, что несколько мгновений назад сама шарахнулась за штору.
– Кухарка говорила, что сюда она тоже может войти, ведь здесь они впервые увидели друг друга… так говорит кухарка. Я не знаю, мисс Сэйра, но я приняла вас за нее… Кухарка тоже говорит, что вы – вылитая она.
– В этом нет ничего удивительного, Эллен, – улыбнулась я. – Потому что, если ты говоришь о Маргарет, она была моей тетей. Давай лучше соберем эти осколки.
– Меня будут ругать, мисс. Смотрите, я разбила большую вазу.
– Я скажу, что это из-за меня.
– Правда, мисс? Но ведь это и в самом деле вы меня напутали.
Я положила руку ей на плечо. Она все еще дрожала.
– Я не люблю заходить сюда одна, – призналась она. – К тому же сегодня день какой-то странный… Темно, так и кажется, что вот-вот начнется гроза. Правда, сюда заходить не так страшно, как на галерею, но здесь мне тоже не нравится.
– Беги за совком, – скомандовала я. – И тряпку не забудь прихватить. Принеси другую вазу, и мы поставим в нее цветы. Наверное, они предназначены для гувернантки.
– Хозяйка велела поставить их здесь. Она говорит, что гувернантка – настоящая леди. Просто ей не повезло…
– Верно. А теперь давай скорее уберем эту лужу, чтобы леди смогла сюда войти.
Она убежала, немало ободренная тем, что встретила в классной комнате не Маргарет, а Сэйру, которая к тому же пообещала взять на себя вину за разбитую вазу.
Как странно, думала я, что воспоминания о Маргарет до сих пор не дают никому покоя. Как будто с ее смертью связана какая-то загадка.
Вскоре вернулась Эллен и принялась вытирать лужу и собирать осколки, а я взяла у нее вазу и поставила в нее цветы.
– Ну вот, – улыбнулась я Эллен, – с цветами намного веселее, верно?
Она обвела взглядом комнату, и я поняла, что для нее это не просто комната, а комната с привидением, и никакие цветы не способны изменить этот факт.
Селия Хансен изо всех сил пыталась всем угодить. Иногда она вела себя настолько идеально, что мне казалось, будто она репетирует каждое свое слово и действие. Она умудрялась нравиться даже слугам, в то же время не допуская по отношению к себе ни малейшей фамильярности. Тетя Марта прониклась к ней самыми теплыми чувствами. Ведь это она решила нанять гувернантку, и она выбрала Селию Хансен. Следовательно, Селия Хансен была желанной гостьей в нашем доме. И, разумеется, Мабель разделяла точку зрения сестры насчет этого бесценного приобретения. Селия решала проблему моего образования и предпочитала держаться в тени, одновременно всячески демонстрируя благодарность хозяйкам приютившего ее дома. Одним словом, она была просто идеальной гувернанткой.
Но что удивляло меня больше всего, так это дружба Селии с мамой. То, что они немедленно привязались друг к другу, не вызывало сомнений. Оказалось, Селия весьма осведомлена обо всем, имеющем отношение к театру. Она также призналась ей, что однажды смотрела пьесу, главную героиню которой играла мама, и что ее игра навеки врезалась ей в память.
Селия в малейших подробностях знала эту пьесу в целом и роль мамы в частности. Это привело маму в восторг. Я уже давно не видела ее такой счастливой.
Кто не разделял восторгов домашних, так это я. Я держалась сдержанно и отстраненно. Возможно, меня возмущало то, что такой взрослой девушке, как я, все-таки наняли гувернантку. Возможно, я вспоминала хаотичные, но необыкновенно увлекательные уроки с Тоби, доставлявшие мне столько радости. Уроки с Селией Хансен были тривиальны и скучны.
Она также держалась настороже. Ей уже перевалило за тридцать, что в моих глазах делало ее почти старухой. Иногда мне казалось, что она выглядит старше, иногда – моложе. И еще она была полной противоположностью мне. Я была импульсивна, а Селия как будто взвешивала каждое слово, прежде чем произнести его вслух, а произнеся, внимательно следила за впечатлением, которое это слово произвело на собеседника. Наблюдая за ней, я видела, как даже ее личность меняется в зависимости от того, с кем она общается. С тетками она представляла собой образчик благопристойности. Она демонстрировала им ровно столько благодарности, чтобы они не сомневались в том, что она счастлива жить в их доме, но никогда не пыталась скрывать тот факт, что ее воспитание не уступает их собственному. Подобная позиция приводила тетю Марту в восторг. Я осторожно расспрашивала слуг, пытаясь выяснить их отношение к Селии.
– Леди… настоящая леди, – твердила Эллен. – Уж она умеет себя поставить. Кухарка говорит, что многие гувернантки любят задаваться… Ну, мисс Хансен тоже держит нос высоко… но это у нее выходит как-то само собой… ну, вы меня понимаете. Да она всем нравится…
Итак, гувернантка покорила всех, но я предпочла бы, чтобы она была хоть немного менее сдержанной. Еще мне хотелось, чтобы она не ходила по дому так тихо. Иногда я узнавала о ее присутствии, только подняв голову и встретив пристальный взгляд ее странных глаз. Я пыталась понять, что же он выражает, но мне это не удавалось. Ее глаза никогда не улыбались. Честно говоря, они очень соответствовали всем ее манерам. Затем я узнала, что она меня боится, и это заставило меня изменить отношение к ней.
Мы сидели в классной комнате и читали «Гамлета». Будучи очень добросовестной гувернанткой, она составила подобие расписания. Она собиралась учить меня математике, французской и английской грамматике, а также английской литературе. Кроме этих предметов, в расписании было рукоделие и нечто, именуемое творчеством и заключавшееся в рисовании акварелью вазы с цветами или чаши с фруктами. Она отлично вышивала, да и рисовала куда лучше меня. Она также была сильна в математике и с легкостью решала задачи о поездах, движущихся навстречу друг другу, могла определить возраст детей, чей совокупный возраст составлял столько-то лет и каждый из которых был на определенное количество лет старше или младше других детей. Я всей душой ненавидела такие задачи. Мне не было никакого дела ни до скорости поездов, ни до возраста несуществующих детей. Но во всем, что касалось французского и английского, в любом виде, особенно в виде литературы, было непонятно, кто кого должен учить.
Это выяснилось довольно скоро, и особенно, когда мы приступили к моей любимой пьесе, «Гамлету». Я могла декламировать наизусть целые отрывки. Мы с Тоби подолгу обсуждали каждую строчку.
Меня все больше увлекала дискуссия, посвященная «Гамлету», и одновременно мне становилось ясно, что Селия теряет почву под ногами. Спор со мной был ей явно не по плечу. Ее руки лежали на столе, и я заметила, что они дрожат. Сначала она спрятала их, положив на колени, а затем, как будто решившись, заговорила:
– Моего образования недостаточно, чтобы учить вас, Сэйра, – произнесла она. – Если бы вы были маленькой девочкой, тогда другое дело…
Ее глаза-блюдца, не мигая, смотрели прямо на меня, а губы дрожали. Я видела, что она напугана.
– Сначала я радовалась своей удаче, – продолжала она. – Все складывалось как нельзя лучше. Ваши тетушки так добры ко мне, и я так горда знакомством с вашей матушкой… Но я вижу, что вы считаете меня недостаточно квалифицированным учителем. Вы сообщите об этом тетушкам, и тогда…
Несколько мгновений я молчала, обдумывая услышанное. Меня взволновало зрелище рушащегося на моих глазах идеально выложенного фасада. Вместо идеально воспитанной леди передо мной возникла испуганная женщина, со страхом вглядывающаяся в туманное будущее. Но ее большие глаза смотрели на меня по-прежнему невыразительно.
– Попытайтесь представить себе мое положение, – тем временем говорила она. – Я выросла в доме, который… ничем не отличался от этого. Я и не предполагала, что моя жизнь может измениться таким радикальным образом. Все произошло так неожиданно. Когда родители умерли, мне пришлось расплачиваться с их долгами. К счастью, мне это удалось, хотя в результате я осталась совершенно без средств. Я поняла, что мне придется стать гувернанткой. Больше я ни на что не способна. Я увидела объявление и откликнулась на него. Ваши тетушки были так добры… слуги тоже встретили меня хорошо… Я подумала, что смогу прожить здесь хотя бы несколько лет, и возможно, мое будущее тем временем прояснится. Но я не гожусь вам в учителя. Мне придется подыскать себе другое место… с маленькими детьми. Возможно, с ними у меня все получится. С вами я чувствую так, как будто пробралась сюда обманом.
– Минутку! – воскликнула я. – Не надо принимать за меня никаких решений. Кто сказал, что я собираюсь пожаловаться тете Марте на то, что вы недостаточно хороши во французском и английском? У меня и в мыслях этого не было. Но, честно говоря, я считала, что уже выросла из того возраста, когда нуждаются в услугах гувернантки…
– Поэтому-то вы и относитесь ко мне с такой неприязнью.
– Эта неприязнь не адресована вам лично. Мне неприятно то, что меня продолжают считать ребенком. Но я отлично понимаю ваши чувства. Ведь я вполне могла оказаться на вашем месте. Если бы в моей жизни не появились тетя Марта и тетя Мабель, я бы сейчас, по всей вероятности, тоже пыталась учить какого-нибудь ребенка, чтобы обеспечить средствами к существованию себя и маму. Но вы вышиваете и рисуете намного лучше меня, а также отлично знаете математику. Почему бы вам не учить меня всему этому? Что касается французского, давайте просто заниматься им вместе. Ну и я всегда рада обсудить какое-нибудь литературное произведение. Так что наши уроки вполне могут быть и приятными, и полезными. Не грустите, мисс Хансен! Беспокоиться не о чем. Живите здесь столько, сколько необходимо. Вы нравитесь тете Марте, и смею вас заверить, заслужить одобрение такой дамы – немалое достижение.
Ее губы улыбнулись мне, а глаза как будто засияли, тем не менее их выражение и на этот раз осталось прежним.
С этого дня наши отношения изменились. Мы стали подругами. Она была благодарна мне за то, что я ее не выдала, а я ужасно гордилась собой. Теперь Селия мне нравилась. Нам ведь всегда нравятся облагодетельствованные нами люди.
Итак, все были довольны, и спустя месяц Селия уже была полноправным членом нашей семьи.
Тетя Марта объявила, что отныне Селия будет садиться за стол с нами, потому что глупо продолжать носить ей подносы наверх, а о том, чтобы позволить ей есть на кухне со слугами не может быть и речи. Мы начали обращаться к ней по имени и брать ее с собой в церковь. Дочери священника убедили ее принять участие в церковно-приходской жизни и не пожалели об этом. Она вышила множество чехлов для чайничков, пользовавшихся большим спросом на благотворительных ярмарках, и увлеченно бралась за любую работу.
Временами в доме ощущалось необъяснимое напряжение. В таких случаях я шла на галерею и разглядывала портреты Маргарет и других дам, шеи которых украшал жемчуг.
Мне очень хотелось знать дальнейшую судьбу ожерелья Ашингтонов. Скорее всего, они достались моему отцу. Ведь они всякий раз переходили к старшему сыну и уже через него к его жене, а затем к жене старшего сына. Но кому они достанутся, если сын так и не родится? Мне очень хотелось спросить об этом у теток. Вероятно, Мабель сможет мне это объяснить?
Но что же меня беспокоило? Возможно, все дело было в тете Марте? В ней по-прежнему ощущалась какая-то необъяснимая решимость, как будто у нее в голове созрел очередной план. Кроме того, меня тревожила мама. Она продолжала ожидать Тома Меллора и сценарий, который опять позволит ей взлететь на вершину театрального Олимпа. Появление Селии оказало на нее сильное влияние. Иногда я думала, что это к лучшему, но временами начинала в этом сомневаться. Селия подолгу разговаривала с мамой. Они вместе пили чай в маминой комнате, готовя его на маминой старой спиртовке. Мама привезла ее с собой, потому что в театре она привыкла пить чай в самое неподходящее для этого время. Мег часто жаловалась мне на нее:
– Чаю! Чаю! Она и среди ночи требует чаю!
Так что мне очень хорошо была знакома эта спиртовка.
Иногда они приглашали меня присоединиться к ним. Я становилась свидетелем того, как мама оживленно рассказывает Селии о театре и даже проигрывает для нее отрывки из разных пьес. Я радовалась, видя ее такой веселой, но потом она неизменно погружалась в глубокую депрессию.
Я спрашивала себя, известно ли Селии о связи мамы с Эверардом Херрингфордом и оборвавшей ее трагедии. Она, вне всякого сомнения, была отлично знакома с театральной карьерой Айрини Раштон. Однажды, когда мы прогуливались в лесу, я решила прощупать ее на этот счет.
– Ты слышала о последней маминой пьесе? – нерешительно поинтересовалась я.
– Той, которая шла всего месяц?
Я поняла, что она в курсе всего.
– Такая жалость, что она сидит в этой глуши, в то время как ее место на сцене, – продолжала Селия.
– Ей пришлось очень трудно… – подхватила я.
Селия ускорила шаги и прошла вперед. Мне показалось, она нервничает. Затем она обернулась ко мне.
– Я читала об этом в газетах… О мужчине, который покончил с собой… об этом политике. Это все было так страшно… мне было ужасно жаль ее.
– Значит, ты все знаешь.
– Я почти ничего не знаю. Просто я прочитала статью в нашей местной газете… и я поняла, о ком идет речь, потому что видела ее на сцене. А правда, что эти события положили конец ее карьере?
– Да, – кивнула я, – это правда.
– О, это так трагично!
– Должно быть, ты очень удивилась, встретив ее здесь? Или ты помнила ее настоящую фамилию?
– Настоящую фамилию? – удивление изобразили ее дрогнувшие губы. Глаза опять остались неподвижны. – Ах… Ашингтон! Нет, не думаю, что я слышала это имя раньше. Ее ведь знали как Айрини Раштон, верно? Я не знала, что у нее есть другая фамилия. Поэтому, увидев ее здесь, я не поверила собственным глазам.
– Хорошо, что ты у нее есть, – сказала я. – Она привыкла к поклонению… думаю, появление поклонницы ее немного утешило.
– Мне нравится расспрашивать ее о театре. Это так интересно!
Я не ошиблась, думая, что тетя Марта опять что-то планирует. В ее планы меня посвятила мама. Стоял конец ноября, было довольно тепло, хотя сыро и туманно. Мама опять слегла с простудой.
Однажды днем она не встала с постели, и я поднялась к ней, чтобы приготовить ей чай.
Мама была в дурном расположении духа.
– Я ненавижу этот дом все сильнее, – заявила она мне, когда я подала ей чашку.
Я присела рядом с кроватью, сделала глоток чая и промолчала. Эту фразу я слышала уже сотни раз.
– Марта что-то задумала, – не унималась мама. – Говорю тебе, Сиддонс, от ее взглядов у меня мороз ползет по коже.
– Ты это и раньше говорила.
– Я помню, как приехала сюда с твоим отцом. Она постоянно интересовалась, не забеременела ли я. Если бы ты оказалась мальчиком, все было бы иначе. Ты бы получила эти проклятые жемчуга и жену, призванную их носить. Они бы поспешили тебя женить и принялись бы ожидать рождения следующего наследника. Но твой отец их разочаровал. Он предал семейную традицию. Два совершенно неудовлетворительных брака, и ни одного наследника мужского пола. Но Марта не из тех, кто сдается. Кому теперь должно принадлежать фамильное ожерелье? Сейчас дело обстоит так, что роду Ашингтонов грозит исчезновение. Значит, Ашингтонам ожерелье уж точно не достанется. Комедия, да и только. Но Марта отнюдь не комедийный персонаж. – С этими словами мама вручила мне пустую чашку. Когда я поставила ее на столик и вернулась к постели, она схватила меня за руку. – Сиддонс, она что-то задумала. Я это точно знаю.
– И что же она задумала?
– На этот раз ее планы касаются меня. Я знаю. Я вижу, как она на меня смотрит. Ей надо, чтобы я вернулась к твоему отцу. Для этого либо он должен приехать сюда, либо я отправиться к нему. Мы должны воссоединиться и исполнить то, что она уклончиво называет «нашим долгом». Мы должны родить сына, который сможет унаследовать ожерелье. Но как она собирается этого добиться?
– Возможно, мой отец возвращается в Англию?
Эта мысль меня взволновала. Переезд в родовое поместье и знакомство с семьей (хотя с большей частью своих родственников в виде портретов) придали моей жизни новый смысл. Больше всего на свете мне хотелось увидеть отца.
– Он не станет слушать сестер. И он не приедет. За все эти годы он ни разу не был в Англии. С чего бы это ему сейчас приезжать? Я думаю, она уже поняла, что выманить его сюда ей не удастся, поэтому она будет пытаться отправить меня на Цейлон. В этом и заключается ее план. Она мечтает от меня избавиться.
– И ты… поедешь?
– Я ненавидела этот остров. Еще сильнее, чем я ненавижу этот дом. Здесь я по крайней мере недалеко от Лондона, и Том знает, где меня найти.
От жалости к ней мне стало дурно. Неужели она все еще надеется, что Том Меллор приедет сюда и предложит ей сценарий! Она очень исхудала, и я знала, каких трудов ей стоит добиться этого нежного оттенка кожи, который прежде был совершенно естественным.
– И она все это тебе сказала? – поинтересовалась я.
– Намекнула. Она сообщила мне, что нам с Ральфом следовало бы возобновить то, что она называет «нормальными супружескими отношениями». Она до умопомрачения мечтает о мальчике с фамилией Ашингтон. Она забывает, что даже если ей удастся добиться нашей с Ральфом встречи, это никоим образом не решает ее проблему. Сердцу не прикажешь.
– Что ж, если ты не хочешь ехать на Цейлон, а отец не хочет приезжать в Англию, значит, придется тете Марте с этим смириться.
– Иногда, когда она косится на меня, мне кажется, она мечтает о том, чтобы я исчезла.
– Исчезла?
– Да, с лица земли.
– Ты опять все драматизируешь.
Она грустно посмотрела на меня.
– Нет, Сиддонс, не драматизирую. Я ей мешаю, а Марта не любит, когда ее планы срываются. Если на ее пути встает препятствие, она его устраняет.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Мне не нравится этот дом. В нем есть что-то зловещее. Разве ты это не чувствуешь?
– Это все из-за разговоров о привидениях. Маргарет, разгуливающая по галерее, и все такое.
– Нет, это ощущение порождается мыслями окружающих людей. Если кто-то из них задумал что-то нехорошее…
– Ты сыграла слишком много ролей и начинаешь путать их с реальной жизнью.
– Если меня устранить, это развяжет твоему отцу руки, и он сможет жениться еще раз. Верно? И вдруг случится, что ему повезет и у него наконец-то родится сын.
– Что за вздор! Кто это будет тебя «устранять»? Ты здесь и здесь останешься. У тебя есть я, и ты должна обо мне заботиться, ты не забыла?
Она ласково мне улыбнулась.
– Моя милая малышка Сиддонс, – произнесла она. – Моя единственная радость. Я так счастлива, что ты со мной в этом странном доме, полном смутных теней.
Я встала и налила ей еще чаю, чтобы не позволить ей окончательно раскиснуть. Тем не менее этот разговор меня не на шутку встревожил. Я тоже чувствовала, что в воздухе витает какое-то предостережение.
Приближалось Рождество, и я предложила украсить дом плющом и остролистом. Я еще не знала, как празднуют Рождество в Грейндже. Впрочем, об одной многолетней традиции мне рассказали. Каждой деревенской семье Ашингтоны дарили на Рождество два одеяла и гуся. Я также знала, что в канун Рождества нам предстоит посетить полночную службу в церкви, а наутро опять отправиться в церковь. Вечером того же дня к ужину всегда приходят священник с семьей и доктор с женой. Обед подают в полдень, а вечером слуги свободны. Насколько я поняла, из года в год в праздновании Рождества не менялся ни один из перечисленных пунктов.
Вскоре сильно похолодало, что очень обрадовало девушек Кэннон, сообщивших нам, что они очень надеются на то, что на Рождество выпадет снег. В прошлом году, например, на пруду можно было кататься на коньках.
Моя мама капризничала и раздражалась по любому поводу. Она вспоминала, как мы праздновали Рождество на Дентон-сквер, и горько сожалела о том, что поддалась на уговоры Тома и согласилась сыграть в рождественской постановке. Это было непоправимой ошибкой.
Хотя снег выпал только на Двенадцатую ночь, на Рождество дул пронизывающий восточный ветер и было нестерпимо холодно. Мама и раньше не переносила ветреную погоду, а тут и вовсе слегла с очередной простудой. Нам с Селией удалось убедить ее отлежаться, да она особо и не сопротивлялась.
После этой простуды ее начал мучить кашель.
Я хорошо запомнила тот день, когда Селия заговорила со мной о маме. Ее лицо было очень серьезным, когда она произнесла:
– Я думаю, она больна гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить. У нее начинается новая простуда, а она еще от предыдущей не оправилась.
– Да, она часто болеет, – согласилась я.
– Она здесь глубоко несчастна, – тихо заметила Селия.
– В Лондоне она тоже была несчастна. После этой трагедии вся ее жизнь полетела под откос. Если бы ей дали возможность играть, она бы восстановилась.
Селия кивнула.
– Быть может, стоит пригласить к ней доктора? – немного помолчав, предложила она.
– Она будет возражать. Давай подождем немного. Это всего лишь простуда.
– Тебе виднее, – ответила Селия.
Я была ей очень благодарна, потому что видела, как она заботится о маме. Это также давало мне некоторую свободу. Зная, что Селия присмотрит за мамой, я могла немного от нее отдохнуть. Быть может, это звучит несколько странно, но порой мне хотелось сбежать и не слышать беспрестанных маминых стенаний о прошлом и ее полной неспособности примириться с настоящим. Ее общество угнетало меня все больше, и я с облегчением обнаружила, что Селии удается утешать ее гораздо лучше, чем мне. Она искренне восхищалась ею и в какой-то степени олицетворяла собой толпы исчезнувших поклонников. Как правило, оставив ее у мамы, я уединялась в библиотеке и с головой уходила в книги. Иногда я брала книгу и шла читать на галерею. Я полюбила общество своих предков, кроме того, я разглядывала знаменитый жемчуг и придумывала самые невероятные истории. Мне нравилось, что у меня такая романтичная семья: у кого еще есть такие загадочные отец и сестра?
Подошел к концу январь. Я навсегда запомнила день, когда Селия настояла на том, чтобы мы пригласили к маме доктора. Здоровье мамы не улучшалось, и я уступила. Доктор Берримэн, друг семьи, вместе с женой частенько сиживавший за нашим столом, осмотрел маму и диагностировал бронхит. Он прописал ей постельный режим, призванный помочь ей избавиться от хронического кашля.
– Самое главное, это не допускать переохлаждений, – сказал он. – Она всегда должна быть в тепле.
Он посмотрел на жарко пылающий в камине огонь и одобрительно кивнул.
– Она просто расклеилась, – заявила тетя Марта. – Выпустите ее на сцену, и от болезни не останется и следа.
Доля истины в этом была, но прежде чем выходить на сцену, она должна была избавиться от бронхита.
На следующее утро пришло письмо от моего отца. Тетя Марта пригласила меня в гостиную и торжественно сообщила, что отец не собирается приезжать в Англию.
– Какая жалость, – вздохнула она. – А ведь если бы он приехал, возможно, нам удалось бы их помирить.
– О нет, тетя Марта, прошло слишком много времени. Какое может быть примирение, если они целых пятнадцать лет не видели друг друга!
– Я уверена, мы что-нибудь придумали бы, – ответила тетя Марта, намекая на то, что для нее нет ничего невозможного. – Если бы нам только удалось выманить его сюда!
– Это все равно ничего не изменило бы, – продолжала настаивать я.
На этот раз тетя Марта ничего не ответила и только плотнее сжала губы. Я видела, что невозможность пустить в ход все свои организаторские таланты вызывает у нее неописуемое раздражение. Вспомнив, что вся проблема заключается в том, кому достанутся две нитки жемчуга, я так развеселилась, что с трудом удержалась от смеха. Поистине, на что только не идут люди ради удовлетворения собственной гордыни и тщеславия!
– Он очень рад, что ты теперь живешь здесь, под нашим присмотром, – опять заговорила тетя Марта. – Я сообщила ему, что он должен приехать домой хотя бы для того, чтобы увидеться с тобой.
– Они правда рад тому, что я здесь?
– Ну конечно! Он знает, что на нас с Мабель можно положиться. Он даже написал тебе письмо. Вот оно.
Я схватила конверт. Мне не терпелось его вскрыть, но я не хотела этого делать в присутствии тети Марты. У меня мелькнула мысль, что, возможно, она его уже вскрывала над паром, а затем опять запечатала. Я знала, что не все люди неукоснительно следуют кодексу чести. Очень многие с готовностью поступались принципами, если это помогало им достичь поставленной цели. Что касается тети Марты, то меня вообще начали посещать странные мысли в отношении моей любящей родственницы. Должно быть, их источником была неприязнь, испытываемая к ней мамой и порой перерастающая в панический ужас.
Как только мне удалось улизнуть от тети, я примчалась в свою комнату и дрожащими руками распечатала конверт. Письмо было написано крупным, размашистым и не всегда разборчивым почерком.
«Моя дорогая дочь Сэйра!
Как я счастлив, что наконец-то могу тебе написать. Я сомневаюсь, что ты меня помнишь, но ты стоишь у меня перед глазами такая, какой я тебя видел в последний раз. Когда твоя мать уехала, забрав тебя, это разбило мне сердце. Но так бывает. Она так и не смогла приспособиться к жизни на Цейлоне, а значит, поступила правильно, покинув его. Сестры сообщили мне, что теперь и ты, и твоя мама живете с ними. Я уверен, что в Ашингтон-Грейндже ты будешь счастлива. В конце концов, это твое родовое гнездо. Что касается меня, то я выращиваю чай. Это занятие требует моего постоянного присутствия. Поэтому я никак не могу вырваться с Цейлона. Твои тети просят меня вернуться, но пока у меня нет такой возможности. Думаю, когда-нибудь ты приедешь ко мне в гости. А пока я буду рад и письму от тебя, Сэйра. Напиши мне, если тебя хоть немного интересует твой отец.
Ральф Ашингтон».
Письмо не на шутку меня взволновало. Теперь у меня был отец! Я буду переписываться с ним, и это позволит нам познакомиться поближе. Кроме того, я смогу расспросить его о сестре.
Я сидела замерев, с письмом в руке, когда раздался стук в дверь и вошла тетя Марта. Она впилась в мое лицо своими цепкими глазками.
– Что скажешь? – поинтересовалась тетя.
Краска залила мое лицо. Я не собиралась показывать ей письмо отца, тем более что подозрение относительно того, что она уже его прочитала, не развеялось, а только усилилось.
– Наконец-то он тебе написал, – продолжала она. – Мог бы и раньше додуматься.
– Тон письма очень дружелюбный, – вступилась я за отца.
Она презрительно расхохоталась.
– Еще не хватало, чтобы он написал своей дочери недружелюбное письмо. Он должен лично приехать, и я так ему об этом и сказала.
– Но он не может оставить плантацию.
– Он должен вернуться к нормальной жизни.
– Тетя Марта, меня очень беспокоит мама.
– Думаю, тебе не о чем беспокоиться. Твоей маме просто нравится болеть и принимать заботу окружающих.
– Я так не думаю. Видели бы вы ее, когда она работала. Она всегда была бодрой и веселой. Ей никогда не нравилось болеть.
– Вот и я о том же. Она привыкла быть в центре внимания. Она и здесь пытается добиться того же самого, разве что методы другие.
– Но у нее сильный кашель.
– Ей нужно побольше дышать свежим воздухом. Нет, положительно возмутительно, что Ральф не хочет возвращаться домой!
Глядя на стоящую передо мной женщину и ее решительное лицо с плотно сжатыми губами, я подумала, что она напоминает мне одну из героинь прошлого. Наверное, с такой же решимостью королева Боадичеа вела войска на римлян, а Елизавета произносила свою знаменитую речь в Тилбери.
– Возможно, он когда-нибудь приедет.
Она покачала головой.
– Я его знаю. Я прочитала это между строк. Он не хочет возвращаться. Он боится осложнений. Ведь ему придется встретиться с твоей матерью и принять решение. Твой отец всегда избегал ответственности, предпочитая плыть по течению… – Лицо тети Марты исказил гнев. – Вот он и плывет, а время уходит.
– Что вы имеете в виду, тетя Марта? – поинтересовалась я.
Она не ответила, а лишь раздраженно покачала головой.
В этот вечер за обедом, опять в отсутствие мамы, не спустившейся к столу, мы говорили о погоде, которая испортилась, одновременно испортив настроение всем жителям округи, об ожидаемом приезде нового помощника священника; от одной мысли о нем у тети Марты даже кончик носа шевелился.
– Бьюсь об заклад, девчонки Кэннон сгорают от любопытства, – говорила она. – Возможно, одной из них удастся его заарканить. Хотя помощник священника не бог весть какая добыча. Но бедняжкам не приходится перебирать.
