Текст книги "Украденные ночи"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Как романтично! – вздохнула я.

– Романтично? Окружающие придерживались иного мнения. Мег не одобряла моего выбора. Она работала моей костюмершей всего год, но по ее злобным выпадам можно было подумать, что она считает меня своей собственностью, на которую осмелился посягнуть кто-то другой. Она только и делала, что попрекала меня. «Все мои хозяйки выходили за пэров», – повторяла она. – Это насмешило нас обеих, и мама продолжала: – Я ей сказала: «Прости меня, Мег, но я все равно выйду за того, кого хочу, даже если это и подпортит тебе репутацию». Иногда мне кажется, что я так поспешно вышла замуж за Ральфа только для того, чтобы насолить Мег.

– Я уверена, что это было не так. Наверняка ты любила его всем сердцем.

– Ах, сентиментальная малышка Сиддонс. Но я-то ведь совершенно не сентиментальна. Наверное, меня очаровали его рассказы об этом жарком острове. Мне хотелось своими глазами увидеть эти краски и эту красоту: бирюзовое море, коралловые рифы и колышущиеся на ветру пальмы. За словом он в карман не лез. Иногда мне кажется, что эту свою черту ты унаследовала от него. Все считали, что он меня не достоин. Но я все равно уехала. Я так отчетливо помню суматоху сборов, наш корабль, звезды на темно-синем бархатном небе… У меня есть бархатное платье точно такого цвета. Когда я его надеваю, я всегда вспоминаю это плавание. Все было так романтично и так увлекательно, а потом… мы приплыли. Я помню, как впервые увидела его дом. Когда я вошла, меня пробрал озноб, несмотря на тропическую жару. Было семь часов вечера… и внезапно солнце исчезло. Темнота там наступает очень быстро, не то что здесь. Сумерек нет вовсе. Только что был день и вдруг… ночь. По обеим сторонам двери горели фонари. Дом был белый, а в воздухе стоял неумолчный гул насекомых. Вокруг густо росли кусты и деревья. Там все растет гораздо быстрее, чем дома. И от земли все время идет влажный жар, как будто идешь по горячему сырому одеялу.

– Потрясающе, – прошептала я.

Несколько мгновений она молчала, а затем затрясла головой.

– Я все это очень быстро возненавидела, – запальчиво произнесла она. – Я все время вспоминала дом и даже то, что никогда здесь не любила. Например, дождь… Мелкий сеющий дождик, а не тропический ливень. Мне хотелось услышать звук проезжающего за окном экипажа, увидеть запряженных в омнибус лошадей, торговок цветами и фруктовые лотки. Я истосковалась по магазинам, шуму, гаму… Я была бы рада даже густому желтому туману лондонских улиц. Мне хотелось домой. Я чувствовала, что попала в клетку. Но зачем я все это тебе рассказываю? А, Сиддонс?

– Потому что я должна это знать, – ответила я. – Это же часть и моей жизни. Я ведь родилась в этом доме и дышала этим горячим влажным воздухом.

– Я совершила ошибку, – опять заговорила она. – Ужасную ошибку. Когда я поняла, что у меня будет ребенок, я не знала, что мне делать. Если бы не ты, я бы уехала еще раньше. Мне бы и трех месяцев хватило.

– Прости. Это все моя вина.

Она рассмеялась.

– Тебя ведь никто не спрашивал. С самого рождения ты была замечательным ребенком. Старуха Шеба так и говорила, что мне повезет и что мой ребенок не будет трудным.

– Какая деликатность с моей стороны.

– Твоей заслуги в этом не было, моя хорошая.

– Кто такая Шеба?

– Злобная старуха. Я ее ненавидела. На ней было все хозяйство, иначе я бы от нее сразу избавилась. Она ходила совершенно бесшумно, как будто крадучись… Они там все такие… бесшумные… ходят на цыпочках, высматривают, выслеживают… поднимешь голову, а она уже стоит перед тобой. «Мисси звать?» – спрашивает. Вспомню – вздрогну. Но без нее я не справилась бы с хозяйством. Я уверена, что она рылась в моих вещах. Все искала… Я не знаю, что она искала. Что-нибудь, что могло бы меня скомпрометировать. Ральфа постоянно не было дома. Вся его жизнь проходила на плантации. В Канди был клуб для англичан… но эти англичане меня ни за что не приняли бы. Мне казалось, я схожу с ума. Я молилась каждую ночь. Можешь себе представить, в каком я была отчаянии? Господи, молила я, пусть что-нибудь случится. И что-то случилось. Это была ты.

– Господь услышал твои молитвы.

– Открой вон тот ящик, Сиддонс. Там лежит связка ключей. Найди самый маленький ключик… Принеси их мне. Вот он. Это ключ от нижнего ящика. В нем лежит сверток, обернутый в бумагу. Давай его сюда.

Я стояла на пороге удивительного открытия. Еще никогда мама не говорила со мной так откровенно. Каждый раз по окончании очередного спектакля мы сближались. Это длилось неделю или около того, а затем она начинала тосковать по театру и забывала обо мне.

Я принесла ей сверток, и она медленно развернула оберточную бумагу. Я сидела рядом на постели и наблюдала. Под бумагой оказался ее портрет, небольшой, но очень красивый. Мама была изображена на нем до пояса, но было видно, что она одета в сари. Одно плечо было обнажено, а на второе каскадом ниспадали складки тюля нежно-лавандового цвета, усеянного серебристыми звездами. Маму постоянно фотографировали, но ни на одном из своих многочисленных портретов она не была так прекрасна.

– Три месяца после зачатия, – произнесла она. – Ты видишь материнскую нежность в моих глазах?

– Нет, – ответила я.

– Она пришла позже. А в это время ты начинала доставлять мне изрядные неудобства. Ты была настоящим маленьким чудовищем. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем ты соизволила явиться в мир, тем самым избавив меня от мучений.

– Рискну предположить, что я была вынуждена ждать до назначенного срока.

Внезапно она рассмеялась.

– Когда я тебя увидела, я подумала, что ты – самый уродливый младенец в мире. Ты была красная и походила на лягушонка.

– У тебя должен был родиться херувим, – покачала я головой. – Ангелочек с золотыми кудрями.

– Потом ты похорошела, хотя в херувима так и не превратилась. Но я все равно очень к тебе привязалась.

– Загадка материнской души, – вздохнула я и взяла портрет, чтобы получше его рассмотреть. – Это жемчужное ожерелье очень тебе идет, – заметила я. – Но ты никогда не носишь жемчуг.

– Жемчуг! – воскликнула она. – Это ожерелье Ашингтонов.

– Разумеется, оно бесценно, – легкомысленно хмыкнула я.

– Это действительно так, – серьезно ответила мама.

– Где оно сейчас? Я его ни разу не видела.

– Оно мне не принадлежало. Я его всего лишь носила. С ним связана семейная легенда. Смею тебя заверить, я вообще не хотела его надевать. Точнее, сначала хотела, но потом…

– Расскажи мне об этом ожерелье.

– Это длинная история. Ты и представить себе не можешь всю степень гордыни этих Ашингтонов. Можно было подумать, они принадлежат к королевскому роду. Речь не о Ральфе, а о… об остальных. Меня познакомили с историей ожерелья еще до того, как мы с твоим отцом отправились на Цейлон. Я три недели провела в Ашингтон-Грейндже, на опушке Эппинг-форест. Я думала, что сойду с ума раньше, чем мне удастся вырваться из этой удушающей атмосферы ханжества и семейной гордыни. Мне без конца напоминали о том, как мне повезло стать членом семейства Ашингтонов. Тогда-то я впервые услышала о жемчужном ожерелье. Мне о нем торжественно поведала моя старшая золовка (к слову, она была гораздо более злобной, чем ее сестра). Мне даже показалось, что я участвую в каком-то религиозном ритуале. Это ожерелье – святыня Ашингтонов. Оно принадлежало им уже сто лет. Некий полковник Ашингтон служил на Цейлоне, когда англичане сцепились с голландцами. Марта Ашингтон излагала это все, как хорошо заученную роль. Должно быть, она сотни раз репетировала эту сцену. В ней шла речь о добродетели англичан вообще и полковника Ашингтона в частности. Правители Канди были так бесчеловечно жестоки и деспотичны, что цейлонцы просто-таки рвались в объятия англичан. Именно этим и занимался наш доблестный полковник, а именно – спасал цейлонцев и помещал их под британское владычество. Я не очень вникала в детали этого подвига. Меня интересовало только ожерелье.

– Это все похоже на сценарий пьесы.

– Когда меня окружили джунгли, я тоже подумала, что оказалась на сцене. Но это была драма, а я мечтала о комедии. Так вот, не менее доблестные, чем их полковник, британские солдаты захватили тирана из Канди и продержали в плену до конца его дней. Его род правил Цейлоном две тысячи лет. Это я запомнила, потому что эта часть рассказа напоминала последние слова второго акта, перед самым занавесом. Вот тут на сцене и появляется полковник. Он был очень искушен в медицине. Иначе и быть не могло, потому что на острове иноземцев подстерегали болезни еще более свирепые, чем последователи гадкого короля Канди. Как бы то ни было, но сына одного из местных набобов укусила кобра. Полковник это увидел и убил кобру, но мальчик умирал. К счастью, в аптечке полковника нашлось противоядие. Ребенок был спасен. Это и в самом деле отличный сценарий для пьесы под названием «Ожерелье Ашингтонов». В драгоценных камнях есть что-то притягательное, ты не находишь?

Я поспешила с ней согласиться и приготовилась слушать продолжение.

– Но конец у этой истории достаточно тривиальный, – вздохнула мама. – Думаю, ты уже сама обо всем догадалась. Благодарный набоб спрашивает себя, с чем он готов расстаться в обмен на жизнь сына. Нет ничего более ценного, чем ребенок. Боги могут разгневаться, если он не продемонстрирует им свою благодарность за то, что они послали ему полковника. Что же он ценит больше всего, не считая своих дочерей и сыновей? У него есть жемчужное ожерелье. Итак, он дарит твоему пра-пра-пра… не знаю точно, сколько раз прадедушке это ожерелье. Такова история, а ожерелье ты видишь своими глазами. Но к нему прилагались определенные условия. Этому ожерелью нет цены. Если точнее, оно стоит целое состояние. А ведь Ашингтоны были не только бравыми вояками, но еще и сметливыми коммерсантами. Они обратились к ювелиру с просьбой оценить ожерелье. Каждая жемчужина ожерелья совершенна по форме и размеру. Кроме того, фермуар ожерелья сам по себе является произведением искусства, будучи изготовленным из бриллиантов и украшенным изумрудом. Кандийский набоб произнес дарственную речь, сообщив полковнику, что ожерелье принесет несчастье любому, кто попытается завладеть им бесчестным способом. Ценность его сопоставима лишь с кровью старшего сына. Он, набоб, с трудом решился расстаться с ожерельем, опасаясь навлечь беду на голову полковника… но как иначе он может отблагодарить его за спасение жизни сына…

– Потрясающе! – воскликнула я.

Мама улыбнулась.

– Милая малышка Сиддонс, ты еще совсем дитя.

Я не стала оспаривать этот факт, раз уж он доставлял ей такое удовольствие. К тому же мне не терпелось услышать продолжение.

– Какое-то время это ожерелье было моим. До меня его носила первая жена твоего отца, а потом оно досталось мне… но только в пользование. Никому не дано право владеть этим ожерельем. Это одно из правил. Как видишь, я надевала его, позируя для портрета. – Она закрыла глаза. – Там была одна хорошо освещенная комната. Вообще в этом доме очень темно, потому что со всех сторон он окружен деревьями и кустами. Незадолго до моего отъезда мне приснилось, что они так выросли за одну ночь, что заточили меня в доме… Я не могла выйти и навсегда осталась его узницей. Так на меня действовало это место.

– Но ты все равно убежала и забрала меня с собой. Расскажи мне еще о жемчужном ожерелье.

– Когда жемчуг коснулся моей кожи, меня охватило необъяснимое волнение. Наверное, я подумала о правителях Канди и всех женщинах, носивших его до меня. Художник, писавший портрет, был англичанином. Этот милый юноша в меня влюбился. Он говорил, что жемчужины ожерелья безупречны, как моя кожа. Однако ему никак не удавалось их изобразить. Он утверждал, что они постоянно меняются. Когда портрет был готов, художник сел в лодку, спустился вниз по реке Махавели-Ганга и вышел в море. Лодку выбросили на берег волны, но юноши в ней не было. Шеба сказала, что это ожерелье навлекло на него беду. Хотя, возможно, это была я. Я не воспринимала всерьез его признания в любви.

– После этого случая ты охладела к ожерелью.

– Да.

– Где оно сейчас?

– Думаю, его носит Клития. Оно достанется ей, если только твой отец не женится еще раз и его жена не родит ему сына. Но он сможет это сделать только в случае моей смерти. Развода Ашингтоны не допустят. Так что, скорее всего, жемчуг достанется Клитии. Хотя это против правил. Если она выйдет замуж и у нее родится сын, ожерелье перейдет к его жене.

– Как интересно! Кто такая Клития?

– Моя падчерица. Дочь твоего отца от первой жены. Когда я приехала на остров, ей исполнился год.

– Расскажи мне о Клитии. Какая она?

– Ей было четыре года, когда я уехала. Я очень редко ее видела. Она все время проводила со своей няней. Но когда ты родилась, у вас с ней была одна няня на двоих, Шеба, и вы спали в одной комнате.

– Айрини Раштон, – торжественно произнесла я, – осознаешь ли ты, что я только что узнала, что у меня есть сестра?

– Сводная сестра.

– Я всегда мечтала о сестре. Клития. Какое необычное имя.

– Твой отец говорил, что когда она родилась, то была похожа на цветок подсолнуха.

– Я знаю эту легенду. Клития была нимфой, в которую влюбился Аполлон. Он превратил ее в подсолнух, чтобы она всегда следила за его ежедневным путешествием по небосклону.

– Что за вздор! – воскликнула мама.

– Должно быть, отец ее очень любил, – задумчиво произнесла я.

– Ты романтично настроенная дурочка.

– В данный момент я дурочка растерянная, а не романтичная. Вот это да! Неужели у меня есть сестра? Как бы мне хотелось с ней познакомиться!

Этого мне говорить не следовало. Я тут же увидела, что мама уже жалеет о том, что рассказала мне так много. Она плотно сжала губы и завернула портрет в бумагу.

– Убери его, – потребовала она, вручая мне ключи.

Это означало, что она хочет скрыть свои тайны там, где им и надлежало находиться, – в тайниках своей памяти.

Я поняла, что больше мне не удастся застать ее врасплох, и я не ошиблась.

Жизнь шла своим чередом. Вслед за подъемом последовал спад. Хорошее расположение духа сменила меланхолия, чередуемая с приступами раздражения.

– Она напоминает мне медведя, у которого болит голова, – говорила Мег.

– У которого болит все сразу, – уточняла Джанет и многозначительно добавляла: – Так как насчет гостиницы, Мег?

Затем явился Том Меллор и принес ей сценарий. Пьеса ей сразу понравилась, и вскоре начались репетиции. Мама учила роль и билась в истериках, вживаясь в образ.

– Когда-нибудь ей достанется роль убийцы, – вздыхала Мег. – Тогда нам всем придется быть начеку.

– Я не задержусь здесь ни на минуту, – пообещала Джанет, а мне показалось, что подобная перспектива ее даже обрадовала.

Однако сейчас она играла прелестную сирену, и эта роль шла ей, как нельзя лучше. Через несколько недель состоялась премьера, наутро после которой мама взволнованно схватилась за газеты, опасаясь, что какой-нибудь критик выскажется не в ее пользу. Но все окончилось благополучно, и жизнь вошла в привычное русло.

Имя Клитии больше не упоминалось, но я о ней не забыла.

Я часто думала о своих родственниках. Мне очень хотелось узнать о них побольше, но кроме мамы расспрашивать было некого. Однако каждый раз, когда я поднимала этот вопрос, она ясно давала мне понять, что считает эту тему закрытой и сожалеет о том, что посвятила меня в детали своего брака. Я поняла, что мне придется набраться терпения и ожидать удобного момента. Я пыталась разговорить Мег. Я точно знала, что если ей что-нибудь известно, она не утерпит и обязательно проговорится. Но я не услышала от нее ничего нового. Неожиданно для всех мама вышла замуж за плантатора и уехала на Цейлон, откуда вернулась три года спустя. С ней был ребенок, то бишь я.

– За три года публика не успела ее забыть, и ее встретили с распростертыми объятиями. О ней говорили, что она стала зрелой женщиной. Но ей это выражение не нравилось. Она предпочитала слышать, что Айрини Раштон расцвела. Как бы то ни было, в ней появилось то, что заставляет публику толпами валить на ее спектакли. Она актриса до мозга костей. Она и на смертном ложе будет играть.

В общем, все, что мне удалось извлечь из Мег, это причитания по поводу упущенных возможностей. Я попыталась расспросить Тоби, но он тоже ничего не знал. Он впервые увидел ее всего полтора года назад и сразу же угодил в сети, покорившись ее обаянию и пожелав служить ей единственным доступным ему образом – обучая ее дочь.

Я общалась с Тоби не только за письменным столом в классной комнате. После уроков мы шли гулять, и он показывал мне Лондон. Однажды мы отправились в Ковент-Гарден[1]1
  Ковент-Гарден (англ. Covent Garden) – район в центре Лондона, в восточной части Вестминстерского Сити. Назван по имени существовавшего здесь ранее (в XIX веке) рынка. (Здесь и далее прим. пер., если не указано иное.)


[Закрыть]. Стояло раннее утро, и я увлеченно разглядывала фруктовые и цветочные лотки торговцев, расхваливающих свой товар. В Кенсингтон-Гарденс мы наблюдали за тем, как дети, а порой и взрослые запускают кораблики в Круглом пруду. Мы гуляли по переходящим друг в друга Кенсингтон-Гарденс, Гайд-парку, Грин-парку и Сент-Джеймс-парку, любуясь этим зеленым оазисом в самом сердце большого города, о котором нам напоминал лишь доносившийся издалека шум городских улиц. Мы спускались по Пэлл Мэлл, на которой Чарльз II играл в игру, подарившую этой улице ее название[2]2
  Старинная игра в шары.


[Закрыть], и останавливались перед Уайтхоллом, чтобы почтить память его отца, Чарльза I, лишившегося здесь головы. После этого мы брали лодку и по реке плыли до Хэмптон-корта и Виндзора.

Мы играли в различные игры, которые сами же и придумывали. Например, один из нас напевал несколько нот, а другой должен был угадать музыкальное произведение. Еще мы играли в цитаты. Для этого необходимо было выбрать тему и тут же процитировать посвященное ей стихотворение или пословицу. Особенно забавно было цитировать пословицы о животных. Кто-то из нас говорил «медведь», и второй тут же откликался: «Никогда не дели шкуру неубитого медведя». Если звучало «слон», в ответ раздавалось: «Не делай из мухи слона». Стихотворных отрывков о животных тоже хватало, и Тоби их знал огромное множество. Одну и ту же цитату не разрешалось использовать дважды. В ответ на слово «тигр» в памяти всплывало «Тигр, о тигр, светло горящий»[3]3
  Стихотворение Уильяма Блейка (1757–1827) «Тигр». (Перевод C. Маршака.)


[Закрыть]. При слове «пантера» Тоби привел цитату, которую я запомнила и в будущем часто вспоминала.

«А месть любви – прыжка пантер ужасней!»

Я тут же пожелала узнать, откуда этот отрывок, и Тоби сообщил, что это из поэмы Байрона «Дон Жуан», и продекламировал его весь:

 
Увы, любовь! Для женщин искони
Нет ничего прекрасней и опасней:
На эту карту ставят жизнь они.
Что страсти обманувшейся несчастней?
Как горестны ее пустые дни!
А месть любви – прыжка пантер ужасней!
Страшна их месть! Но, уверяю вас,
Они страдают сами, муча нас![4]4
  Цитата из поэмы «Дон Жуан» Дж. Г. Байрона. (Перевод Т. Гнедич.)


[Закрыть]
 

Это произвело на меня неизгладимое впечатление, и мы приступили к изучению Байрона.

Я тогда еще не знала, что моя привычная жизнь подходит к концу, и принимала все как само собой разумеющееся. В будущем я часто с грустью вспоминала это счастливое лето.

Независимо от прически, в душе я по-прежнему оставалась ребенком. Мне и в голову не приходило, что перемены могут быть внезапными, как прыжок пантеры. Я думала (если я вообще о чем-то думала), что эти летние дни будут длиться вечно и что мы с Тоби всегда будем вместе бродить по улицам Лондона.

Эта пьеса шла рекордно долго. Если бы она окончилась раньше, думаю, маме не понравилось бы, что я так много времени провожу в обществе Тоби. Она предпочитала держать своих поклонников на коротком поводке. Впрочем, Тоби был предан ей ничуть не меньше. Просто ему удалось совместить приятное с полезным.

Однажды Тоби набрался храбрости и привел меня в театр. Мы не стали посвящать в наши планы маму. Это был вечерний спектакль, и Тоби сказал, что вечером в театре совершенно особая атмосфера. Мы с мамой уже были одного роста, и это позволило мне надеть одно из ее платьев.

– Ты будешь длинная, как телеграфный столб, – сообщила Мег, увидев меня в нем.

– Кожа да кости, – добавила Джанет.

– Вздор, – отмахнулся Тоби. – Ты будешь высокой и элегантной.

Да, он умел меня утешить.

Платье было довольно простым. Мама сшила его для роли инженю. Я совершила смертный грех, уложив волосы в высокую прическу, и мы отправились в театр.

Какой это был вечер! Мы хохотали до упаду, и каждый раз при виде мамы взволнованно хватали друг друга за руки.

Она была изумительной актрисой. Меня ничуть не удивляло то, что так много народу приходило в театр только ради нее. В партере мы увидели Эверарда. Будучи человеком публичным, он вынужден был проявлять осторожность, чтобы не привлекать к себе внимания. Я догадалась, что сегодня он останется ночевать у нас.

Спектакль привел меня в восторг. Я плакала там, где от публики ожидались слезы, и Тоби дал мне платок, чтобы я утерла глаза. Свой платок я, как всегда, оставила дома. Как только опустился занавес и актеры вышли на поклон, Тоби подхватил меня под руку и мы поспешили прочь.

– Я хотел бы пригласить тебя поужинать, – вздохнул мой провожатый. – Без ужина вечер кажется каким-то неоконченным, но, наверное, не стоит рисковать.

Я согласилась с ним, представив себе, как возвращаюсь домой позже мамы. Я не сомневалась в том, что навлеку на себя ее гнев, потому что мои волосы были зачесаны наверх и выглядела я на все семнадцать.

Все же, я была взволнована, покидая театр в толпе других зрителей. Мы даже увидели королевский экипаж, в котором сидел принц Уэльский.

– На этот раз он с принцессой, а не с одной из наложниц, – прокомментировал Тоби.

Я расхохоталась и почувствовала себя очень взрослой и умудренной опытом. Всю дорогу до дома мы шутили и смеялись.

Джанет стала свидетелем нашего возвращения, но промолчала. Впрочем, я заметила ее плотно сжатые губы и довольное выражение лица. Я поняла, что она думает о моей маме, которая никогда не вызывала у нее теплых чувств. Ее возмущало подневольное положение Мег, и она постоянно сравнивала «грязный Лондон» с прелестями деревни, которыми они могли бы наслаждаться, если бы у ее сестры было хоть немного здравого смысла.

Мне долго не удавалось заснуть в этот вечер. Я лежала и думала о том, какая увлекательная штука – жизнь и как прекрасно быть взрослой.

Я слышала, как вернулась домой мама. С Эверардом.

Мои мысли обратились к ее встрече с моим отцом и жизни в странном доме на Цейлоне. Мне показалось, ей там было страшно. Я думала о полковнике Ашингтоне и жемчужном ожерелье, но больше всего меня занимала Клития. Я надеялась, что когда-нибудь ее увижу. Но я по-прежнему не думала о грядущих переменах.

Через несколько дней после посещения театра я выглянула из окна и заметила женщину в темном плаще. Мое внимание привлек тот факт, что она не сводила глаз с нашего дома. Мне не удалось рассмотреть ее лицо, потому что она накинула на голову капюшон.

Я отошла от окна и принялась наводить порядок. Спустя некоторое время я опять подошла к окну. Женщина по-прежнему стояла перед домом.

«Что, если я выйду и спрошу ее, кого она ждет?» – подумалось мне. Я тут же поняла, сколь наивно мое намерение. Скорее всего, она просто договорилась здесь о встрече и пришла слишком рано.

– Вечно ты всюду лезешь, очертя голову, – укоряла меня Мег. – Прежде чем что-нибудь говорить или делать, остановись и подумай. Знаешь поговорку: слово не воробей – вылетит, не поймаешь? И еще одну: семь раз отмерь – один отрежь.

На Дентон-сквер всегда было много народу… И тут меня осенило. Ну конечно! Эта женщина – одна из маминых поклонниц. Этим все объяснялось. Вот почему она стоит здесь. Она любуется домом, в котором живет ее кумир.

Стоя у окна, я увидела Мег. Она торопливыми шагами подошла к входной двери и достала из кармана ключ. Женщина перешла через дорогу и заговорила с ней. Мег кивнула. Они обменялись несколькими фразами, после чего Мег вошла в дом.

Я осталась стоять у окна и увидела, как женщина вернулась на прежнее место и опять уставилась на наш дом. Она еще очень долго там стояла. Наверное, она заметила меня за кружевной занавеской, потому что перевела взгляд на мое окно.

Внезапно по моей спине пробежал озноб, а сердце бешено заколотилось. Я не понимала, что со мной происходит, но меня охватил страх. В этой женщине было что-то очень странное. Прошло, наверное, всего несколько секунд, прежде чем она повернулась и зашагала прочь, но эти мгновения показались мне вечностью.

Я бросилась искать Мег.

Она в кухне распаковывала покупки – косметику и ленты для мамы.

– Взгляни на это, – обратилась она ко мне, показывая бледно-лиловую ленту. – Боюсь, что ее светлость останется недовольна. Исходила всю Бонд-стрит, но не нашла ничего лучше.

– Какая прелесть! – воскликнула я и перешла к делу. – Кто эта женщина?

– Женщина? – переспросила Мег. Похоже, мысленно она продолжала прочесывать магазины на Бонд-стрит в поисках ленты нужного цвета. – Женщина? – повторила она. – Нет, эта лента ей не подойдет. Она какая-то красноватая, а ей нужна голубоватая. Ты что-то спрашивала?

– Женщина, – напомнила я ей. – Кто эта женщина перед домом?

– Ах, женщина!.. Она спросила, не здесь ли живет Айрини Раштон. Очередная поклонница. Они наслаждаются, прогуливаясь по улице, по которой ступали ее изящные ножки.

– В ней было что-то… необычное.

– Да они всякие бывают, милая. Мне еще и не таких приходилось видеть. Знала бы ты, кто иногда пробирается за кулисы. Я видела похожих на бродяг миллионеров и молодчиков без гроша в кармане, способных сойти за принцев крови. Внешность еще ни о чем не говорит.

– Понятно, – задумчиво произнесла я.

Но эта женщина не шла у меня из головы. Ее образ то и дело всплывал у меня перед глазами. Однако вскоре случилось нечто ужасное, и я забыла и думать о ней.

Я сидела в классной комнате рядом с Тоби, когда он внезапно объявил:

– Сэйра, я покидаю Англию.

Мне показалось, что даже часы на каминной полке остановились. Кто-то как будто взял и перевернул мою жизнь с ног на голову. До этого момента я даже не подозревала, какое огромное место занимает в ней Тоби. Привычный мир вокруг меня рухнул.

Он застенчиво улыбнулся.

– Рано или поздно это должно было произойти, – произнес он. – Учитывая то, кто у меня отец, и все такое. Должен же я чем-то заниматься. Отец считает, что все это время я просто волынил.

– Тоби! Ты не можешь уехать! А что буду делать я? Кто будет меня учить?

Он грустно улыбнулся.

– Теперь тебе наймут настоящую гувернантку или учителя. Давно пора. Это ведь все несерьезно…

– Несерьезно! Я узнала от тебя столько интересного. Ни одна гувернантка меня этому не научила бы. Тоби, не уезжай!

Он покачал головой.

– У меня нет выбора. Отец серьезно со мной поговорил. Он всегда называет меня Тобиасом. Насколько я знаю, в юности его называли Биас[5]5
  Bias с английского переводится как «предубеждение», «предвзятость», «необъективность», «предрассудок».


[Закрыть]. Это так странно. Биас! Возможно, поэтому он всегда стремится к объективности.

Тоби продолжал болтать всякую чепуху, как будто стремясь смягчить удар, который он мне только что нанес.

– Куда ты едешь?! – воскликнула я.

– В Индию… Там находится одна из наших компаний.

– Ваших компаний? Ты хочешь сказать, компаний твоего отца?

Он скромно кивнул, и я поняла, что далеко не все знаю об этом юноше. Как я уже говорила, его коньком были дискуссии, в ходе которых он учил меня тому, что у каждого явления есть скрытые от поверхностного наблюдателя свойства и стороны. Я считала его одним из маминых поклонников, причем из числа наименее значимых. Он был недостаточно талантлив, чтобы играть на сцене, недостаточно представителен, чтобы сопровождать ее, к тому же слишком молод… Одним словом, мистер Почти, как когда-то назвала его мама. Я разозлилась на себя за свою слепоту. Тоби страстно любил литературу и был лучшим товарищем в мире. Я ни с кем не чувствовала себя так свободно, как с ним. Мы могли обсуждать любые темы, и нам никогда не бывало скучно. Он стоил всех маминых почитателей, вместе взятых, включая Эверарда. Подумать только, ведь все это время он был весьма весомым джентльменом, сыном финансового воротилы, могущественного Тобиаса (в юности Биаса), владельца множества компаний, который твердо намеревался сделать Тоби продолжателем своего дела.

Мне стало стыдно за свою наивность.

– Он выжидал, – продолжал Тоби, – и он считает, что пришло мое время.

– Тоби, – грустно вздохнула я, – когда ты едешь?

– Через три недели.

Я бросилась к нему на шею и прижалась всем телом к его груди.

– Спокойно, – произнес он, неловко похлопывая меня по спине, как будто я подавилась. – Спокойно, Сэйра.

– Не уезжай! – взмолилась я.

– Я должен ехать, Сэйра. Я должен заняться чем-то серьезным. Так дальше продолжаться не может.

– Почему?

– Потому что я сын своего отца. Я должен быть его достоин.

– Ты тоже хочешь заработать кучу денег для своих детей и внуков?

– Дело не только в этом. Для Старика это скорее игра, чем желание становиться все богаче и богаче. Но с большими деньгами приходят и серьезные обязательства. Отец позволил мне стать на ноги, повзрослеть… но пришла пора браться за дело.

Боль стала невыносимой. Я не осмеливалась взглянуть в будущее, в котором не было Тоби.

Домашние по-разному приняли известие о его предстоящем отъезде. У мамы оно вызвало раздражение. Тоби был очень удобен, к тому же она терпеть не могла терять поклонников.

– Глупый старикашка! – воскликнула она, когда Тоби ушел. – Родители не имеют права вмешиваться в жизнь детей. – Затем она решила излить свое презрение и на сына. – Я уверена, что он почти осмелился настоять на своей самостоятельности.

– Он и так слишком долго здесь околачивался, – было мнение Мег. – Что это за жизнь для молодого человека! Хотя, честно говоря, я к нему привыкла. Мне его будет не хватать.

Джанет только довольно хрюкнула.

– Неужели она думала, что он всю жизнь будет у нее на побегушках? Придется ей обходиться без него.

А я была просто безутешна.

Тоби как мог пытался меня утешить и развлечь, но от этого мне становилось только хуже. Меня не интересовали ни прогулки среди надгробий аббатства, ни кормление уток в Сент-Джеймс-парке. Ведь я знала, что все это мы с ним делаем в последний раз. Однажды вечером он пригласил меня в театр, но не на мамин спектакль, а на величественную мелодраму под названием «Серебряный король». Эта пьеса привела меня в восторг, длившийся, впрочем, всего несколько секунд, пока я не вспомнила, что в последний раз пришла в театр с Тоби.

Тоби тоже был грустен и задумчив. Наверное, он думал о разлуке с моей мамой. Мы вернулись домой, и нам обоим было безразлично, успеем ли мы вернуться раньше ее.

Мег с заговорщическим видом впустила нас в дом.

– Они еще не вернулись, бегом наверх, – скомандовала она.

Стоя у окна, я смотрела вслед отъезжающему экипажу Тоби.

В эту ночь мне не спалось. Луна была почти полной, но она отбрасывала лишь скользящие тени на стены моей спальни, потому что сильный ветер гнал по небу тяжелые облака. Я горевала, думая о разлуке с Тоби.