Текст книги "Богиня зеленой комнаты"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
И поспешно добавил:
– Мы не сравниваем достоинства игры обеих дам, речь идет только о том, что не может быть такой разницы в жаловании двух актрис, одинаково привлекательных для зрителей. И потом, Кембл, – продолжал он, – вы не должны были платить Саре так много. Теперь у нас нет другого выхода, как предложить Джордан тридцать фунтов... в неделю, а не за спектакль.
– А если она изобразит болезнь и будет играть только раз в неделю?
– Тогда, дружище, она сравняется с вашей сестрой.
– Итак, вы намерены платить Джордан тридцать фунтов в неделю?
– У нас нет выбора. Тридцать фунтов в неделю и Джордан есть, если нет – ее не будет.
– Мы не можем позволить себе платить ей тридцать фунтов в неделю.
– Это так. Правда, мы не можем. Но в театре нельзя обойтись без компромиссов. Еще меньше мы можем себе позволить потерять Джордан.
И битва была выиграна. Дороти должна играть не менее трех раз в неделю в пьесах и дивертисментах. Публика аплодировала! Зрители хотели видеть Дороти Джордан как можно чаще, и они прощали ей свои разочарования, когда она не играла, хоть имя ее и значилось в афишах; они были на ее стороне.
Когда Дороти впервые появилась на сцене после того, как стало известно, что она добилась успеха и ей будут платить тридцать фунтов в неделю, все места были заняты, и люди стояли в проходах. Зрители устроили ей такую овацию, что Шеридан, по его собственному признанию, боялся, как бы не рухнула крыша.
– Понимаете, мой дорогой Кембл, – сказал он, – следует всегда ублажать публику, даже если при этом огорчаешься сам.
Кембл перенес свое поражение с достоинством, на какое только был способен. Он вынужден был признать, что каким бы ни было его собственное мнение об актрисе Дороти Джордан, публика оценивала ее очень высоко, и на ее спектакли приходило столько зрителей, сколько не собирал никто другой.
В характере Дороти не было мстительности, и Кембл, поняв свои ошибки, казалось, готов был теперь не мешать ей. Дороти попросила его только об одном одолжении – взять на работу ее брата Георга, и он согласился, чем очень ее удивил. Георг начал работать в Друри-Лейн с жалованием пять фунтов в неделю, которые оказались большим подспорьем для семьи.
Грейс следила за перипетиями борьбы с нетерпением и восторгом и, когда Дороти получила большое жалование – тридцать фунтов в неделю – не скрывала своего торжества. Дороти как-то поделилась с Эстер своими наблюдениями, что мать перестала выглядеть моложе своих лет, и сестрам это казалось проявлением ее нездоровья.
Георг был очень доволен работой в театре и стремился показать все, на что был способен на сцене. Самые маленькие роли он исполнял с энтузиазмом, роли действительно были маленькие, и зачастую он только двигался по сцене или произносил одну-две реплики. Но он вкладывал в это все свое вдохновение, и его уже начали замечать, впрочем, не исключено, что причина была в другом: он был братом Дороти Джордан.
Вскоре после завершения баталии с Кемблом Дороти поняла, что снова ждет ребенка.
КОРОЛЕВСКИЙ ВИЗИТ
Труппа давала «Любовью за любовь», и Дороти, не занятая в спектакле, воспользовалась возможностью провести вечер с семьей на Гавер-стрит, где теперь они жили все вместе – так Эстер было гораздо легче смотреть за детьми. Фанни росла трудным ребенком – она была капризна и ревновали к малютке Доди. Глядя на нее, Дороти не могла не вспоминать Дэйли и спрашивала себя, не унаследовала ли дочь отцовский характер. Однако Эстер прекрасно управлялась и с ней, и с Доди, поскольку Дороти все свое время отдавала театру и ни на что другое ее уже не хватало. По этому поводу Эстер говорила, что никогда не чувствовала в себе такой тяги к сцене, какую она видит в Дороти и какую только и должна испытывать актриса, если она настоящая и рождена для сцены.
– Если бы я действительно была артисткой, – часто говорила она, – со мной никогда не случилось бы того жуткого провала во время первого выступления.
– Бедная Эстер. Ты никак не можешь этого забыть. Эти воспоминания преследуют тебя всю жизнь.
– Некоторые воспоминания – да.
И, вспоминая свой горький опыт с Дэйли, Дороти не сомневалась, что это правда.
После спектакля Георг вернулся очень возбужденный. Оказалось, что вечер был необыкновенно интересный, потому что на спектакль пришел герцог Кларенс.
– Подождите, подождите, – сказала Дороти. – Он, кажется, третий сын короля?
– Да, и к тому же настоящий моряк. Говорят, что он ненадолго приехал домой и вот пришел в театр. Странно, что он не дождался твоего спектакля.
– Ах, эта дражайшая Сара, – отреагировала Дороти. – Но почему столько шума? И раньше в театре бывали герцоги.
– Понимаешь, он был за кулисами, в Зеленой Комнате, и молодой Баннистер, который играл Бена, был уже одет и шел к выходу на сцену, и вдруг прямехонько наткнулся, на кого бы вы думали? На самого герцога. Герцог сказал ему: «Приветствую вас, молодой человек. Кого вы играете? Моряка?» «Да, Ваше Высочество, – ответил Баннистер. – Я – Бен, моряк». «Нет, вы не Бен, мой мальчик», – сказал герцог и рассмеялся. Он разговаривал совсем не так, как королевские особы, хотя ведь он из королевской семьи и брат принца Уэльского.
– Разумеется, – вставила Эстер, – он – сын короля. Что дальше?
– Герцог сказал: «Моряки не носят шейных платков такого цвета. Вам нужен черный. С таким шейным платком вы не похожи на моряка. Нет, нет, я возражаю. Если вы собираетесь играть моряка, вы и выглядеть должны, как моряк». В это время в Зеленую Комнату кто-то притащил Кембла, и он начал распинаться: Ваше Высочество, это, Ваше Высочество, то. Ну и зрелище было! Такого нельзя было упустить! А потом Кембл послал кого-то за черным платком. Баннистер надел его, но герцог сказал, что платок неправильно повязан. И герцог сам повязал его, как следует. «Я должен знать, как это делается, – сказал он. – Мне часто приходилось самому этим заниматься, когда я впервые оказался в море под именем матроса Гельфа». И все рассмеялись, и он тоже смеялся вместе со всеми и сказал, что наконец молодой Баннистер стал похож на настоящего моряка. Спектакль задерживался, публика была недовольна и здорово шумела. Тогда Кембл вышел на сцену и сказал, что Его Королевское Высочество герцог Кларенс оказал им честь и собственноручно повязал матросу Бену шейный платок. Зал взревел от восторга, и в этот момент появился сам герцог и поклонился публике. Он кланялся совсем не так, как принц Уэльский, а очень весело и по-дружески. Да, ну и вечер получился, не хотел бы я его пропустить!
– Прекрасно, – сказала Дороти. – Я надеюсь, что в следующий раз, когда Его Высочество услужливый герцог Кларенс снизойдет до посещения театра, мне выпадет честь выступить перед ним.
Вскоре после этого Георг играл Себастиана, а Дороти – Виолу в «Двенадцатой ночи». Критики не были слишком добры к нему, они считали, что он не так талантлив, как его сестра, хотя и не лишен актерских способностей, к тому же слишком на нее похож, чтобы им играть вместе. После спектакля Мария Романзини поздравила его первой. К тому времени она сама уже весьма заметно продвинулась на пути к славе, но следила за успехами Георга с большим интересом.
– Я хорошо играл? – спросил он.
– Вы играли очень хорошо.
– Подождите, – сказал он, – скоро публика будет ломиться на мои спектакли.
– Это будет замечательно, – ответила Мария. Она знала, что когда Георг встанет на ноги, он сделает ей предложение.
Наступила весна, и надо было снова собираться на гастроли. Дороти было тревожно: ей не хотелось оставлять Грейс, которая за последние недели сильно сдала. Однако гастроли начинались, и Дороти пришлось уехать, поручив мать заботам Эстер.
Теперь, когда она снова ждала ребенка, ее особенно сильно одолевали мысли о спокойной домашней жизни. Нечастые выступления на сцене Друри-Лейн всегда будут приносить ей удовольствие, но она с радостью отказалась бы от изнурительных гастролей, связанных с трудными переездами и общением с провинциальной публикой. Однако она не могла себе этого позволить. Ей нужны были деньги. Можно только удивляться, как быстро исчезает то, что она зарабатывает. Тридцать фунтов в неделю казались на первых порах настоящим богатством, но при таких больших расходах и их надолго не хватает. У Ричарда было мало работы; его отец, несмотря на свое значительное состояние, давал сыну очень мало денег, и основная часть семейного бюджета определялась заработками Дороти. Она просто не могла себе позволить отказаться от гастролей даже тогда, когда, как сейчас, была в положении.
Она побывала в Лидсе и Харрогейте и приехала в Эдинбург, где исполняла все свои знаменитые роли, к которым добавилась Нелл в «Затруднительном положении», ставшая одной из самых популярных. Она играла Розалинду в «Как вам это понравится», Роксалану в «Султане», Люси в «Девице без маски», Пегги в «Деревенской девушке». Конечно, во время гастролей не обошлось и без самых знаменитых ее ролей – сэра Гарри Уилдера в «Неразлучной паре», мисс Хойден в «Путешествии в Скарборо» и Присциллы Томбой в «Сорванце».
Она играла в больших театрах Эдинбурга, когда пришло известие от Эстер о том, что здоровье Грейс сильно ухудшилось, и она постоянно спрашивает, когда вернется Дороти, и если Дороти хочет застать мать в живых, ей следует тотчас же вернуться. И в середине сезона Дороти, прервав выступления в Эдинбурге, уехала в Лондон.
Вид сильно изменившейся Грейс потряс Дороти, и она была счастлива, что не испугалась угроз разъяренного владельца театра и вернулась домой.
– Ты все-таки вернулась.
Глаза Грейс наполнились слезами.
– Конечно, я вернулась. А чего ты ждала?
– А театр...
– Пока обойдется без меня.
– Значит, ты останешься со мной до конца?
– Мама, пожалуйста, не говори так. Сейчас ты больна, но поправишься.
Однако Грейс знала, что она умирает.
– Я горжусь тобой, – сказала она. – Ты всегда была мне хорошей дочерью, Дороти.
– Мы принадлежали друг другу. Ты всегда была добра со мной... со всеми нами.
– Я старалась, – сказала Грейс. – Я не могла простить себе, что вы пришли в этот мир без имени, но когда я думаю о том, что бы я делала без тебя, я знаю наверняка, что лучшее мое деяние – это ты, моя Дороти, которую я подарила публике.
– Ах, мама, не думай обо всем этом сейчас. Бесполезно упрекать себя за то, что мы делаем.
– Я счастлива, что могу поручить их всех твоим заботам. Ты не оставишь их.
– Конечно, мама. Но я им не нужна. Они сами могут позаботиться о себе. Дела у Георга идут хорошо. Мне кажется, он скоро женится.
– Да, женится... женитьба...
– Я знаю, мама, и мне очень жаль. Ричард говорит, что наступит день...
– Так же говорил и твой отец, Дороти. «Наступит день, Грейс, – говорил он, – и мой отец не сможет помешать мне». Да он никогда и не мешал... А потом он уехал и женился на этой женщине... бросил всех нас.
– Это было давным-давно, и все забыто.
– Он гордился бы тобой, Дороти.
– Я надеюсь, что да.
– Но мы все-таки выкарабкались, ведь правда? Ты помнишь, как мы узнали, что тебе надо ехать в Друри-Лейн?
– Я никогда этого не забуду. Так же, как не забуду твою любовь и помощь. Только это и поддерживало меня всегда.
Грейс кивнула головой, соглашаясь.
– Я хотела бы так думать.
Они немного помолчали, потом Грейс спросила:
– У тебя будет ребенок?
– Да, мама.
– Все повторяется... все повторяется...
– Не волнуйся, мама. Отдохни. Я с тобой. И Эстер тоже. Позвать детей?
Грейс прикрыла глаза.
– Я счастлива, – произнесла она. – Я подошла к финалу, и я счастлива. Ричард – хороший человек. Он женится на тебе, Дороти... придет этот день... в свое время...
– В свое время, – повторила Дороти, иее рот скривился в презрительной усмешке, но она не позволила Грейс увидеть это. Пусть она умрет спокойно, веря, что в один прекрасный день ее дочь займет то положение, о котором она всю жизнь страстно мечтала для нее.
После смерти матери Дороти в течение нескольких месяцев не могла успокоиться. Она была в полном неведении относительно угроз Джексона, владельца эдинбургского театра, который возбудил против нее судебное дело из-за нарушенного контракта. Это был один из тех редких случаев, когда Ричард смог ей помочь. К ее удивлению, он вступил с Джексоном в переговоры, и хотя она объявила, что не намерена больше выступать в его театре, дело было улажено без больших финансовых потерь.
Приближающееся рождение ребенка означало временный уход изтеатра, и появление малютки – еще одной девочки, которую она назвала Люси, – помогло ей утешиться.
В ту осень в Лондоне появился Ричард Дэйли, Разумеется, он пришел в театр посмотреть на Дороти. Мария Романзини прибежала в гардеробную Дороти, сказать ей об этом.
– Он здесь, – закричала она. В ее красивых темных глазах был ужас. – Он действительно в театре.
Поняв, о ком она говорит, Дороти в испуге задрожала:
«Идиотка, – сказала она себе. – Чем он может навредить мне сейчас?»
Она повернулась к Марии.
– Ты что, боишься, что он тебя украдет?
– Я всегда его боюсь, – ответила Мария, дрожа.
– Сейчас ты уже взрослая девушка, заметная актриса в Друри-Лейн. Почему ты должна бояться какого-то владельца ирландского театра? Что он может тебе сделать?
–Я даже думать о нем не хочу здесь, Дороти.
– Сейчас тебя защитит, Георг, как раньше защищала мама. У него хватит ума не приставать к тебе. Все изменилось для нас обеих, Мария.
Так оно и было, конечно, но ей приходилось постоянно себе об этом напоминать, и когда один из театральных посыльных пришел сказать ей, что мистер Дэйли из Дублина находится в Зеленой Комнате и просит ее о встрече, она резко сказала:
– Пожалуйста, передайте мистеру Дэйли, что я не могу с ним встретиться.
Она была совершенно уверена, что он на этом не успокоится. Так и случилось. Он заявился на Гавер-стрит, но она предвидела, что это может случиться, и ее слуги были предупреждены о том, что для мистера Дэйли ее нет, и никогда не будет дома. Он писал ей. Он хотел увидеть Фанни. Она не может помешать ему увидеть собственную дочь.
Она была в ужасе. Она приказала не спускать с Фанни глаз. Двери должны быть накрепко закрыты в течение всего дня, и ноги мистера Дэйли не должно быть в доме.
Она только сейчас поняла, какую глубокую травму нанес он ей в юности. Она снова вспоминала отвратительную сцену на чердаке, по ночам ее мучили кошмары – бегство из Дублина, холодный паром, страх остаться без работы в Англии, унижение от мысли, что она носит в себе ребенка человека, которого ненавидит. Все прошлое ожило в ней, и она кричала: «Никогда, никогда я не стану терпеть его рядом!»
Но он не успокоился. Прислал ей поздравление в связи с ее успехами. Он всегда знал, что она талантлива, очень талантлива, почти гениальна. Он может предложить ей очень большое жалование, если она приедет в Ирландию. Она ответила: «Нет! Никогда, – говорила она себе, – никогда больше не стану я работать у Ричарда Дэйли. Никогда больше я не стану с ним разговаривать». Наконец даже он вынужден был смириться с ее отказом и вернулся в Дублин, так и не поговорив с Дороти и не взглянув на свою дочь.
Когда он уехал, Дороти посмеялась над своими страхами: не было причин впадать в такую панику, он был злым гением ее юности, сейчас он ей не страшен.
Прошел еще один год. Она сыграла много ролей, которые принесли ей большой успех.
Она готовилась выступить в роли Летиции Харди в «Проделках красавицы», когда ей предложили новую работу – коротенькую пьесу для исполнения в качестве дивертисмента, комедию под названием «Испорченный ребенок», главным героем в которой был маленький Пикль, мальчишка, роль которого, казалось, была написана специально для Дороти.
Это была одна из тех ролей, в которых публика больше всего ее любила: во-первых, она должна быть одета в мужское платье, во-вторых, она может позволить себе разные выходки, которые зачастую просто импровизирует прямо на сцене. Кроме того, там были и легко запоминающиеся песенки, такие простые, что уже через несколько мгновений зрители начинали ей подпевать.
Дороти целиком отдалась репетициям «Испорченного ребенка», ибо знала, что публика валом повалит на этот спектакль. Сама по себе пьеса не имела особых достоинств, это был весьма грубый фарс, но в руках Дороти он стал шедевром. Она знала, что зал будет умирать от смеха над проделками маленького Пикля, который то сшивал с помощью иголки и нитки одежду двух влюбленных, не подозревающих об этом, то жарил на вертеле тетушкиного попугая вместо фазана, то выдергивал кресла из-под тех, кто собирался сесть. Такие шутки приводили зрителей в восторг, и Дороти знала, что этот спектакль должен стать ее триумфом. И она не ошиблась. Весь Лондон только и говорил, что о маленьком Пикле. «Вы уже видели Пикля? Вы обязательно должны его посмотреть. Это примитивный фарс, но вы просто умрете со смеху. Непременно посмотрите джордановского Пикля».
Газеты назвали ее Маленький Пикль. Когда публика приходила на спектакль, она после его окончания кричала и требовала дивертисмента с Пиклем. Дороти была на вершине популярности, и не имело никакого значения, что миссис Сиддонс и вся семья Кембл продолжали спрашивать себя, куда же катится театр. На деле большинство лондонских театралов хотели видеть Пикля и ничего другого.
Однажды, когда Дороти, готовилась к выступлению в «Испорченном ребенке», Георг вошел к ней в гардеробную в очень приподнятом настроении.
– Пришел герцог Кларенс, – сказал он.
– Правда? Пришел посмотреть Пикля?
– Должен быть удачный вечер. Всегда так бывает, когда приходит кто-нибудь из королевской семьи.
Удачный вечер. Потом она часто вспоминала эти слова. Ей предстояло отчетливо помнить его до конца дней.
Часть 2
Уильям, герцог Кларенс
КОРОЛЕВСКАЯ ДЕТСКАЯ
Когда герцог Кларенс влюбился в Дороти Джордан, он отнюдь не был зеленым юнцом. Будучи на несколько лет моложе ее – ему было двадцать пять, ей – двадцать восемь – он к этому времени уже провел в море одиннадцать лет.
Когда он родился в августе 1765 года, у королевской четы уже было два сына – Георг, принц Уэльский, трех лет, и Фредерик, епископ Ознабургский и герцог Йоркский, двух лет.
Гораций Уолпол весьма цинично отметил, что если бы королева не дарила стране герцогов, то сословие пэров могло бы иссякнуть, хотя в то время ему не дано было знать, что предстояло рождение еще нескольких сыновей.
Уильям появился в детской, в которой уже царил его брат Георг, приобретший к этому времени некоторую властность, так как был не только самым старшим, но и самым красивым и очаровательным из детей.
Георг, обожаемый матерью и слугами, точно знал, как добиваться своего, как выпрашивать или требовать удовлетворения своих желаний и как избегать наказания, если возникала такая угроза.
Был только один человек, которого Георг не смог очаровать, и этим человеком был король, его отец. Было вполне естественно, что младший брат должен был восхищаться Георгом, а Георг больше всего на свете любил, когда им восхищались. Фредерик уже был его преданным оруженосцем, и юный Уильям последовал примеру среднего брата. Георг был самым добрым из братьев, и хотя Уильям был младше, он никогда не чувствовал себя ущемленным: Георг всегда оказывался рядом, готовый объяснить, дать совет и принять восхищение. Георг был в детской богом, и его младший брат воспринимал это так же естественно, как восход солнца.
Если они испытывали какие-нибудь трудности, они всегда шли к Георгу – высокому для своих лет, розовощекому, голубоглазому, кудрявому Георгу, – которого люди всегда приветствовали, когда встречали во время прогулок с няньками, и который уже знал, как улыбаться и взмахивать рукой, чтобы это было одновременно и по-королевски, и сердечно; люди улыбались ему в ответ и восхищались ранним развитием мальчика.
Когда их мать приходила в детскую и брала на руки Уильяма, поскольку он был младшим, и разговаривала с ним, ее взгляд невольно останавливался на Георге. На ее туалетном столике Уильям видел восковую фигурку ребенка. Она держала ее там, чтобы иметь возможность любоваться, пока горничная занималась ее прической. Это был Георг в младенческом возрасте – лучший, самый здоровый и прекрасный ребенок в мире.
В детской не было ревности. Георг был Георгом, и все принимали его полновластие, кроме короля, который часто появлялся там с тростью и наказывал за высокомерие, непослушание или жадность.
– Да, – заметил однажды Фредерик Уильяму, – если бы не папа, не было бы ни одного человека, способного противостоять Георгу, Это было бы все равно, что святой Георг без дракона.
Уильям постигал ситуацию медленно. Он не был так сообразителен, как его братья, и часто не понимал, о чем они разговаривают, особенно Георг, хотя когда тот догадывался об этом, то всегда объяснял с предельным терпением.
Королевские детские в Кью находились под присмотром леди Шарлотты Финч, я король установил там очень строгий распорядок и диету – детям нельзя было есть мясо каждый день, а жирное мясо вовсе было исключено из рациона. Им не разрешалось также есть сладости, а из фруктового пирога они получали только фрукты, зато овощи они могли есть вволю.
– Кому нужны эти овощи? – кричал принц Уэльский. – Я хочу мяса. Я хочу жирного мяса!
Уильям помнил бунт, когда Георг попросил, чтобы им вместо рыбы дали мясо. Он взял свою порцию рыбы и швырнул ее об стену, Фредерик, всегда копировавший брата, швырнул так же и свою. В это время леди Шарлотта, лишившаяся дара речи, в ужасе увидела, как хихикающий Уильям сделал то же самое.
Леди Шарлотта не наказывала их сама, она всегда должна была сообщать о проступках братьев Их Величествам, и это, конечно, кончалось появлением в детской папаши, побагровевшего, с выпученными глазами, готового учинить наказание. На этот раз он всех выпорет тростью – проступок слишком серьезный. Уильям наблюдал за тем, как лицо Георга становилось таким же багровым, как и отцовское, потому что была одна вещь, которую Георг ненавидел более всего, – порку тростью. Он страдал не от боли, хотя она была весьма сильной, а от унижения.
– Порядок, – сказал король. – У меня сбудет порядок, Я вколочу его в вас, дети. Вы не получите мяса в течение недели, и я вас выпорю.
Тут же была королева, она пыталась протестовать, но король только посмотрел на нее, удивленный тем, что она осмелилась это сделать. Она ненавидела, когда мальчиков пороли, особенно Георга. Георг сказал:
– Я был первым. Я начал. Ваше Величество не должны наказывать Фредерика и Уильяма.
Святой Георг и дракон.
Королева смотрела с любовью на своего первенца, король, даже если и одобрял эти чувства, не позволил им взять над собой верх, и порка началась. Георг вопил, вслед за ним вопили и двое младших, королева заткнула уши и старалась не смотреть на лицо мужа, которое наливалось кровью, и он кричал: «У... меня... будет... порядок... в... детской!»
Когда он ушел, Георг сказал им, что он кричал не от боли, а чтобы устыдить отца. Он ненавидит отца, и когда сам станет королем – а он обязательно им станет, он ни капельки не будет похож на него, потому что их папа, заявил он шепотом и осторожно, просто старый дурак, и многие так думают в парламенте, например, Георг сам слышал, как это говорили слуги. И поскольку Георг терпеть не может отца, они тоже должны его ненавидеть и находить способы причинять ему неприятности, не слушаться, потому что в детской должен править не король, а принц Уэльский. Так с детства Георг начал конфликтовать с отцом, и братья дружно были на его стороне.
Они все были воодушевлены этим, и пока король был поглощен потерей американских колоний, а королева – ожиданием очередного ребенка, они сумели добиться изрядной самостоятельности. Они всегда выступали вместе – трое братьев. Это сохранилось и в дальнейшем, когда в детской появились и другие дети.
Уильям часто вспоминал случай, как Георг сломал барабан, прыгнув на него. И они решили, что будет очень весело использовать разорванный барабан как карету, и они попросили одну молодую гувернантку, находившуюся в детской, сесть в него, чтобы они могли катать ее по полу.
– Ни в коем случае, Ваше Высочество, – сказала она Георгу. – Вам не следовало прыгать на барабан.
– Я имею право делать здесь все, что хочу, мадам, – ответил ей Георг повелительным тоном, подражая королю. – И сейчас вы сядете в эту карету, чтобы три прекрасных коня могли приступить к своим обязанностям.
– Я не стану делать ничего подобного.
Уильям, который еще не понял, что его брат не одобряет грубого обращения с женщинами, попытался втолкнуть гувернантку в барабан. Она хотела помешать ему, но неловко повернулась, толкнула Уильяма, тот упал и разбил голову до крови. На сцене немедленно появилась леди Шарлотта, требуя объяснений.
– Принц Уильям хотел меня толкнуть в барабан, – говорила гувернантка, – и я пыталась ему помешать это сделать.
Она не толкала и не била принца Уильяма, он сам виноват в том, что упал.
– Нет, она ударила его, – сказал Георг.
– Нет, мадам, – сказала гувернантка, – он упал по своей вине после того, как попытался втолкнуть меня в барабан.
Георг прекрасно понимал, что это происшествие почти наверняка может закончиться для Уильяма поркой, но если гувернантка его ударила, что было запрещено, его не станут наказывать за проявленное негодование. Леди Шарлотта Финч позвала служанку, которая была свидетелем происшествия, она подтвердила, что гувернантка не била принца Уильяма, он хотел ее толкнуть, она неловко повернулась, принц Уильям упал и разбил голову.
– Глупости, – кричал Георг, стараясь защитить брата. – Да, вы его ударили. Я это говорю. Эти служанки будут говорить все, что угодно, в защиту друг друга.
Что могла поделать леди Шарлотта? Она могла только позаботиться о том, чтобы подобное не повторялось. В детской ясно дали понять: если гувернантка обижает одного из братьев, она обижает их всех, и было очевидно, что они и впредь станут лгать, если потребуется, чтобы защитить друг друга. Все обстояло так, что неприятность одного становилась общей бедой, и если с принцем Фредериком и принцем Уильямом еще можно было иметь дело, то принц Уэльский с его очарованием, быстрым умом и способностью выворачивать правду наизнанку в своих целях, был грозным соперником. Поэтому многие проступки в детской оставались безнаказанными.
Уильяма всегда привлекало море, Георга и Фредерика – армия. Когда старшие братья играли в солдатики, Уильяму нужны были корабли. Королева рассказала об этом увлечении королю, который его сразу же одобрил и сказал, что когда наступит время, Уильям может поступить на флот, а Фредерик – в армию. Что же касается Георга, наследного принца, то король будет учить его сам, как управлять государством.
Королева часто сомневалась в том, что воспитание, полученное мальчиками, вполне соответствует их положению. Послушание, которого требовал король, могло породить только протест, что и произошло с принцем Уэльским. Он с каждым днем становился все упрямее, и было очевидно, что, повзрослев, он, подобно молодой лошадке, которой разрешили немного порезвиться на свободе, долго не сможет остановиться.
Королева понимала это, король – нет; с тех самых пор, как она приехала в Англию, – некрасивая, маленькая немецкая принцесса, которой не было еще и двадцати лет и которой с трудом давалось каждое английское слово, – ей внушили, что ее обязанность – рожать детей; все остальное было предоставлено королю, его матушке с любовником – лордом Бьютом.
Это было крушением ее надежд, но ей не оставалось ничего, кроме того, как ждать своего часа. Она была нехороша собой, в ней не было ни блеска, ни грации, единственным ее достоинством оказалась плодовитость. В этом не было сомнений – дети появлялись через определенные промежутки времени, всего их было пятнадцать, но двое умерли в младенчестве, впрочем, тринадцать тоже вполне достойное количество.
Оба, король и королева, гораздо лучше чувствовали себя в менее роскошной обстановке и поэтому старались, чтобы Кью – любимое место их пребывания – был похож скорее на дом сельского аристократа, чем на королевский дворец.
Король часто сожалел о том, что он не фермер, ибо сельский труд интересовал его гораздо больше, чем государственные дела. В то время он был сильно удручен тем, что колонии подняли свой голос против Англии, и половина Палаты Общин требовала суровых мер, чтобы призвать их к порядку, а вторая половина считала, что их следует умиротворить любым способом. Король, имевший твердое убеждение, что права его нерушимы, и внушавший то же сыновьям, не мог понять, почему требования колоний должны быть удовлетворены.
– Они пытаются проявлять нелояльность к короне, – говорил он. – Пусть почувствуют неудовольствие Англии в полной мере.
Одновременно начались волнения, связанные с Джоном Уилксом, требовавшим свободы слова, что в глазах короля было предосудительным. «Да здравствует Уилкс!» – когда до него доносились эти крики, а это случалось довольно часто, его лицо багровело от ярости. Между тем здравицы в честь Уилкса были слышны не только в королевских апартаментах, но также и в детских.
Однажды, когда король и королева вместе занимались каждый своим любимым делом – королева плела кружево, а король мастерил пуговицы, что считалось вообще-то не слишком подходящим занятием для царствующей особы, – дверь резко распахнулась, и на пороге появился рослый юный принц Уэльский, за ним стоял Фредерик и рядом с ним маленький Уильям, державший в поднятой руке плакат. Это был бунт обитателей королевской детской против своего угнетения – принц Уэльский, не страшась последствий, поднял восстание. «Да здравствует Уилкс!» – кричали звонкие детские голоса.
Король бросился к двери и оказался около нее как раз в тот момент, когда братья заслонили собой Уильяма. Непонятно, как наказывать за такой проступок, сетовал король: с одной стороны, он свидетельствует об интересе к государственным делам, что похвально, и об известном мужестве, но с другой – демонстрирует неуважение к родителям, что равносильно неуважению к короне.
Королева сказала на это, что, по ее мнению, коль скоро происшествие заставило короля улыбнуться, он может позволить себе проявить снисходительность. Король, однако, возразил, что снисходительность не всегда полезна и уместна и менторским тоном начал поучать на темы воспитания детей.
Он объяснял ей свои поступки только в тех немногочисленных случаях, которые были непосредственно связаны с ведением хозяйства. Если же она позволяла себе касаться государственных дел, то вызывала его неудовольствие; Уилкс и все те волнения, которые были с ним связаны, принадлежали к категории именно государственных дел. Он сказал, что велит одному из наставников выпороть сыновей: это будет меньшим наказанием, чем его собственноручная порка. «Он больше озабочен поркой собственных детей, – думала королева, – чем государственными делами».
