Текст книги "Поединок. Выпуск 3"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Николай Коротеев,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Святослав Рыбас,Юрий Авдеенко,Виктор Делль,Виктор Вучетич,Владимир Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Узел вязался за узелком. Все пока шло естественным ходом, и пока еще ни Нейхольд, ни Габо не могли понять, что мы о них знаем давно и значительно больше, чем они рассказывают. Габо догадывался, что Раскольцев работал как агент, но он не знал, что добывал Раскольцев для его хозяев. Нейхольд показал, что «оживлял» Раскольцева как агента Пайпер...

Они торопились распродать все по мелочам, чтобы отгородиться от бо́льшего.

Архипов положил перед Нейхольдом и Габо фотографию Сальге. Нейхольд не удержал восклицания:

– О-о! У вас есть даже его фотография?

Габо чуть скосил глаза на фотографию и тут же отвернулся. Но ни от меня, ни от Архипова не ускользнуло, что фотография не оставила его равнодушным.

Архипов подвинул фотографию ближе к Габо.

– Взгляните! – сказал он. – Этот человек вам известен?

Габо опять скосил глаза на фотографию. И вдруг взмахнул рукой и, сжав кулак, с силой ударил по фотографии.

– Известен! – крикнул он. – Очень даже известен!

– Кто он? – сейчас же задал вопрос Архипов.

– Мой старший брат!

Я тут же отошел к телефону и соединился с Василием.

– Василий Михайлович, могу вас поздравить!

– Слушаю, Никита Алексеевич! – откликнулся он.

– Вы помните сцену у причала? Что вы тогда пожелали своему знакомцу Сальге? До скорой встречи? Настало время с ним встретиться!

– Сейчас? Немедленно?

– Со всеми предосторожностями... Арест должен пройти спокойно!

...Перед Габо легла фотография Шкаликова.

– Известен, известен! – кричал он. – Вешал, стрелял, доносил... Солдат из моего взвода!

– Имя?

– Там все под чужими именами жили!

Нейхольд встал. Габо замолк, настороженно косясь на Нейхольда.

– Распад личности! – произнес Нейхольд. – Я не хотел бы наблюдать эту...

Но он не закончил фразы. Слова, наверное, подходящего не подобрал.

Архипов не упустил возможности поставить на место этого иронического молодого человека.

– Есть русская поговорка, – сказал он. – С кем поведешься, от того и наберешься! Распад этой личности начался не сегодня, господин Нейхольд!

– Я фаталист, господин следователь! – ответил он. – Профессия такая! Надо быть готовым к любому концу!

– Это хорошая мысль! – отозвался Архипов. – Я прошу вас не забыть ее! Мы еще побеседуем с вами на эту тему...

Сальге был приглашен к нам через консула страны, за которой он значился как Иоахим Пайпер, поэтому все прошло спокойно, даже при всей резкости его характера.

Встретились, он узнал меня, но виду не подал.

Он немедленно заявил протест на немецком языке. Я не торопился с ответом, вглядываясь в его лицо.

– Вы владеете немецким языком? – спросил он опять же по-немецки.

– Так же, как и вы русским! – ответил я ему и предложил сесть за столик.

Сергей ВЫСОЦКИЙ

НАВОДНЕНИЕ

1

Рано утром подполковнику Корнилову позвонил домой старший лейтенант Алабин из Василеостровского угрозыска.

– Что у тебя там, Вася, стряслось? – ворчливо спросил Корнилов. – Не дашь хорошему человеку кофе попить...

Алабин несколько лет проработал вместе с Игорем Васильевичем на Литейном, в городском управлении внутренних дел, и Корнилов считал его своим учеником. Он сам и выдвинул Алабина в заместители начальника угрозыска района.

– Товарищ подполковник, вы извините, что дома беспокою, – виновато сказал Алабин. – Но тут у нас такое дело... Подумал, что заинтересуетесь.

– Давай, выкладывай, – поторопил Корнилов. – Виниться потом будешь.

– К нам мальчишка пришел, к дежурному. Тот, который видел нападение на кассира. Костя Горюнов. Помните?

– Ты мне вопросов не задавай. Дело говори!

– Альбомчик принес Костя. С видами Ленинграда, – голос у Алабина стал чуть-чуть торжественный. – И на одной фотографии, между прочим, грабитель собственной персоной!

– Как утверждает школьник Костя Горюнов? – уточнил Корнилов.

– Ну да. Как утверждает... – в голосе Алабина уже не чувствовалось ликующих ноток. Сдержанность подполковника, видно, охладила лейтенанта.

– Интересно. Он у тебя, этот Костя?

– В райотделе. Я ведь тоже из дому звоню. Через десять минут буду там.

– И я подъеду. – Корнилов посмотрел на часы. Было пятнадцать минут девятого. – К девяти жди. – Он повесил трубку и подумал: «Раненько же прибежал мальчишка в милицию. А вдруг и правда не обознался? Только уж больно чудно – в альбоме нашел. Там ведь так заретушируют – маму не узнаешь».

Два дня назад в Тучковом переулке было совершено нападение на кассира института Нефтемаш Любу Нестерову, которая несла зарплату работникам филиала. Грабитель ударил Нестерову ножом, выхватил чемоданчик с деньгами и скрылся.

Свидетелями нападения оказались вахтер института старик пенсионер Симонов и ученик пятого класса Костя Горюнов, отпущенный в тот день с урока физкультуры. Ни тот ни другой не запомнили примет грабителя. Старик, как оказалось, плохо видел, а мальчик, наверное, очень растерялся. Он только твердил, что нападавший был огромного роста и с ножом. Единственное, что заметил вахтер Симонов, – преступник убежал во двор дома номер семнадцать. Двор этот был проходным.

Когда на место происшествия прибыла оперативная группа, Нестерова уже находилась в машине скорой помощи. Ее вызвал мальчик, увидев, что кассир ранена. А старик вахтер с перепугу долго не мог набрать номер телефона милиции.

Служебная собака след преступника взять не смогла.

Следствие, конечно, заинтересовал вопрос, почему Нестерова шла с деньгами одна, без охраны. Оказалось, что в институте каждый раз ей давали в провожатые разных сотрудников, из тех, кто оказывался под рукой. Иногда люди отказывались или соглашались, а потом задерживались где-нибудь. Заходили по дороге в магазин, а то и просто пива выпить. Так произошло и на этот раз. Инженер Студенкин, согласившийся сопровождать кассира, задержался на Среднем проспекте по своим делам...

Несмотря на энергичные меры, принятые по розыску преступника, первые два дня результата не дали. И вот звонок Алабина...

В темноватом коридоре Василеостровского райотдела рядом с доской объявлений висел портрет мужчины в траурной рамке. Руководство райотдела и партбюро извещали о кончине пенсионера, бывшего начальника паспортного стола майора Николая Николаевича Мавродина.

«Вот оно что...» – прошептал Корнилов и вдруг ощутил жгучее чувство горечи от сознания неисполненного долга, который теперь уже ему не выполнить никогда...

«Гражданская панихида в клубе фабрики Урицкого... Похороны на Смоленском кладбище в 10.00».

Корнилов дочитал некролог и долго стоял, вглядываясь в фотографию. Моложавый, с веселыми глазами человек на снимке мало походил на тучного, медлительного Мавродина, каким привык видеть его Корнилов в последние годы.

...В кабинет Алабина он вошел пасмурный, молча пожал руку старшему лейтенанту и тяжело опустился на стул.

– Ну что тут у тебя, Василий?

На лице старшего лейтенанта мелькнула гримаса разочарования, отчего он стал похож на обиженного мальчишку. Алабин считал, что новость, ради которой они встретились, заслуживала большего внимания. Корнилов почувствовал это и сказал примирительно:

– Ты на мое настроение внимания не обращай. Прочитал про Мавродина, расстроился. Я столько лет старика знал. В большом долгу был перед ним... Показывай свои картинки.

Алабин пододвинул ему альбом, раскрытый на середине. На развороте были две цветные фотографии. На одной из них, расположенной справа, был изображен на переднем плане фонтан, а за ним, на другой стороне Невского проспекта, высился Дом книги. Пестрая толпа текла по тротуару. Но фигурки людей были маленькие, изображение смазанное, расплывчатое, безликое.

Корнилов перевел взгляд на левую фотографию. Удивительно живой и яркой была она. Словно окошко в жизнь, стоп-кадр из уличной хроники.

...У входа в Дом книги девушка в красивом, лиловыми цветами, платье торговала с лотка. Порыв ветра распушил ее волосы. Пожилая дама, внимательно разглядывающая книги, придерживает белую соломенную шляпку. Молодой парнишка в распахнутой на груди рубашке, чуть прищурившись от яркого солнца и склонив голову набок, держит книжку в руках. Маленький мальчик в красной панамке, сдвинутой на затылок, умоляюще смотрит на мать – красивую женщину с гладко зачесанными на прямой пробор черными волосами. Идут мимо прохожие. Сосредоточенные, улыбающиеся, хмурые... Идут троллейбусы, автомашины. Солнце, ветер. И среди этой летней сутолоки, такой обычной для Невского проспекта полуденных часов, еще одна фигура – молодой мужчина в белой, с широкими синими полосами, рубашке. Светлый пиджак перекинут у него на сцепленных у живота руках. Простое, ничем не примечательное лицо, рассеянный, отсутствующий взгляд. Мужчина казался явно лишним, чужим на снимке, среди спешащих, занятых делом людей. Он стоял рядом с книгами, разложенными на лотке, и никакого интереса к этим книгам не проявлял.

«Какое отрешенное у парня лицо», – подумал Корнилов и спросил:

– Он? Алабин кивнул.

– Мальчишка уверенно говорит? Не сомневается?

– Никаких сомнений. Я с ним уже побеседовал. Волнуется, но твердит одно: тот бандюга. Мы ведь, товарищ подполковник, почитали старые Костины показания. Он говорил тогда, что на кассира напал здоровенный дядька, лохматый и с большим ножом... А этого, – Алабин ткнул пальцем в молодого человека на фотографии, – ни здоровым ни лохматым не назовешь. Правда ведь?

– Не назовешь, – согласился Корнилов. – Росту в нем не более ста шестидесяти пяти. Не дотянул до Геркулеса. Женщины-то на снимке, пожалуй, повыше его.

– Но в том, что Косте преступник гигантом показался, ничего странного, по-моему, нет, – продолжал Алабин. – Такое не каждый день увидишь. Испугался, а у страха глаза велики. Верно я говорю, товарищ подполковник?

– Верно. Где парень-то?

– В паспортном отделе его чаем поят. – У Корнилова при упоминании о паспортном отделе встало перед глазами доброе широкое лицо Мавродина.

– Позови. Потолкуем еще раз.

Алабин вышел, а Корнилов стал внимательно рассматривать альбом. Судя по выходным данным, альбом, выпущенный Лениздатом, только что поступил в продажу. Сдан в набор в августе семьдесят четвертого, подписан в печать в июле семьдесят пятого... «Почти год в работе! А снимки наверняка делались много раньше, – подумал подполковник. – Сколько воды утекло».

В аннотации было сказано, что в альбоме представлены снимки десяти фотокорреспондентов. «Многовато, конечно, но в издательстве же известно, кто какие делал фотографии. Найдем и того, кто снимал у Дома книги. Да только что это даст? Ведь это не семейный портрет, где известно, кто есть кто».

Пришел Алабин с мальчишкой:

– Константин Сергеевич Горюнов, товарищ подполковник, ученик тридцатой школы, – представил он мальчика, остановившегося у дверей.

– Проходи, Костя, – пригласил Корнилов. – Присаживайся.

Мальчик подошел к столу и сел. Внимательно, не мигая посмотрел на Игоря Васильевича, осторожно поправил пшеничный чубчик. Глаза у него были голубые, настороженные. «Серьезный товарищ, – подумал Корнилов. – На фантазера не похож».

– Меня зовут Игорь Васильевич. Я из уголовного розыска города. Товарищ старший лейтенант мне уже все рассказал, – Корнилов кивнул головой в сторону Алабина. – Но кое-что мы хотели бы уточнить.

Мальчик согласно кивнул головой.

– Ну и прекрасно! Не будем отвлекаться от главного. – Корнилов раскрыл альбом и подвинул его мальчику.

– Костя, в тот день, в переулке, преступник одет был так же?

– Нет.

– А что на нем было?

Мальчик тяжело вздохнул и посмотрел на Алабина, словно искал у него поддержки.

– Не помнишь?

– Не помню, – тихо сказал Костя и неожиданно заговорил с горячностью: – Я даже не знаю, как это вышло, что забыл! Вспоминал, вспоминал! Никак не вспоминается, – он сморщил лоб и покачал головой, осуждая себя за такую промашку. Чубчик снова съехал ему на глаза.

То, что мальчишка не стал ничего придумывать, а честно сказал, что не может вспомнить одежду преступника, порадовало подполковника. С большим доверием можно было отнестись ко всем остальным его показаниям.

– Костя, здесь на фото человек, которого ты считаешь преступником, одет совсем легко, в полосатой рубашке. А тогда? Что на нем было? Темное? Светлое? Костюм, плащ?

– Не помню я.

– Ну ладно, не велика беда. – Корнилов улыбнулся. – Ты куда шел, Костя, в тот день?

– Домой. Портфель хотел занести – и на острова... Меня с физкультуры отпустили.

Мальчик отвел глаза в сторону, и подполковник подумал: «Небось с физкультуры-то ты сбежал».

– И шел ты, Константин, домой веселый и довольный. Да? Погода хорошая, уроков, наверное, мало задали...

– Мало, – рот его расплылся в улыбке.

– А думал о чем? Костя замялся.

– Ну... Шел... Думаю, зайду домой, поем – и на троллейбус.

– Шел, значит, шел... Свернул со Среднего в переулок... Тебе, кстати, в переулке никто навстречу не попался?

– Нет, – подумав, ответил мальчик. – Никого в переулке не было. Только впереди тетенька шла. Кассир. А этого я сразу и не заметил.

– Они не разговаривали?

Мальчик отрицательно мотнул головой.

– Этот мимо прошел. Потом обернулся и – ножом...

– А в руках у него, кроме ножа, ничего не было? Чемодана, портфеля?

– Ничего. Ой, я вспомнил! – неожиданно звонко крикнул Костя. – Он же в свитере и в пиджаке был!

– Цвет, цвет свитера, не запомнил? – наклонившись к мальчишке, с надеждой спросил Корнилов.

– Да кто его знает! Какой-то серо-буро-малиновый.

– С цветом все ясно, – сказал подполковник, подмигнув мальчику. – Серо-буро-малиновый! Предельно точно.

Костя хихикнул, но тут же спохватился и виновато посмотрел на Корнилова.

– А куда он побежал потом, ты не вспомнил? – Корнилов знал, что в беседе со следователем мальчик не смог указать, в каком направлении убежал преступник.

– Нет, не вспомнил. Я к тетеньке кинулся... А потом скорую вызывать.

– Ну что ж, Костя, спасибо тебе. Большую ты нам помощь оказал. – Игорь Васильевич встал и подал ему руку.

Костя протянул свою, маленькую ладошку и заулыбался. Улыбка у него была чуть-чуть смущенная и добрая.

– Игорь Васильевич, обидно, что я не заметил, куда он побежал! – сказал Костя.

– Ты все правильно сделал, Константин. Сначала надо о пострадавшем думать. Молодец! А сейчас товарищ старший лейтенант пригласит следователя, который ведет дело... Ты ведь уже встречался с ним?

Костя кивнул.

– Ну и прекрасно. И кого-то из родителей вызовем.

Мальчик вздохнул.

– Не вздыхай. Так положено. Кто на первом допросе был? Папа? Мама?

– Мама... – Самолюбие мальчика было явно задето. – Вы его поймаете? – спросил он, когда Игорь Васильевич уходил.

Корнилов кивнул.

2

«Поймаем-то поймаем, только вот когда?» – думал он по пути в Тучков переулок, рассеянно глядя по сторонам. Машина свернула на Университетскую набережную. День стоял солнечный, ветреный. На пришвартованном напротив Меншикова дворца буксирчике бился на ветру прокопченный речнофлотовский вымпел, весело клубился дымок над трубой. На Неве блесткая рябь струилась против течения.

Корнилов любовался солнечным деньком, с удовольствием затягиваясь сигаретой. Мысли шли в голову случайные, рассеянные.

Корнилов понимал, что находка Кости Горюнова может привести к успеху. К быстрому успеху. А вдруг мальчишка ошибся? Мало ли бывает случаев, когда и взрослые ошибаются в такой драматической обстановке! И тогда пропали даром усилия многих людей, упущено время... Но никакой другой, более серьезной зацепки в этом деле не было. Версия о причастности к ограблению кого-то из работников института была маловероятной. Корнилов решил: надо рискнуть. И следователь Аверин, ведущий дело о нападении на кассира, тоже считал, что надо рискнуть – довериться приметливости мальчика.

Но прежде чем разыскать продавщицу, торгующую книгами на снимке из альбома, надо было побывать на месте происшествия. Когда случались такие ЧП, Корнилов непременно выезжал сам.

...Он медленно шел по Тучкову переулку, еще и еще раз стараясь мысленно воспроизвести картину преступления. Вот здесь, вдоль стены церковного дворика, по старинному тротуару из щербатых известняковых плит шла кассирша. Со стороны Среднего проспекта. Преступник шел ей навстречу. И поэтому вахтер, видевший кассира из окошка проходной, не разглядел лица преступника. Да собственно, он ничего не разглядел... Вот и сейчас, долго и внимательно разглядывая несколько фотографий из альбома, среди которых было фото с преступником, вахтер покачал головой.

– Нет, не припомню, – и, виновато посмотрев на Корнилова, добавил: – Не могу узнать, спину только и видел.

А мальчишка узнал...

Игорь Васильевич вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит, и оглянулся. Переулок был пуст. Только в конце его, у самой набережной, шли два офицера. Корнилов стал разглядывать окна соседнего дома и встретился взглядом с каким-то стариком, сидевшим в квартире первого этажа. Он смотрел на Игоря Васильевича пристально, не отводя глаз. Корнилов слегка поклонился старику, и ему даже показалось, что и старик чуть заметно кивнул.

«А ведь дед наверняка пенсионер. Сидит у окна, разглядывает прохожих от нечего делать. Или гуляет где-нибудь поблизости. Может быть, он что-то видел? Хотя тут ведь всех опрашивали...»

Подумав так, Корнилов все же пошел в ЖЭК и выяснил, кто живет в той квартире, откуда выглядывал старик. Паспортистка, полистав свои книги, сообщила ему, что в четвертой квартире обитает семья Казаковых. Мать со взрослым сыном и больной дед.

На лестнице было темно. Откуда-то, наверное из подвала, тянуло холодом, запахом сырых дров. Игорь Васильевич зажег спичку и с трудом разглядел цифру 4 на огромной обшарпанной двери и старинный звонок с надписью: «Прошу повернуть». Он повернул. Дверь тотчас отворилась, словно Корнилова уже давно поджидали. На пороге стоял мужчина лет двадцати восьми – тридцати с красивыми, уложенными плойкой волосами. Судя по гримасе разочарования, промелькнувшей на его худом, чуточку аскетическом лице, мужчина кого-то поджидал.

– Вы к кому? – спросил он после секундного замешательства.

– Прошу прощения, – сказал Корнилов, доставая удостоверение. – Я из уголовного розыска. Мне бы хотелось поговорить... – Еще не закончив фразу, он увидел, как лицо мужчины стала заливать краска. Корнилов давно уже не придавал значения тому, как реагируют люди на неожиданный приход милиции. Растерянность или спокойствие, бледность или краска на лице – это могло ровно ничего не значить. Нужно было хорошо знать человека, чтобы делать вывод.

– Мне бы хотелось поговорить с товарищем Казаковым. Вас зовут Игнатий Борисович?

– Да. Проходите, пожалуйста, – пригласил мужчина, справившись с растерянностью. – Вот сюда можно повесить плащ... – он отступил от дверей, пропуская Корнилова.

– Два дня назад здесь, в переулке, ограбили кассира. Это произошло днем, но может быть, кто-то из вашей квартиры находился дома? И смотрел в окно...

– К нам уже приходили из милиции, – словно бы обрадовавшись, быстро ответил мужчина. – Разговаривали с мамой. – Он открыл дверь в большую, тесно заставленную мебелью комнату. Усадив Корнилова в скрипучее кресло, сам присел на краешек стула, всем своим видом показывая, что визит Корнилова в эту квартиру случаен и тотчас закончится. – Ни меня, ни мамы в то время не было дома.

– Вы живете втроем?

– Да. Третий – дед. Но он уже много лет болен... Инсульт.

– А ваш дедушка ничего не видел, Игнатий Борисович?

Казаков развел руками и снисходительно усмехнулся.

– Вы понимаете, дед... – он понизил голос и оглянулся на прикрытую дверь в другую комнату, покрутил длинными пальцами у головы.

Корнилов вспомнил очень пристальный, но вполне осмысленный взгляд лохматого старика и подумал: «Неужели у сумасшедшего может быть такой умный взгляд?»

– А если мне попробовать поговорить с ним?

– Но ведь он болен... Не повредит ли это ему? – с сомнением произнес Казаков. – Можете попытаться, впрочем... – Он поднялся со стула и сделал несколько шагов в нерешительности, будто надеясь, что Корнилов передумает идти за ним. Игорь Васильевич отметил, что у Казакова ладная спортивная фигура, и почему-то подумал: «Интересно, он еще не женат или успел уже развестись? Хотя, впрочем, с больным дедом, наверное, забот немало».

Они вошли в большую, узкую комнату, и в нос ударил резкий затхлый воздух. Корнилов только чуть позже понял, что все здесь провоняло сигарным дымом. Первое, что бросилось ему в глаза, – старое штурвальное колесо на стене и в нем поблекшая фотография большого парохода с длинной круглой трубой. На нескольких фотографиях в черных, посеревших от пыли рамках, развешанных на стене, тоже были изображены пароходы.

Масса старых журналов на полках вдоль стены, просто разбросанных на полу, на маленьком круглом столике. Но Корнилов тут же отвел глаза от них и взглянул в окно. За легкой кружевной занавеской, за пыльными стеклами огромного венецианского окна виднелись ограда церковного дворика и кусок переулка. Перед окном в кресле-каталке сидел старик. На скрип дверей он обернулся.

– Здравствуйте, – сказал Игорь Васильевич.

Старик кивнул.

– Он немой, – прошептал Игнатий Борисович, глядя в сторону. – И слышит плохо. Ему надо писать. Да вы присаживайтесь, – он пододвинул Корнилову стул с высокой резной спинкой. – Вот тут и бумага у нас всегда лежит...

Старик смотрел с интересом, и Корнилову показалось, что он рад его приходу. Взяв из стопки лист бумаги, Игорь Васильевич написал:

«Два дня назад в Тучковом переулке напали на кассира. Вы ничего не видели из окна?»

Закончив писать, он протянул листок старику и хотел дать карандаш, но тот проворно вытащил из нагрудного кармана суконного френча шариковую авторучку и стал медленно писать на том же листке.

Корнилов вдруг спохватился, что не знает, как зовут старика, и спросил об этом у Казакова-младшего.

– Григорий Иванович.

В это время в прихожей хрипло тренькнул звонок, и молодой Казаков пошел открывать дверь. Старик неожиданно, рывком наклонился к Корнилову и сказал хрипловатым голосом:

– Скажите ему... – он кивнул лохматой головой на дверь, – пусть оставит нас вдвоем, – и уселся, как ни в чем не бывало.

Корнилов растерянно кивнул. «Вот тебе и номер! Казаков-старший, видать, большой хитрец».

Старик продолжал медленно и старательно писать. Вошел внук и в нерешительной позе остановился рядом. Он словно бы хотел сказать: «Ну как, убедились, что дед вам ничем не может помочь? Тогда до свидания, у меня дела».

– Игнатий Борисович, вы не беспокойтесь... Мы с вашим дедушкой побудем тут одни.

Игнатий Борисович удивился, чуть вскинул брови.

– Пожалуйста, пожалуйста, если дедушка что-то видел... – Постояв несколько секунд, он вышел, притворив дверь.

Старик подкатил свое кресло вплотную к Корнилову и прошептал:

– Вы не удивляйтесь. Спрашивайте. Я как увидел вас в переулке – сразу понял, откуда вы. И как на кассира напали, я видел. – Говорил он медленно, с трудом.

– Почему же никому не сообщили об этом? – тоже шепотом спросил Корнилов, понимая, что в первую очередь надо расспросить старика о том дне, а не удивляться его мнимой болезни. Надо было поскорее узнать главное – видел старик преступника или нет?

– А меня не спрашивали, – он хихикнул и, приложив длинную, узловатую ладонь к лицу, побарабанил пальцами по щеке. Пальцы у него были такие же тонкие и длинные, как у внука. – А вы вот пришли ко мне... – Он оглянулся на дверь. – Вас как зовут?

– Игорь Васильевич.

– Ну, так что же вы хотите знать?

Корнилов быстро развернул альбом с фотографиями и стал листать перед стариком те снимки, на которых были люди.

– Отодвиньте, отодвиньте. У меня дальнозоркость... – Он смотрел очень внимательно, прямо впивался в фотографии.

– Может быть, опознаете кого-нибудь из участников... – стал объяснять Корнилов, но старик нетерпеливо махнул рукой.

Снимок у Дома книги был четвертым или пятым, и Корнилов сам напрягся, когда Григорий Иванович, чуть прищурившись, задержал на нем взгляд. Через мгновение он ткнул пальцем в задумчивого паренька. В того самого...

Корнилов облегченно вздохнул.

– Он, он! – возбужденно шептал старик. – Но вы мастера! Мастера! Вот где разыскали...

В соседней комнате раздались голоса, и старик отодвинулся от Корнилова, снова склонился над бумагой. Руки у него дрожали сильнее.

Вошел внук. Игорь Васильевич заметил, что он с любопытством посмотрел на альбом.

– Что-нибудь удалось? – спросил он. – Я на секунду. Пора принимать лекарство.

Игнатий Борисович взял на столе скляночку с крошечными белыми горошинами и высыпал несколько штук на ладонь. Пересчитал их. Налил в стакан воды из графина. Пока он давал старику лекарство, Корнилов рассматривал комнату. Синие гладкие обои, выцветшие у окна, были все в темных жирных пятнах. В глубине комнаты стоял облезлый кожаный диван, застеленный шерстяным одеялом. Над диваном висела старинная гравюра в узкой рамке из красного дерева. На гравюре была изображена Петропавловская крепость и парусники на вспучившейся от волн Неве. Рядом с диваном стояли огромные, в рост человека, напольные часы.

– Вы хорошо запомнили этого человека? – спросил Корнилов после того, как внук ушел.

– Еще бы! – глаза у старика сузились, стали злыми-злыми. – Он бежал-то прямо на меня... С чемоданом. В нашу подворотню бежал.

Из этого двора имелся еще один выход на набережную Адмирала Макарова. По набережной дом значился под номером двенадцать.

– Вы мне расскажите, Григорий Иванович, поподробнее все, что видели...

Старик вдруг насупился и недовольно закрутил головой, словно соображал, стоит ли продолжать этот разговор, с непривычки, наверное, утомивший его. Наконец он раздраженно сказал Корнилову, показав на маленький столик:

– Сигару дай-ка мне, не чинись...

Корнилов покорно достал ему из коробки толстую кубинскую сигару, и старик, раскурив ее, несколько минут молча смотрел в окно пустыми глазами. Потом, будто собравшись с мыслями, стал говорить. Корнилов видел, что говорить старику становится все труднее и труднее. Он часто останавливался, нещадно дымил сигарой, сыпал пепел себе на брюки. Ничего нового из его рассказа Игорь Васильевич не почерпнул. Все это уже знали в уголовном розыске со слов Кости Горюнова. Но как много значило это подтверждение для Корнилова!

– Отвык разговоры говорить, – угрюмо сказал Григорий Иванович, дрожащей рукой выводя свою подпись под протоколом. Буквы получились у него крупные и волнистые. – Я после болезни два года мычал. Весь день один, один... Сижу перед зеркалом и мычу. Мычу и плачу. Мычу и плачу. А потом вдруг «ма-ма» промычал... Так потихоньку и научился. А зачем? – он обреченно махнул рукой. – Разговаривать не с кем! – Старик внимательно посмотрел на Корнилова. – Молчите? Даже не спрашиваете почему?

– Наверное, на этот вопрос непросто ответить.

– Умный чекист, – без тени улыбки, серьезно сказал старик. – Я бы хотел с тобой про внука перемолвиться. – Он опять кивнул головой на дверь.

«Ну вот, теперь начнет жаловаться, – с неудовольствием подумал Игорь Васильевич. – Мне сейчас только этого и недоставало». В нем росло непонятное, совершенно непроизвольное раздражение, неприязнь к старику. То ли за его грубоватую манеру говорить, то ли за обсыпанный сигарным пеплом неопрятный френч, то ли еще за что-то, чего Корнилов понять не мог, и от этого раздражался еще больше. Ему приходилось все время сдерживаться, чтобы не показать своего чувства. Старик этого совсем не заслужил.

– Я опасаюсь за внука...

– Что-нибудь случилось?

– Может быть, и случилось, – старик смерил Корнилова хмурым, исподлобья, взглядом, словно хотел решить окончательно, говорить с ним откровенно или не говорить.

– В тот день, когда девчонку ограбили, Игнашка прибежал домой не в себе. И в неурочное время... Ему еще целый час в своем техникуме торчать было положено.

Старик опять пристально посмотрел на подполковника. Корнилов слушал внимательно, не показывая даже виду, что торопится.

– У него по понедельникам лекции с девяти до часу. А он вдруг прибегает домой сразу после того, как ограбили кассира. И прибегает с набережной, через проходной... В переулке я бы его увидел. Он всегда с переулка идет...

– Вы его в чем-то подозреваете? – спросил Корнилов.

– Подозреваю. Такие дела, – он кивнул на окно, за которым виднелись церковная ограда и панель из плитняка, – в одиночку не делаются.

– А в какое время внук пришел домой?

– Без двадцати двенадцать.

– Вы это точно заметили? – Корнилов хорошо помнил время ограбления – пятнадцать минут первого.

– Еще бы! – зло сказал старик и, обернувшись, посмотрел на большие часы, стоявшие рядом с диваном. Сейчас они показывали одиннадцать.

– Внук пришел – дверью хлопнул. Он всегда хлопает громко. Нарочно, чтобы мне досадить. Я удивился, что он так рано, и посмотрел на часы. Было без двадцати двенадцать.

Корнилов вздохнул. «Старик или очень не любит своего внука, или все-таки серьезно болен, – подумал он и огорчился. Если старик болен – можно ли полностью доверять его показаниям?»

– Он нервничает эти два дня, – продолжал старик. – Места себе не находит. Я же вижу!

– А еще какие-нибудь наблюдения у вас есть? – спросил Корнилов.

– Нет! – отрезал старик. – Но это носится в воздухе... Беда носится.

– Мы постараемся во всем разобраться. Спасибо вам большое за все, что вы рассказали.

Старик как-то безнадежно махнул рукой.

Корнилов поднялся и молча кивнул. Григорий Иванович протянул ему руку. Ладонь была чуть влажная. Он задержал руку Корнилова и чуть притянул его к себе.

– Внук очень беспокойный. Очень. Он с бандюгой во дворе разминуться не мог. А молчит. Или струсил? – Григорий Иванович отпустил руку Корнилова и отвернулся.

Корнилов вышел из комнаты, осторожно притворил дверь. Игнатия Борисовича во второй комнате не было, и подполковник прошел в переднюю. Из-за приоткрытой двери в кухню доносились голоса. Мужской, чуть глуховатый, Игнатия Борисовича, и звонкий, женский.

– Ты слишком много думаешь об этом, – взволнованно говорила женщина. – Это ужасно, это захлестнет...

Корнилов осторожно постучал в дверь. Голос моментально смолк, и появился Игнатий Борисович. Он был несколько растерян и улыбался чуть виновато.

– Вы уже уходите?

– Да, я вам благодарен за содействие, – Игорь Васильевич пожал руку молодому человеку и пошел к выходу.

– А вы... – Казаков рванулся было за Корниловым, но остановился, глядя, как подполковник открывает дверь. – Дед, конечно, ничем не помог вам?

– Помог, помог! Ваш дедушка много мне тут написал, – сказал Корнилов, выходя на лестничную площадку. Он похлопал рукой по карману и улыбнулся.

– Помог? – удивился Казаков. – Очень хорошо. А мы с мамой днем на службе...

Он стоял в дверях, в нерешительности глядел на подполковника, словно ожидал, что тот его о чем-то еще спросит. Но Корнилов прощально махнул ему рукой. Уже взявшись за ручку дверей в подъезде, он услышал, как лязгнул запор на дверях квартиры Казаковых.