Текст книги "Поединок. Выпуск 3"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Николай Коротеев,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Святослав Рыбас,Юрий Авдеенко,Виктор Делль,Виктор Вучетич,Владимир Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

– Нет, лейтенант. Если от меня не будет подтверждения, бомбите мост по тем координатам, которые указаны в донесении. Все. Точка.

На разговоры времени не было. Надо было срочно уходить. Кононов не стал медлить. Он нырнул за валуны, скатился с откоса.

Бой еще гремел, когда он встал на лыжи, побежал ходко, забираясь с каждым шагом в глубь болот. Он шел к железнодорожной насыпи.

Из донесения командира группы обеспечения лейтенанта Лузина

«...Выполняя приказ, группа приняла бой на побережье в квадрате 21-17. Уничтожено около взвода противника, одна танкетка. Потерь со стороны личного состава не имеем. Ранен, но вынесен с поля боя старший матрос Хазанов...»

Однажды за весь переход Кононов сбился с лыжни. Снег валил все гуще, Кононов сошел со следа и чуть было не провалился в воду. Светало. Он успел сделать рывок, ухватиться за ствол старой, но довольно крепкой березы. Срубил березу, кинул ее на опасную ключевую промоину. По ней же и перешел промоину, притаптывая лыжами ветки. До полотна железной дороги добрался без происшествий. Снег к этому времени падал крупными, с пятак, хлопьями.

То, о чем не знал Кононов

«Исходя из сообщений службы безопасности тылового района «Норд-4а» русскому разведчику удалось прорваться к берегу, где его ждала группа обеспечения. Виновные в этом были строго наказаны. Оцепление района, в том числе железнодорожной насыпи, отозвано в казармы...»

Кононов сидел в зарослях, ждал состав. Только сейчас у него достало времени подумать о событиях последних дней, о том, что чуть было не привело к трагическому концу. Восстанавливая в памяти весь свой рейд, он понимал, что не все шло гладко с самого начала. Метеорологи обещали снегопад, метели. Обещания не сбылись. Его следы оставались четко отпечатанными на снегу. Гитлеровцы могли обнаружить его гораздо раньше.

Кононов прикрыл глаза, представил тесноту отсеков подводной лодки, незнакомых ребят, шедших ему на помощь, принявших бой. Удар группы оказался результативным. Он догадывался об этом по звуку боя. Группа выполнила свою задачу. А теперь вот и снег пришел на помощь. Он надежно прикроет следы. Гитлеровцы его преследовать не станут. Они уверены, что он ушел. И теперь предстояло главное – зацепиться за подножку вагона, заскочить в состав, самому проехать по мосту. Он только тогда будет уверен в разведданных, когда сам увидит мост. Да и путь домой остался единственный – через реку. Его будут встречать теперь в перепаде между двумя сопками, в том коридоре, где уже не раз проходили наши разведчики. В то место он вжился еще на базе, изучая карту, разговаривая с теми, кто уже прошел тем путем. Главное там – преодолеть болото, перебраться через небольшую речушку, от которой не знаешь, что ждать. Речушка бежит параллельно морю, круто заворачивает и впадает в него. Замерзать она начинает со дна, всю зиму меняет русло, лед на ней обманчив. Он то горбатится наслоениями, такими, что и снаряд не возьмет, то лежит хрупкой, тонкой пленкой.

Кононов подумал о своей ошибке. В конце концов любой провал разведчика, об этом постоянно напоминал Звягин, зависит в первую очередь от самого разведчика. Мог ли он избежать встречи со связистами? Мог, выбери иной маршрут.

Но поди узнай, где, что тебя ждет... Тот фашист буквально свалился на голову. Роковое стечение обстоятельств. Да, но обстоятельства складываются из действий. И если бы ты до самого перехода оставался в болоте, встречи могло и не быть. Встреча – еще один твой след.

Слишком много «если» набирается. Если бы метель пораньше, если бы встречи избежать...

Сквозь порывы ветра донесся до Кононова звук идущего поезда. Пора, сказал Кононов, пошел к полотну. Увидел состав. Тот буквально надвинулся из снежной круговерти. Поезд еле тащился. Паровоз, чувствовалось, выдохся на подъеме. Но и на малой скорости забраться в состав оказалось не просто. Надо было разбежаться – мешал снег. Снег мешал разглядеть поручни, слепил глаза. И все-таки Кононов разбежался, разглядел поручни, ухватился рукой за металлическую скобу. Его дернуло, но не отбросило. Значит, скорость поезда не на много опережала его, Кононова, скорость. Секунды он бежал подпрыгивая; все реже и реже, до тех пор пока всем телом не почувствовал – пора. Тогда он в последний раз оттолкнулся от насыпи, поставил левую ногу на подножку, правую подтянул.

Снег сыпал то густо, и тогда состав обволакивало белой пеленой, то редел так, что с площадки вагона Кононов видел телеграфные столбы, провода, отдельные ели с гирляндами шишек на них. Кононов не только смотрел, он слушал ровный стук колес. Через десять минут определил на слух стрелку. Про себя отметил, что стрелка эта – начало железнодорожной ветки на аэродром, к базе торпедных катеров. Засек время. Если мост будет через десять минут, значит, стрелка на середине пути от места, где он вскочил в состав. Поезд шел ровно. Кононов высунулся с площадки, посмотрел в стороны, вверх. Вдоль насыпи часто мелькали высокие шесты, над железнодорожным полотном висела сетка. Та самая, которую он видел из леса. Прошло еще пять минут, состав вкатился на мост. Кононов смотрел в обе стороны. На какое-то время снежный заряд ослаб. Слева на берегу реки он увидел две сросшиеся ели. Те самые. Он наметил их как ориентир тогда же, когда разглядывал мост издали. Значит, все правильно, цель настоящая. Ее координаты у Денисова. Свое задание он выполнил.

Состав миновал реку, колеса стучали ровно. Пора было готовиться к прыжку. Кононов спустился на нижнюю ступеньку площадки, ухватился двумя руками за поручни, резко бросил тело назад. В воздухе поджал ноги, чтобы спружинить при приземлении, но нога его зацепилась за что-то, его развернуло, ударило боком, головой, он потерял сознание.

Из письма Клавы Полозовой

«...Ты знаешь, я молодец. Свершилось. Еду на фронт. Адреса пока нет. Я его пришлю тебе сразу, как только доберусь до места.

В Москве не задержались. Не удалось посмотреть столицу. Везли нас по окружной дороге.

Буду где-то на западе. Сейчас как раз проезжаем Подмосковье. Кажется, совсем недавно ехали мы с мамой мимо тех же поселков, а сегодня их не узнать. Ты себе представить не можешь. Вместо городов – развалины, на местах бывших деревень – печи и трубы. Вот оно – варварство! Я гляжу на следы пожарищ, и мне хочется сменить санитарную сумку на винтовку...

Как ты там, трудно? Намекни, где ты, в каких краях. Может быть, встретимся...»

Кононов открыл глаза, шевельнулся. Боль вцепилась в левую сторону. Иглами кололо грудь. Шевелил поочередно руками и ногами. Левая нога болела. Приподнял голову – закружило. Замер.

Только бы вновь не потерять сознание. Сколько времени прошло? Час, два? Замело всего – не меньше часа.

Боязнь потерять сознание заставляла двигаться медленно и осторожно. Ослабил лямки вещевого мешка, вылез из них. Сел. Сидя надел лыжи. Попробовал встать, не получилось. Встал только с третьей попытки. Побрел, волоча за собой мешок, автомат. Ногу, судя по всему, он вывихнул. И серьезно. Когда ступал на нее, темнело в глазах. В груди болело до тошноты.

В лес. Скорее в лес. Пока идет снег, пока метель. Метель укроет следы. Лес спасет.

Стоило огромного труда держать себя в руках. Не расслабиться, не потерять сознания. И это было как во сне. Белый снег казался серым. Серыми казались деревья и скалы. Он долго вглядывался и понял. На скалах выступила изморозь, иней покрыл скалы, и они, как все вокруг, казались серыми.

В лесу уже, в самой чаще, он боялся лечь. Ему казалось, что если он ляжет, то не встанет. Он выбирал поваленное дерево, ковылял до него, садился на ствол. В голове туманилось, изображения предметов смазывались. Вспомнилась картина далекого детства. В поселок привезли кино. Киномеханик выпил, у него долго что-то не ладилось с аппаратурой. Не мог он отладить фокус. Шла лента, на экране менялось изображение. Оно то расползалось до невидимости, то снова становилось четким, но ненадолго, потому что подвыпивший человек никак не мог приноровиться. Что-то подобное происходило и с Кононовым. Сознание прояснялось, туманилось, темень все чаще застилала глаза.

На вторые сутки перестало мести. Подмораживало. В редкие минуты просветления Кононов отчетливо видел очертания сопок, подступавшие к болоту скалы. Он шел, опираясь на палку, делал шаг правой ногой, подтягивал левую. Тело его вроде бы раздвоилось. Правая сторона пылала жаром, левая онемела. В том месте, где лопнул костюм, тело и вовсе вроде бы отмерло. Ноги отказывались повиноваться. Но он продолжал идти. Ему казалось, что если он поднажмет, то выберется к реке, к заветной ели. Только бы не упасть, не свалиться.

Врешь, сволочь, не возьмешь... Не дамся...

Он ругался зло, с остервенением, и ругань помогала. Поминал Гитлера и всю фашистскую заразу. Шел и ругался. Сулил Гитлеру самые жестокие кары. И вдруг остановился. Вспомнился Звягин, его слова. «На Севере сохатых бьют всего одной пулей из малокалиберной винтовки, – говорил старшина, – зверь гибнет, куда бы эта пуля ни ударила. Гибнет не от потери крови, нет. Беспокойство от маленькой пули гонит зверя по тайге. Сохатый теряет силы, мороз приканчивает его. Здоровенный зверь помирает от незначительной раны».

Кононов оторопел от неожиданности. Все выходило так, как говорил Звягин. Он протискивался сквозь заросли, лез на склоны, скатывался и снова лез. После неудачного прыжка в нем засело одно лишь губительное беспокойство. И вот только сейчас он понял, что надо остановиться, отдохнуть.

Кононов огляделся, увидел пень. Он смел снег, сел. Развязал вещмешок, достал рацию. Проверил. О восстановлении рации и речи быть не могло. Зачем же он ее тащит? Выкинул. Достал банки с консервами. Одну вскрыл, съел мясо. Есть не хотелось, но он заставил себя. Банки рассовал по карманам. Туда же сунул три плитки шоколада. Вещмешок разгладил, сунул его в комбинезон, прикрыв разорванный бок. Вспомнил о фляге, снял ее с ремня, отвинтил крышку, отпил глоток. Впервые за долгий переход. Спирт ожег горло, но он заел снегом, отдышался. Сразу стало теплее. Кононов зарылся поглубже в снег, заснул...

Разбудило старшину ощущение тревоги. Тихо, словно боясь спугнуть кого, он снял рукавицу, расстегнул комбинезон, нащупал гранату. Повел сначала глазами, потом головой в стороны. Никого и ничего... Те же деревья, те же скалы. Сглотнул слюну, почувствовал боль. Шевельнул губами – больно. Понял – жар.

Он шел сутки, вторые, третьи... То ему казалось, что он голый сидит на ветру и его бьет дрожь, то видел себя мальчишкой в русской печке в банный день, а заслонку забыли открыть, и ему жарко. Еще чуть-чуть, и он задохнется...

Временами к нему подходил Иван Захарович.

– Скис? – трогал его за плечо тренер.

Кононов пытался объяснить, что его зацепило сбоку, держит и не пускает, но слов своих не слышал. Он только чувствовал, как открывает рот.

– Тянись, тянись! – громко кричал Семушкин.

Кононов тянулся, поднимал голову, а видел уже не Ивана Захаровича, а Звягина.

– Встать, курсант! – командовал Звягин.

– Не...

– Отставить! – говорил Звягин. – У разведчика нет такого слова. Я приказываю встать!

Кононов приподнимался, в голове кружилось, он проваливался в темноту. Потом вновь светлело. Он видел Клаву. Клава бежала, спотыкаясь, по снегу, а за ней по пятам гнались охранники с собаками, и вот-вот должны были настигнуть ее.

– Я сейчас, сейчас, – напрягался Кононов, поднимался, в руках у него оказывалась палка. Он вглядывался, различал деревья, снег, скалы. Снова шел.

Из приказа начальника разведки полковника Денисова

«...Группу лейтенанта Лузина направить на встречу с Кречетом (позывной для связи Кононова) в квадрат 22-18. Если Кречет не выйдет в точку девять, район прочесать. Действовать скрытно, себя не обнаруживать...»

Из донесения командира группы лейтенанта Лузина

«...Кречет в точку встречи не вышел. В обозначенном районе следы его не обнаружены...»

Временами на Кононова нападал страх. Ниоткуда. Страшила Кононова тишина. Наяву, в бреду он до боли в ушах вслушивался, но не мог различить ни звука. Ему казалось, услышь он хотя бы шорох крыла летящей птицы, все изменится. Но пусто было кругом, тихо. Серые деревья, серый снег, серые-серые скалы. И тогда ему захотелось крикнуть. Разорвать эту заложившую уши тишину. Кононов набрал побольше воздуха в легкие, открыл рот, но услышал только хрип.

Это конец, четко сработало сознание. Сил нет. «Удесятерите запас прочности, – вспомнились слова Звягина, – и вы выберетесь». Нет, товарищ старшина, видно, предел. Резкое слово. Как выстрел. Но оно наиболее полно отражает его состояние. Металл и тот не выдерживает нагрузки, ломится. Предел, он и есть предел. Надо только выдернуть чеку...

Кононов огляделся. Со всех сторон теснились серые скалы... Серые деревья... Серый снег... Это цвет смерти, подумал он. Вроде савана... Дома все контрастнее. Синь неба... Синь озер... Чернота леса... Здесь даже саван серый...

Боли он не чувствовал. Не чувствовал собственного тела. Оно уже умерло. Остались глаза, мозг, в котором копошились обрывки мыслей. Мать... Клава... Клава-Мать... В голове сработало: гранату рвануть у самого сердца. Так вернее...

И тут земля словно раскололась. Грянул гром. Так показалось. Гул давил к земле, гнул деревья... Он был совсем рядом... Сразу за сопкой. Не бомбежка, нет. Это он еще смог определить. Над землей несся гул артиллерийской канонады. Фронт. Рядом. Невероятно, но это так. Туда надо, на этот гром...

Кононов пополз. Мешали лыжи, Он отстегнул их. Когда разгибался, потерял сознание-Остальное запомнилось отрывками, чем-то далеким и нереальным. Он буравил снег. Сползал и лез вперед. День сменился ночью. Снова развиднелось. Он достал флягу, она была пуста. Он ее выбросил. Нашел кусочек шоколада. Жевал. Скулы сводило от боли. Ломило виски. Так ломило, как будто долбили кость зубилом... Он полз. Терял сознание, приходил в себя, снова полз...

Глянул по сторонам, увидел ель. Ель стояла на взгорке, ступенькой примыкавшем к сопке метрах в трехстах от Кононова. Черная на фоне серых зарослей, ель притягивала старшину, манила к себе.

Дотянусь до ели, а там...

Он полз медленно, подтягиваясь правой рукой, помогая ногой, не глядя на ель, боясь остановиться. Снова стояла тишина. Как будто и не было того гула. А может быть, гул – плод больного воображения?

Остановил его звук. Тонкий серебряный звук этот лился, казалось, из-под земли. Кононов задержал дыхание, прислушался. Где-то совсем рядом журчал ручей. «Речку переходи у ели, – вспомнились слова. – Ты увидишь ее. Такая черная здоровая ель».

Река... Ель... Неужто выбрался?

Кононов не мог поднять голову, оглядеться. Он повернул ее в одну сторону, в другую.

Нет... Это не та ель, не та река... Там не должно быть вон той дальней сопки... Не повезло... Ты вышел не в ту точку... Нет сил, нет продуктов... Теперь ты замерзнешь, если не случится худшего. У тебя всего один выход...

Кононов подполз к дереву, привалился к стволу. Вдоль всего склона росли хилые деревья. От соседства с незамерзающим океаном на ветвях лежал толстый слой инея. От тяжести инея ветви и сами деревья склонились вдоль склона. Будто кто их причесал гребнем в одну сторону. Речушка пробором делила заросли надвое. «Ну что ж, все верно, – подумал Кононов, трогая пальцами кольцо взрывателя. – Он свое дело сделал. Осталось вытянуть это кольцо».

Старшина попытался лечь поудобнее, повернулся, потерял сознание. Во сне ли, наяву ли видел все, что с ним случилось потом. Белые маскхалаты, люди, голос: «Ты не дури, парень, свои». Провал... Спирт жег горло, перехватывал дыхание. Тело терли вроде бы теркой... Потом уже увидел лицо полковника Денисова, женские лица... Снова темнота, снова пустота...

Из рассказа полковника Денисова

«...Он вышел на двадцать километров ближе к фронту, в стороне от того района, который мы с ним наметили для встречи. Его обнаружили полковые разведчики. Он лежал без сознания. С большим трудом расцепили его пальцы, вытащили гранату. Они же доставили его в госпиталь. Две недели он полз. Уму непостижимо, как выдержал...

Да-а-а. Мы не думали, что он жив. Посмертно представили к награждению орденом Красного Знамени. Поторопились матери похоронку отправить... Война... Так-то оно было...»

Из рассказа И. Н. Звягина

«...Многое выпало нашему брату. Тяжелая работа. Сколько отличных ребят не вернулось... Кононов молодцом оказался. Учился много, способным оказался, потому и отдача от него большая получилась. Но ведь он рано начал. Прошел школу Ивана Захаровича Семушкина... Знал я этого человека... Еще с Испании... Это он заложил в Кононова добрый фундамент... Я гордился своим учеником...»

Кононов открыл глаза, увидел белый потолок. Повернул голову – ряды коек. Лицо на соседней койке в бинтах. Глаза и усы.

– Очухался? – спросили усы.

Кононов хотел приподняться, но сосед остановил его.

– Ты лучше не рыпайся, – сказал сосед, – швы порвешь.

– Где я?

Он уже понял, где он, но так хотелось услышать подтверждение.

Лицо с усами засмеялось.

– В госпитале, конечно. С прибытием тебя, браток. С того света.

К койке подошла сестра.

– Говорит? – спросила у соседа.

Сосед кивнул.

– Как себя чувствуете, больной? – склонилась над Кононовым.

– Вроде жив.

Жив!

Это слово улетало, возвращалось, ликовало, наполняло все его существо неизведанной доселе силой.

Жив!

Раньше он никогда не задумывался, что же это такое его, Кононова, жизнь. Вспомнился колодец в поселке, качалка-насос. Он стоит у колодца, то поднимая, то опуская ручку насоса. Льется вода. А он стоит и качает. Много воды в колодце, вся не выльется. И вот... Чуть было не хватило... Оставалась капля, другая...

Время шло. Кононов выздоравливал, ходил уже и все не мог надышаться воздухом. Ел хлеб, пил воду, чувствовал вкус хлеба, воды, испытывая при этом неимоверное блаженство. Смотрел на солнце и будто бы прикасался к чему-то теплому каждой клеточкой кожи. Казалось, что где-то внутри он оттаивает. Радовался каждому воробью, готов был разговаривать с ними. Подставлял снежинкам лицо, ощущал их легкое прикосновение. Появлялась уверенность, что жить он будет долго-долго.

Из донесения командующего фронтом

«...Задание по операции «Берег» выполнено. При подготовке плацдарма для наступления особую роль сыграли умелые действия разведчиков. В короткий срок были собраны данные о стратегически важных объектах противника, что позволило не только блокировать их, но и уничтожить до начала операции действиями авиации и десантных групп...»

Из письма Владимира Кононова

«...Клава, родная! У тебя есть адрес. Теперь ты станешь получать от меня письма часто-часто. У меня есть для этого возможность. С почерком не все ладно, но ты не огорчайся – просто пока еще не окрепли руки. Я в госпитале. Чуть-чуть задело. Не волнуйся, пройдет.

Знаешь, о чем я думаю все это время? О встрече. И когда я так думаю, мне легко. Я верю, что мы встретимся. Не век же продолжаться этой войне...»

Анатолий РОМОВ

СЛЕДЫ В ПУСТОТЕ

– Молодец, лейтенант Мартынов.

В кабинете светло. Книжная полка. Шкаф для бумаг. Несколько кактусов на подоконнике. Человек, сидящий напротив меня и неторопливо листающий мой отчет о задержании шхуны «Анна-Мария Р.», – руководитель берегового оперативного отдела района, капитан Сергей Валентинович Сторожев. Небольшой нос. Серые глаза. Пшеничные волосы. Сухощавый. Пухлые веки с небольшой раскосинкой. Нос Сторожева курнос как-то по-особому, это придает лицу несерьезность – на нем будто застыл некий насмешливый вопрос. Но Сторожев совершенно серьезен, пожалуй, даже слишком серьезен.

Видно, что его сухощавое тело всегда в отличной форме. Наверное, занимается спортом. По виду лет тридцать пять. О Сторожеве я уже слышал, но вижу первый раз.

– Значит, ни намека на сопротивление? – Сторожев еще раз листает мой отчет. Наконец откладывает его.

– Так точно, товарищ капитан.

Я оказался здесь, на северо-западной границе, несколько месяцев назад. Все было довольно буднично и просто: распределение после окончания военно-морского погранучилища, прибытие на корабль, недельная стажировка, потом – работа. Выходы в море, «утюжка квадратов». К этому я уже привык. Сейчас – четвертое за последние месяцы – задержание шхуны-нарушителя. Краем глаза я вижу строчки моего отчета, который снова перечитывает Сторожев.

«...« Анна-Мария Р.». Иностранная рыболовная шхуна. Экипаж четыре человека. Сети и снасти мокрые, в трюме обнаружено значительное количество только что выловленной рыбы. Наличие сетей в момент задержания... градусов широты... показывает, что рыба была добыта в наших водах».

Я вспоминаю: в порту, куда мы доставили «Анну-Марию Р.» после задержания, мне пришлось изрядно попотеть, составляя подробный отчет о нарушении границы. Сидя за этим кропотливым делом, я поневоле изучал все детали происшествия. Они меня мало радовали... Нарушитель, пойманный на границе, оказался самым заурядным браконьером. Обнаружение и поимка его, если не считать высадки осмотровой группы, оказались совсем не сложным делом. Не было в самом деле и намека на сопротивление. Капитан шхуны полностью признал свою вину и был готов уплатить штраф.

– Владимир Владимирович, я хотел вас спросить – а что бы вы сказали, если бы мы предложили вам перейти в наш отдел? На оперативную работу.

Я не сразу понимаю точный смысл этих слов.

– На оперативную работу? Постоянно?

– Да.

Честно говоря, я этого не ожидал. Я ведь учился на штурмана четыре с половиной года. Учеба в военно-морском погранучилище, практика да и служба, пусть короткая, приучили меня считать себя в свои двадцать три года моряком – как у нас говорят, от киля до клотика.

– Это приказ, товарищ капитан?

Зимой, когда я был в восьмом классе, на Дальнем Востоке погиб мой отец, офицер пограничных войск Владимир Мартынов. Его корабль, возвращаясь с ответственного задания, потерпел аварию при девятибалльном шторме и пошел ко дну. Отца удалось подобрать и доставить на берег, но спасти не удалось – он умер в госпитале...

Пограничником был не только мой отец, но и дед, Кирилл Мартынов. Так мог ли я отступить от семейной традиции?

Перед экзаменами на аттестат зрелости я послал документы в приемную комиссию военно-морского пограничного училища. И скоро получил вызов на экзамены. Пограничники, друзья моего отца, по моей просьбе подготовили маму к этому известию. Но до самого последнего момента, до моего отъезда, мама надеялась, что я никуда не уеду из Москвы, останусь жить на проспекте Вернадского и буду поступать в МГУ. Она хотела, чтобы я был юристом.

Потом – училище. Годы учения, практика на кораблях, учебное плавание вокруг Европы...

– Володя! Можно мне называть тебя так?

Сторожев отодвигает папку.

– Ты ведь понимаешь, как готовятся кадры для оперативной работы. Теперь – о тебе. Я ведь даже послал на тебя заявку. Не сердись. Я следил, как ты учишься, что из тебя, как говорят, получается. Ну вот и все. К концу, к четвертому курсу, мне было ясно, что тебе можно доверять. Даже больше – я бы сказал, доверять, как самому себе. Но предложил я тебе перейти на оперативную работу только сейчас. После первых боевых заданий. Выполнил ты их отлично. Теперь слово за тобой.

– Сергей Валентинович, поймите, – я пытался вложить в свои слова всю силу убеждения. – Я, конечно, готов. Если это приказ. – Я следил, как карандаш Сторожева медленно стучит по столу.

– Я приучил себя быть верным флоту. Погранфлоту. Я довольно долго живу этим, товарищ капитан. Шестой год, включая училище. Это немало. Не говорю уже о такой важной вещи, как привязанность к товарищам. К своему экипажу. К командиру. Ну и все такое. Если возможно, прошу... учесть это.

Сторожев на несколько секунд как будто снова заинтересовался моим отчетом. Наконец сказал:

– Я ждал, что ты это скажешь. Что ж, хорошо. Не буду, как говорят, на тебя давить. Подумай. Возвращайся на корабль. Плавай, неси службу. Взвесь все, это твое право. Однако позволь вернуться к этому разговору снова. Через какое-то время.

Я почувствовал, что Сторожев, этот неприметный человек с серыми глазами, умеет не только видеть насквозь, но и расположить к себе. Как по заказу. Так, что я почти готов согласиться с ним.

– Ну, руку? – Сторожев протянул руку. Я почувствовал – силища у него страшная. Такой крепкой руки я еще не встречал.

– И не думай, что я тебя связываю. Только запомни: уйти на нашу работу – не значит бросить товарищей. Наоборот, это значит помогать им.

Вечер. Мы в море. Отсюда, с ходового мостика, оно кажется пестрым. Как лоскутное одеяло. Впереди, кабельтовых до пяти, – пространство легкой бурой зыби, качающей корабль. Дальше, примерно на милю, – то тяжелая свинцовая голубизна, то зеленые заплаты почти до черноты. У самого горизонта, там, где только что зашло такое редкое здесь декабрьское солнце, – коричневые поля с серебряными полосами. Прикидываю – наша база, городок Н., остался справа. В стороне, лево по курсу, – Сосновск, небольшой рыбацкий поселок. При мне мы туда еще ни разу не заходили, хотя там вполне можно встать на стоянку во время непогоды.

В рубке светится выносная шкала гирокомпаса. Она освещает лицо штурвального Вани Лосева. Вахтенный матрос Лозицкий, стоя рядом со мной, кутается в штормовку. Мы вторую неделю на патрулировании, и я знаю, что командир не спал трое суток. Но ушел вздремнуть только на полчаса.

– Товарищ лейтенант, я командира погожу будить. Пусть поспит еще минут двадцать.

– Добро.

Только сказал это – зуммер из радиорубки.

– Товарищ вахтенный, – слышу в телефонной трубке голос радиста. – «Двинец» зовет на помощь.

– Районная рыбинспекция?

– Да. Вызов от Сосновского рыбнадзора. Заметили иностранца в наших водах. Уходит на полном ходу.

– Боевая тревога! Дозорному разбудить командира!

Звуки боевой тревоги. Радист Валера Акопян, наш корабельный весельчак и острослов, протягивает радиограмму. Быстро пробегаю сообщение:

«От инспектора Сосновского рыбнадзора Васильченко. Катер «Двинец». В пределах территориальных вод замечена иностранная шхуна типа «Омега-Штальверке». Сети на палубе мокрые. На требование остановиться дают полный ход. Сообщите, как скоро подойдете. Квадрат сорок четыре, сорок пять, для точности участок семь, у буя».

Сонный командир уже рядом. Он высокий, под два метра. Лицо у него круглое, маленькие щелочки глаз, черные усы.

– Товарищ капитан третьего ранга, разрешите доложить...

– Спасибо, штурман, – командир берет радиограмму, морщится, и я понимаю, что это значит. Теперь от нас уже почти ничего не зависит. Только от скорости нашего хода. И еще от того, как будет действовать катер рыбнадзора «Двинец».

Зажигаю фонарик над планшетом, на глаз прокладываю по карте курс.

– Как думаете, штурман, они сообразят перекрыть курс на рижскую банку? Загнать их к осту?

– Не знаю, товарищ капитан третьего ранга.

Идем полным ходом – так, что теперь ветер чуть не срывает капюшон. И все-таки, даже несмотря на такой ход, нарушитель может уйти.

– Уйдут, Алексей Дмитриевич.

– Не уйдут. Будем догонять. – Полянков вглядывается вперед. – Хотя вы правы. Наверное, ушли бы. Если бы не Васильченко.

– Три мили осталось.

– Ну и что же. Васильченко вцепится – не отпустит. Недаром лучший рыбнадзор на побережье.

Стоим на мостике еще несколько минут – вдруг Полянков кричит:

– Прожектор правого борта!

Во вспыхнувших лучах словно застывает, поднимаясь вместе с волной, небольшое судно рыбнадзора. Это и есть «Двинец».

– Самый полный!

Наконец лучи вырывают из темноты шхуну-нарушителя. Палуба пуста, сети успели убрать. Смотрю на шкалу гирокомпаса, сверяю показания лага. Прикидываю – до границ конвенции осталось полмили. Чуть не ушли.

Заходим, перекрывая шхуне путь к отходу. Качаются в дрейфе, машина застопорена – поняли, что не уйти.

Лейтенант Зуев с осмотровой группой стоит у борта. Подходим вплотную.

Осмотровая группа прыгает на палубу.

Даем сигнал «следуйте за мной». Вижу, как наши матросы рассыпаются по палубе нарушителя. Двое спускаются вниз, Зуев и Лозицкий блокируют рубку.

Конвоируем нарушителя на базу. Полянков не уходит с мостика. Впереди, кабельтовых в пяти, – «Двинец», сзади в свете нашего прожектора – нарушитель.

– Вот так вот и живем, штурманец, – Полянков вздыхает. – День изо дня. Болтанка, вахта, болтанка, вахта. А, штурманец? Изредка вот такой подарочек. Вы знаете, штурман, что такое спокойный день?

– Спокойный день?

– Не-ет, вы этого не знаете. Это совсем не то, что вы думаете. Это совсем особый день.

– Вы же не любите спокойные дни, Алексей Дмитриевич.

Полянков делает вид, что не слышит. Я знаю его любимую поговорку: «В спокойный день покоя не жди». Разыгрываете, меня, командир.

– А иногда я представляю себе отпуск. Когда нет вахты на месяц впереди и на месяц сзади. Когда можно о ней забыть. Совсем забыть. – Лицо Полянкова невозмутимо. – Вот о таком дне, штурманец, я иногда мечтаю. Вы понимаете меня?

– Вроде бы, Алексей Дмитриевич.

– Нет, штурманец, вам этого не понять. Ну ладно, делайте вид, что понимаете. Делайте. А все-таки жаль лишаться хорошего штурмана.

Он отворачивает крышку термоса. Не вышел розыгрыш, командир.

– Вы о чем, Алексей Дмитриевич?

Вежливо жду, пока командир протянет мне жестяную кружку с горячим кофе.

– Как будто не знаете.

По тону командира я понимаю – Полянков знает о том, что у меня был разговор со Сторожевым в оперативном отделе. Может быть, Сторожев говорил об этом и с ним? Если так – то как закончился разговор?

– Я же отказался, товарищ капитан третьего ранга, – я делаю вид, что проверяю прокладку. – Вы отлично знаете. Я остаюсь на корабле.

– А это ничего не значит. Раз опергруппа захотела вас к себе – перетянут.

– Я не пойду.

Полянков закуривает, укрываясь от ветра.

– Вы что-то хотите сказать, товарищ капитан третьего ранга?

– Давайте, штурманец, следите за нарушителем. Что-то они отстают.

– Есть, товарищ командир.

– А насчет опергруппы. – делаем общее дело. Они там, мы здесь.

Я пытаюсь понять Полянкова. Что-то притягивает меня в нем. Но что? Он как будто делает все, чтобы испортить со мной отношения. Уже одно это его пренебрежительное «штурманец». Иногда мне кажется, что командир все время смеется надо мной, подшучивает. Считается, что у Полянкова особое чутье на нарушителя. По крайней мере, больше всего задержаний в этом году было на нашем участке. Наш корабль – один из лучших, и все это – благодаря Полянкову.

Сейчас мне кажется – Полянков убежден, что в конце концов я перейду на работу к Сторожеву. Честно говоря, я не хотел бы, чтобы он так думал.

Швартуемся. После осмотра шхуны Зуев идет составлять акт. На борт к нам поднимается высокий, широкоплечий человек в резиновом плаще. По виду ему около сорока. Берется за поручни мостика. Из-под плаща виден ворот свитера. Спокойные карие глаза. Черные брови почти соединяются на переносице. Нос с горбинкой.