355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Смирнов » Поединок. Выпуск 3 » Текст книги (страница 16)
Поединок. Выпуск 3
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 20:59

Текст книги "Поединок. Выпуск 3"


Автор книги: Виктор Смирнов


Соавторы: Николай Коротеев,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Святослав Рыбас,Юрий Авдеенко,Виктор Делль,Виктор Вучетич,Владимир Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Сторожев перевернул кружку. Надел ее на горлышко термоса.

– Вот видишь, как я тебя поддерживаю.

– Да, Сергей Валентинович. Меня сейчас только поддерживать.

– Или хотя бы с тем же Тереховым. Тоже совершенно правильное размышление.

Прямо подо мной перекатывалась вделанная в стол выносная картушка гирокомпаса. Вот ее круг медленно пополз по часовой стрелке. Помедлил, остановился. Дернулся. Пополз против часовой стрелки. Я наблюдал за кругом.

– Помни – ты меня оштрафовал. Лезь назад. Действуй в том же духе. Тот же квадрат. Вторник. И так же рано утром.

– Есть.

Я выбрался на палубу.

Шоссе было пустым. Запах земли и высохшего мха. Уже весна, земля начинает прогреваться. Поэтому и пахнет землей.

Мы свернули к Щучьему озеру. Подъезды к озеру густо заросли вереском, рябиной, туей, ивняком. На кустах уже обозначились почки. Почва вокруг была болотистая. Казалось, Васильченко вел мотоцикл прямо по воде. Он ехал в самой гуще, так, что по лицу били ветки. Каким-то чудом удерживая коляску, выехал сразу к озеру.

Мы объехали все вокруг. Калниня нигде не было.

– Что-то Августович подвел. Я как чувствовал.

Васильченко затормозил около невысокого сруба с выбитыми стеклами. Это была местная турбаза.

Озеро обступал довольно густой березняк. Изредка в березняке встречались ели. Ближе к берегу – ивы. Совсем близко к берегу, каждая особняком, стояли сосны, росшие прямо около густого камыша.

Озеро было довольно большим. Чистая вода, блестевшая сейчас как зеркало, тянулась километра на два. Еще около километра, подступая к нашему мотоциклу, шла отмель, усеянная валунами и песчаными наносами.

Васильченко подошел к берегу.

– Хорошо здесь.

Я подумал – он чем-то напоминает медведя. Такой же кряжистый, сутулый. И все-таки я не мог отделаться от мысли – что-то в нем не внушает мне доверия.

Васильченко зашел в сруб. Пригнулся, хлюпая сапогами. Свистнул.

– Грязь. Окна выбиты. Да. Порядки.

Он вернулся.

– Насчет Терехова. Ты ведь жаждал близкого знакомства. Он как раз сегодня поехал в город. Кажется, еще не вернулся. Но если вернется, на вечерний клев заявится именно сюда. На Щучье. Так что завтра у тебя будет повод.

Утром я подъехал к палисаднику Зиброва. Коротко протрещал мотоциклом. Через несколько минут дверь открылась. Заспанный Зибров вышел на крыльцо.

– Потише нельзя трещать? Доброе утро.

– Гена, извини.

– Все семейство разбудишь, – он пошел к калитке, на ходу застегивая китель. – Володя, можно тебя на минутку?

Мы отошли.

– Что случилось?

– Знаешь, что сейчас пеленгаторная служба района в готовности «раз»?

– Не сообщай уже известное.

– Года три уже какой-то передатчик выходит в эфир у Янтарного. Вторая станция за Рыбачьим. Засечь его никак не могут. Работает сверхнаправленно. Но главное – все время на движущемся объекте. Может быть, на электричке. Искали его в Янтарном. Начинал он работать всегда там, продвигаясь то в сторону Риги, то обратно. Потом выходил с перерывами по всей линии. Мне пришло в голову – что, если кто-то из наших?

– Любитель – в электричке?

– Ты вот лучше скажи – выезжал кто-нибудь вчера из поселка?

– Калнинь выезжал, – сказал я. – Сорвался как бешеный.

– Это на него похоже. Я вот, например, знаю, что знакомая твоя, Саша Дементьева, с Никитой ездила в Ригу. Галиев ездил. Прудкин мог, потому что его не было в поселке. Все. А передатчик этот утречком попиликал. Пеленгаторщики взяли его в клещи, попробовали довести до Рыбачьего – ушел.

– Это было до одиннадцати?

– Думаешь о Терехове? Не знаю. Электричка с Тереховым ушла в одиннадцать, а передачу засекли около двенадцати.

Я прошел мимо двух палисадников. Остановился.

Дом Терехова стоял чуть на отшибе, ломая ровную линию за густыми зарослями бузины и дикой вишни. Во дворе были две калитки. Одна, у фасада за этими зарослями, была главной. Вторая, маленькая, вела во двор с задней части участка. Эта часть выходила к густой сосновой роще, тянущейся до самого берега – как раз до места, где начинался поселковый парк.

Я увидел движущийся локоть, торчащий из обсаженной кустами беседки. Ветки кустов сейчас были голыми, и рука отчетливо выступала в просветах кустов. По движению локтя я понял – Терехов рисует.

Интересно, заметил ли Терехов, что я подошел.

Дом Терехова – большой, деревянный, с широкой застекленной верандой. На чердаке – маленькая комната с балконом. Метрах в десяти от дома – хорошо выкрашенный дощатый сарай.

В отличие от сарая сам дом выглядел довольно запущенным. Краска на жестяной кровле давно сошла, кровля во многих местах проржавела.

Если человек выкрасил сарай, почему он не мог начать с дома?

Впрочем, может быть, все это не имеет никакого значения.

Я кашлянул, постучал в калитку. Через несколько секунд выглянул Терехов.

На вид ему было за пятьдесят. Глаза Терехова, голубые, глубоко запавшие, были спокойными, взгляд – неторопливым. Он смотрел на меня так, будто я был пустым местом. У него были довольно длинные седые волосы, лицо казалось жестким, верхняя губа по-особому поджималась.

– Извините, Вячеслав Константинович.

– А, рыбнадзор, – суховатым, стелящимся голосом сказал он. Поморщился. Оглянулся на рисунок. Снова повернулся ко мне.

– Чем могу служить?

– Меня зовут Владимир Мартынов.

– Терехов. Думаю, вы об этом знаете и так.

– Да. Я много о вас слышал.

– Если вас интересуют сети – они в сарае.

Я почти физически ощущал неприязнь Терехова. Она была во всем – в манере говорить, в интонациях. У него было странное умение вызывать раздражение, почти бешенство. Я подумал – наверное, он вызывает такое раздражение не только у меня.

– Не совсем, – сказал я. – Сети – повод. Мне говорили о ваших работах.

– Ах, о работах, – он повернулся и снова стал рисовать.

Он рисовал долго. Я понял – он не собирается ко мне оборачиваться. Я почувствовал холодную злость. Просто наглый тип. Больше ничего.

– Вячеслав Константинович, я мешаю?

– Мешаете. И очень.

– Тогда все-таки позвольте посмотреть сети.

– Я сказал вам – они в сарае. И побыстрей.

– Вы... – я помедлил. Нет, я говорю не то. Надо быть спокойным. Абсолютно спокойным. Не обращать никакого внимания на его тон.

– Что – вы?

– Я в самом деле много слышал о ваших работах. Я не пишу. Но мне хотелось бы их посмотреть.

– А вежливости вас не учили, юноша?

– Я думаю, вы сейчас просто в плохом настроении.

– Я работаю, юноша. Вы можете понять – работаю? Настроение мое здесь ни при чем.

Терехов нагнулся вплотную к ватману. Я услышал, как он тихо поет про себя: «Настроение, настроение...»

Допустим, он ведет себя так нарочно.

Но почему я не могу понять, маска это или нет? Почему? Что-то мешает мне.

Вот в чем дело. Дело в раздражении, которое он во мне вызывает.

– Я попробую еще к вам зайти.

– Как угодно. Насчет сетей – всегда прошу.

Терехов буркнул это, не оборачиваясь.

Уходя, я увидел – сарай окрашен только наполовину. Эта нелепость, окрашенный наполовину сарай, только подтверждала для меня все остальное.

Я подробно рассказал Васильченко о визите к Терехову.

Честно говоря, я уже привык, что Васильченко никогда не торопится что-то решать. Привык к его спокойствию и к обстоятельной въедливости.

Он никак не выразил своего отношения к разговору с Тереховым. Промолчал. Но я понял – именно это означает, что Терехов интересует Васильченко ничуть не меньше, чем меня самого.

Мы осторожно движемся в тумане в сторону звука. Наконец траулер становится виден. Он в дрейфе. Уже знакомый мне плотный мужчина в брезентовой робе поднимает руку – кидайте швартов. Мы сблизились бортами.

Поднявшись вместе со мной на борт, Васильченко кивнул:

– Давай. Я подожду на палубе.

Сторожев сидел там же – внизу, в капитанской каюте. Он выглядел хуже, чем обычно. Под глазами мешки.

Я рассказал о своих наблюдениях. Остановился подробней на встрече с Тереховым.

Сторожев заинтересовался, стал подробно расспрашивать о том, как себя вел Терехов, и вдруг спросил:

– Володя. Ты, случаем, не замечал чего-нибудь за парикмахершей?

– Единственное, что могу сказать о ней, – болтушка. Больше ничего.

– Ну хорошо. Я просто так, перебираю.

– Сергей Валентинович, вы знаете о выходах в эфир у Янтарного? Может быть, это кто-то из нашего поселка?

– Может быть. А может и не быть. Почему его следует искать в Сосновске? А не в любом другом пункте по пути следования электрички? Нужна точность. Но по-прежнему ведь нет ничего. Как в вату все уходит.

– А насчет Семенца?

– Васильченко оказался прав. Семенец был под следствием. Даже в предварительном заключении, пока велось расследование. Потом оправдали. Было крупное хищение. Где-то на складе рыбопродуктов под Владивостоком. Может быть, он был с этим как-то связан. Боится все-таки он не зря.

– Поэтому и метки ставит.

– Я вызвал вас с Васильченко, собственно, для одного, – Сторожев достал сложенный в несколько раз толстый ватманский лист.

– Осталось две недели до мая. Надо думать, как мы проведем операцию с Трефолевым.

Сторожев аккуратно разложил лист на столе. Это был подробный план набережной Сосновска. Черной, синей и зеленой тушью было тщательно обозначено все – вплоть до отдельных кустов и зонтиков на пляже.

– Сам лично я принять участие в операции не смогу.

Сторожев выложил на стол остро отточенные карандаши.

– Стоит ему, знаешь, просто по дуновению воздуха почувствовать, что за Трефолевым следят, – пиши пропало.

– А что вообще с Трефолевым, Сергей Валентинович?

– Боюсь сглазить – пока все в порядке. Если Трефолев так до конца и сыграет свою роль и приедет сюда – тот, кого мы ищем, должен взять у Трефолева пакет. Но нам необходимо увидеть, как это произойдет. Сфотографировать. Почувствовать.

– Сергей Валентинович, вы уверены, что он возьмет пакет?

– Я ни в чем не уверен. Но мне кажется – возьмет. Обязательно возьмет. Передача эта ему очень нужна. В ней свежие микробатареи. Уникальные. Судя по всему, у него классный передатчик, с необычно узкой полосой на выходе. Наши радиопеленгаторы засекают его с трудом. И то, кажется, не всегда. Но время-то прошло, батареи иссякли. Если батареи у него на исходе – они ему нужны как воздух.

– Знаете, я бы лучше подстраховался.

– Это как же?

– Ввел бы в Сосновск на первые четверг и субботу мая опергруппу. И замаскировал бы ее.

– Спугнем, Володя. Не годится.

– Я подобрал бы опытный состав, допустим.

– Не годится. Если мы только намекнем, что его ищем, – все пропадет. Он не подойдет, и опять все уйдет, как в вату. Исчезнет.

– Арестуем нескольких человек. Двух, трех, Сергей Валентинович. Зато наверняка.

– В поселке все должно быть абсолютно тихо. Пойми. Без всякого, как говорится, движения. Я вот что подумал, – Сторожев придвинул план, взял карандаш. – Видишь?

Карандаш уперся в небольшой квадрат с надписью «нед. пельм.». Я вспомнил – это здание недостроенной пельменной.

– Пельменная в сосновой роще. Фасад выходит на набережную. Как раз у газетного киоска. Стены стеклянные, замазаны мелом. Устроиться там можно со всеми удобствами. А чуть подальше – на пляже – лодочный склад. Там прекрасно поместится наш техник с фотоаппаратом. А в пельменной – ты. И Васильченко. Наблюдать лучше вдвоем, его помощь пригодится. Ведь он знает всех в поселке. Где Петрович, наверху? Попроси его.

Когда Васильченко спустился, Сторожев придвинул план ближе. Обвел карандашом кружок вокруг пельменной.

– Андрей Петрович, что скажешь насчет этой точки? От пельменной до края пляжа – шестьдесят метров. От пельменной до газетного киоска – чуть меньше сорока. Метров тридцать восемь. По-моему, снаружи вас никак нельзя будет увидеть. Подскажи!

– По-моему, тоже нет, – сказал Васильченко. – Вся стена замазана мелом. Отдельные мутные просветы.

– Пальцем написано «ремонт», кажется, – вспомнил я.

– Надо будет сказать в поселке накануне, что мы с Володей уезжаем, – сказал Васильченко. – В апреле-мае я обычно заканчиваю отчетность по путине и...

Фразу Васильченко не договорил. В каюту кубарем скатился уже известный мне плотный человек. Он тяжело дышал.

– Вы что, с ума сошли? Я же просил – ни при каких обстоятельствах.

– Сергей Валентинович, включите скорей приемник, – лицо человека было сморщено, на лбу выступили капли пота. – Пожалуйста, Сергей Валентинович. Скорей включите. У Щучьего озера кто-то вышел в эфир.

Сторожев щелкнул переключателем. Человек полез наверх. Из динамика над столом послышалась морзянка. Раздался голос. Я понял – это говорит дежурный по оперативному отделу.

– Один-три-один-ноль, – сказал голос. – Седьмой говорит. Четвертый, один-три-один. Один-пять. Прием. Сообщите, как слышите. Срочно.

– Какого черта, – сказал Сторожев в микрофон. – Говорите открытым текстом. Седьмой! Говорите.

– Сергей Валентинович, докладывает дежурный по отделу Бузырин.

– Слушаю.

– В районе Щучьего озера работает на волне восемь мегагерц неизвестный передатчик. Ведет связь с удаленной точкой. Выслана опергруппа. Пока обнаружить ничего не удалось.

Около часа мы сидели в каюте молча, слушая морзянку и переговоры по полевой рации поисковой группы у Щучьего озера.

Через час сообщение подтвердилось. Найти в районе Щучьего озера никого не удалось. Обнаружили лишь обрывок антенны и пустой стакан – видимо, его оставил кто-то из рыбаков.

– Что делать, – сказал наконец Сторожев. – Ушел.

Стучит мотор шхуны. Мы медленно идем к берегу.

– Может быть, его что-то заставило выйти в эфир? – заметил Васильченко. – Что-то важное.

– Не обязательно, – возразил Сторожев. – Но даже если это так, это ничего не меняет. Если он не знает, конечно, что мы накрыли Трефолева.

– При чем здесь Трефолев, Сергей Валентинович?

– Представьте оба, что мы не накрыли Трефолева. Мы ничего не знаем и сидим сейчас в отделе. Услышав, как на Щучьем работает неизвестный передатчик, мы ведь совсем не обязательно подумаем, что это резидент из поселка? Если бы резидент в поселке и был, разве мы могли бы допустить, что он так неоправданно нарушит прикрытие? В этом поселке все на виду. Мы решили бы, что это диверсант. Нарушитель. Если мы начнем сейчас искать кого-то в поселке, начнем сверять протекторы, снимать отпечатки пальцев и прочее – он сразу поймет, что Трефолев раскрыт. И просто-напросто не подойдет к нему в мае. Думаю, не исключено что он только из-за этого сейчас и вышел в эфир – проверить нас, пощупать, спровоцировать. Не зашевелимся ли мы. Не направим ли опергруппу в поселок.

– Значит, все остается по-старому? – спросил я.

– Мы вынуждены по-прежнему рассчитывать на его встречу с Трефолевым. Главное – продумайте все до мелочи. Чтобы никто не заметил, как вы войдете в пельменную. Если будет ко мне что-то срочное, следующая станция в сторону Риги – Рыбачье. Я буду там каждый понедельник и среду в комнате начальника станции, с десяти до часу.

Васильченко молчит. Я стою у штурвала.

– Знаешь, Володя, кажется мне – пограничники в районе Щучьего плохо искали.

– Но ведь шесть нарядов. И собаки. Нашли обрывок антенны. След протектора. Мало?

– А это ничего не значит. Раз нашли обрывок антенны, значит, он спешил. И должен был оставить что-то еще.

– Что ты предлагаешь?

– Надо еще поискать. Настоять, чтобы выслали новую поисковую группу.

– Шутишь?

– Не шучу. Я знаю Щучье озеро наизусть, каждый метр. Позвоню сам на заставу, попрошу Гену Зиброва. Скажу, где лучше искать. Это наверняка был кто-то из рыбаков. Значит, нужно искать в привычных местах клева.

Я промолчал. Я хорошо знал, что такое профессиональная гордость пограничников.

– Хорошо. Тебе просить неудобно. Попрошу Гену. Пусть пойдет на заставу.

И снова я подумал – а ведь Петрович прав. Только он один знает привычные места, где сидят рыбаки.

Днем мы сидели дома и готовили отчет для «Балтрыбвода». Зашел Зибров. Сел на диван, долго следил, как мы пишем.

– Был на месте? – Васильченко наконец дописал последнюю строчку.

– Был. Ребята обыскали каждый кустик.

– Зло берет, – сказал Васильченко. – Хотя, сам понимаешь, злиться не на кого. Но если бы я был там, я бы нашел.

– Предложи что-нибудь.

– Надо настоять на повторном поиске.

– Интересно, кто это будет настаивать?

– Хотя бы ты.

– Была поисковая группа прапорщика Малина. Ты знаешь, как они работают.

– Западный берег хорошо помнишь? Перечислить деревья у турбазы можешь?

– Если вдоль берега – слева вплотную стоят две сосны. Так?

– Так. Потом за ними – ивняк.

– Кустов пять. Потом березки. Четыре ели вразброс, снова березки молоденькие. Потом большой валун. Называется «Тюлень». Потом за «Тюленем» – большая сосна. Потом сгущение ивовое. Да, еще несколько рябин.

– Стоп. Меня как раз это сгущение интересует. Там обычно лучшая засидка для рыбаков. Подожди. Ты узнавал, кто сегодня утром ходил к Щучьему на рыбалку?

– Узнавал.

– Как ты узнавал?

– Андрей, брось. Неужели ты меня совсем за неграмотного считаешь? Тут и узнавать не нужно было. Слушок уже идет там-сям. Разговор. Хорошо, мол, мужики утром были на рыбалке, так вовремя уйти догадались. Если бы в облаву попали, хлопот бы потом не обобрались.

– Что же это за мужики?

– Из них одна баба. Лапиков, Соловьева, Куркин и Терехов.

– Ритка Соловьева? Ее-то что понесло?

– С Лапиковым увязалась. Возьми да возьми ее. Живет здесь без мужа. Ну и вот.

– Когда же они ушли?

– Клев кончился – вот и ушли. Часов в восемь. Минут двадцать до тревоги.

– На мотоциклах?

– Само собой. Все трое. Вернее, четверо. Соловьева у Лапикова сзади.

– У Терехова и Васьки Лапикова – «Явы».

Васильченко задумался.

– Я о сгущении. Ивовое это сгущение – самая лучшая точка.

– Почему? Он мог быть в любом другом месте.

– Ведь если он считал, что, как только закончит передачу, – сразу на мотоцикл, то мотоцикл должен был стоять с ним рядом. Потом на него – и по мелководью. Самое главное – чтобы от мотоцикла не осталось следов. Поисковая группа настоящие следы, я думаю, так и не заметила. Там могли быть другие протекторы.

– Да при чем тут сгущение, я не пойму.

– Почва какая возле этого сгущения, помнишь?

– Подожди, Андрей. Теперь понял.

– Постоишь в сапогах – отпечаток. Отошел – следа как не было. В остальных местах след держится гораздо дольше. Часа два. А то и все три.

– Петрович. Похоже, дело говоришь.

– Ну вот. Давай на заставу.

Малин быстро идет к ивняку. Достает из вещмешка саперную лопатку и длинную стальную спицу с деревянной рукояткой.

– Что там, Виталий? – интересуется один из пограничников.

– Да есть кое-что.

Я и пятеро пограничников продираемся сквозь ивняк. Смотрим, как Малин осторожно втыкает спицу в почву около валуна. Он топит спицу в почву каждый раз очень глубоко, по самую рукоятку. Наконец, ничего не обнаружив, отодвигает валун. Первая же проба – спица упирается во что-то твердое. Стоящий рядом со мной сержант берет саперную лопатку.

– Подожди, – Малин пробует пальцами дно. – Я лучше руками.

Малин осторожно отгребает в сторону ил, траву. Сгребает песок. Вода мешает увидеть, что там. Малин делает усилие – и вынимает небольшой металлический ящик. С ящика свисают водоросли, стекает вода.

– Рация.

– Виталий, осторожно. Загрохочем.

– Знаю, – Малин держит рацию пальцами за углы. – Возьми миноискатель в вещмешке. И пакеты захвати. Там несколько.

Сержант приносит миноискатель. Осторожно водит счетчиком около рук Малина. Стрелка на шкале неподвижна. Рация, которую мы нашли, компактная, плоская. В углу – небольшая прямоугольная выемка. Размером с портсигар.

– Здесь что-то было, – разглядывая выемку, говорит Малин. – Какая-то приставка. Сняли совсем недавно.

Малин водит подбородком, пытаясь стряхнуть приставший к нему песок. Увидев, что стрелка счетчика неподвижна, облегченно вздыхает.

– Кажется, чисто. Черт. Давай засунем ее в пакет.

Они прячут рацию. Малин приносит второй пакет, резиновый.

Смотрит на меня.

– Ну, ваш Андрей Петрович, товарищ лейтенант. Если бы не он...

– Ладно, – говорит сержант. – Езжай в лабораторию. Время не тяни.

Малин прячет рацию во второй пакет, аккуратно укладывает его в коляску мотоцикла.

– Знаете, – Саша берет камешек на парапете. Разглядывает море, будто ждет чего-то. Размахнувшись, кидает. Камешек долетает до самой волны.

– Что, Саша?

– Нет, ничего. Вячеслав Константинович говорил мне, что вы приходили.

– Приходил.

– Вы просто не с того бока к нему подошли.

– С какого же надо было подходить?

– Он очень трудный человек. В самом деле.

Я пожимаю плечами.

– Может быть.

– Если вам действительно интересно – я поговорю. Мы можем пойти к нему. Хотя бы на той неделе.

– Он опять меня выгонит. Уверен.

– Нет. Я уже ему все про вас объяснила. Он сказал – приходите. У него сейчас просто работы много. Еще школа.

– Спасибо.

– Не за что. Вы любите смотреть на море?

– Люблю.

– Я тоже. На море можно смотреть бесконечно.

Темно-зеленые волны перед нами лижут песок. Накрывают мелкие валуны.

– Так можно сказать о чем угодно. Вы любите цветы? На цветы можно смотреть бесконечно.

Саша улыбнулась.

– Вы любите огонь? На огонь можно смотреть бесконечно.

– Вы ко всему прочему злой.

– Саша. На всякий случай. Оставьте мне свой ленинградский телефон.

– Пожалуйста. Только смотрите, чтобы не узнал Никита.

– А что?

– Будет ревновать.

Я лезу в карман, достаю записную книжку, ручку.

– Только какой – теткин или общежития? Я живу в двух местах.

– Давайте оба.

– Зачем вам?

Мы снова молчим. Действительно – так можно стоять бесконечно. Наконец слышу сзади покашливание Васильченко.

– Начальство требует.

– Андрей Петрович – человек строгий. Идите.

– Увидимся. Хорошо?

– Я все время на Малых Бакланах. Уже можно загорать. Если будет свободный день – приходите.

Я подошел к Васильченко.

– Я тут заждался. Что с рацией?

– Отпечатки пальцев почти неразличимы. На обрывке антенны – тоже. Зато на стакане сохранились.

– Может быть, я все-таки прав. И их в поселке двое?

– Здесь я верю Сторожеву.

– Что с текстом? Расшифровали передачу?

– Пока безуспешно. Хотя работает весь отдел. Сергей Валентинович просил подготовиться как следует к четвергу. Он считает – до четверга все будет спокойно.

Это случилось в последний день апреля.

У летней эстрады Зибров притормозил. Медленно въехал во дворик с задней стороны. У двери, ведущей под эстраду, стоял взмокший Прудкин. Галстук его был ослаблен, волосы, обычно тщательно прилизанные, сбились. Выглянул Голубев – опухший, мятый, с заплывшими глазами. Он был пьян, причем на этот раз не притворялся – это было видно по всему.

Зибров слез с мотоцикла.

– Понятых пустите, дайте пройти. Товарищ Прудкин.

– Геннадий Палыч, я ни при чем. – Прудкин поправил волосы, оглядывая меня и Васильченко. Было видно, что пальцы его дрожат. – Я только подошел. Тут же – к вам.

– Трогали чемодан?

– Не трогал я ничего.

Мы вошли в дверь, ведущую под эстраду. Все вокруг было захламлено. Валялись обрывки газет, окурки, старые ящики, битый кирпич, пустые бутылки.

Зибров остановился. Направил фонарик в угол.

Я увидел добротный черный чемодан, прикрытый старой газетой.

– Кто его открывал? – сказал Зибров. – Ты?

– Я, – Голубев откровенно держался за стену.

– Ну и порядок, – Зибров посторонился. – Штраф по этому помещению плачет.

– Я и хотел убрать, – сказал Прудкин. – Леша, еще раз напьешься, просто морду набью. И выгоню к черту.

– Лллеонтий Сссавельич... Я ж потому и сегодня... – Голубев еле держался на ногах. – Я и полез...

– Дай лучше свет.

Голубев включил тусклую лампочку. Зибров передал мне фонарик. Достал платок, обмотал руку, присел. Взялся рукой в платке за край чемодана. Открыл. В чемодане лежала рация – точно такая же, как та, которую мы достали из-под валуна на озере. Рядом, в углу, были сложены микробатареи. Вид у них был необычный – плоские, гнущиеся, как бумага. Я вгляделся – кажется, батареи были использованными.

– Давно это здесь лежит? – Зибров повернулся к Прудкину.

– Геннадий Палыч, откуда я знаю.

– Может, с зимы лежало?

– Алексея попросил – убери хлам под эстрадой. Сезон открывается, Первое мая, неудобно.

– Голубев, трогали здесь что-нибудь?

– Геннадий Палыч, ничего не трогал. Чес-слово.

– А крышку?

– Полез утром, разобрать хотел. Хотел от двери начать. Потом подумал – начну с угла. Откинул пару кирпичей – чемодан. Новый.

– Вот что. Оба, Прудкин и Голубев. Не распространяйтесь. Понятно? Распространитесь – строго взыщу. Прошу это запомнить. Хотя думаю – здесь обычная спекуляция.

– Слушаюсь, Геннадий Палыч, – Прудкин затянул галстук. – Я – всегда. Вы знаете.

– Напишите подробное объяснение. Оба. На мое имя. Сегодня чтобы сдать. Давайте не тяните. Что, у вас не запирается все это хозяйство? Замок пальцем можно открыть.

– А что брать? Кирпичи? – сказал Прудкин.

Васильченко присел, разравнивая место перед чемоданом скомканной газетой.

– Знаешь, думаю – Прудкин здесь ни при чем. Во-первых, его в эти дни не было в поселке. А чемодан этот – явная липа.

– Но ведь его не было как раз в то утро, когда кто-то вышел в эфир у Янтарного. И у Щучьего.

– Посмотри. Насчет приставки теперь все объясняется. У него две рации. А приставка одна. Если она сужает полосу на выходе до такой степени, что бессильны наши пеленгаторы, – такая штучка должна быть очень дорогой.

– Пожалуй.

– Поэтому он и снял ее с той рации. На озере. И прячет где-то у себя.

Терехов.

Подошел к парапету, смотрит на море. Я вдруг подумал – все оформление к летнему сезону наверняка делал один Терехов. Конечно.

И афиши у летней эстрады расписывал тоже он.

Эстрада – чемодан – афиши.

Подошла Саша. Что-то сказала Терехову. Улыбнулась. Терехов кивнул в ответ, пошел дальше. Саша двинулась ко мне.

– Привет.

– Привет.

Саша садится рядом.

– Какой день!

– День прекрасный.

– Володя, с Рыбачьего пришел швербот. Для нас есть два места. По знакомству. Поедем кататься?

– Мне как раз их предлагали.

Саша молчит. Наконец говорит:

– Ну и глупо.

Засвистела что-то. Положила сумку на лавку. Делает вид, что смотрит на идущих мимо.

– У вас, Володя, странная манера. Всегда изображать из себя занятого.

Я подумал – эта моя манера действительно не очень приятна.

– Хорошо, пойдем на шверботе. Только нужно взять поесть. Кто берет – я или вы?

– Мама мне надавала всего. Даже домашнее пиво. Целый бидон.

– Живем.

– Видите Вячеслава Константиновича? Если хотите поговорить – он идет сюда.

Мы встали.

Я хорошо видел – улыбка Терехова фальшивая. В ней была все та же неприязнь.

– Вы, кажется, тот самый молодой человек, за которого некоторые так активно просят?

Он разглядывал меня, будто изучал.

– Вячеслав Константинович, Володя очень любит живопись. Он хотел бы посмотреть ваши работы.

– Что ж. Право, не знаю.

– Живопись я на самом деле люблю, – сказал я.

Я по-прежнему чувствовал неприязнь, которая исходила от него.

– Если вы так желаете – милости прошу. Через неделю. В понедельник, скажем. Утром.

– Спасибо.

Честно говоря, мне совсем не хотелось говорить еще что-то. Устанавливать с ним теплые отношения. Пригласил – и достаточно.

– Жду утром в понедельник.

Не дожидаясь ответа, Терехов повернулся и ушел.

– Вежливым его не назовешь.

– Я же вам объясняла.

Сторожев сел на скамейку на станционном перроне. Я устроился рядом.

– Могу я в праздничный день заехать в Сосновск и купить газет?

– Конечно, Сергей Валентинович.

– Особенно «Футбол». А заодно и сказать тебе кое-что. Отпечатки пальцев на стакане и на чемодане, который найден под эстрадой, – одинаковые. Причем совеем другие, чем на антенне и на первой рации.

– Хорошо бы узнать чьи.

– Прудкина.

Я промолчал, обдумывая про себя эту новость.

– Он вел себя совсем не так, как должен себя вести резидент.

– Но отпечатки его пальцев есть.

– Прудкин сказал, что чемодана не трогал.

– Вот именно. Это – очень важно и говорит в его пользу. Если бы он знал, что на чемодане могут быть отпечатки его пальцев, он прежде всего заявил бы, что случайно за него взялся.

– Вы считаете – это инсценировка?

– Другого вывода просто не вижу. Кто-то решил навести тень на плетень.

– Значит, этот кто-то думает, что мы напали на его след.

– Он может просто отводить удар от себя. Может быть, он даже нарочно вышел в эфир у Щучьего озера. Подбросил стакан из-под червей. И знает, что мы его нашли. А то, что мы нашли первую рацию, не знает. Думаю, он убежден, что первая рация до сих пор ждет его под валуном. А вот проверить это никак не может. Потому что совершенно справедливо опасается, что район Щучьего озера – под нашим наблюдением. Появится он там не скоро.

Сторожев закурил.

– Прекрасно понимает он также, что отпечатки пальцев Прудкина на стакане и на рации – для нас улика уже серьезная. Мы обязаны будем как-то реагировать на нее. Может быть, даже арестовать Прудкина. Кстати, я не уверен, что он чист. Какое-то сомнение еще есть. И вот что: проследи внимательней за Тереховым. Проследи. Очень тебя прошу. Все его выезды в Ригу совпадают с этими неопознанными радиосеансами у Янтарного.

– Уже занялся этим, Сергей Валентинович.

– Молодец. Он принял мир?

– Терехов на той неделе в понедельник ждет меня у себя.

– Теперь осталось на высшем уровне провести наблюдение за Трефолевым. Первый четверг мая – послезавтра.

– С той стороны все чисто, Сергей Валентинович?

– Как будто. Мне, по крайней мере, кажется – те, кто давал Трефолеву задания, за ним не следят и ему верят.

– Только бы подошел.

– Если действительно ему нужна связь – пакет он у Трефолева возьмет.

Я сижу в пельменной вплотную к меловой стене. Мы с Васильченко провели здесь всю ночь и утро. Увидеть набережную можно, только пригнувшись, через протертое пятнышко на стекле, замазанном мелом.

Вглядываюсь в небольшой квадратик. В квадратике – третья лавочка справа от газетного киоска. Левее виден край второй лавочки, часть набережной. Изредка по набережной мимо третьей скамейки кто-то проходит. Отмечаю про себя – Юлина, колхозный бухгалтер. Сторож Пресняков. Кирилин, рабочий школы.

Смотрю на часы. Без четверти два. Сейчас должен появиться Трефолев. Или не появиться. В оперотделе уже знают, приехал он в Сосновск или нет.

В наушниках слабый фон, попискивание. Связь с оперотделом включена. Все, что я сейчас скажу, будет слышно в эфире.

Я ощущаю спокойствие. Абсолютное спокойствие. Я должен хорошо сделать свое дело. Больше ничего. Я думаю только об этом.

Смотрю на Васильченко. Он показывает глазами – все в порядке.

Наклоняюсь к кусочку чистого стекла.

Васильченко поворачивается ко мне. Кивает. Смотрю в сторону – это Трефолев.

Я хорошо вижу сейчас всего Трефолева. На нем светлый плащ, парусиновая кепка. Трефолев медленно идет по набережной. Судя по всему, из гостиницы. В руке у него газета, этой же рукой он прихватил авоську со свертком.

Вполне похож на одного из ранних курортников.

Подошел к третьей скамейке. Стряхнул газетой пыль, поправил плащ. Сел. Положил рядом с собой сверток.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю