![](/files/books/160/oblozhka-knigi-poedinok.-vypusk-3-32347.jpg)
Текст книги "Поединок. Выпуск 3"
Автор книги: Виктор Смирнов
Соавторы: Николай Коротеев,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Святослав Рыбас,Юрий Авдеенко,Виктор Делль,Виктор Вучетич,Владимир Виноградов
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
Сторожев перевернул кружку. Надел ее на горлышко термоса.
– Вот видишь, как я тебя поддерживаю.
– Да, Сергей Валентинович. Меня сейчас только поддерживать.
– Или хотя бы с тем же Тереховым. Тоже совершенно правильное размышление.
Прямо подо мной перекатывалась вделанная в стол выносная картушка гирокомпаса. Вот ее круг медленно пополз по часовой стрелке. Помедлил, остановился. Дернулся. Пополз против часовой стрелки. Я наблюдал за кругом.
– Помни – ты меня оштрафовал. Лезь назад. Действуй в том же духе. Тот же квадрат. Вторник. И так же рано утром.
– Есть.
Я выбрался на палубу.
Шоссе было пустым. Запах земли и высохшего мха. Уже весна, земля начинает прогреваться. Поэтому и пахнет землей.
Мы свернули к Щучьему озеру. Подъезды к озеру густо заросли вереском, рябиной, туей, ивняком. На кустах уже обозначились почки. Почва вокруг была болотистая. Казалось, Васильченко вел мотоцикл прямо по воде. Он ехал в самой гуще, так, что по лицу били ветки. Каким-то чудом удерживая коляску, выехал сразу к озеру.
Мы объехали все вокруг. Калниня нигде не было.
– Что-то Августович подвел. Я как чувствовал.
Васильченко затормозил около невысокого сруба с выбитыми стеклами. Это была местная турбаза.
Озеро обступал довольно густой березняк. Изредка в березняке встречались ели. Ближе к берегу – ивы. Совсем близко к берегу, каждая особняком, стояли сосны, росшие прямо около густого камыша.
Озеро было довольно большим. Чистая вода, блестевшая сейчас как зеркало, тянулась километра на два. Еще около километра, подступая к нашему мотоциклу, шла отмель, усеянная валунами и песчаными наносами.
Васильченко подошел к берегу.
– Хорошо здесь.
Я подумал – он чем-то напоминает медведя. Такой же кряжистый, сутулый. И все-таки я не мог отделаться от мысли – что-то в нем не внушает мне доверия.
Васильченко зашел в сруб. Пригнулся, хлюпая сапогами. Свистнул.
– Грязь. Окна выбиты. Да. Порядки.
Он вернулся.
– Насчет Терехова. Ты ведь жаждал близкого знакомства. Он как раз сегодня поехал в город. Кажется, еще не вернулся. Но если вернется, на вечерний клев заявится именно сюда. На Щучье. Так что завтра у тебя будет повод.
Утром я подъехал к палисаднику Зиброва. Коротко протрещал мотоциклом. Через несколько минут дверь открылась. Заспанный Зибров вышел на крыльцо.
– Потише нельзя трещать? Доброе утро.
– Гена, извини.
– Все семейство разбудишь, – он пошел к калитке, на ходу застегивая китель. – Володя, можно тебя на минутку?
Мы отошли.
– Что случилось?
– Знаешь, что сейчас пеленгаторная служба района в готовности «раз»?
– Не сообщай уже известное.
– Года три уже какой-то передатчик выходит в эфир у Янтарного. Вторая станция за Рыбачьим. Засечь его никак не могут. Работает сверхнаправленно. Но главное – все время на движущемся объекте. Может быть, на электричке. Искали его в Янтарном. Начинал он работать всегда там, продвигаясь то в сторону Риги, то обратно. Потом выходил с перерывами по всей линии. Мне пришло в голову – что, если кто-то из наших?
– Любитель – в электричке?
– Ты вот лучше скажи – выезжал кто-нибудь вчера из поселка?
– Калнинь выезжал, – сказал я. – Сорвался как бешеный.
– Это на него похоже. Я вот, например, знаю, что знакомая твоя, Саша Дементьева, с Никитой ездила в Ригу. Галиев ездил. Прудкин мог, потому что его не было в поселке. Все. А передатчик этот утречком попиликал. Пеленгаторщики взяли его в клещи, попробовали довести до Рыбачьего – ушел.
– Это было до одиннадцати?
– Думаешь о Терехове? Не знаю. Электричка с Тереховым ушла в одиннадцать, а передачу засекли около двенадцати.
Я прошел мимо двух палисадников. Остановился.
Дом Терехова стоял чуть на отшибе, ломая ровную линию за густыми зарослями бузины и дикой вишни. Во дворе были две калитки. Одна, у фасада за этими зарослями, была главной. Вторая, маленькая, вела во двор с задней части участка. Эта часть выходила к густой сосновой роще, тянущейся до самого берега – как раз до места, где начинался поселковый парк.
Я увидел движущийся локоть, торчащий из обсаженной кустами беседки. Ветки кустов сейчас были голыми, и рука отчетливо выступала в просветах кустов. По движению локтя я понял – Терехов рисует.
Интересно, заметил ли Терехов, что я подошел.
Дом Терехова – большой, деревянный, с широкой застекленной верандой. На чердаке – маленькая комната с балконом. Метрах в десяти от дома – хорошо выкрашенный дощатый сарай.
В отличие от сарая сам дом выглядел довольно запущенным. Краска на жестяной кровле давно сошла, кровля во многих местах проржавела.
Если человек выкрасил сарай, почему он не мог начать с дома?
Впрочем, может быть, все это не имеет никакого значения.
Я кашлянул, постучал в калитку. Через несколько секунд выглянул Терехов.
На вид ему было за пятьдесят. Глаза Терехова, голубые, глубоко запавшие, были спокойными, взгляд – неторопливым. Он смотрел на меня так, будто я был пустым местом. У него были довольно длинные седые волосы, лицо казалось жестким, верхняя губа по-особому поджималась.
– Извините, Вячеслав Константинович.
– А, рыбнадзор, – суховатым, стелящимся голосом сказал он. Поморщился. Оглянулся на рисунок. Снова повернулся ко мне.
– Чем могу служить?
– Меня зовут Владимир Мартынов.
– Терехов. Думаю, вы об этом знаете и так.
– Да. Я много о вас слышал.
– Если вас интересуют сети – они в сарае.
Я почти физически ощущал неприязнь Терехова. Она была во всем – в манере говорить, в интонациях. У него было странное умение вызывать раздражение, почти бешенство. Я подумал – наверное, он вызывает такое раздражение не только у меня.
– Не совсем, – сказал я. – Сети – повод. Мне говорили о ваших работах.
– Ах, о работах, – он повернулся и снова стал рисовать.
Он рисовал долго. Я понял – он не собирается ко мне оборачиваться. Я почувствовал холодную злость. Просто наглый тип. Больше ничего.
– Вячеслав Константинович, я мешаю?
– Мешаете. И очень.
– Тогда все-таки позвольте посмотреть сети.
– Я сказал вам – они в сарае. И побыстрей.
– Вы... – я помедлил. Нет, я говорю не то. Надо быть спокойным. Абсолютно спокойным. Не обращать никакого внимания на его тон.
– Что – вы?
– Я в самом деле много слышал о ваших работах. Я не пишу. Но мне хотелось бы их посмотреть.
– А вежливости вас не учили, юноша?
– Я думаю, вы сейчас просто в плохом настроении.
– Я работаю, юноша. Вы можете понять – работаю? Настроение мое здесь ни при чем.
Терехов нагнулся вплотную к ватману. Я услышал, как он тихо поет про себя: «Настроение, настроение...»
Допустим, он ведет себя так нарочно.
Но почему я не могу понять, маска это или нет? Почему? Что-то мешает мне.
Вот в чем дело. Дело в раздражении, которое он во мне вызывает.
– Я попробую еще к вам зайти.
– Как угодно. Насчет сетей – всегда прошу.
Терехов буркнул это, не оборачиваясь.
Уходя, я увидел – сарай окрашен только наполовину. Эта нелепость, окрашенный наполовину сарай, только подтверждала для меня все остальное.
Я подробно рассказал Васильченко о визите к Терехову.
Честно говоря, я уже привык, что Васильченко никогда не торопится что-то решать. Привык к его спокойствию и к обстоятельной въедливости.
Он никак не выразил своего отношения к разговору с Тереховым. Промолчал. Но я понял – именно это означает, что Терехов интересует Васильченко ничуть не меньше, чем меня самого.
Мы осторожно движемся в тумане в сторону звука. Наконец траулер становится виден. Он в дрейфе. Уже знакомый мне плотный мужчина в брезентовой робе поднимает руку – кидайте швартов. Мы сблизились бортами.
Поднявшись вместе со мной на борт, Васильченко кивнул:
– Давай. Я подожду на палубе.
Сторожев сидел там же – внизу, в капитанской каюте. Он выглядел хуже, чем обычно. Под глазами мешки.
Я рассказал о своих наблюдениях. Остановился подробней на встрече с Тереховым.
Сторожев заинтересовался, стал подробно расспрашивать о том, как себя вел Терехов, и вдруг спросил:
– Володя. Ты, случаем, не замечал чего-нибудь за парикмахершей?
– Единственное, что могу сказать о ней, – болтушка. Больше ничего.
– Ну хорошо. Я просто так, перебираю.
– Сергей Валентинович, вы знаете о выходах в эфир у Янтарного? Может быть, это кто-то из нашего поселка?
– Может быть. А может и не быть. Почему его следует искать в Сосновске? А не в любом другом пункте по пути следования электрички? Нужна точность. Но по-прежнему ведь нет ничего. Как в вату все уходит.
– А насчет Семенца?
– Васильченко оказался прав. Семенец был под следствием. Даже в предварительном заключении, пока велось расследование. Потом оправдали. Было крупное хищение. Где-то на складе рыбопродуктов под Владивостоком. Может быть, он был с этим как-то связан. Боится все-таки он не зря.
– Поэтому и метки ставит.
– Я вызвал вас с Васильченко, собственно, для одного, – Сторожев достал сложенный в несколько раз толстый ватманский лист.
– Осталось две недели до мая. Надо думать, как мы проведем операцию с Трефолевым.
Сторожев аккуратно разложил лист на столе. Это был подробный план набережной Сосновска. Черной, синей и зеленой тушью было тщательно обозначено все – вплоть до отдельных кустов и зонтиков на пляже.
– Сам лично я принять участие в операции не смогу.
Сторожев выложил на стол остро отточенные карандаши.
– Стоит ему, знаешь, просто по дуновению воздуха почувствовать, что за Трефолевым следят, – пиши пропало.
– А что вообще с Трефолевым, Сергей Валентинович?
– Боюсь сглазить – пока все в порядке. Если Трефолев так до конца и сыграет свою роль и приедет сюда – тот, кого мы ищем, должен взять у Трефолева пакет. Но нам необходимо увидеть, как это произойдет. Сфотографировать. Почувствовать.
– Сергей Валентинович, вы уверены, что он возьмет пакет?
– Я ни в чем не уверен. Но мне кажется – возьмет. Обязательно возьмет. Передача эта ему очень нужна. В ней свежие микробатареи. Уникальные. Судя по всему, у него классный передатчик, с необычно узкой полосой на выходе. Наши радиопеленгаторы засекают его с трудом. И то, кажется, не всегда. Но время-то прошло, батареи иссякли. Если батареи у него на исходе – они ему нужны как воздух.
– Знаете, я бы лучше подстраховался.
– Это как же?
– Ввел бы в Сосновск на первые четверг и субботу мая опергруппу. И замаскировал бы ее.
– Спугнем, Володя. Не годится.
– Я подобрал бы опытный состав, допустим.
– Не годится. Если мы только намекнем, что его ищем, – все пропадет. Он не подойдет, и опять все уйдет, как в вату. Исчезнет.
– Арестуем нескольких человек. Двух, трех, Сергей Валентинович. Зато наверняка.
– В поселке все должно быть абсолютно тихо. Пойми. Без всякого, как говорится, движения. Я вот что подумал, – Сторожев придвинул план, взял карандаш. – Видишь?
Карандаш уперся в небольшой квадрат с надписью «нед. пельм.». Я вспомнил – это здание недостроенной пельменной.
– Пельменная в сосновой роще. Фасад выходит на набережную. Как раз у газетного киоска. Стены стеклянные, замазаны мелом. Устроиться там можно со всеми удобствами. А чуть подальше – на пляже – лодочный склад. Там прекрасно поместится наш техник с фотоаппаратом. А в пельменной – ты. И Васильченко. Наблюдать лучше вдвоем, его помощь пригодится. Ведь он знает всех в поселке. Где Петрович, наверху? Попроси его.
Когда Васильченко спустился, Сторожев придвинул план ближе. Обвел карандашом кружок вокруг пельменной.
– Андрей Петрович, что скажешь насчет этой точки? От пельменной до края пляжа – шестьдесят метров. От пельменной до газетного киоска – чуть меньше сорока. Метров тридцать восемь. По-моему, снаружи вас никак нельзя будет увидеть. Подскажи!
– По-моему, тоже нет, – сказал Васильченко. – Вся стена замазана мелом. Отдельные мутные просветы.
– Пальцем написано «ремонт», кажется, – вспомнил я.
– Надо будет сказать в поселке накануне, что мы с Володей уезжаем, – сказал Васильченко. – В апреле-мае я обычно заканчиваю отчетность по путине и...
Фразу Васильченко не договорил. В каюту кубарем скатился уже известный мне плотный человек. Он тяжело дышал.
– Вы что, с ума сошли? Я же просил – ни при каких обстоятельствах.
– Сергей Валентинович, включите скорей приемник, – лицо человека было сморщено, на лбу выступили капли пота. – Пожалуйста, Сергей Валентинович. Скорей включите. У Щучьего озера кто-то вышел в эфир.
Сторожев щелкнул переключателем. Человек полез наверх. Из динамика над столом послышалась морзянка. Раздался голос. Я понял – это говорит дежурный по оперативному отделу.
– Один-три-один-ноль, – сказал голос. – Седьмой говорит. Четвертый, один-три-один. Один-пять. Прием. Сообщите, как слышите. Срочно.
– Какого черта, – сказал Сторожев в микрофон. – Говорите открытым текстом. Седьмой! Говорите.
– Сергей Валентинович, докладывает дежурный по отделу Бузырин.
– Слушаю.
– В районе Щучьего озера работает на волне восемь мегагерц неизвестный передатчик. Ведет связь с удаленной точкой. Выслана опергруппа. Пока обнаружить ничего не удалось.
Около часа мы сидели в каюте молча, слушая морзянку и переговоры по полевой рации поисковой группы у Щучьего озера.
Через час сообщение подтвердилось. Найти в районе Щучьего озера никого не удалось. Обнаружили лишь обрывок антенны и пустой стакан – видимо, его оставил кто-то из рыбаков.
– Что делать, – сказал наконец Сторожев. – Ушел.
Стучит мотор шхуны. Мы медленно идем к берегу.
– Может быть, его что-то заставило выйти в эфир? – заметил Васильченко. – Что-то важное.
– Не обязательно, – возразил Сторожев. – Но даже если это так, это ничего не меняет. Если он не знает, конечно, что мы накрыли Трефолева.
– При чем здесь Трефолев, Сергей Валентинович?
– Представьте оба, что мы не накрыли Трефолева. Мы ничего не знаем и сидим сейчас в отделе. Услышав, как на Щучьем работает неизвестный передатчик, мы ведь совсем не обязательно подумаем, что это резидент из поселка? Если бы резидент в поселке и был, разве мы могли бы допустить, что он так неоправданно нарушит прикрытие? В этом поселке все на виду. Мы решили бы, что это диверсант. Нарушитель. Если мы начнем сейчас искать кого-то в поселке, начнем сверять протекторы, снимать отпечатки пальцев и прочее – он сразу поймет, что Трефолев раскрыт. И просто-напросто не подойдет к нему в мае. Думаю, не исключено что он только из-за этого сейчас и вышел в эфир – проверить нас, пощупать, спровоцировать. Не зашевелимся ли мы. Не направим ли опергруппу в поселок.
– Значит, все остается по-старому? – спросил я.
– Мы вынуждены по-прежнему рассчитывать на его встречу с Трефолевым. Главное – продумайте все до мелочи. Чтобы никто не заметил, как вы войдете в пельменную. Если будет ко мне что-то срочное, следующая станция в сторону Риги – Рыбачье. Я буду там каждый понедельник и среду в комнате начальника станции, с десяти до часу.
Васильченко молчит. Я стою у штурвала.
– Знаешь, Володя, кажется мне – пограничники в районе Щучьего плохо искали.
– Но ведь шесть нарядов. И собаки. Нашли обрывок антенны. След протектора. Мало?
– А это ничего не значит. Раз нашли обрывок антенны, значит, он спешил. И должен был оставить что-то еще.
– Что ты предлагаешь?
– Надо еще поискать. Настоять, чтобы выслали новую поисковую группу.
– Шутишь?
– Не шучу. Я знаю Щучье озеро наизусть, каждый метр. Позвоню сам на заставу, попрошу Гену Зиброва. Скажу, где лучше искать. Это наверняка был кто-то из рыбаков. Значит, нужно искать в привычных местах клева.
Я промолчал. Я хорошо знал, что такое профессиональная гордость пограничников.
– Хорошо. Тебе просить неудобно. Попрошу Гену. Пусть пойдет на заставу.
И снова я подумал – а ведь Петрович прав. Только он один знает привычные места, где сидят рыбаки.
Днем мы сидели дома и готовили отчет для «Балтрыбвода». Зашел Зибров. Сел на диван, долго следил, как мы пишем.
– Был на месте? – Васильченко наконец дописал последнюю строчку.
– Был. Ребята обыскали каждый кустик.
– Зло берет, – сказал Васильченко. – Хотя, сам понимаешь, злиться не на кого. Но если бы я был там, я бы нашел.
– Предложи что-нибудь.
– Надо настоять на повторном поиске.
– Интересно, кто это будет настаивать?
– Хотя бы ты.
– Была поисковая группа прапорщика Малина. Ты знаешь, как они работают.
– Западный берег хорошо помнишь? Перечислить деревья у турбазы можешь?
– Если вдоль берега – слева вплотную стоят две сосны. Так?
– Так. Потом за ними – ивняк.
– Кустов пять. Потом березки. Четыре ели вразброс, снова березки молоденькие. Потом большой валун. Называется «Тюлень». Потом за «Тюленем» – большая сосна. Потом сгущение ивовое. Да, еще несколько рябин.
– Стоп. Меня как раз это сгущение интересует. Там обычно лучшая засидка для рыбаков. Подожди. Ты узнавал, кто сегодня утром ходил к Щучьему на рыбалку?
– Узнавал.
– Как ты узнавал?
– Андрей, брось. Неужели ты меня совсем за неграмотного считаешь? Тут и узнавать не нужно было. Слушок уже идет там-сям. Разговор. Хорошо, мол, мужики утром были на рыбалке, так вовремя уйти догадались. Если бы в облаву попали, хлопот бы потом не обобрались.
– Что же это за мужики?
– Из них одна баба. Лапиков, Соловьева, Куркин и Терехов.
– Ритка Соловьева? Ее-то что понесло?
– С Лапиковым увязалась. Возьми да возьми ее. Живет здесь без мужа. Ну и вот.
– Когда же они ушли?
– Клев кончился – вот и ушли. Часов в восемь. Минут двадцать до тревоги.
– На мотоциклах?
– Само собой. Все трое. Вернее, четверо. Соловьева у Лапикова сзади.
– У Терехова и Васьки Лапикова – «Явы».
Васильченко задумался.
– Я о сгущении. Ивовое это сгущение – самая лучшая точка.
– Почему? Он мог быть в любом другом месте.
– Ведь если он считал, что, как только закончит передачу, – сразу на мотоцикл, то мотоцикл должен был стоять с ним рядом. Потом на него – и по мелководью. Самое главное – чтобы от мотоцикла не осталось следов. Поисковая группа настоящие следы, я думаю, так и не заметила. Там могли быть другие протекторы.
– Да при чем тут сгущение, я не пойму.
– Почва какая возле этого сгущения, помнишь?
– Подожди, Андрей. Теперь понял.
– Постоишь в сапогах – отпечаток. Отошел – следа как не было. В остальных местах след держится гораздо дольше. Часа два. А то и все три.
– Петрович. Похоже, дело говоришь.
– Ну вот. Давай на заставу.
Малин быстро идет к ивняку. Достает из вещмешка саперную лопатку и длинную стальную спицу с деревянной рукояткой.
– Что там, Виталий? – интересуется один из пограничников.
– Да есть кое-что.
Я и пятеро пограничников продираемся сквозь ивняк. Смотрим, как Малин осторожно втыкает спицу в почву около валуна. Он топит спицу в почву каждый раз очень глубоко, по самую рукоятку. Наконец, ничего не обнаружив, отодвигает валун. Первая же проба – спица упирается во что-то твердое. Стоящий рядом со мной сержант берет саперную лопатку.
– Подожди, – Малин пробует пальцами дно. – Я лучше руками.
Малин осторожно отгребает в сторону ил, траву. Сгребает песок. Вода мешает увидеть, что там. Малин делает усилие – и вынимает небольшой металлический ящик. С ящика свисают водоросли, стекает вода.
– Рация.
– Виталий, осторожно. Загрохочем.
– Знаю, – Малин держит рацию пальцами за углы. – Возьми миноискатель в вещмешке. И пакеты захвати. Там несколько.
Сержант приносит миноискатель. Осторожно водит счетчиком около рук Малина. Стрелка на шкале неподвижна. Рация, которую мы нашли, компактная, плоская. В углу – небольшая прямоугольная выемка. Размером с портсигар.
– Здесь что-то было, – разглядывая выемку, говорит Малин. – Какая-то приставка. Сняли совсем недавно.
Малин водит подбородком, пытаясь стряхнуть приставший к нему песок. Увидев, что стрелка счетчика неподвижна, облегченно вздыхает.
– Кажется, чисто. Черт. Давай засунем ее в пакет.
Они прячут рацию. Малин приносит второй пакет, резиновый.
Смотрит на меня.
– Ну, ваш Андрей Петрович, товарищ лейтенант. Если бы не он...
– Ладно, – говорит сержант. – Езжай в лабораторию. Время не тяни.
Малин прячет рацию во второй пакет, аккуратно укладывает его в коляску мотоцикла.
– Знаете, – Саша берет камешек на парапете. Разглядывает море, будто ждет чего-то. Размахнувшись, кидает. Камешек долетает до самой волны.
– Что, Саша?
– Нет, ничего. Вячеслав Константинович говорил мне, что вы приходили.
– Приходил.
– Вы просто не с того бока к нему подошли.
– С какого же надо было подходить?
– Он очень трудный человек. В самом деле.
Я пожимаю плечами.
– Может быть.
– Если вам действительно интересно – я поговорю. Мы можем пойти к нему. Хотя бы на той неделе.
– Он опять меня выгонит. Уверен.
– Нет. Я уже ему все про вас объяснила. Он сказал – приходите. У него сейчас просто работы много. Еще школа.
– Спасибо.
– Не за что. Вы любите смотреть на море?
– Люблю.
– Я тоже. На море можно смотреть бесконечно.
Темно-зеленые волны перед нами лижут песок. Накрывают мелкие валуны.
– Так можно сказать о чем угодно. Вы любите цветы? На цветы можно смотреть бесконечно.
Саша улыбнулась.
– Вы любите огонь? На огонь можно смотреть бесконечно.
– Вы ко всему прочему злой.
– Саша. На всякий случай. Оставьте мне свой ленинградский телефон.
– Пожалуйста. Только смотрите, чтобы не узнал Никита.
– А что?
– Будет ревновать.
Я лезу в карман, достаю записную книжку, ручку.
– Только какой – теткин или общежития? Я живу в двух местах.
– Давайте оба.
– Зачем вам?
Мы снова молчим. Действительно – так можно стоять бесконечно. Наконец слышу сзади покашливание Васильченко.
– Начальство требует.
– Андрей Петрович – человек строгий. Идите.
– Увидимся. Хорошо?
– Я все время на Малых Бакланах. Уже можно загорать. Если будет свободный день – приходите.
Я подошел к Васильченко.
– Я тут заждался. Что с рацией?
– Отпечатки пальцев почти неразличимы. На обрывке антенны – тоже. Зато на стакане сохранились.
– Может быть, я все-таки прав. И их в поселке двое?
– Здесь я верю Сторожеву.
– Что с текстом? Расшифровали передачу?
– Пока безуспешно. Хотя работает весь отдел. Сергей Валентинович просил подготовиться как следует к четвергу. Он считает – до четверга все будет спокойно.
Это случилось в последний день апреля.
У летней эстрады Зибров притормозил. Медленно въехал во дворик с задней стороны. У двери, ведущей под эстраду, стоял взмокший Прудкин. Галстук его был ослаблен, волосы, обычно тщательно прилизанные, сбились. Выглянул Голубев – опухший, мятый, с заплывшими глазами. Он был пьян, причем на этот раз не притворялся – это было видно по всему.
Зибров слез с мотоцикла.
– Понятых пустите, дайте пройти. Товарищ Прудкин.
– Геннадий Палыч, я ни при чем. – Прудкин поправил волосы, оглядывая меня и Васильченко. Было видно, что пальцы его дрожат. – Я только подошел. Тут же – к вам.
– Трогали чемодан?
– Не трогал я ничего.
Мы вошли в дверь, ведущую под эстраду. Все вокруг было захламлено. Валялись обрывки газет, окурки, старые ящики, битый кирпич, пустые бутылки.
Зибров остановился. Направил фонарик в угол.
Я увидел добротный черный чемодан, прикрытый старой газетой.
– Кто его открывал? – сказал Зибров. – Ты?
– Я, – Голубев откровенно держался за стену.
– Ну и порядок, – Зибров посторонился. – Штраф по этому помещению плачет.
– Я и хотел убрать, – сказал Прудкин. – Леша, еще раз напьешься, просто морду набью. И выгоню к черту.
– Лллеонтий Сссавельич... Я ж потому и сегодня... – Голубев еле держался на ногах. – Я и полез...
– Дай лучше свет.
Голубев включил тусклую лампочку. Зибров передал мне фонарик. Достал платок, обмотал руку, присел. Взялся рукой в платке за край чемодана. Открыл. В чемодане лежала рация – точно такая же, как та, которую мы достали из-под валуна на озере. Рядом, в углу, были сложены микробатареи. Вид у них был необычный – плоские, гнущиеся, как бумага. Я вгляделся – кажется, батареи были использованными.
– Давно это здесь лежит? – Зибров повернулся к Прудкину.
– Геннадий Палыч, откуда я знаю.
– Может, с зимы лежало?
– Алексея попросил – убери хлам под эстрадой. Сезон открывается, Первое мая, неудобно.
– Голубев, трогали здесь что-нибудь?
– Геннадий Палыч, ничего не трогал. Чес-слово.
– А крышку?
– Полез утром, разобрать хотел. Хотел от двери начать. Потом подумал – начну с угла. Откинул пару кирпичей – чемодан. Новый.
– Вот что. Оба, Прудкин и Голубев. Не распространяйтесь. Понятно? Распространитесь – строго взыщу. Прошу это запомнить. Хотя думаю – здесь обычная спекуляция.
– Слушаюсь, Геннадий Палыч, – Прудкин затянул галстук. – Я – всегда. Вы знаете.
– Напишите подробное объяснение. Оба. На мое имя. Сегодня чтобы сдать. Давайте не тяните. Что, у вас не запирается все это хозяйство? Замок пальцем можно открыть.
– А что брать? Кирпичи? – сказал Прудкин.
Васильченко присел, разравнивая место перед чемоданом скомканной газетой.
– Знаешь, думаю – Прудкин здесь ни при чем. Во-первых, его в эти дни не было в поселке. А чемодан этот – явная липа.
– Но ведь его не было как раз в то утро, когда кто-то вышел в эфир у Янтарного. И у Щучьего.
– Посмотри. Насчет приставки теперь все объясняется. У него две рации. А приставка одна. Если она сужает полосу на выходе до такой степени, что бессильны наши пеленгаторы, – такая штучка должна быть очень дорогой.
– Пожалуй.
– Поэтому он и снял ее с той рации. На озере. И прячет где-то у себя.
Терехов.
Подошел к парапету, смотрит на море. Я вдруг подумал – все оформление к летнему сезону наверняка делал один Терехов. Конечно.
И афиши у летней эстрады расписывал тоже он.
Эстрада – чемодан – афиши.
Подошла Саша. Что-то сказала Терехову. Улыбнулась. Терехов кивнул в ответ, пошел дальше. Саша двинулась ко мне.
– Привет.
– Привет.
Саша садится рядом.
– Какой день!
– День прекрасный.
– Володя, с Рыбачьего пришел швербот. Для нас есть два места. По знакомству. Поедем кататься?
– Мне как раз их предлагали.
Саша молчит. Наконец говорит:
– Ну и глупо.
Засвистела что-то. Положила сумку на лавку. Делает вид, что смотрит на идущих мимо.
– У вас, Володя, странная манера. Всегда изображать из себя занятого.
Я подумал – эта моя манера действительно не очень приятна.
– Хорошо, пойдем на шверботе. Только нужно взять поесть. Кто берет – я или вы?
– Мама мне надавала всего. Даже домашнее пиво. Целый бидон.
– Живем.
– Видите Вячеслава Константиновича? Если хотите поговорить – он идет сюда.
Мы встали.
Я хорошо видел – улыбка Терехова фальшивая. В ней была все та же неприязнь.
– Вы, кажется, тот самый молодой человек, за которого некоторые так активно просят?
Он разглядывал меня, будто изучал.
– Вячеслав Константинович, Володя очень любит живопись. Он хотел бы посмотреть ваши работы.
– Что ж. Право, не знаю.
– Живопись я на самом деле люблю, – сказал я.
Я по-прежнему чувствовал неприязнь, которая исходила от него.
– Если вы так желаете – милости прошу. Через неделю. В понедельник, скажем. Утром.
– Спасибо.
Честно говоря, мне совсем не хотелось говорить еще что-то. Устанавливать с ним теплые отношения. Пригласил – и достаточно.
– Жду утром в понедельник.
Не дожидаясь ответа, Терехов повернулся и ушел.
– Вежливым его не назовешь.
– Я же вам объясняла.
Сторожев сел на скамейку на станционном перроне. Я устроился рядом.
– Могу я в праздничный день заехать в Сосновск и купить газет?
– Конечно, Сергей Валентинович.
– Особенно «Футбол». А заодно и сказать тебе кое-что. Отпечатки пальцев на стакане и на чемодане, который найден под эстрадой, – одинаковые. Причем совеем другие, чем на антенне и на первой рации.
– Хорошо бы узнать чьи.
– Прудкина.
Я промолчал, обдумывая про себя эту новость.
– Он вел себя совсем не так, как должен себя вести резидент.
– Но отпечатки его пальцев есть.
– Прудкин сказал, что чемодана не трогал.
– Вот именно. Это – очень важно и говорит в его пользу. Если бы он знал, что на чемодане могут быть отпечатки его пальцев, он прежде всего заявил бы, что случайно за него взялся.
– Вы считаете – это инсценировка?
– Другого вывода просто не вижу. Кто-то решил навести тень на плетень.
– Значит, этот кто-то думает, что мы напали на его след.
– Он может просто отводить удар от себя. Может быть, он даже нарочно вышел в эфир у Щучьего озера. Подбросил стакан из-под червей. И знает, что мы его нашли. А то, что мы нашли первую рацию, не знает. Думаю, он убежден, что первая рация до сих пор ждет его под валуном. А вот проверить это никак не может. Потому что совершенно справедливо опасается, что район Щучьего озера – под нашим наблюдением. Появится он там не скоро.
Сторожев закурил.
– Прекрасно понимает он также, что отпечатки пальцев Прудкина на стакане и на рации – для нас улика уже серьезная. Мы обязаны будем как-то реагировать на нее. Может быть, даже арестовать Прудкина. Кстати, я не уверен, что он чист. Какое-то сомнение еще есть. И вот что: проследи внимательней за Тереховым. Проследи. Очень тебя прошу. Все его выезды в Ригу совпадают с этими неопознанными радиосеансами у Янтарного.
– Уже занялся этим, Сергей Валентинович.
– Молодец. Он принял мир?
– Терехов на той неделе в понедельник ждет меня у себя.
– Теперь осталось на высшем уровне провести наблюдение за Трефолевым. Первый четверг мая – послезавтра.
– С той стороны все чисто, Сергей Валентинович?
– Как будто. Мне, по крайней мере, кажется – те, кто давал Трефолеву задания, за ним не следят и ему верят.
– Только бы подошел.
– Если действительно ему нужна связь – пакет он у Трефолева возьмет.
Я сижу в пельменной вплотную к меловой стене. Мы с Васильченко провели здесь всю ночь и утро. Увидеть набережную можно, только пригнувшись, через протертое пятнышко на стекле, замазанном мелом.
Вглядываюсь в небольшой квадратик. В квадратике – третья лавочка справа от газетного киоска. Левее виден край второй лавочки, часть набережной. Изредка по набережной мимо третьей скамейки кто-то проходит. Отмечаю про себя – Юлина, колхозный бухгалтер. Сторож Пресняков. Кирилин, рабочий школы.
Смотрю на часы. Без четверти два. Сейчас должен появиться Трефолев. Или не появиться. В оперотделе уже знают, приехал он в Сосновск или нет.
В наушниках слабый фон, попискивание. Связь с оперотделом включена. Все, что я сейчас скажу, будет слышно в эфире.
Я ощущаю спокойствие. Абсолютное спокойствие. Я должен хорошо сделать свое дело. Больше ничего. Я думаю только об этом.
Смотрю на Васильченко. Он показывает глазами – все в порядке.
Наклоняюсь к кусочку чистого стекла.
Васильченко поворачивается ко мне. Кивает. Смотрю в сторону – это Трефолев.
Я хорошо вижу сейчас всего Трефолева. На нем светлый плащ, парусиновая кепка. Трефолев медленно идет по набережной. Судя по всему, из гостиницы. В руке у него газета, этой же рукой он прихватил авоську со свертком.
Вполне похож на одного из ранних курортников.
Подошел к третьей скамейке. Стряхнул газетой пыль, поправил плащ. Сел. Положил рядом с собой сверток.