Текст книги "Поединок. Выпуск 3"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Николай Коротеев,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Святослав Рыбас,Юрий Авдеенко,Виктор Делль,Виктор Вучетич,Владимир Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Никто не отвечает.

Но я вдруг понимаю – теперь я сомневаюсь, что Терехов покончил жизнь самоубийством. Да, сначала я в это сразу поверил. Убедили меня в этом не какие-то аргументы или улики. Меня убедила естественность позы мертвого Терехова. Мне показалось – не мог человек, которого убивают, сидеть так спокойно и естественно.

Но может быть, мне самому хочется сейчас, чтобы это оказалось убийством, а не самоубийством? Так, чтобы это стало подтверждением моей версии о том, что в поселке действовали два человека, а не один?

– Главный вопрос, который волнует, наверное, всех. Почему Терехов покончил с собой? – продолжил Сторожев. – Ведь конкретных данных против нас, так сказать, указаний, что мы его нащупали, у него не было? Андрей Петрович, может быть, ты что-нибудь добавишь?

– Думаю, он покончил с собой как раз потому, что у него не было конкретных данных, – сказал Васильченко. – Главным для Терехова было понять, что он накрыт. Остальное уже он расписал сам.

– Это я считаю главным, – сказал Сторожев. – Безусловно, Терехов был опытный человек. Он ждал от нас решительных действий. Как только он убедился, что таких действий не дождется и путей для отхода у него нет, он пришел к единственному оставшемуся решению – покончить с собой.

Сторожев собрал фотографии.

– Теперь прошу по возможности подробней доложить данные криминалистической экспертизы.

Подожди, Мартынов.

Только не торопись. Разбери все по порядку.

Все как будто выстраивается более или менее точно. При условии, что их было двое.

В поселке с самого начала работали двое. Скажем, Терехов и кто-то еще. Но именно двое.

Кто – пока не имеет принципиального значения.

Они учли, что, если бы те, кто наблюдает за поселком, следили бы только за одним из них, второй сразу мог считать себя в относительной безопасности.

Это очень важно. Но только сейчас я взглянул на все именно с этой точки зрения.

Допустим, оба они убеждаются, что находятся в довольно плотном и надежном окружении. Выхода нет. Что им остается?

Не лучше ли, чем рисковать обоим, пожертвовать одним?

Объяснить остальное будет довольно легко.

Кто-то из двух должен был умереть, чтобы спасти одного и обеспечить будущую его безопасность.

Второй знал, что я приду к Терехову. Знал от Терехова же. Они понимали, кто я такой. Я для них был раскрыт.

Может быть, выбор – кому умереть – решил не в пользу Терехова именно мой приход.

Важно, что именно к моему приходу смерть Терехова была должным образом подготовлена. Сожжены бумаги. Порваны фотографии. Даже – для большей убедительности – в одной из досок сарая оставлен дорогой уникальный блок.

– Слушаюсь, Сергей Валентинович, – Братанчук раскрыл папку. – По показаниям медицинской экспертизы, смерть Терехова наступила где-то между семью и девятью часами утра. Покойный был одет, как обычно одеваются утром. Чисто выбрит. Все это говорит о том, что он никуда не спешил. Он заранее решил что-то. Покойный довольно долго уничтожал фотографии и жег бумаги. Текст, который мог быть на сожженных бумагах, восстановить практически невозможно. На обрывках фотографии осталось множество отпечатков пальцев Терехова, как старых, так и недавних. Его же отпечатки пальцев найдены на бутылке коньяку и на стакане. Вскрытие показало наличие в организме коньячных составных, растворимой облатки и цианистого калия.

– Следы? – спросил Сторожев. – Уточните следы.

– Все обнаруженные следы зафиксированы. На дорожке, ведущей к крыльцу, обнаружены свежие следы мужских ботинок и женских туфель. Как установлено, эти следы оставлены лейтенантом Мартыновым и сопровождавшей его жительницей поселка Дементьевой. Для поиски были выделены лучшие собаки.

Сторожев взял у Братанчука заключение, вложил в папку. Нет. Я не верю тому, что говорит сейчас Сторожев.

– Неплохо было бы снова запросить места, где жил Терехов до Сосновска. – Сторожев сделал пометки на одном из листков. – Еще раз уточнить по организациям его выезды в город. Чтобы сверить с выходами в эфир передатчика у Янтарного. Только тогда мы можем выходить с делом на официальный разбор, для доклада наверху. Возьмите блокноты.

Я достаю блокнот, кладу его перед собой на стол. Приготавливаю ручку. То же самое делает сидящий рядом со мной Васильченко.

Я вдруг чувствую – мои локти движутся с трудом. Они зажаты сзади чьим-то телом. Потом я вижу и другое – и это почему-то не очень удивляет меня.

Как только руки Васильченко оказываются на одном уровне на столе, сотрудник, сидящий сзади и чуть справа от него, делает мгновенное и точное движение. Щелкает металл. Руки Васильченко оказываются в наручниках.

Васильченко не сделал ни одного движения. Он сидел, будто рассматривая наручники, оказавшиеся на его запястьях.

– Простите, – Сторожев встал. – Я вынужден был сейчас изменить обычную процедуру. Сначала пришлось надеть на вас наручники. Чтобы не было неожиданностей. И только теперь я могу предъявить вам обвинения. Думаю, вы знаете, в чем вы обвиняетесь. Во-первых, вы обвиняетесь в убийстве. В заранее обдуманном, хладнокровном, совершенном с корыстной целью убийстве гражданина СССР Терехова Вячеслава Константиновича.

Васильченко ничего не ответил.

– Второе обвинение. Вы обвиняетесь в незаконной и длительной шпионской деятельности на территории СССР. Материал собран и подшит к делу. Оба эти обвинения, подробно сформулированные, будут предъявлены вам перед первым допросом.

Васильченко по-прежнему сидит неподвижно, будто рассматривая свои наручники.

– Я знаю, что вы хотели бы сейчас нам сказать. Вы хотели бы сказать, что у нас, органов следствия, нет и не может быть никаких прямых улик против вас. У нас могут быть в лучшем случае только косвенные улики. Хотя в наличии их вы тоже сомневаетесь. Но прямых улик, вы уверены, у нас нет. Так?

Васильченко молчит.

– Ведь вы именно это хотели бы нам сейчас сказать. Ответьте, Васильченко. Да или нет?

– У вас и не может быть никаких улик, – не поднимая головы, говорит Васильченко. – Ни прямых, ни косвенных.

– Косвенные у нас есть. А вот и прямая.

Сторожев открыл ящик стола и достал блок в целлофановом пакете. Сначала мне показалось, что это тот самый блок, который был найден в сарае.

– Эта штука была найдена при обыске в притолоке вашего дома. Правда, отпечатков ваших пальцев на ней нет. Но отпечатки пальцев есть на притолоке у тайника, где она была найдена. Впрочем, само наличие тайника, вы знаете, – достаточно веская улика. Для любого суда.

Васильченко скользнул взглядом по блоку. Мне показалось – он хотел что-то сказать. Но он ничего не ответил.

– Обыскать и увести.

Вошел конвойный. Васильченко тщательно обыскали и увели. Все вышли.

Мы со Сторожевым остались в кабинете одни.

Сторожев аккуратно убрал все в стол. Потом снял трубку, предупредил, что ждет звонка из Ленинграда, и только после этого заговорил.

– Мы с тобой долго занимаемся этим делом. Я хотел бы, чтобы ты не просто работал вместе со мной, но и понимал, как работаю я. Будем разбирать с самого начала?

Сторожев протянул мне два почти одинаковых блока. Я понял, оба – приставки к рации, и они похожи только с виду.

Я осмотрел первый блок. Его нашли в доске сарая, он постоянно лежал на столе Сторожева во время разбора дела.

Второй блок по размерам был такой же, но я понял, что вижу его впервые.

– Это блоки-приставки. Один – тот, что был найден в доске сарая. Ты его уже видел. Контакты идут к выходу передатчика, усиливая сигнал и максимально сужая полосу частот. Второй – почти такой же по размеру. Но он был найден только сегодня. В притолоке дома Васильченко, Знаешь, мне иногда кажется, что нам не хватает времени. Вот, например, мы говорим – техника дошла до того, что передатчик можно где-то оставить, и он будет работать самостоятельно. Триггер приемника будет заставлять его отвечать на вызовы и реагировать на сигналы, хотя сама рация будет лежать одна под березой в лесу. Но как этот триггер будет работать? Ты, например, можешь мне это объяснить?

– Нет, Сергей Валентинович. Это дело радиоспециалистов.

– В том-то и дело, что радиоспециалистов. Второй блок-приставка называется на их жаргоне «флоп-таймер». В переводе на русский язык звучит понятней – реле времени. Есть в нем такая маленькая плата, волшебная штучка, которая делается на базе МОП-структуры. В исходном состоянии на входе таймера зафиксирован сигнал «ноль». При подаче на вход сигнала «единица» МОП-транзистор закрывается с выдержкой до десяти минут, и таймер сбрасывает триггер, возвращает его в исходное положение. В эфир идет передача. Та самая, которую мы с тобой и Васильченко слушали на шхуне. Она звучит естественно, будто в самом деле работает радист.

– Теперь понятно, как он выбрал время выхода в эфир у Щучьего озера.

– Конечно. Этот выход в эфир он тщательно разработал и подготовил. Он знал, что мы все втроем встретимся в тот день на шхуне. И приготовил свой таймер. Даже если бы наряд прибыл на Щучье озеро раньше, он никого не смог бы там обнаружить. Но Васильченко нужно было, чтобы мы нашли рацию. Поэтому он настоял на повторном поиске, а перед этим прошел на озеро, незаметно отсоединил таймер и спрятал рацию, уже без него, под валун. Может быть и такой вариант – выход в эфир шел с третьей рации, а эта, под валуном, была приготовлена заранее.

– В чем же начало, Сергей Валентинович?

– Начало заключается в цели. Цель у Васильченко была более серьезная, чем обычный сбор разведданных и их передача. Он был заброшен сюда, к нам, давно. Анкетные данные его были тщательно отработаны. Он, как инспектор рыбоохраны, был обеспечен прикрытием. Вот по порядку места его работы: управление тралфлота, экспедиция в Атлантику, младший участковый инспектор в Рыбачьем. Наконец, участковый инспектор в Сосновске. Ты слышал раньше о нем как об инспекторе рыбоохраны?

– Да, конечно. Слышал, что хороший инспектор. Лучший на побережье.

– А конкретней?

– Ну... Полянков, мой командир, как-то сказал – Васильченко как бульдог. Вцепится – не отпустит.

– Так. Это верно – не отпустит. Он и не отпустил ни разу. Скажу точней, – Сторожев достал из папки лист. – В отличие от других участков на участке Васильченко нарушений рыболовной конвенции было за все эти годы больше. Не так чтобы это бросалось в глаза. Но больше. Один раз даже было задержано судно с замаскированным в носовой части фотоустройством для съемки берега. Все иностранные шхуны, нарушившие границу на его участке, были задержаны. Как легко сейчас установить – после долгой и трудной погони; но тем не менее уйти не удалось ни одному нарушителю. Конечно, задержали их корабли погранохраны. Но активную помощь всякий раз при этом оказывал Васильченко. Репутация?

– Репутация...

– Окончательно обосновался он в Сосновске примерно семь лет назад. Получил дом. Осмотрелся. Все тщательно продумал, взвесил. Изучил местность, людей. Не знаю, был ли у него еще какой-нибудь канал для передачи, кроме Трефолева, но все же, думаю, он постарался работать без случайностей. Трефолев, человек, о котором он мог бы потом спокойно сообщить нам, стал ему нужен позже. Окончательно же он мог все решить только после выбора второй кандидатуры. Человека, на которого он должен был навести нас. И потом убить.

– Ясно, Сергей Валентинович.

– Васильченко все рассчитал точно. Он нарочно выдал нам Трефолева. Естественно, Трефолев почувствовал слежку, стал нервничать и сам пришел к нам. Узнав, что в Сосновске кто-то есть, мы стали наблюдать за поселком. Само собой, что анкета Васильченко была прекрасно подготовлена и не имела изъянов. Васильченко, как инспектор рыбоохраны, знавший многое о людях, да к тому же и сообщивший нам о Трефолеве, вместе с Зибровым просто обязан был оказать нам помощь. С этого момента Васильченко практически работал в тесном контакте с нами, как бы вошел в опергруппу. Я, по сути дела, не мог не включить его в нее. Так, по существу, он начал вместе с нами поиск самого себя. Все, что мы ни предприняли бы потом, шло бы ему на руку. Он знал или, во всяком случае, догадывался обо всем, что мы будем делать. Каждый наш шаг он мог легко предупредить.

– И привычку Терехова прогуливаться в перерыве между уроками.

– И привычку.

– И то, конечно, что Прудкин прячет я камере хранения левые фильмы.

– Мало того – знал. Он все тщательно изучил. Вот заверенные выписки о посещениях Тереховым учреждений в Риге, о которых был прекрасно осведомлен Васильченко. Союза художников. Художественного комбината. А вот зафиксированные часы и даты выхода в эфир передатчика на линии у Янтарного. Они точно совпадают с выездами Терехова. Думаю, Васильченко вел эти передачи, двигаясь рядом с электричкой на мотоцикле. Заметь – Васильченко достал отпечатки пальцев не только Терехова, но и Прудкина. Перенес он эти отпечатки в строгом соответствии с замыслом – пальцы Прудкина отпечатаны везде ясно и отчетливо, Терехова – еле заметно. После лжепередачи у Щучьего озера, после нашей находки под эстрадой и двух контрольных дней – четверга и субботы – ему оставалось только ждать момента, когда мы придем к Терехову. Собственно, он сам этот твой визит к Терехову и подготовил.

– Но как Терехов позволил ему отравить себя? Коньяк – утром?

– Ты не заметил, когда ты пришел к Терехову для осмотра сетей, как он вел себя? Боялся ли, что ты увидишь мокрую сеть?

– Нет. Он не проявил к этому как будто никакого интереса.

– То есть был в себе уверен?

– Да.

– А ведь Терехов был страстный рыболов. Больше того, частенько грешил, занимался браконьерством. Однако был абсолютно уверен, что останется безнаказанным. Почему? Да потому, что с Васильченко он был в самых приятельских отношениях. А поселок об этом не знал. Видели, конечно, что Васильченко захаживает к Терехову. Но не знали, что для Терехова, человека одинокого, Васильченко стал больше, чем приятелем, – он стал его задушевным другом. Васильченко удалось это от нас скрыть. Это было очень важно, учитывая характер Терехова. К сожалению, здесь Васильченко меня перехитрил. Потом – я все-таки не думал, что он решится на убийство.

– Хорошо он обвел меня в то утро.

– Тут все было разыграно по правилам. Ты отлично знал, что он с утра уйдет в море. Но он, захватив все, что берет обычно с собой, в том числе и сумку, по дороге на причал заглянул к Терехову. Может быть, он предупредил об этом Терехова заранее. Может быть, это было сюрпризом. Он знал, что Терехов встает рано. Принес бутылку коньяка. Придумать какой-то предлог, чтобы выпить вместе с Тереховым, особого труда не составляло. Скажем, Васильченко мог выдумать, что зашел в честь своего дня рождения. Тайник в доске сарая, думаю, он приготовил намного раньше. Заранее же он спрятал туда и первый блок. Убедившись, что Терехов мертв, Васильченко подменил бутылку и стакан, создал в комнате антураж. Потом вышел в заднюю калитку. Ему было крайне важно, чтобы никто его не увидел. Место там довольно глухое, можно легко пройти на причал незамеченным. Прямиком через сосновую рощу. Там он сел на «Тайфун» и ушел в море.

– Не гожусь я никуда, Сергей Валентинович.

– Нет. К правильной версии я пришел во многом благодаря тебе.

– Подбадриваете.

– Ну и конечно, еще из-за того, что ошибается, по сути, каждый. У Васильченко тоже были три ошибки. Вернее, не ошибки, а три мелкие неточности. Их надо было заметить – вот и все. Например, твоя навязчивая идея с третьей скамейкой справа. Откуда – справа? Мелочь. Просмотр при даче инструкций Трефолеву. Некий повод для того, чтобы нам придраться. И суть была не в нем самом. А в том, как реагировал Васильченко на то, что ты это заметил. Он постарался успокоить тебя, увести от обсуждения. Ему было важно, чтобы мы не пересадили Трефолева на другую лавочку. Поэтому он, заметив задним числом свою ошибку, ушел в разговоре с тобой от уточнения этой детали. А ведь Васильченко создавал для нас характер человека въедливого, цепляющегося к каждой мелочи. Здесь он от этой линии отступил. Если проходить несколько раз внимательно по всем пунктам, этот его просмотр, хоть с трудом, можно было все-таки заметить.

Вторую ошибку он допустил, убивая Терехова. Он предусмотрел все – уничтожил следы, сжег бумагу, в коньяк вместе с цианистым калием подмешал химические составные растворимой гранулы. Но забыл о заварке в чайнике. В фарфоровом чайнике, который стоял на печке. Ты помнишь, что было в этом чайнике?

– Старая заварка. Это так важно?

– Да, важно. Тебе, человеку молодому, могут быть непонятны некоторые привычки мужчины в годах. Например, немолодой мужчина, да еще одинокий, обычно довольно тщательно заваривает чай. Таким, да это и легко понять, был Терехов. Васильченко пришел к Терехову как раз в момент, когда тот только начал заваривать чай. Экспертиза показала, что чаинки были сначала распарены, в них находилось небольшое количество влаги. Терехов перед тем как заварить чай плеснул туда по обыкновению начинающей закипать воды. Так всегда, распаривают заварку. По крайней мере, у нас, в России. Чайник в таком состоянии должен еще немного постоять на печке. Потом уже его можно заливать до краев. В это время и пришел Васильченко. Таким образом, чайник с распаренной заваркой так и остался на печке. То, что ты принял за старую заварку, было заваркой самой свежей. Немного экзотично – ты не находишь – прийти к мысли о самоубийстве во время столь тщательной заварки чая? Васильченко стал жечь бумаги. Запах жженой бумаги заглушил все остальное. А может быть, в той ситуации Васильченко просто не придал значения столь незначительной детали, как полураспаренная заварка. Согласен, она очень похожа на спитой чай. Но для меня эта деталь стала решающей.

– А третья ошибка?

– Третья ошибка, – вот, перед тобой. На столе. Таймер. Васильченко был слишком уверен в себе. Поэтому и не спрятал этот блок где-то вне дома. А оставил у себя, в тайнике под притолокой. Этим он нам дал уже не косвенную, а прямую улику. Но это, повторяю, только потому, что он был в себе уверен.

Сторожев молчал. Я тоже сидел молча, разглядывая кактусы на окне.

– Что ты сейчас чувствуешь? – спросил Сторожев.

Я закрыл глаза.

– Усталость, Сергей Валентинович. Больше ничего.

– Знаешь, пока не все еще окончено.

– Хорошо, Сергей Валентинович.

– Придется завтра ехать в Ленинград. Докладывать наше дело на оперативной летучке округа. Ты готов? Это серьезно.

– Готов.

Федор ШАХМАГОНОВ

НАЙТИ ВОСКРЕСШЕГО

1

Мы ждали его... Рано или поздно он должен был вновь появиться.

Обычная суета на большом аэродроме. Кто-то торопится к трапу, кто-то проходит таможенный досмотр. Провожающие, ожидающие, встречающие... Диктор объявляет о прибытии лайнера, которого ждем и мы. Самолет международной авиатрассы подруливает к назначенному ему месту, и вот по трапу спускаются на летное поле пассажиры.

Вот он! Он идет, перекинув плащ через левую руку. В руках у него модный кожаный портфель, на голове шляпа, он в сером летнем костюме.

Жарко. Он снимает шляпу и вытирает белоснежным платком пот со лба. Житейский, бытовой жест. Но так ли это? Мы знаем, что у этого человека отработан каждый жест, а не только каждое движение.

Я посмотрел на своих товарищей. Они тоже обратили внимание на его манипуляции со шляпой и платком. Ищут, кому он подал знак. Неужели его встречает кто-то из тех, кому он неизвестен в лицо? Но это, конечно, только первое возможное объяснение его жеста. За этим может скрываться и что-то другое. Так, он может подать знак тревоги или, напротив, известить, что все благополучно, что он спокоен, что все развивается по заранее намеченной и обусловленной до мельчайших деталей схеме.

Одного из встречающих мы заметили несколько ранее. Он приехал минут за двадцать до приземления лайнера. Это Нейхольд, корреспондент одной из буржуазных газет.

Нейхольд – молодой человек, ему лет тридцать. В своих корреспонденциях он сдержан, демонстрирует объективность, проходит мимо скандальных сенсаций. Но вот уже несколько лет он работает на этого господина или на тех, кто посылает этого господина к нам в гости. Значительный приработок к гонорарам в газете? А может быть, журналистская деятельность всего лишь прикрытие?

Нейхольд одет небрежно, с какой-то даже нарочитой небрежностью. Что-то похожее на полуспортивный костюм: изрядно потертые джинсы, сандалеты, замшевая курточка.

Черные волосы заброшены назад. Нос горбинкой отличает европейца-южанина. Он смугл, но смугл от загара, который с первыми же жаркими лучами легко затягивает его кожу.

Последний раз мы видели Сальге пять лет назад. Он уже немолод. В этом возрасте смена лет не оставляет заметных следов. Он поседел, углубились морщинки у глаз. Но держится он все так же прямо, лишь едва заметно приопустились плечи.

Его можно принять за коммивояжера. Интересно, какими он на этот раз запасся документами? Он предпочел легальный, открытый въезд в страну. Но это совсем не означало, что вот сейчас, немедленно, он не попытается нырнуть в бездну и исчезнуть с наших глаз.

В прошлый раз он решался делать далекие поездки.

Итак, он снял шляпу, вытер белым платком пот со лба...

Нейхольд, перекидывая из одного угла рта в другой сигарету, бесстрастно смотрел на приближавшихся пассажиров. Жест приезжего не вызвал у него никаких эмоций. И все же!

В общем круговороте, в вокзальном хаосе мы уловили наметившееся целеустремленное движение человека. Это – шофер такси. На голове у него форменная кепочка. Сравнительно молодой, лет двадцати пяти. Он лениво двинулся сквозь хаотический поток. Шел не торопясь, небрежно, полы пиджака нараспашку, в зубах сигарета. Он шел, имея цель, как бы пронизывая хаос насквозь...

Остановился у киоска с сигаретами, прошелся вдоль книжного прилавка, подбросил в руке связку ключей. Профессиональный жест шофера. Через минуту он оказался за рулем в такси. К нему подходили пассажиры и тут же отходили. Он отказывался ехать...

На привокзальной площади – интересующий нас господин. Поглядывая поверх снующих пассажиров, он направился к машине, где сидел за рулем тот самый таксист. Сел в машину. Такси медленно тронулось, пристроилось к веренице других машин на выезде со стоянки.

В какой-то степени эта комбинация вносила поправки в подготовленную нами встречу. Он сел к «своему». Это усложняло наблюдение, требовало особой осторожности. Но мы его ждали – стало быть, готовились и к неожиданностям.

Мы знали, что некто Сальге приехал туристом. Через несколько минут мне доложили, что на этот раз Сальге приехал под Именем Иоахима Пайпера, что господину Пайперу забронирован номер в гостинице «Украина».

Все развивалось по классической схеме. Мы знали, что он приехал, установили, под каким именем, знали, куда он проследует с аэродрома. Но с этим господином требовалась удвоенная осторожность.

Его надо было встречать в пунктах его назначения, а не сопровождать, не идти за ним следом.

А Нейхольд все еще кого-то ждал на аэродроме. Не понадобилась же ему в его журналистских целях затянувшаяся прогулка на аэровокзале. Нет, случайной эта прогулка быть не могла. Нейхольд присутствовал на аэровокзале, когда прибыл Сальге, как когда-то Сальге провожал его, Нейхольда, в Париж, наблюдая за его посадкой в самолет со стороны...

2

Не так все начиналось пять лет назад...

Поздним вечером в городское отделение милиции небольшого подмосковного городка явилась Клавдия Ивановна Шкаликова – пожилая женщина, местная жительница. Она всех знала в городе и ее все знали. Тихий, небольшой городишко, заглубленный в лесные массивы, которые можно считать предплечьем Брянских лесов. В городке – швейная фабрика, вот и вся его промышленность. В пригородах – пионерские лагеря. Колхозная земля начинается сразу же за городской чертой.

Она вошла к дежурному по отделению милиции в двенадцатом часу ночи. Старшина дремал, уронив голову на стол. Происшествия, когда требовалось бы вмешательство милиции, в городке были редки.

Он проснулся от стука входной двери, поднял голову и протер глаза. Шкаликова... Он сразу узнал ее. Она жила на соседней улице. Ее плотная, полнеющая фигура, ее круглое лицо с доброй улыбкой примелькалось ему в городе. Сейчас она была явно не в себе. У нее подрагивали губы, а в глазах стояли слезы.

Она подошла к барьеру и тихо сказала:

– Сынок! Ты уж извиняй меня! Где Иван Иванович?

– Начальник? – переспросил старшина. – Спит он... Отдыхает!

Сон ушел. Старшина подтянулся, сообразив, что не на огонек зашла Шкаликова в милицию.

– Что случилось?

Шкаликова наклонилась было ближе, но, с сомнением оглядев старшину, отодвинулась.

– Нет, сынок... – ответила она как бы самой себе. – Иван Иванович мне нужен...

– Какая срочность? Приходите, Клавдия Ивановна, утром...

Шкаликова рассказывала потом, что уже было и собралась все отложить до утра. Она уже было и к двери пошла, но вернулась.

– Нельзя утром... Буди начальника!

В голосе ее послышалось что-то такое, отчего старшина сдался.

Старшина поднял телефонную трубку...

Это произошло недавно, полчаса назад... Ее дочка, Леночка, сидела у открытого окна и читала.

Кто-то постучал снаружи пальцами о подоконник. В саду было темно. На свет из окна вышел незнакомый человек.

– Дочка! Разбуди отца!

Здесь Шкаликова проснулась, услышав сквозь сон мужской голос.

– Кого? – удивленно воскликнула девочка. Удивиться было чему. Прошло пятнадцать лет без малого, как ее отец утонул. Кто из близких не знал этого?

– Отца позови! – повторил незнакомец. И уже нетерпение слышалось в его голосе.

Шкаликова встала, накинула платье. Разговор у окна продолжался.

– Дома отец-то? – продолжал незнакомец.

– Мама! Мама! – позвала Леночка. – Тут папу спрашивают...

– Отец-то где? – опять послышался голос незнакомца.

– Он умер... И давно... Пятнадцать лет прошло, как умер...

Шкаликова вышла в комнату. Она успела увидеть смуглое лицо, приметила даже раздражение в лице незнакомца... И все исчезло. Шорох за стеной, тишина. Шкаликова быстро подошла к окну. Из сада к подоконнику тянулись ветви старой яблони. Тут же стеной стояла гряда густых вишневых деревьев. Сквозь них ничего не было видно. Словно бы под окном никто и не стучался.

– Кто здесь был? – спросила Шкаликова у дочери.

– Не знаю... Какой-то человек... Я боюсь, мама! Кто это был?

Руки у дочери дрожали.

– Я боюсь, мама! Почему он не знал, что папка умер? Почему? Кто он такой?

Шкаликова погасила огонь, закрыла окно. Приказав Леночке спать, торопливо оделась и задами, огородами вышла к милиции.

– Почему он не знал, что мой муж умер? – приступила она к Ивану Ивановичу, когда он пришел в отделение.

Иван Иванович был старым оперативным работником. Именно оперативная работа приучила его не отмахиваться от трудноуловимых, невыраженных впечатлений. Худой, немного уже сгорбленный, но собранный как пружина человек, он сумел уцепиться за почти неуловимое в рассказе Шкаликовой. Ответил как бы успокаивая ее, чтобы еще больше обострить ее чувства.

– Что же тут удивительного, Клавдия Ивановна? Разве все должны знать, что ваш муж умер? Были же товарищи, друзья...

– Ни друзей, ни товарищей у него не было...

– Так уж вы всех и должны помнить. Может быть, какой-нибудь фронтовой товарищ вспомнил?

– Это с того света надо товарищу явиться, чтобы не знать.

– Может быть, где воевали вместе?

– Может быть... – с немалой вдруг долей иронии согласилась Шкаликова. – Всю войну мой муж в плену был!

Иван Иванович ничего сразу не ответил. Пока еще очень смутно? но все же вырисовывалось объяснение ночного визита. Вместе были в плену. Шкаликов прошел комиссию, преступлений против Родины в плену не совершил. А этот незнакомец мог быть и связан преступлениями с захватчиками, мог он отбывать и наказание. Вышел... Прошли годы. Решил повидаться с сотоварищем по плену. Но осторожен, всего боится... Чего же ему бояться? В городок приехал повидать товарища, товарищ умер. Час поздний... Повернулся и ушел. С женой товарища не захотел увидеться. Почему?

Шкаликов умер задолго до того, как Иван Иванович пришел работать в городок. В ту ночную встречу Иван Иванович был совершенно неподготовлен для разговора. Он посмотрел на часы. Еще не отошел из городка ночной автобус последнего рейса. Он приказал ночному патрулю проехать к автобусной остановке, задержать незнакомца со смуглым лицом и выяснить его личность.

А со Шкаликовой продолжал в раздумчивом ритме разговор.

– Вы думаете, Клавдия Ивановна, что это кто-то из знакомых его по плену?

– Только по плену и были у него знакомые. Он бежал из плена. Сам мне рассказывал.

Вот еще объяснение. Может быть, кто-то из бежавших с ним из плена. Но тогда стеснительность этого человека тем более необъяснима.

Иван Иванович попытался сопоставить все во времени и задал всего лишь уточняющий вопрос:

– Когда умер ваш муж?

И вдруг ошеломляющий ответ:

– Он не умер... Он жив!

– Сбежал, что ли? К другой ушел?

– Утонул... На льду около полыньи нашли его телогрейку... А на самом деле не умер он... И к другой не уходил!

Несколько позже Шкаликова при мне повторила свой рассказ. Мешались в этом рассказе вещи вполне понятные и вещи, заставляющие задуматься...

– Получила я открытку – пропал без вести... – рассказывала Шкаликова. – Не похоронная! А что это означает: пропал без вести? Где он? Какое ему лихо? Слезы душат! Долгие ночи все о нем думаю. Из-под венца на войну ушел... А тут эвакуация. Отступ в Сибирь... Мыкалась одна, как могла. Первенький наш глотошную в дороге схватил. Умер... Войне кончаться – явился...

Разговор шел дома у Шкаликовой. Иван Иванович подправлял ее, возвращая к той форме рассказа, в которой она ему все выложила.

– Да ты не волнуйся, Клавдия Ивановна, – урезонивал он ее. – Не торопись!

– Явился! – продолжала она, стараясь не потерять нити рассказа. Чувствовалось, что вот-вот слезы подступят у нее к глазам. – Только гляжу, порченый он! Ночью проснется, закричит... Зубами скрипит. В плену всю дорогу...

– Плен дело не шутейное! – поддержал Иван Иванович.

– Боялся он! – объясняла Шкаликова.

Вот она, точка, вот те два слова, которые привели начальника отделения милиции к нам, в Комитет государственной безопасности. Ему она толком ничего не объяснила. Я тут же спросил ее:

– Кого он боялся?

Шкаликова вздохнула и не ответила. Задумалась.

– Рассказывай, рассказывай! – подбадривал ее Иван Иванович. – Нам все нужно знать, чтобы разобраться!

– Как ночь, под кровать топор ложит... – продолжала Шкаликова. – На стенку ружье вешал, чтобы сразу рукой дотянуться. На окна глухие ставни поделал. У нас их сроду не было. Он закрывал ставни изнутри и снаружи. Запрется кругом, тусклую лампочку зажжет, ложится, а не спит... Лежит с открытыми глазами. Или всю ночь ходит и ходит... Собака залает – одна рука к ружью, другая – за топор... Успокаивала я его... Допытывалась. Сергей, говорю, ежели в чем виноват, пойди повинись... А он посмотрит на меня чудными глазами и молчит...