Текст книги "Поединок. Выпуск 3"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Николай Коротеев,Сергей Высоцкий,Анатолий Ромов,Федор Шахмагонов,Святослав Рыбас,Юрий Авдеенко,Виктор Делль,Виктор Вучетич,Владимир Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– Новый младший? С прибытием. Вы и мотористом будете?

– Буду, – сказал я.

– Что ж, идемте. Покажу вам бот.

Бот «Тайфун» был длинным, около восьми метров. Он стоял у причала, вытянувшийся, легкий, с герметической прозрачной кабиной. Люк в рубке, основа которой держалась на дюралевом каркасе, задраивался наглухо. Значит, на боте можно выходить в море даже в непогоду.

Нарочно стараясь не торопиться, я проверил мотор. Включил его несколько раз. Он был в идеальном состоянии.

– Порядок.

Я вылез на причал. Васильченко долго задраивал люк. Тщательно проверил швартовы, цепь, замок на ней. Только после этого прыгнул вслед за мной. Кивнул, и я понял – это приглашение к себе домой.

Дом Васильченко был аккуратный, деревянный, с небольшим палисадником. Он был совсем недавно и тщательно выкрашен. Так, как у моряков принято красить судовые корпуса: стены в несколько слоев покрывала светло-голубая корабельная краска, рамы и наличники были ровно обведены темной шаровой. Васильченко провел меня в угловую комнату.

– Располагайся. Все, что здесь, твое.

Ушел.

Комната была маленькая, уютная. Два окна выходили на море. Я пощупал стену – горячая. Значит, утром, перед выходом в море, Васильченко протопил печь. В комнате висел ковер, стояла металлическая кровать, деревянная тумбочка и стол. Пахло нагретым кирпичом.

Я разложил нехитрое имущество. На стол положил несколько книг, «Спидолу». В тумбочку спрятал все остальное – рубашку, куртку, брюки, туалетные принадлежности.

Посидел на кровати. Шумит прибой. Шумят сосны. Пахнет соснами.

Вернулся в большую комнату. Мне понравился этот дом.

– Поешь.

На столе стоял обед – жирная густая уха, жареное мясо с картошкой. Я стал есть, разглядывая вещи, которые были навалены на нескольких стульях перед Васильченко. Обед мне показался необычайно вкусным. Васильченко вздохнул. Покачал головой, стал серьезным.

– Во-первых, примешь у меня сейчас под расписку. Как вновь прибывший младший инспектор. Все имущество. От и до.

– Хорошо, – я составил тарелки, вынес их в кухню.

– Запомни – младший инспектор, подчиненный участковому, держит обычно отдельную точку побережья. Живут они врозь. Пока же, месяца на три, для других – ты должен быть со мной. Потому что новому человеку сразу я эту точку не доверю. Держи, – Васильченко стал по очереди перекладывать на стол вещи – фотоаппарат, щуп для сетей, планшет, карты районов промысла, нож, ТТ в кобуре.

– Это еще не все, – Васильченко протянул блокнот. – План твоих лекций.

– Лекций? Ты серьезно? – я полистал блокнот. «Борьба с хищническим отношением к природе», «Рыба – наше общее богатство», «А что сделал ты?». – Взялся ты за меня.

– А так лучше. Держи еще и форму. Шинель. Фуражка. Китель. Нагрудный знак. Втянешься – никто ничего не заподозрит. Пока ты все правильно сделал. Руку Кольке Гнатюку успел сломать.

– Сам напросился.

– Кого еще застал? У Зиброва был, конечно?

– Был. Парень он ничего. Только что-то не очень ловко распорядился насчет камеры хранения.

– Видишь, когда я заметил второй раз трюк Трефолева, я не думал, что зашло так далеко. Что у нас тут много лет сидит кто-то. Ну, подумал – спекулянты. Не больше. Возьмут пакет на другой день. Поэтому и Гену предупредил наспех. Что говорится, без должной накачки. Прошло минут сорок, а то и час. Потом я сам сообразил – может, все серьезней. Позвонил на заставу – сам назад. А Гена еще только собрался. Тут тоже сообразить трудно – будут этот пакет сразу брать, не будут. Ящик уже был пуст. Мы с Геной только полюбовались, какой он внутри.

– Интересно, заметил ли он вас с Зибровым. Если заметил – понятно, почему он выбрал другой вид передачи. Испугался, что Трефолев накрыт.

– Ну, во-первых, мы появились не как пожарная команда. Без сирены. А потом – если бы он заподозрил, что Трефолев накрыт, он вообще бы отказался от его услуг.

– Будем верить.

– Трефолев был завербован три года назад. Поэтому Сторожев решил обратить внимание на тех, кто приехал сюда на жительство примерно в это самое время.

– Наверное, таких немного?

– Сравнительно. Ты забыл, как меняется состав на траулерах.

– А почему тот, кто внедрился сюда надолго, обязательно будет действовать с такой хронологической точностью?

– Мы со Сторожевым думали об этом. Но надо же иметь какие-то ориентиры. И этот ориентир – трехлетний срок с того дня, как Трефолев повез первую передачу. Приблизительно в это время, три года назад, в поселок прибыло двенадцать человек. Перечислю всех по порядку. Прежде всего – двух самых подозрительных. Семенец Михаил Иванович.

– Капитан траулера, на котором Гнатюк?

– Он самый. Что-то в биографии он не дописал. Знаешь, как в колхозе. На путину всех берут. Тем более капитаном он оказался опытным. Дело знает. Потом Галиев, траловый мастер. Такой круглолицый, похожий на кота. С того же МРТ. Где только он не бывал. След теряется.

– Остальные?

– Перечислю всех по порядку. Барановский – траловый мастер. Истомин – моторист. Сотников – траловый мастер. Жена Сотникова – домохозяйка. Терехов Вячеслав Константинович – учитель рисования.

– То есть художник?

– Терехов и раньше здесь жил. Уроженец. Но уезжал. Теперь вернулся, преподает. Потом Прудкин – директор кинотеатра. Соловьева Маргарита – парикмахер.

– Рита? Симпатичная девушка.

– Очень симпатичная. Даже слишком. Хотя... понял. Ведь ты у нас сейчас прямо как с картинки. Чувствуется опытная рука. Потом два чернорабочих. Ильин и Варюшкин. Потом некто Голубев.

– Почему некто?

– Прописали его здесь, пожалели. Поработал два месяца в коптильном цехе – бросил. Тунеядствует, пьет. Работает, когда и где вздумается. Пришел, ушел. Подвизается на сезонной работе. Сейчас у Прудкина. Оба друг друга стоят.

– Почему? Тоже тунеядец?

– Полная противоположность. Прикидывается трепачом, рубахой-парнем. А на самом деле – аккуратист. Даже – скряга. Но где надо, может подложить неплохую взятку. Посмотрел бы на его обстановку. Вилла. Бар в подвале. Между прочим, ездит в Ригу. И часто. Хотя все понятно. Вернее, оправдано. Ездит он за фильмами. Выбирает их в кинопрокате. Фильмы выбивает, правда, неплохие, жаловаться нельзя. Дефицит – а у нас все идет.

Мне хотелось спросить о Саше. Подожду. Выясню все сам. Пока надо разобраться в том, что мне сказал Васильченко.

Самые подозрительные, конечно, Прудкин и Семенец.

– Какого мнения об этих людях Сторожев?

– Пока никакого. Ты же знаешь Сергея Валентиновича. Знаю только, сейчас он докапывается до двух неясных лет в биографии Семенца.

– А ты? Что ты сам думаешь? Есть у тебя кто-то на примете?

– Я? – Васильченко прошел в угол, взял веник и совок. – Ты знаешь, никого нет.

Он стал подметать комнату.

– Питаться где собираешься, вот что ты мне скажи.

– Не знаю.

– Если умеешь стряпать – можем договориться и готовить здесь.

– Я не специалист.

– Можешь ходить в колхозную столовую. Кормят там просто, но, в общем, не так плохо.

– Я так и привык. Много приезжих в поселке?

Васильченко вернулся, поставил совок в угол.

– Все время кто-то болтается. Место здесь хорошее. Воздух, сосны, море. Вот и сейчас, – он снова вышел в сени, – Бычковых сын из армии пришел. Сашка Дементьева сколько не была. Наконец заявилась, осчастливила родителей. С женихом познакомила.

Я прошел в свою комнату. Натянул два свитера. Вышел на крыльцо.

Наверное, такого воздуха нет ни в каком другом месте.

– Знаешь, хочу побродить. – Я прислушался, как скрипят сосны.

– Проголодаешься – заправиться не забудь, – сказал Васильченко. – Вечер у нас занят. Пойдем на боте вдоль побережья.

Васильченко взялся за меня по-настоящему.

Два раза в неделю я выходил вместе с ним в море следить за траловым ловом. Уже знакомый мне «Двинец», судно районной инспекции, выделялся в эти дни в наше распоряжение до конца весенней путины. «Двинец» следил, чтобы колхозные траулеры вели лов в зонах, разрешенных для промысла.

Приходилось проверять щупом размеры ячеек сетей и тралов. Во многих местах участка ловля тралом в весеннюю путину была запрещена. Здесь разрешалось ловить только ярусом. Теперь я хорошо отличал издали ярус, брошенный в море, – длинный плавучий перемет, усеянный рядами крупных крючков с наживкой.

– Запомни – весь наш местный частник-браконьер у меня наперечет, – учил Васильченко. – Ты сам должен знать всех. Братья Семины, Лапиковы, семья Куркиных. Ох, лиса этот Куркин. Повар нашей столовки. Это – наиболее злостные. Есть и помельче. Всех надо помнить. Боятся инспекции как огня. Штрафовал не раз, отбирал сети. Бывает добыча – лосося ведер на десять. Меня они уже наизусть знают. До того доходит – нарочно пущу слух, что уезжаю по делам. Утром выйду в море, гляжу – тут, голубчики. Вышли. Плакал наш лосось. Жалости тогда к ним нет.

В дни, когда «Двинец» уходил на соседние участки, мы по очереди выходили в море на колхозных траулерах.

Выйти можно было на любом из пяти судов. Я старался чаще выходить на траулере, где работали Семенец и Галиев – на МРТ-1.

Траулер Семенца всегда выходил точно к косяку. Матросы на МРТ-1 работали быстро. Каждый знал свою работу, действовал не оглядываясь на соседа.

И все-таки мне все время казалось – Семенец ведет себя странно.

Вдруг ни с того ни с сего он начинал лебезить передо мной.

Иногда приглашал отдохнуть в его каюте – приглашал довольно настойчиво. Я сидел на узкой койке, упершись ногами в переборку, и разглядывал стены – все они были увешаны фотографиями траулеров, наверное, тех, на которых плавал Семенец. В каюте была только складная койка и металлический секретер со множеством отделений. Секретер был принайтовлен к переборке под иллюминатором.

Я долго не мог понять – почему Семенец приглашает меня в каюту.

Галиев, траловый мастер, был совсем другим. Казалось, ничто вокруг его не касается. Он всегда был неизменно спокоен. Лицо Галиева, красивое, по-восточному округлое, всегда казалось мне блаженно-ленивым. Увидев меня, Галиев обычно крепко встряхивал мою руку, почти вплотную заглядывал в глаза. И, жмурясь, сонно говорил всегда одну и ту же фразу:

– Привет, маэстрочко. Привет, привет, маэстрочко.

Тяжелее остального давалось мне то, что называлось в инструкциях «работой с общественностью».

Прежде всего – злополучные лекции. Мне приходилось их читать. Даже привлекать помощников.

Первым общественным инспектором, которого лично мне удалось привлечь к работе, оказался директор кинотеатра Прудкин.

Штат Прудкина состоял всего из двух человек – киномеханика, который был одновременно кассиром, и подсобного рабочего.

Прудкин был круглоглазый, сухощавый, с пухлыми губами, над которыми висели моржовые усы. В модном костюме, в ярком галстуке, с набриолиненной прядью волос, тщательно уложенной на преждевременной лысине, он встретил меня в своем кабинете в один из первых дней.

Я должен был читать лекцию и пришел в кинотеатр договариваться о помещении.

Прудкин тут же перешел на «ты». Он говорил скороговоркой, короткими фразами, почти ни разу не дав мне ответить:

– Володя? Леня. Оч-хор. Лады. Тут меня зовут Леонтий Савельич. Но это – заметано. Рижанин? Питерский? Нежно обнимаю.

– Я насчет помещения. Надо прочесть лекцию.

Он секунду разглядывал меня в упор.

– Лекция? О чем разговор. На́ тебе – хочешь ключ? Бери ключ. Бери, бери. Лады. Заходи в любое время. Читай свою лекцию. Только не придут. Вот отруби палец. Нет – ящик коньяку с меня. Не придут. Ну, человека три придет, и – нежно обнимаю. Подожди. Тебе общественность? Хочешь, я у тебя буду общественным инспектором? Нет, извини, Володя. Нежно обнимаю. Скажи – хочешь или нет? Не тяни. Не гоняй порожняк. Хочешь, чтобы у тебя был полный зал на всех лекциях? Бери в общественные. Мы так. Мы пускаем «Семерку». А перед ней – лекция. Тема? Нет, ты тему скажи, потому афишу я должен заказать. Художнику закажем. Учти. Заметано. Ну-ка, дай блокнот. Что там у тебя? «Охрана рыбных запасов». Так. Не пойдет. И это – «Борьба общественности» – не пойдет. Ага, вот. «А что сделал ты?» Нежно обнимаю. Текст: сегодня лекция: «А что сделал ты?» После лекции – худ. кэ-фэ «Великолепная семерка». Мысль. Давай, давай. Выписывай удостоверение. В общественные. И будет мильон человек.

Действительно, на первой моей лекции зал был набит битком.

Голубев. Он шел мимо меня, пошатываясь. Глупо икнул, когда заметил. Он видел, что я иду на причал.

На полпути к причалу я вспомнил, что забыл ключ от замка, которым запиралась швартовая цепь. Вернулся, решил заглянуть в кинотеатр.

Я опять увидел Голубева. Он что-то строгал в зале и был совершенно трезв.

Значит, он зачем-то прикидывался пьяным?

Прудкин.

За болтливостью его был скрыт расчет. Он был холоден, спокоен. Внутри. А снаружи прикрывал спокойствие и расчет болтливостью.

Я спрашивал себя – почему тот, кто давно и прочно внедрился и сидит здесь, должен обязательно держаться в тени? Почему он не может быть именно таким, как Прудкин? Именно таким – болтливым, расторопным? Обычным пробивным киножучком?

Наконец, последний, кого я подозревал, был траловый мастер Галиев.

Еще двое вызывали особое внимание. Колхозный повар Куркин и учитель рисования Терехов.

Я уже не один раз видел Терехова, прогуливающегося по набережной.

И особенно часто – около киоска Союзпечати.

Однажды, когда мы патрулировали побережье у запретзоны, я рассказал о своих подозрениях Васильченко. Тот выслушал меня молча. Показал рукой, что хочет взять штурвал.

– Ты должен был через это пройти.

Он по своему обыкновению помедлил.

Я следил, как катер режет волну. Висят в стороне, следуя рядом с нами, чайки. Что значит «должен был через это пройти»?

– Я тоже сначала подозревал всех. Не удивляйся. Прудкина – потому что он часто и, так сказать, законно ездит в город.

Васильченко подождал, что скажу я. Но я предпочел промолчать.

– Еще потому, что у него есть обыкновение часто прятать вещи в камеру хранения. Без всякого на то основания. Ведь ты обратил на это внимание?

– Обратил, – стараясь не глядеть на Васильченко, признался я. Я чувствовал себя довольно глупо.

– Знаю все это. Спрячет рюкзак дня на два. Уедет. Потом возьмет.

– Это просто так?

– Ну что ж. Я думаю, это либо левые фильмы, либо «товар». Шмотки. Часто ты это за ним замечал?

– Три раза, – помедлив, признался я.

– Три раза, – Васильченко сделал вид, что ему необходимо переложить курс. Это из чувства такта.

– Последний раз – на неделю, – сказал я, чувствуя неловкость и досаду.

– Может быть, на этот раз он что-то из нового достал? Для плана. Что там у нас анонсировано?

Я не ответил.

– Кажется, «Когда тебя нет»?

– «Когда тебя нет».

Васильченко поправил капюшон.

– Ладно, хорошо. Прудкина я снимаю.

– Что дальше у тебя? Галиев?

– Галиев.

– Так, Галиев. Это потому, что он входит в число тех, кто приехал три года назад. Так?

– Не совсем. Но в общем, и поэтому.

– Что еще? Ты встречал его на катере за банкой? У Малых Бакланов?

– Ты сам говорил, что знаешь всех браконьеров наперечет. Я его ловил там пять раз. С сухими сетями.

– Извини, Володя. Я забыл тебя предупредить.

– О чем?

– Ты знаешь, что у Галиева сейчас роман?

– Роман?

– Грубо говоря – связь. Ну, связь, роман, называй, как хочешь.

– При чем тут это?

Я понимал, что злюсь совершенно зря.

– А при том, что Галиев – прости – путается сейчас с Ольгой Толкуновой. Женой тралмейстера. Может, знаешь – Ваня Толкунов? С МРТ-4? Это – его жена. И встречается Галиев с ней за Малыми Бакланами. В запретзоне.

– Не знал.

– Там ведут прокладку тепловой магистрали. Трубы кладут. Есть там вагончик. Бытовка. Замка нет. Очень удобно. Прости, но это – жизнь. Ты, случаем, Галиева не там ловил? На траверзе этой бытовки? На его собственном катере?

– Допустим.

– При этом всегда – с сухими сетями. И удивлялся, что он в мой список не входит?

– Сдаюсь. Хватит. Снял Галиева.

– Только, Володя, не обижайся. Я ведь сам, повторяю, через все это прошел.

– Спасибо, что щадишь. Не нужно.

– Это неизбежно. Что там у тебя про Голубева?

– Про Голубева – ничего.

– Не будем говорить. Любит прикинуться пьяным, а сам трезв. Да? Это тебя смущает? Ну и что?

– Остался Семенец.

– Теперь – последняя кандидатура. Семенец. У тебя, видно, что-то серьезное есть о нем. Ну, признавайся сразу.

Я чувствовал – сейчас я просто ничего не могу поделать со своим раздражением.

– Есть серьезное или нет? Все равно же скажешь.

– Есть, – сказал я. – Но это серьезное кажется мне слишком серьезным.

– Об этом серьезном я тебе сейчас расскажу. Сам на этом чуть не поймался. И сам понял. Семенец заметил, что ты все время стремишься попасть на его траулер. Так?

– Допустим. Что же в этом?

– Ну, во-первых, сразу бросаются в глаза его нервы. Все время нервничает. Особенно когда ты в капитанской рубке.

– Это что – аргумент в его пользу?

– А однажды – может быть, совсем недавно, – когда ты стоял у него за спиной, он предложил тебе отдохнуть у него в каюте. Было такое?

– Было. Слушай, Андрей. Ну тебя к черту.

– Подожди. Дай я тебе расскажу, что было дальше. Ты спустился к нему в каюту. Так? И вдруг заметил – у него все незаметно помечено. Метки всюду понаделаны. Но такие, что и не заметишь сразу. Замаскированные. Ниточки, бумажки. На секретере, на ящике. Ему очень важно было узнать, будешь ли ты осматривать его вещи. Так или нет?

– Да. Но почему?

– Не знаю. Может быть, Семенец – уголовник. И что-то скрывает. Однако не стоит всерьез считать, что он принимал передачи от Трефолева.

– Нам легче от этого? Того, кого мы ищем, в таком случае, как будто нет.

– Ничего подобного. Он есть. Просто нужно знать. Наверняка знать, что он человек умный. Надо знать это, и все. И вести себя так же. Так же умно, как он. По крайней мере, не глупее.

– Ладно, Андрей. В любом случае – спасибо.

– Не стоит. Главное – помочь Сторожеву.

– Думаешь, мы поможем?

– Думаю. Больше того – уверен.

Да, подумал я. Человек Васильченко трудный. И все-таки мне повезло, что мы работаем вместе.

– Просто надо не торопиться. Подбираться к нему как будто исподволь. Спокойно. И верить, что мы сейчас в лучшем положении, чем он.

– Как бы не так.

– Может быть, ты даже прав. Тех, кто приехал сюда три-четыре года назад, нужно оставить. Кого ты еще подозреваешь?

– Это теперь уже неважно.

– Перестань, Володя.

– Терехова. Некто Вячеслав Константинович.

– Учитель рисования? У тебя есть что-то конкретное?

– Конкретного нет. Просто видел его. Говорил о нем с Зибровым. Он разошелся с женой. Оставил детей. Никого не принимает. Живет один. Если допустить, что это тот, кого мы ищем, – у него прекрасное прикрытие.

– Все пока верно.

Я следил, как чайки летят рядом с нами, на небольшой высоте. Изредка одна из чаек падала вниз и возвращалась с рыбой.

– Художник. Может ходить на пленэр с этюдником. Так сказать, по всему району. Ходит он?

– Ходит. Но это еще не основание.

– Зачем ему быть учителем?

Васильченко передал мне штурвал.

– Ведь он отлично чувствовал себя в Ленинграде. Кажется, выставлялся.

Я следил за курсом, направляя катер к порту. И вдруг подумал – Саша учится в художественно-промышленном училище. Наверняка она знает Терехова. По крайней мере, хоть что-то о Терехове. Может быть, даже как-то связана с ним. Например, ходит смотреть его работы.

– Не надо создавать какой-то стереотип. Скажем – не надо представлять, что он должен быть обязательно пожилым.

Мы теперь шли совсем рядом с набережной. На ней сейчас было пусто.

– Или, допустим, что он обязательно мужчина.

– Ладно. Он – женщина, – сказал я.

– Ты о голосе?

– Это – прелестная блондинка.

– Голос довольно просто изменить. Больше того – я убежден, что разговаривал он с Трефолевым по телефону, меняя голос.

А ведь Васильченко прав.

– Сделать это довольно легко. Простая тренировка. Тем более говорил он – или она – два-три слова.

Я вспомнил курс звукомаскировки, прослушанный в училище.

– Ты прав. Есть технические средства. Накладные пленки, горловые и небные вставки. Сопелки и так далее. Я все это проходил.

– Ну вот видишь.

Днем я увидел Сашу в кафе. Она сидела одна. Я взял кофе. Сел за ее столик. Саша улыбнулась.

– Странный вы человек, Володя.

Она сказала это так, будто мы только что виделись.

– Здравствуйте.

По ее виду я понял – она решает сейчас, стоит ли принимать мой тон. У нее глубокий спокойный голос. Голос этот мне нравится. Впрочем, так же, как она сама.

– Вам неприятен мой жених?

– А вам?

Саша рассмеялась.

– Почему он должен мне нравиться или не нравиться? Я его не знаю.

– Подождите. Он сейчас подойдет.

– Пожалуйста. Подожду.

– Вы, наверное, знаете его отца.

Она назвала фамилию известного художника. Про эту фамилию я мог бы сказать – много раз слышал.

– Сын художника?

– Не нужно язвить, Володя. Он сам довольно способный. Серьезно. Чтобы убедиться – не дожидаясь, без него, приглашаю посмотреть его работы.

– Спасибо. Где он пропадает? Я бы на его месте был осторожней.

– Ничего. Если вы об этом – я за себя спокойна. Он у знаменитости.

– Интересно.

– Вы знаете всех местных знаменитостей?

– Никого. Я – серый человек.

– Тут два композитора живут. Постоянно.

– Это я знаю.

– Потом – есть такой Терехов, Вячеслав Константинович. Знаете?

– Кажется. Слышал.

Что ж, подумал я. Значит, мне просто везет. Мы почти сразу заговорили о Терехове. Тем лучше.

– Художник. И неплохой.

– Он как раз и научил вас живописи? Или рисованию?

– Нет. Преподает он совсем недавно. Года три. У него любопытные работы. Особенно ранние. Мы ведь знаем Терехова давно. Никита у него как раз и торчит. Каждый день.

– Порекомендуйте. Взглянуть одним глазом.

– Терехову? Вячеславу Константиновичу?

– А что? Запрещено? Я что-то не так сказал?

– Нет, – Саша засмеялась. – Просто он невозможный человек. Знаете, как все талантливые люди. Никого не принимает.

Я понял – сейчас не надо настаивать. Еще успеется. Не надо торопиться.

– Вы тоже невозможная?

Она улыбнулась.

– Вы считаете меня талантливой?

Повернулась. Крикнула:

– Никита! Иди. Ну? Скорей сюда. О, господи. Жду тебя уже час. Бездарный ты человек. Совсем. Садись.

Никита сел за стол, снял очки. Стал тщательно протирать их салфеткой. Вид у него был настороженный. Мне он не понравился. Скучное лицо. Ровный румянец. Чуть оттопыренные уши. Редкая бородка.

– Никитушка, ну что с тобой? Познакомьтесь. Никита – Володя. Володя – Никита.

Сидеть рядом с Никитой у меня не было никакого желания. Надо скорее извиниться и уйти.

– Никита, можешь поговорить с Вячеславом Константиновичем? Володя хотел бы посмотреть его работы.

Никита бросил на нее выразительный взгляд.

– Никита!

Он сник.

– Никитушка, деточка моя. Ну? Договорились.

– Попробую. Но ты же зна-а-ешь, – он растягивал слова. – Это ж. Ну как сказать. Ну, понимаете, – он повернулся ко мне.

– Знаете, – я встал. – Простите. Пока не торопитесь.

Саша толкнула Никиту.

– Пусть это получится как-нибудь само собой. Без нажима. Пока не просите за меня. Хорошо, Никита?

– Как хотите, – Никита наградил меня соответствующим взглядом. И снова получил толчок.

– До свиданья.

– До свиданья, – Саша подняла руку, улыбнулась.

Честно говоря, она улыбнулась очень хорошо.

Раннее утро. Что-то около пяти. По-апрельскому светло. Я стою во дворе, укрываясь воротником реглана от сильного ветра с моря. Васильченко выкатывает из сарая мотоцикл.

– Начинаем трудовой день. Володя, учти – есть ветерок.

– Ага. Учел.

– В море не забирайся. Есть у тебя такая привычка, – он бьет ногой по педали. В воздухе раздается треск. Но сейчас он почти не слышен в шуме прибоя и сосен.

– Ладно, – я сажусь в коляску. – Где тебя искать, если вернусь? Сети будешь смотреть?

– Да, – нехотя тянет Васильченко. Я понимаю, чем вызван его тон. Процедура осмотра сетей – занятие малоприятное. Но это нужно делать. Из-за пяти-шести браконьеров приходится проверять всех.

Мы медленно выезжаем.

Сворачиваем на соседнюю улицу, выкатываем на набережную. Путь этот я знаю наизусть. Думаю о том, что весенняя путина кончилась. Патрулировать побережье сейчас намного легче.

У причала Васильченко резко тормозит.

– Давай. Если задержусь – подожди на причале. В моторе поковыряйся. Если сам задержишься – я в правлении. Поедем на турбазу у Щучьего озера. Председатель там весь день сегодня будет. Делянки смотрят. Подпишем акты. Да вот он сам. Эдгар Августович, привет.

Председатель колхоза стоит у пустого траулера. Значит, он поднялся еще раньше, чем мы. Часа в четыре.

Председатель Калнинь был грузным, неповоротливым. Объемы его были так велики, что он казался мне болезненным. Краснолицый, седой, с заплывшими маленькими глазками, он всегда поднимался раньше всех. Говорили, что именно поэтому колхоз из года в год выполняет план. Но я знал, что Калнинь просто не спит ночами. Он часто жаловался мне на бессонницу.

– Проснулись. Уж нас теперь не потерзаете.

– Грех, Эдгар Августович, – сказал Васильченко. – Уж так, как мы относимся. Я ведь даже сети в эту путину не разрезал ни разу. Хотя были основания.

– Знаю, знаю. Я нужен тебе сегодня?

– Да. Частника потрогаем. Пара актов, думаю, будет.

– На делянках ищи тогда у Щучьего.

– А убежите? Смотрите.

– Не убегу, – Калнинь что-то заметил на пустом траулере. Тяжело дыша, перевалился прямо через планшир.

– Давай, – Васильченко уехал.

Прыгаю на борт «Тайфуна». Размыкаю цепь. Достаю багор.

Неторопливо отталкиваюсь от причала.

Спускаюсь в люк, сажусь за штурвал.

Прежде чем включить мотор, смотрю на море. Балла три. Не больше.

Разворачиваю катер круто в море. Нос «Тайфуна» с размаху бьет в волну. В открытый люк летят брызги. Приноравливаясь, ставлю нос катера по волне, стараюсь взять ближе к морю. Так, чтобы постепенно полоска берега сзади, полого выступающая над волнами, стала неразличимой. Стучит мотор, от него идет запах теплого металла и солярки.

На всякий случай включаю рацию. В эфире, как принято говорить, пусто. Пропускаю попискивание береговой станции торгового флота. Вот ровная дробь пограничников. Нахожу музыку.

Сейчас, после конца путины, пусто не только в эфире, но и в море.

Пустота моря кажется сейчас привычной. Поэтому мачта малого траулера, появившаяся за поворотом берега, раздражает меня. А через несколько минут заставляет насторожиться. Чуть подальше над морем вьется туча бакланов. Они кричат, камнем падают в воду. Значит, с траулера что-то сбросили. Рыбу? Не знаю. Беру бинокль. С трудом различаю белые цифры на черном борту. Номер не наш, совсем незнакомый. Из какого-то дальнего колхоза. Неужели ведут промысел? Наглецы. Да еще в запретной зоне. Может быть, это не колхозники.

Круто беру к траулеру. Сигналю прожектором: «Немедленно остановитесь. Инспекция».

Кажется, послушались. Ход у «Тайфуна» прекрасный, узлов до двадцати. Пока подойду, пройдет минут пятнадцать. Нужно ли готовить оружие? На всякий случай перекладываю пистолет в карман реглана. Кто их знает. По виду – колхозники. Стоят на палубе.

– Эй, на траулере! Что делаете в запретквадрате?

Разглядывают меня. Один из стоящих на палубе, плотный человек в рваной брезентовой робе, помахал рукой. Я подхожу ближе, стопорю мотор. О днище траулера громко бьет волна. Открываю люк.

– Что делаете в запретзоне? Кто такие?

– Промысловики, – с борта спускают трап. Я бросил конец, там поймали. Я с трудом уцепился за деревянную перекладину трапа. Полез, стараясь уберечься от брызг. Не успел – хлюпнувшая о борт волна окатила меня почти до шеи, залила сапоги.

– Инспектор участка Мартынов, – я оглядел стоящих на палубе. Черти, вы мне дорого заплатите за промокшие ноги. – Где капитан?

– У себя. Внизу, в каюте.

Я спустился в каюту и увидел Сторожева. Он улыбался. На нем был свитер и распахнутый лохматый полушубок.

– Привет, – Сторожев уступил мне место на тесной койке. – Прости за маскарад. Садись.

– А я-то лопух.

– Ничего. Никакой ты не лопух.

Действительно, комар носу не подточит. Главное, рыбу сбросили. Специально для бакланов. Называется – купили.

– Ну, как дела?

– Сейчас расскажу подробно. Да. Взяли вы меня на пушку.

– Чем подробней, тем лучше.

Я рассказал все, что мне удалось увидеть и услышать. Я старался рассказывать без своих предположений, спокойно, не торопясь. Просто говорил о том, что было.

Сторожев выслушал все не перебивая. Когда я закончил, включил приемник. Довольно долго делал вид, что ищет что-то в эфире. Наконец спросил:

– Сам ты что думаешь?

Я поправил сапоги. Потрогал брюки – они были мокрыми. Мне не хотелось отвечать.

– Пока ничего не думаю, Сергей Валентинович.

– Почему?

– Не хочу быть мальчиком.

Сторожев выключил приемник.

– Я от Зиброва немного знаю. Ну, Петрович тоже кое-что передал.

Сторожев положил руку на мою ладонь. Похлопал.

– Делал ты все правильно.

– Я наломал кучу дров. Самому противно. Вы уже слышали, наверное. Петровичу сказал о тех, кого подозреваю. О Прудкине, Семенце, Галиеве. Потом – о Терехове и Голубеве.

– Это он мне говорил. И все-таки ты много сделал. Только давай снова. Попробуем разобрать.

Я подробно рассказал о том, как был проучен. Сторожев внимательно выслушал. Улыбнулся.

– Это ты называешь «наломать дров»?

– Только так, Сергей Валентинович. Навалял.

– А мы не наваляли? Мы хоть что-нибудь знаем? Хоть на грамм больше, чем ты? Ответь?

– Это другое дело.

– Никакое не другое. Работаешь ты нормально. Ты молодой работник. А я? Каково мне смотреть тебе в глаза?

Я промолчал.

– Есть у меня хоть какая-то идея? Нет. А нужна идея.

– Факты нужны, Сергей Валентинович. А я их просто не могу собрать. Уж осмыслить – тем более.

– Факты нам пока не очень помогают.

Сторожев открыл термос. Налил в две жестяные кружки крепкий чай.

– Пей. Вместо идеи. А Петрович молодец. Он прав насчет Семенца. Но мне ты нужен сам. Как самостоятельная мыслящая единица. Пойми и это. Слушай Петровича, но и сам работай.

– Понял, Сергей Валентинович. Пока не очень получается.

– Васильченко передай следующее: вы теперь мне нужны будете оба. Поэтому лучше вам в эти дни выходить на «Тайфуне» вместе. Может быть, появлюсь во вторник. Примерно в этом же квадрате. И на этой же посудине. Повторяю – ты все делал правильно. Семенец – тип в самом деле подозрительный. Сейчас я как раз занимаюсь его биографией. Думаю, что-то там есть – если только это не мания преследования.

– А с Прудкиным?

– Прудкин совсем не так прост. Насчет Прудкина я бы еще подумал, не сбрасывал его со счетов. Грубость иногда может превратиться в тонкость. Представь еще раз – кто Прудкин?

– Знаю я этот тип наизусть. Обычный киножучок.

– Жучок очень ловкий. И скажи – чем это не прикрытие? Разве мы не можем с тобой предположить, что это – прикрытие? Тогда как он будет действовать? Наверное, так и будет. Будет прятать «левые» картины. Держать их в камере хранения. Ведь действуй он по-другому, это скорей бы вызвало наши подозрения. Именно жучок, хитрый жучок – его прикрытие. Учти одно – он не знает, что Трефолев накрыт.