Текст книги "Моль"

Автор книги: Виктор Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Собеседник оценивает настоящее

Автору уже не раз приходилось предупреждать читателя, что происходившие пикировки писателя Кулибина с Решковым по поводу некой, еще не написанной, книги, не пустой вымысел. Подобного рода столкновения Кулибина с Решковым случались, и довольно часто.

У Автора «Моли», то есть уже заканчиваемого действа, вобравшего в себя многие судьбы, пусть даже и спрятанные под выдуманными именами, тоже был оппонент, вечно брюзжащий, любящий заглядывать через плечо на строчки, выстукиваемые на машинке. Оппонент обладал большой памятью, был начитан, любил историю и, ко всему прочему, считал себя диалектиком. В общем, это был Собеседник, не стеснявшийся в выражениях и довольно упрямый в отстаивании своих, как он говорил, диалектических позиций.

Эти позиции, горячился Собеседник, помогают определить характер причин и следствий, в результате которых только и могла возникнуть, укрепиться и держаться на поверхности советская власть с ее диктатурой партии. Толкуя об этом, Собеседник упрекал Автора, что тот, с головой окунувшись в свои старые дневники и записные книжки, проходит мимо исключительно интересных фактов сегодняшнего дня, подчеркивающих неизменность системы, порожденной Октябрем.

– Вы вот, рисуя судьбы Атаманчика, Ступицы, Ошалкина и еще других, – наваливался Собеседник на Автора, – ворошите время ушедшее, разгребаете грязь годов минувших, ну, там, ленинских или сталинских. С чекистами, подвалами, концентрационными лагерями. А нынче? – допытывался Собеседник: – «Новый мир»? «Строительство»? «Новый человек»? Это – диалектика! Ленин создал чека, нашел лучшего якобинца Дзержинского и установил закон: каждый хороший коммунист – обязан быть хорошим чекистом. Сталин, наследник Ленина, продолжил дело Ленина, и всю страну превратил в чекистский подвал. Наследники Сталина совершенствуют чекистско-партийную машину и дробят человеческие кости. Цель? Можно, конечно, утешать себя мыслью, что Ленин и Сталин – сумасшедшие, шизофреники. Но цель, цель у них была совершенно ясная и трезвая: им нужен был «новый человек», человек без имени, единица, растворившаяся в статистике. В статистике – нет личности, есть масса, охваченная психозом страха. Отсюда – дальнейшее. В молчащей стране можно делать всё, что угодно. Вплоть до строительства коммунизма. Это, ведь, не так и трудно. А чтоб было совсем легко – будет призвана на помощь коллективизация: она спишет «в расход» миллионы крестьянских жизней… как были «списаны» сотни писателей, вроде Гумилева, Бабеля, Ивана Катаева, Бруно Ясенского, Пильняка… как были «физически уничтожены» тысячи, многие тысячи Тухачевских и Якиров. Не будем гадать, такой ли точно вариант коммунизма предвидели творцы Октября, но вспомним гарантию, которую дал Ленин в двадцатых годах. Именно тогда Ленин заявил: «Поколение, которому 15 лет, через 10–20 лет будет жить в коммунистическом обществе»[3]3
  Об этом «векселе» Ленина вспомнила «Комсомольская правда» (9. IV. 1969) в обзоре «Задачи союзов молодежи».


[Закрыть]. Поколение сладость жизни при «коммунизме» испытало. Так что же, довольно экспериментов? Куда там. Воспоследовал приказ, уже поколению наших шестидесятых годов «жить в коммунизме».. Вы не слышали о такой обязанности? Она есть, она в 1961 году записана в их партийной программе. Вот в таких и совершенно четких словах: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Вы об этом не знаете, – ухмыльнулся Собеседник, – вы чересчур углублены в свои записки, заметки. А надо оглядываться и по сторонам, читать нынешние газеты, которые – непонятно почему! – перед празднованием пятидесятилетия Октября, в 1967 году, были полны описанием чекистских подвигов, подвигов, как будто бы нарочно преподнесенных советскому народу для утешения, что никакого нет «нового человека» и никакого не предвидится «коммунизма». Много, много таких коварно соблазнительных, прямо контрреволюционных, контр-якобинских рассказиков сами же советские газеты – и перед праздником пятидесятилетия Октября! – подсунули читателю. Жутких рассказиков, но весьма примечательных по своей откровенности, по своим признаниям, что только чекистская пуля позволяет партии удерживать власть. С некоторыми такими рассказиками, – продолжал Собеседник, – я вас и познакомлю. Вот возьмем «Комсомольскую правду» за 4 марта 1967 года.

«Навечно зачислен» – так назван очерк. Под крупным заголовком, чуть слабее:

Это рассказ о твоем современнике. Он погиб в мирный день на боевом посту, в схватке с преступниками. Григорий Астапчик навечно зачислен в списки войсковой части…

– Давайте разберемся в эти строчках, – предложил Собеседник. – Начав – с конца: о какой воинской части идет разговор? Газета отвечает: «Охранявшей колонию строгого режима в тайге…»

– Чувствуете: воинская часть несет службу в концентрационном лагере, или – по нынешней партийной терминологии – в колонии строгого режима. А что же это за «боевой пост», на котором «в мирный день» погиб чекист Астапчик? Газета говорит: «В колонии строгого режима…» И как будто предупреждая очередной вопрос, газета добавляет, что дальше воспоследует:

Рассказ о храбрости и мужестве, проявленных при выполнении воинского долга младшим сержантом Астапчиком…

– Тут уж одной-двумя фразами из газеты не обойдешься, – развел руками Собеседник. – Придется читать:

Распахнулась дверь. Вьюжный ветер занес в караульное помещение облако снежной пыли. Рядовой Иван Рулькевич обернулся. На пороге, весь занесенный снегом, стоял начальник караула сержант Муромский.

– Ну, Иван, – Муромский сбросил плащ, поставил в пирамиду автомат, – настоящая зима. Метет, как в феврале, а ведь на календарь посмотришь – лето наступает. Завтра – первое июня.

По деревянным ступенькам проходной затопали тяжелые шаги…

– Чем не сценарий? – спросил Собеседник. – Или отличный детектив. Потому что вслед за тяжелыми шагами в проходной караульного помещения колонии строгого режима, размещенной в местах, где первого июня бушует метель, загремели выстрелы и раздались вопли солдат. Нет, тут надо читать дальше! Слушайте:

– На помощь! На помощь…

Завыла сирена… Командир воинской части вызвал подкрепление.

Заскрипели, распахнулись ворота. Оперативная группа вошла в зону… Подполковник Пахомов, старшина Марченко и сержант Молодых изучали следы. И хотя с неба всё еще сыпался снег… оперативная группа вела расследование событий, что произошли за час до нападения на караул… У этого палисадника был бой… Григория Астапчика нашли у стены барака, с простреленной грудью…

Как потом установило следствие, преступная группа готовилась тщательно, соблюдая строжайшую конспирацию… План заговорщиков был дерзким… Напасть на солдат охраны и перебить их…

– Дальше читать не стоит, – сказал Собеседник. – «Комсомольская правда» восхищена героизмом воинской части, в экстазе выболтав, что заключенных, оказывается, охраняют не команды обычных надзирателей, а воинские части, советские солдаты и офицеры, вооруженные автоматами. Героизм? Какой же это героизм, если воинская часть вопит «На помощь» и вызывает к себе на подкрепление другие воинские части. Против кого? Против заключенных одного из концентрационных лагерей на крайнем Севере «строительства нового мира», где в июне бушует метель. Героизм? Ах, да, – махнул рукой Собеседник, – «Комсомольская правда», восхищаясь героизмом воинских частей, добавила, что «не осталось в живых ни одного из участников этого преступного плана».

– По-вашему, – спросил Автор, – ленинизм начался на трупах и на трупах закончится?

– А вы что думаете?! – с готовностью воскликнул Собеседник. – «Порвалась дней связующая нить» – и всё? Бросьте! Шекспир был великий драматург, но слабый диалектик. А пятьдесят партийно-якобинских лет, это, батенька, этапы развития ленинизма. Чека, скажем, потом ГПУ, затем НКВД и МВД. Дзержинский. Ягода. Берия. Ленин. Сталин. Маленков. Хрущев. Брежнев… И каждый вопил или вопит: закончено строительство чего-то. Создан новый человек. От человека струится фимиам любви и преданности. В честь коммунизма Михаил Шолохов, Константин Симонов, Федин, Полевой и др…. и др… сочиняют партийные жития святых и бьют поклоны перед очередным вождем. Диалектика? Кой-что об этой диалектике и в ваших древних записках и дневниках. Из них вы, по должности автора, берете кое-кого и – сплошь и рядом под вымышленными именами – вписываете в вашу «Моль». Мне даже кажется, пусть и на последних страницах, где-то под занавес, что и с Решковым стрясется такое, после чего читатель с добрым сердцем, вздохнув, прошепчет: «Эх, как судьба повернулась. А ведь мог и Решков быть человеком».

Это я к тому говорю, – продолжал Собеседник, – что Решков кончит тем, чем он и должен кончить. А строительство, – тут Собеседник поднял палец, – продолжится и после Решкова. Вот уже отпраздновали пятьдесят лет. Полувек! А что? Те же самые выстрелы, взлеты и крушения и… и что примечательно: готовясь к своему пятидесятилетию они сами показали, что между первым десятилетием и пятым десятилетием нет разницы.

Автору захотелось что-то опровергнуть и с чем-то не согласиться. Но он этого не сделал. Может быть даже потому, что тогда надо было бы спорить с самим собою.

– Есть героизм и в наши дни, – ухмыльнулся Собеседник. – Есть мученики и созерцатели. И тот же самый бандитизм. Заметьте: бандитизм «нового мира», тот самый, о котором при Сталине ни одна газета не осмеливалась и заикаться. И опять-таки диалектика! Строят-строят, победы и достижения, социализм и коммунизм. И вдруг бандитизм! Помилуйте! Но вот похоронили Сталина, лягнули «культ личности», ответственность за десятки миллионов загубленных чекистами человеческих жизней, утрамбованных в фундамент «строительства», поспешно сняли с ленинской партии и переложили на спину Сталина. В этом – тоже диалектика! Пусть и бандитская, но диалектика! Попутно – хотя и не совсем понятно почему – заговорили об обычном, классическом бандитизме. Хотя, – развел руками Собеседник, – чёрт его знает, где граница между партийным бандитизмом и классическим, с точки зрения криминалистики, бандитизмом? Скоро, правда, они сами догадались, что разговор об обычном бандитизме может вернуть человека к мысли о бандитизме партийном и… и отказались от начатого было разоблачения сталинского бандитизма, заодно прекратив разговор и о классическом бандитизме в «новом мире». Во всяком случае после 1967 года, после праздника в честь пятидесятилетия Октября – об этом замолчали. Замолчать – замолчали, но следы классического бандитизма в построенном социализме-коммунизме остались. Следов этих – великое множество. В самих же советских газетах. Я сошлюсь только на случайно подвернувшиеся Указы Верховного Совета СССР о награждении большими орденами коммунистов-чекистов, сотрудников КГБ, погибших «в схватке с бандитами». Да, да! С бандитами! Так сказано в этих Указах, правда, без напоминания что бандиты эти – это бандиты «нового мира». В схватках с бандитами, в разных городах «нового мира», сложили свои головы чекисты Колпаков, Чередниченко, Малайчик, Агадулин, Петухов, Алиакберов, Козлов, Мацкевич и другие… другие… Об этом вы можете прочитать в «Известиях» за 2 февраля и 19 апреля 1966 года, в «Комсомольской правде» за 15 апреля 1966 года, в «Известиях» за 14 января, за 25 января, за 26 января 1967 года, в «Комсомольской правде» за 18 августа 1967 года. И в других газетах. В том числе и в «Правде» за 17 апреля 1966 года о том, что бандитами во Владимирской области, убит коммунист Дейкун, а в Воронежской области – Боровков. Или заметку в «Комсомольской правде» за 24 апреля 1966 года о гибели в схватке с бандитами на улицах Казани Айдинова. Или в «Известиях» за 23 ноября 1966 года живописный рассказ о том, что в городе Гурьеве, на Каспийском море, бандит пулями «вывел из строя» двух майоров КГБ – Сысенкова и Телагисова. Или в «Литературной газете» за 16 апреля 1966 года о том, что в бою с бандитами погибли Ахията Миршанов и Николай Власов.

И так далее, – качнул головой Собеседник. – В общем – отдельные, отрывочные факты, походя выхваченные из советских газет. Для справок. Но в газетах есть и такое, что позволяет утверждать: бандитизм «нового мира» не нуждается в помощи тренеров-гангстеров из Чикаго. Вы сомневаетесь? – спросил Собеседник Автора. – Вы отрицательно кивнули головой? Тогда вот что! Тогда я вам прочитаю несколько строчек из со вкусом сделанного очерка «Схватка».

… Торопливо, пряча пистолеты в кобуры, пробежали сотрудники уголовного розыска…

Дело предстояло серьезное. Вооруженный автоматом бандит угнал бензовоз. Возле Обояни его пытался задержать инспектор милиции Калугин. В завязавшейся неравной схватке этот работник милиции погиб…

К месту трагедии – с предельной скоростью – несся автомобиль с сотрудниками угрозыска города Белгорода…

Бандит стрелял беспрерывно… Бандит был окружен… Несколько раз он пытался вырваться… Руководитель операции предлагал бандиту сдаться… Наконец… капитан Федор Хихлюшка с овчаркой Лиркой бросился вперед. Бандит успел выпустить автоматную очередь. Капитан Хихлюшка погиб…

— Не правда ли, – спросил Собеседник, – детективный фильм и вообще «дикий запад»? В действительности – это один из городов «нового мира», это – Белгород, это, одним словом, «Комсомольская правда» за 26 апреля 1966 года. А вот и еще жанровая картинка. Бандитская. Завидная для любителей криминальной прозы и подкинутая им газетой «Известия» за 20 августа 1966 года.

Всё произошло среди бела дня на одной из улиц Алма-Аты… Перед машиной Госбанка – появился человек в маске. Выстрелы бандита остановили «ГАЗ-69». Бандит подбежал к машине, выстрелив несколько раз по окнам соседних домов. Но когда бандит распахнул дверцу машины, чтобы забрать мешок с деньгами – прогремел выстрел инкассатора Мансурова…

В машине находились три инкассатора. Двоих бандит ранил, а третьего – Сариева – убил… Но и бандит был смертельно ранен…

– Конечно, – сам себя перебил Собеседник, – тут можно возразить, дескать, размаха нет. Нету, одним словом, масштабов. Для Алма-Аты, для Гурьева на Каспии, для Белгорода, для провинций «нового мира», дескать, всё это достаточно эффектно, но. На «но» я отвечу просто: есть размах, есть всесоюзные масштабы, бешеные темпы первоклассного боевика, захватывающие кадры, кадры, разыгранные не в студиях Голливуда и не по сценариям. Собственно, нет ни кадров, нет и сценария, есть – жизнь, описанная в газете «Правда» за 15 марта 1966 года в очерке под названием «Операция Ураган».

… В полдень на столе начальника Главного управления милиции (Москва) вспыхнула сигнальная лампа:

– Тревога! Объявляем розыск! Условное название: «УРАГАН».

Телетайпы выстукивали последние сводки… С места происшествия фототелеграф передавал снимки Виноградова и Яковлева, бежавших из Н-ской колонии – строгого режима: в момент, когда на эти места обрушился ураган.

Милиция нескольких областей включилась в розыск… Бежавшие исчезли бесследно в таежных дебрях…

– Чувствуете масштабы? – спросил Собеседник. – А фон-то какой! Сибирь! Тайга. В тайге – концентрационные советские, нет, нет, не сталинские, нынешние, брежневские лагери 1966 года, среди которых был и тот, строгого режима, откуда исчезли бандиты Виноградов и Яковлев, по следам которых – по разработанному в Москве плану «Операции Ураган» – кинулись чекисты нескольких областей. И началась всесоюзная (масштаб какой!) операция «Ураган». Сколько длился этот «Ураган» – не сказано. Ясно лишь одно: тайга – это Сибирь. В Сибири – начало. Коломна – это близ Москвы. Коломна – конец. Конец после того, как появился чудесный, сознательный мальчик, выдрессированный в духе любви, преданности и подозрительности. Мальчик – в будущем – бесспорный чекист. Но пока что – он только мальчик. И когда к его папе-маме заглянули какие-то незнакомцы, сознательный мальчик пионерским нюхом учуял «государственных преступников» в тех, кто был гостем папы-мамы. Мальчик ничем себя не выдал. Даже папа-мама не заметили, как мальчик исчез, чтобы донести о таинственных гостях, которых приняли папа-мама. Дальше… что ж, вот еще две-три строчки из очерка:

…Приметы – совпали с приметами операции «Ураган». Сомнений не было: это – Виноградов и Яковлев…

– Мальчик, – добавил Собеседник, – как ни в чем не бывало, вернулся к папе-маме. Жизнь продолжается. А в это время – ну, вроде мелькания кадров. На сцену выходят специальные оперативные чекистские группы. В группах – майоры и капитаны. Они выслеживают и «берут» Виноградова. Потом – ночью – в устроенную засаду попадает и Яковлев, и так неожиданно, что «не успевает пустить в ход гранаты». «Правда» с удовлетворением ставит точку: «…Так закончилась операция Ураган».

Вы хмуритесь? Не надо, – попросил Собеседник, протягивая руку Автору. – Забудьте о моих справках из хроники «нового мира». Вернитесь к свои давним запискам. Ворошите их, вздыхайте над ними, делайте ту книгу, которую – вы помните? – хотел создать наивный, никому не нужный Владимир Борисович Кулибин, странный друг Леонида Николаевича Решкова. Решков? Да, вы его приведете к трагическому концу, упустив из виду, что и после Решкова ничто не изменится.

Чувствовалось, что Собеседник хочет втолкнуть Автора в день сегодняшний. Нет, Автору ближе и светлые и мрачные судьбы тех, кто уже ушел из жизни, пусть даже и не под им принадлежащими фамилиями. Об этих судьбах – молчать нельзя, хотя не всё в них ясно и не всё поддается точному анализу.

Автор, например, в своих заметках явно пренебрежительно отнесся к Другасу, появившемуся в Киеве незадолго до возвращения туда Уходолова.

Другас, думал Автор, фигура эпизодическая в том странном мире, в котором жили Тобаридзе, Ступица и Атаманчик. На страницы «Моли» Автор не собирался пускать Другаса: ему там делать нечего.

Но недавняя встреча с Собеседником заставила Автора внимательно, вроде бы повторно перечитать теперь уже пожелтевшие от времени наброски.

С большим опозданием Автор признается в том, что он тогда – давно – не сумел разглядеть, какая острая игра началась сразу же, после первого столкновения Уходолова с Другасом. Это признание позволяет сказать сейчас, что Другас был накатчик, чекистский агент большой марки, засланный на берега Днепра не только для «работы» с Суходоловым-Уходоловым, но и для раскрытия следов суходоловского информатора, сидевшего где-то в Москве.

Другас не сомневался, что операция закончится победой. На Уходолова он смотрел, как на жертву, совсем не подозревая, что тот уже получил «информацию» и знал, кто такой Другас.

Шли дни и недели. Уходолов оставался прежним и внешне очень спокойным, словно не чувствующим опасности. Это и смутило Тобаридзе. Не понимая, в чем тут дело, он прямо спросил Уходолова:

— Ты что, Семен Семенович, не видишь подготовку?

— Вижу, – ответил Уходолов, – да только учти: меня попробуют взять тогда, когда… ну, знаешь: когда нападут на след моего информатора.

– Вряд ли нападут, – заметил Тобаридзе. – Да только зачем с огнем играть? Ну, скажи, зачем близко к себе поставил Другаса? Он ведь, думает, что ты ему доверился, и твоим доверием спекулирует, старается.

– Старается? – ухмыльнулся Уходолов. – А ты не тревожься, Тобаридзе! Пусть старается. За старательность я его хлопаю по плечу, а он думает, что я перед ним раскрываю карты, и потихоньку потирает руки, мечтает об орденке за мою голову.

– А может..

– Нет, Тобаридзе! Другас пусть пока тешится надеждой.

Другас, действительно, довольно-таки часто хвалил себя за ловкость и думал, что приближается время, когда он войдет в доверие к Булдихе, а тогда… Да, тогда можно будет раскрыть тайну «московского информатора», держащего связь с Уходоловым через притон Булдихи.

Ничего этого, как будто бы, не замечал Уходолов. Это удивляло Тобаридзе и он, наконец, решительно потребовал:

– Пора ставить точку! Довольно!

— Повременим, – ответил Уходолов.

— До каких пор? – спросил Тобаридзе.

— До каких пор? – задумчиво повторил Уходолов. – Скажу: пока старик живет, будет жить и Другас. А потом..

Тобаридзе поднял плечи. Нет, это не было знаком удивления или непонимания. Это было знаком преклонения перед Уходоловым, перед его решением до последнего дня поддерживать старика Воскресенского, профессора, которого когда-то спас Уходолов от чекистской пули.

Тобаридзе смотрел на Уходолова и видел перед собою человека, которого, казалось бы, жизнь приучила ко всему относиться равнодушно. Но вот он мучится мыслью о Воскресенском. Так же, подумал Тобаридзе, как мучился и о своем отце, о своей Ксюше, а вот теперь и о своей проснувшейся совести.

«Совесть, – сказал себе Тобаридзе, – заставляет его сделать последнее, что он может сделать хорошего: похоронить старика Воскресенского и обязательно в настоящем гробу».

«Старик уже кончается», – хотел было сообщить Тобаридзе Уходолову, но промолчал. Всё придет в свое время. Будет и гроб. И могила, в которую опустят старика. В эту могилу ляжет и какая-то часть его – уходоловского – греха перед жизнью.

Тобаридзе обнял Уходолова. Говорить дальше не о чем. Да и нельзя.

… А где-то вдалеке от Киева, в эти же самые дни, рушилась мечта Вали и Кости Туровца об их обычном и простом человеческом счастье.

Но об этом в рассказе –