Текст книги "Моль"

Автор книги: Виктор Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Вот с чего ночью Семыхин с Варькой бушевал! Раздобыл, видать, стариковские десятки, – задумчиво прошептал инвалид. – Идем, Васильевна.

Они миновали пристань и, не оглядываясь, пошли дальше, толкуя о своих маленьких житейских заботах. И потому, конечно, не знали, что Семыхину попасть на отходящий в шесть часов вечера пароход не удалось по причине весьма простой: в тот самый момент, когда он поднял свой чемодан с земли, кто-то совсем рядом буркнул:

– Погоди! У меня с тобой разговор предстоит.

Семыхин вздрогнул, но не от страха, а от удивления, что нашелся такой отчаянный, который днем не только не побоялся что-то приказывать, но и положил руку на его плечо.

Явно наслаждаясь предвкушением предстоящей расправы с нахалом, Семыхин с ленивой медлительностью оглянулся и… и вдруг заулыбался, растерянно бормоча:

– Суходол? Тоись, товарищ Суходолов! Откуда в наши края попал? А я, вот, смотри, уезжаю.

– Останешься, – вяло произнес Суходолов. – У меня с тобой разговор состоится.

– Да как же? Видишь, я собрался. По делам, значит. Так что будь здоров!

– Ой, чудак! – рассмеялся Суходолов. – Я к тебе, к старому другу-приятелю, в гости, а ты смываешься. Это же невозможно! Я спешил, боялся опоздать, тревожился, ну, думаю, может дорогой товарищ и бывший соратник Семыхин помёр, или, думаю, с ним какой несчастный случай приключился. А он – «будь здоров!» Так же нельзя! Плюнь, и пойдем к тебе. Ты у кого живешь?

– У Варьки. Только, знаешь, решил я с ней кончать. Стерва!

– Стерва? Пустое: она всегда была стерва. Идем! Посидим у Варьки. Закусить у тебя, чай, найдется?

– Закусить? – растерянно спросил Семыхин. – Найдется, а вот водки…

– У меня есть. Варька что? На старом месте? Тогда шагай за мной.

Семыхин покорно двинулся за Суходоловым, а встретившую Варьку поспешил успокоить, что, значит, раздумал он пока уезжать, и вообще привел знакомого и дружка, то есть товарища Суходолова.

– Брось болтать! – остановил его Суходолов. – Я к тебе, ну, по чарке выпить, а потом и за дело.

– Какое может быть дело! – попробовал отшутиться Семыхин, но осекся под тяжелым взглядом гостя, и закричал на Варьку: – Чего глаза вылупила? Подавай на стол!

Варька засуетилась, принесла огурцы, лук и калач. Увидев, что Суходолов вынимает из портфеля бутылку, она поставила три стакана и, немножко потоптавшись, осторожно присела к столу.

Суходолов выбил пробку из бутылки и не поворачиваясь к хозяйке, сказал:

– Ты, Варька, здесь лишняя. Я с ним посижу. Уходи!

Она посмотрела на покорно молчавшего Семыхина, потом плюнула в его сторону и пошла к двери.

– Ладно. Я через час вернусь. Так что водочки и мне оставьте. Хоть на донышке.

– Уходи! – повторил Суходолов. – И не возвращайсь.

– Как «не возвращайсь»!? – взвизгнула Варька. – А где я ночевать буду?

– Где хочешь, – ответил Суходолов. – Хоть под пристанью.

Хозяйка выскочила с проклятиями. Когда ее голос затих вдали, Суходолов сел на кровать и, прищурив глаза, принялся рассматривать Семыхина. Тому это так не понравилось, что на всякий случай он осторожным движением локтя проверил, в порядке ли карман. Убедившись, что всё на месте, Семыхин спросил:

– Ты что глядишь? Не признаешь, что ли? Иль перемены какие находишь?

– Вроде бы, – согласился Суходолов. – Перемены имеются. Так что давай выпьем. За радостную встречу, что ли.

Плохо скрытая в словах Суходолова угроза встревожила Семыхина. Пробуя спрятать страх перед непрошенным гостем, он ненужно быстро потянулся к бутылке.

– Дай-ка я сам, – всё с той же пугающей смешинкой сказал Суходолов. – Твоя закуска, моя выпивка. Коммуна, понимаешь?

– Об какой коммуне речь идет? – вздрогнув, спросил Семыхин. – Всё это пустое. Я для тебя, товарищ Суходолов, и души не пожалею.

– Не пожалеешь? – так тихо прошептал Суходолов, что Семыхину стало жутко. – Знаю. Знаю, что души не пожалеешь. Вот до чего я это знаю, – продолжал он повторять, забыв, видимо, где он и для чего сюда попал.

Этим моментом и хотел было воспользоваться Семыхин, чтобы сунуть руку в карман. Но какая-то доля секунды была упущена, и Семыхин уже по-другому кинулся навстречу опасности.

– Об каком таком деле хочешь толковать, товарищ Суходолов? Ужель ты взаправду думаешь, что это я стукнул Решкову про тебя?

Суходолов, не спуская глаз с Семыхина, наполнил водкой два стакана.

– Пей!

– А ты чего не пьешь? И вообще давай вести разговор, товарищ Суходолов.

– Разговор? – Суходолов как будто не сразу догадался, о чем его спрашивают. – Верно. Только разговаривать будем в городе. Собирайсь. Поехали. К последнему пароходу еще успеем.

– Да чего делать в городе! – отказался Семыхин. – Мне и тут хорошо. Вот и выпить еще можно. Хочешь, я и грибков принесу, – говорил Семыхин, и уже совершенно ясно видел, что Суходолов затеял какую-то серьезную игру и что вся здесь начатая «комедь» нужна ему, чтобы закончить ее где-то в одном из шалманов Подола или Евбазы.

Но отказаться от поездки прямо – было нельзя, и чтобы хоть как-то выгадать время, Семыхин взялся за стакан, глотал водку медленно, смутно надеясь, что вернется Варька и чему-то страшному помешает. Но Варьки всё не было, и Семыхин вытащил из бокового кармана золотые часы. «Если уже девять вечера, – подумал он, – больше пароходов на Киев нет до самого утра». Часы показали только восемь.

– Да ты просто нэпман! – воскликнул Суходолов. – А ну-ка покажь часишки.

Только странными событиями этого дня можно объяснить, что Семыхин покорно и без слов протянул часы.

– Ну и хват! – одобрил Суходолов. – Ишь ты, золотыми часами разжился! А что еще у тебя в кармане? Не стесняйсь! Выкладывай.

Растерявшийся Семыхин вытащил несколько золотых десяток. Монеты и часы Суходолов сунул в портфель.

– Это так. Для сохранности. А в том кармане что у тебя? Пистолет? Запасливый ты, да только… только зря… баловство. Дай-ка ты его мне. Ну вот, правильно! А теперь – едем!

Оставив на столе недопитую водку, они вышли из уже заполненной сумерками комнаты, не заметив притаившейся в кладовке Варьки.

Некоторое время она прислушивалась к удаляющимся шагам. Потом, решив, что мужчины не вернутся, села за стол, разрезала огурец и придвинула к себе бутылку.

К десяти часам водка была выпита, огурец съеден, и опьяневшая Варька храпела, развалившись на кровати. Примерно в это самое время Суходолов с Семыхиным очутишься в тайнике одного из кабачков на Подоле. Тайник, небольшая каморка, находившаяся в полуподвале, своим земляным холодом напоминал могилу.

Семыхин сознался: да, он был накатчиком и это он стукнул Решкову об обнаруженных следах Суходолова.

«Говорить больше не о чем… Всё ясно. Дальше – конец», – подумал Семыхин, теперь уже жалея, что всё выложил и сам во всем признался.

«А вдруг помилует?» – утешал себя Семыхин, глядя на вроде бы сонного и вялого Суходолова.

«Эх, будь бы пистолет!» – мелькнула мысль, заставившая Семыхина поежится.

– Ты что? – спросил Суходолов.

– Товарищ Суходолов! Я весь перед тобой вывернулся. Так что имей снисхождение. А я… я на веки вечные исчезну. Слуху обо мне не услышишь. Сделай снисхождение!

– Снисхождение? Я не об себе говорю. Я об том хочу сказать: а ты имел снисхождение? Вспомни Ксюшу… и того, старика Воскресенского… и других.

– А ты, ты сам? – вдруг взорвался Семыхин. – Ты что? Ты не был в помощниках у Решкова? Ты не списывал людей в расход? Ага!

Суходолов рванулся со стула так стремительно, что Семыхин сжался от страха и закрыл глаза руками. Потом, удивленный вдруг наступившей тишиной, осторожно выглянул из-под козырька ладоней и увидел, что Суходолов вернулся на свое место и опять сел.

Когда их глаза встретились, Суходолов совсем спокойно сказал:

– Ты это зря. Я без тебя справил поминки. Понимаешь: без тебя! А ты… ну зачем ты хотел прикончить старика Воскресенского?

– Да ему уже пора от старости подохнуть, – с насмешкой ответил Семыхин, обрадовавшись, что дело повернулось в сторону. – Да и чего ты привязался к нему? К тому и живучий он, как собака! Опять на ногах стоит. А в остальном прочем я весь вывернулся и признался. Имей снисхождение.

– Нет, – сказал Суходолов. – Я, понимаешь, перед отцом своим виноват, перед мужиком крестьянским, перед всей своей жизнью виноват. Хоть чутинку добра хотел я сделать, а ты поперек дороги стал. Я поклялся, душа моя решила, чтоб старика Воскресенского по-хорошему в могилу с крестом положить. Ты против моей души пошел. А теперь хочешь откупиться покаянием. Мне это без пользы, другим… что ж, другим может и есть в том польза. Так что этим другим обо всем ты сам и доложи. Идем!

И он поволок упирающегося Семыхина вверх, по шести каменным ступенькам, отделяющим тайник от кабака, набитого народом, сидевшим за грязными столами перед пивными кружками и стаканами с водкой.

– Им и выложи всё, как мне говорил, – приказал Суходолов, пихнув Семыхина к стойке. – Им будет интересно послушать и про тех, и про тебя.

Семыхин оглянулся. Самое страшное было в том, что многих из тут находившихся он узнал.

– Чего молчишь? – спросил Суходолов. – Начинай. Ну вроде бы доклада, как это людьми торгуют. Не задерживай. Видишь вон того? Ему особо важно твою исповедь послушать.

Семыхин посмотрел туда, куда пальцем ткнул Суходолов.

– Теперь видишь? Ну и выкладывай. А то спишь ты, или чего? Может быть в мозгах ковыряешься? Думаешь о чем-то таком государственном.

– Мне что думать? – в отчаянии пустился разыгрывать последнюю карту Семыхин. – Мне чего ковыряться? А вот ты сам, кто ты такой? Ты же был следователем в чека, а теперь за моей спиной хочешь спрятаться? Ну…

– Ну, – перебил его Суходолов. – Люди обо мне и обо всем моем знают. Какой я был и каким стал. Что и как – им всё известно. А вот ты.

– Что я? – закричал Семыхин, и все догадались, что сейчас он пустит в ход козырного туза. – Я – что?

И он пошел врать, что уже давно развязался с чека и что за ним теперь охотятся муровцы.

– Да ты не шуми так громко, – усмехнулся Суходолов. – Кругом слышно. Так что совсем просто про твою мокрую биографию доложат по начальству.

Насмешка была столь неожиданной, что Семыхин замолчал, как-то сразу уменьшился, вроде стащили с него пиджак и обкарнали каблуки. Трусливо моргая, он принялся разглядывать сбившуюся вокруг себя толпу, явно надеясь на чью-нибудь поддержку. Но поддержки не было в чужих пристальных и злых глазах.

– Я вам легенду рассказывал, – забормотал он, теперь уже всё пробуя превратить в шутку. – Легенду. А вы и ушами захлопали. Спасибочки, как говорят культурные председатели, за внимание, и перейдем к следующему пункту повестки дня.

Он балаганил, и удивлялся, почему его продолжают слушать. В этом уже была какая-то зацепка или шанс. И потому он старательно болтал, пряча шевелящуюся надежду на спасение. Когда эта надежда приняла пусть и сомнительные, но всё же реальные формы узкого и совсем свободного коридорчика, выводящего в проходной двор, Семыхин остановился, заметив, что из толпы выдвигается громадный детина. Тяжело ступая, верзила шел медленно, не вытаскивая рук из карманов пиджака.

«Зарежет», – подумал Семыхин, уже почувствовав запах своей собственной крови.

Детина вроде ненароком наступил ему на ногу и прохрипел:

– Давай, милок, выйдем вот по этому коридорчику на воздух. Необходимость такая имеется.

Выдернув носок ботинка из-под грубого сапога, Семыхин шарахнулся в сторону и чуть ли не прижался к Суходолову.

– Ну, ну, – оттолкнул его Суходолов. – Не придуривайсь! Иди. Парню, видишь, с тобой потолковать не терпится.

– Чего мне с ним толковать! – заверещал Семыхин, ловя руки Суходолова.

Он еще долго, самому себе противным голосом, просил о чем-то, клялся, хотя знал, что всё это уже лишнее.

– Заткнись, – скучно бросил Суходолов. – Пойди с парнем.

– Сеня! Семен Семенович! Товарищ Суходолов! Заступись! Я же с тобой вместях Октябрь создавал! Вспомни!

– Забудь! Нету товарища Суходолова! Нынче я Уходолов. У меня всё к концу идет. Так что и тебе пора к расчету.

Семыхин, упав на колени, ловил руками чьи-то сапоги. Потом он ткнулся лицом в свою каракулевую шапку-кубанку и заплакал, тихонько и совсем по-щенячьи взвизгивая.

Всё это, случившееся в Киеве в 1922 году, вводит в действо уже другого Суходолова – изменившего фамилию на Уходолова, как это значилось в поддельных документах.

Но Автор за этим человеком скорбной судьбы оставляет его настоящую отцовскую, крестьянскую фамилию, под которой и попрощается с ним, когда наступит положенный для того час.

Автор вообще не придает значения паспортам, дипломам, мандатам, украшенным печатями с серпом и молотом, в осо бенности после того, как были выслушаны —

Рассуждения собеседника об одном из видов диалектики

– По ходу вашего действа, – начал Собеседник, – кто-то исчезает, чтобы потом выпорхнуть под чужой фамилией, с поддельными документами. Вас устраивает этакий литературно-авантюрный поворот, экзотика начального строительства социализма-коммунизма. Возражений у меня нет, но вы, – Собеседник улыбнулся, – вы, Автор, эту экзотику включаете в прошлое, уже ушедшее, и начинаете (во всяком случае мне так кажется), начинаете верить в официальную партийную программу и клятвы на съездах. Кстати, наш разговор происходит в 1967 году, когда уже нет ни Ленина, ни Сталина, ни, как политической фигуры, Хрущева. Но их клятвы – остались. «Все советские люди – активные строители коммунизма».. «Все советские люди живут по законам единого для всех коммунистического мировоззрения…» «Наше поколение – будет жить при коммунизме».. Вы этому верите?

Заметив протестующий жест Автора, Собеседник поспешил смягчить резкость своих выражений. Нет, Собеседник не думает, что Автор безнадежно близорук.

– Вы не близорукий, – утешал Собеседник. – Вы, извините, наивно увлечены тем, что было. Я уже осмеливался упрекать вас, что вы… что из вас никогда не образуется диалектика. Рассуждать диалектически, видеть жизнь в диалектическом развитии (я, кажется, говорю языком ленинца?) вы не способны. Вы уцепились за свое, за пережитое, за то, что хранится в ваших записках и заметках. Я почтительно склоняюсь перед вашими архивными богатствами. Но почему бы вам не оглянуться по сторонам, не оторваться от ваших заметок? – спросил Собеседник, и тут же продолжал: – Хотя – понимаю. Вам некогда. Вы торопитесь. Вы заняты своим делом. К тому же вы Автор, как-то весьма грубо заявивший, что в ваши авторские дела посторонних просите не вмешиваться. Я и не собираюсь вмешиваться! Я обычный Собеседник, приткнувшийся к авторскому столу и довольный тем, что ему, то есть Собеседнику, позволяют высказать и свое мнение, мнение, подпертое ходулями диалектики.

– С высоты ходуль виднее? – съехидничал Автор.

– О, да! – тут же согласился Собеседник. – Вот вы украшаете своих героев приметами своего времени, совершенно не замечая новых примет, фактов нынешних. А ведь это Ленин утверждал, что, дескать, факты – упрямая вещь, и что всё новые и новые факты – это и есть диалектика, которая..

– Нельзя ли поконкретней! – проворчал Автор.

– Можно! – охотно отозвался Собеседник. – В советских газетах, конечно, после смерти Сталина, сколько было заметок, разоблачающих «орденоносцев», «лауреатов», перед которыми Хлестаков – приготовишка. У Хлестакова, как вы помните, никаких паспортов, «орденских книжек», докторских дипломов, профессорских званий и партийных билетов не было. У советских, у нынешних советских суперХлестаковых. Учтите: диалектика! У нынешних суперХлестаковых и партийные билеты, и дипломы, и мандаты такого качества, что талантливейшее дитя чека – КГБ-МВД – покорно склоняет голову.

Собеседник вытащил из кармана кучу газетных вырезок. Автор запротестовал:

– Ради Бога, один-два примера!

– Для подтверждения величия законов ленинской диалектики? – перебил Собеседник. – Хорошо. Ограничусь двумя примерами. Вот газета «Труд» за 19 февраля 1957 года. Статья «Казнокрад». Не волнуйтесь! Казнокрад, в общем, светлая личность. Это – коммунист Василий Поляков, родом из Калужской области. Сначала – участковый фининспектор Хвастовичского райисполкома Калужской области. Потом – уже с поддельным дипломом «одного» из финансовых вузов – старший инспектор в «одном» из отделений госбанка. А еще потом – быстрое развитие партийно-служебной карьеры, и Василий Поляков – управляющий «одним» из банков. Затем… ну – тут уж не обойтись без цитаты.

Однажды, когда сотрудники Госбанка ушли на обед, управляющий банком Василий Поляков отпустил домой и вахтера… после чего вскрыл фондовый сейф и, похитив 322 тысячи рублей, скрылся…

Чтобы замести следы, Поляков проживал по чужим паспортам…

– Так началась новая, «сладкая» жизнь коммуниста-афериста, – сказал Собеседник. – Опускаю кой-какие подробности из биографии этого мастера изготовления подложных дипломов, паспортов. Закончу цитатой из газеты «Труд».

Поезда, самолеты, города, гостиницы сменялись, как в калейдоскопе. И вот Василий Поляков на курорте в Сочи. Здесь его днем и ночью можно было видеть в ресторанах. Денег казнокрад не считал. На курорте Поляков нашел себе новую невесту, хотя имел уже трех жен…

Путешествуя по стране, преступник минувшим летом прибыл в Наро-Фоминск, Московской области. Здесь, недалеко от города, в глухом лесу он скрыл в железном бидоне более двухсот тысяч рублей. Недавно Поляков был арестован. При нем работники милиции обнаружили крупную сумму денег, поддельные паспорта, а также различные штампы и печати…

– Вы можете возразить, что этот партийный деятель фигура не особенно яркая, так себе: середняк! Не спорю, – кивнул головой Собеседник. – Но вы же сами предложили: два примера, без выбора! Один был. Теперь второй. На этот раз из газеты «Правда», за 29 мая 1966 года. Заголовок статьи «Ротозеи под гипнозом». Заголовок тонкий, интригующий и… и диалектический. В статье – о явном прогрессе партийных жуликов. Я не буду читать всю статью, остановлюсь лишь… Между прочим, в перечне фигурирует и аферист-поэт. Но возьмем главного, о котором так говорит «Правда»:

В Целиноградском областном суде недавно разбиралось дело Соколова Николая, бывшего работника кафедры физики медицинского института.

Ректор этого института Полетаев пригласил Соколова занять высокую кафедру. На заседании ученого совета, где обсуждались кандидатуры претендентов, Полетаев произнес пламенную речь:

– Николай Соколов – профессор! Доктор физико математических наук! Двадцатилетний стаж педагогической работы в вузах! Масса научных трудов! – ораторствовал ректор, потрясая папкой с документами профессора Николая Соколова… Члены ученого совета дружно проголосовали «за»…

– Пропущу часть статьи, – сказал Собеседник. – Потому что дальше строчки о том, как профессор Николай Соколов, этот прославленный ученый и светило физико-математических наук обучал студентов, заседал в ученом совете, произносил речи и… и вот тут уже нужно опять обратиться к «Правде».

Теперь многие, присутствовавшие на суде, глазам своим не верили. Оказалось, что это светило научной мысли, этот Николай Соколов – не профессор, не доктор наук… имел поддельный паспорт с московской пропиской и, наконец, шесть лет просидел в тюрьме и находился в местах, не столь отдаленных…

Даже видавшие виды юристы ахнули, когда суду было представлено около 150 найденных у Николая Соколова фиктивных дипломов, аттестатов о присуждении ученых степеней и званий, различных справок и блестящих характеристик… в том числе из Московского института имени Сеченова и из Московского сельскохозяйственного института…

— Справки бесспорно занятные, но при чем здесь диалектика? – спросил Автор.

– Да при том самом, – отпарировал Собеседник, – что диалектика лежит на виду. Поддается взвешиванию и измерению. Прогресс явный! Что было тогда? Кустарщина. А теперь – теперь, когда Октябрь отпраздновал свое пятидесятилетие, когда партия объявила социализм построенным, уже перешедшим в свою высшую ступень – в коммунизм – теперь кустарщине делать нечего. И потому – теперь – партийные аферисты прикрываются сотнями фальшивых, на уровне техники века сделанных дипломов, характеристик, документов о присуждении ученых степеней и…

– Вы меня всё же не убедили, – перебил Автор. – И теперь – в построенном социализме – действуют стереотипные, давным-давно набившие оскомину в детективных книжках, жулики и проходимцы. Тогда .. Понимаете: тогда меня мало занимали просто аферисты. Они – были. Но не о них я говорю в «Моли». Меня привлекают другие, очень грешные, но и очень сложные характеры. Без них, без этих характеров, нельзя понять того, что было.

Собеседник слушал и, против обыкновения, внимательно. Потом он сказал:

– Признаю свое поражение. Да, тогда и сегодня – это разные эпохи, разное дыхание. Всё разное. Оценивать разность методом плоской иронии – нельзя. Вот ушел из-под октябрьских знамен Суходолов. Я вижу его, Суходолова, я знаю, почему он ушел. Знаю, что в вашей еще не законченной «Моли» – пусть и другим – иным – переиначенным – он опять возникнет. Без фальшивых дипломов, без поддельных ученых степеней. Просто появится, чтобы дальше идти своим тяжелым, извилистым и грешным путем.

«Тяжелый, извилистый и грешный путь», – повторил мысленно Автор слова Собеседника, и вдруг понял, какая в них сила большой правды. Об этой правде он собрался сказать Собеседнику, но комната уже была пуста.

Автор некоторое время прислушивался. К чему? К собственным мыслям? Или к шороху призраков? А может быть и к звуку уже давным-давно исчезнувших голосов?

Потом Автор придвинул к себе свои заметки и наброски, внимательно перечитал их и, наконец, решил познакомить читателя с тем, как —