Текст книги "Кто бросит камень? Влюбиться в резидента"

Автор книги: Виктор Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава двадцатая

Дом Григория Павловича, сводного брата Анюты, находился почти в самом центре села. Не то чтобы он очень выделялся среди других домов, но был приметен. Вращающийся железный флюгер на крыше в форме петушка, узорчатый дымник на трубе, массивное железное кольцо на воротах, сельский вариант городского звонка – все выдавало профессиональную принадлежность хозяина, сельского кузнеца. Профессия эта с того самого времени, как человек научился плавить железо и придавать ему разные формы, считалась одной из основных как на селе, так и в городе. Недаром же самой популярной фамилией англоязычных народов был Смит. В Испании то же самое означала фамилия Эрреро, а во Франции – Форжерон. А уж Кузнецовым на российских просторах и счету не было. Испокон веков в российской деревне из кузни – сруба из бревен с маленькими окошками и большими воротами вместо двери, с надсадно дышащим горном, наковальней на огромной чурке и с пузатой бочкой воды, пахнущей железом, – с утра до вечера доносился неумолчный звон. И делали умельцы-кузнецы из этих заготовок мечи и подковы, кольчуги и плуги, ободы на колеса для телег и многое-многое другое, необходимое и в бою, и в мирной жизни. Покуда стоял в кузне звон, до тех пор и деревня жила, а без кузни какая жизнь?

Вот и Григорий Павлович был из таких русских умельцев. Профессия ему досталась от отца, здоровенного мужика, сгибавшего руками пятаки и подковы. Сын же был среднего роста, сухощав, но жилист и мощь в руках принял по наследству. Когда отец ушел из семьи, Григорий уже начинал входить в силу и пошел в кузню помощником кузнеца. Тот вскорости заболел и преставился, а Григорий с тех пор стал обслуживать всю округу. Когда пришла новая власть, а за ней Гражданская война, мобилизовали парня в Красную Армию. Помотало его по фронтам, дважды был ранен, отличился в боях. После войны вернулся в родное подмосковное село и занялся привычным кузнечным делом. В районе, правда, быстро положили глаз на бывшего красноармейца. Сообразительности ему было не занимать, да и язык был подвешен. В общем, уговорили парня и избрали председателем сельсовета. И жизнь в ту пору будто обороты начала принимать – село стало центральной усадьбой колхоза имени Коминтерна, и народ нового председателя зауважал. Но через пару лет председательствования пришел он в райсовет, положил печать, подотчетные деньги и другие документы на стол и попросился обратно в кузню.

«Кандидаты в председатели у нас есть, а вот путных кузнецов нету. Все какие-то летуны да пьяницы несамостоятельные. А я это дело враз на правильный путь налажу» – так сказал он председателю райсовета. Тот, понятное дело, зашумел, про партийный долг напомнил – Григорий Павлович еще на фронте в партию вступил, – но переубедить кузнеца не удалось и в райкоме. Однако секретарь райкома умным мужиком оказался и отпустил его с наказом активно участвовать в партийной жизни села. На том и порешили. С тех пор много лет прошло, заматерел Григорий Петрович, второй раз женился. Первая-то жена пропала в гражданскую, детей у них не случилось, зато со второй двоих парнишек прижили. Да вот не дал Бог им вместе пожить подольше, в тридцать пятом жена занедужила и через несколько месяцев ушла из жизни. Остался кузнец с двумя пацанами да старухой-матерью, и хоть не просто ему было, но в свои сорок семь он почему-то считал себя стариком и жениться в третий раз не решался.

Приезду сводной сестры Григорий Павлович очень обрадовался. Да и с Михаилом они быстро нашли общий язык. Кузнецу льстило, что ухажер у Анюты – инженер-конструктор, имеющий высшее образование, и он сразу по приезде повел гостя показывать свое хозяйство. Анюта тем временем сидела в избе на лавке за большим столом. Все в доме было сделано крепко, на совесть, на долгие годы. Напротив нее у окна с вязаньем устроилась хозяйка дома – мать кузнеца Василиса Егоровна, которая сразу же, положительно отозвавшись об ухажере, начала расспросы о его родителях. Анюта отвечала, что мамаша у Михаила домохозяйка, а отец работает бухгалтером в главке.

– А чего это за лавка такая, чем торгует? – продолжала выпытывать хозяйка. Девушка хотела объяснить, что такое главк, но, по правде сказать, сама не очень понимала значение этого слова и поэтому просто сказала, что это такая большая главная контора.

– Ишь ты, – покачала головой женщина, – главный начальник, выходит. А они, евонные родители, насчет тебя не против?

– Нет, они хорошие люди, меня привечают, – с улыбкой ответила Анюта.

– Слушай, а как вы с ним? – заговорщицки подмигнула Василиса Егоровна. – Ну, насчет этого дела?

Анюта покраснела, хотела что-то сказать, но пожилая женщина жестом остановила ее:

– Да не красней ты, дело молодое. Я потому спрашиваю, как вас на ночь налаживать, вместе али врозь?

Девушка не успела ответить, как в комнату, подначивая и тузя друг друга, вбежали два пацаненка. Она уже знала, что одного – девяти лет – зовут Минька, а того, что на два года старше, – Пашка, но кто из них был кто, она пока разобрать не могла.

– Баб Вася, когда вечерять будем? – дружно атаковали они бабушку, хитро поглядывая на девушку.

– А уроки школьные сделали?

– Сделали, сделали, – закричали мальчишки, продолжая возню.

– Вот сейчас отец с гостем придут и сядем. Где опять носились? – бабушка пыталась быть строгой, но строгость эта была, по всему видно, исключительно следствием присутствия гостьи.

– На выселках бегали. Вон, вон, папка с дядей идут! – радостно завопили они, поддав друг дружке от избытка чувств.

– Я вот вас, шлындики! – бабушка притворно замахнулась на внуков вязаньем. – Охолоньте покуда, сейчас на стол соберу.

С необычной для своих лет живостью она забегала из кухни в сени, оттуда в горницу и обратно. Пацаны уже заняли свои места за столом и нетерпеливо ерзали в ожидании угощения. А на столе тем временем появилась большая чашка прошлогодней квашеной капусты, соленые огурцы, моченые яблоки, сало. Отдельно поставили чугунок с горячими щами, извлеченный из русской печки. Анюта, спохватившись, побежала на кухню выкладывать из сумок городские продукты. Гостинцы, которые они заготовили для хозяев, были вручены сразу по приезде: наборный янтарный мундштук для главы семейства, расписной полушалок для бабушки и кое-что из носильного для ребятишек. Нарезав сыр и колбасу, она схватилась было за банку со шпротами, но открыть ее простым ножом не смогла.

– Обожди, милая, сейчас сам придет, откроет, – остановила ее баба Вася, прислушиваясь к шагам на крыльце.

Усевшись за столом, хозяева и гости чинно дожидались, пока хозяин дома перекрестится на образа, висевшие в углу избы, и возьмет ложку. То же самое проделала Василиса Егоровна, однако ребятишки в этом обряде не участвовали и ждали команды отца. Михаил и Анюта внимательно наблюдали за происходящим. Григорий Павлович открыл рот, чтобы дать команду к началу трапезы, но вдруг поглядел на мальчиков и строго спросил:

– Вы руки помыли?

Вопрос застал врасплох не только Миньку с Пашкой, но и бабушку, которая проворно соскочила с лавки и жестом показала сконфузившимся мальчуганам следовать за ней. Анюта почувствовала, как краска залила ее лицо – за кухонными делами она и сама забыла совершить эту процедуру и сейчас не знала, как ей поступить. На ее счастье умывальник на кухне перестал брякать, ребятишки, а за ними и бабушка вошли и снова уселись за стол. Переглянувшись с Глебовым, Анюта вдруг поняла, что сей воспитательный момент был рассчитан именно на московского гостя, на Михаила, который, войдя в избу, изъявил желание вымыть руки. В следующее мгновение хозяин подал знак и все степенно приступили к ужину. У каждого взрослого была своя тарелка, ребятишки же хлебали щи из одной чашки. Гости и не заметили, как опустошили тарелки. Щи, томленные в русской печке, показались им верхом кулинарного искусства. Все это не могло не остаться без внимания хозяйки, и она тут же предложила москвичам добавки. Те, переглянувшись, дружно кивнули.

– Вот то-то же, в Москве на газу таких щец сроду не сварганишь, – усмешливо пробасил кузнец.

Пока гости уминали добавку, баба Вася дала каждому из мальчишек по куску хлеба с колбасой и выпроводила из-за стола, пообещав позвать к чаю. Раздобревший от горячих щей хозяин проводил взглядом ребятишек и обратился к матери:

– Мамаша, надо бы, как говорится, приезд-то отметить. В кои-то веки сподобилась племянница, а то все только сулилась.

Михаил тут же встрепенулся:

– Так мы же привезли с собой, – и сделал знак Анюте. Та проворно вытащила из стоящей в углу сумки бутылку водки и поставила на стол. Григорий Павлович осторожно взял бутылку, внимательно ее осмотрел и снова поставил на стол.

– Вот что, молодежь, есть у меня такое предложение. Мы в выходной соседей пригласим, посидим-поговорим, вот и угостим их вашей казеночкой. Не против? – выжидающе посмотрел он на Михаила.

– Конечно, конечно, – поспешно согласился тот. Кузнец удовлетворенно кивнул.

– Вот и договорились. А сейчас, мамаша, давайте-ка сюда нашу, деревенскую.

Василиса Егоровна ушла в сени и вернулась с четвертью самогона. Хозяин достал стаканы, сказал: «Со свиданьицем!» – и все, чокнувшись, выпили. Анюта, чуть пригубив, тут же поперхнулась и закашлялась, а Михаил, мужественно проглотив огненную жидкость, открыл рот и начал делать руками какие-то непонятные движения, которые тут же расшифровал кузнец и сунул ему в руку большое моченое яблоко. Отхватив от яблока почти половину, парень усердно заработал челюстями, после чего издал вздох облегчения. Григорий Павлович засмеялся:

– Что, крепка советская власть? Ничего, привыкнете, быстро привыкнете, проверено. Вот в выходной на речку сходим, даст бог, рыбкой разживемся, уху сварганю, за уши не оттащишь.

– А в субботу баньку истопим, попаритесь. В городу-то небось баня не такая, – добавила хозяйка. – А ты, Гриша, не части так, не части, – сделала она замечание сыну, увидев, что тот снова разливает самогон. – Они люди городские, к нашему питью непривычные.

– Во, видал, какое у меня НКВД строгое, – подмигнул хозяин Михаилу. – Ничего, мамаша, они народ молодой, у их здоровья много. Давайте, чтобы, как говорится, банька была жаркая да рыбалка удачная.

На этот раз самогон проскочил «соколом». Пока закусывали, в сенях раздался топот, и Минька с Пашкой тишком подкрались к Василисе Егоровне.

– Бабуля, дай еще вкусного кушанья, – наперебой зашептали они ей в ухо. Увидев по выражению лица бабушки, что парнишкам сейчас будет сделано внушение, Анюта воскликнула:

– Ой, я совсем забыла, мы же ребятишкам шипучей воды привезли! – и выбежала на кухню, на ходу подтолкнув Глебова. Там она быстро откупорила бутылку лимонада и налила в большие кружки, а Михаил в это время сделал каждому по большому бутерброду с колбасой.

– Мальчики, идите сюда, – прокричала она из кухни, и те поспешили на голос. Бабушка строго крикнула вслед:

– Что сказать-то надо?

В ответ донеслось дружное «Спасибо!», и, прижав бутерброды и кружки к груди, пацаны выскочили на крыльцо.

– Ну вот, середка полная, концы заиграли, – добродушно проворчала хозяйка вдогонку внукам. – Однако балуешь ты их, Нюра, – заметила она теперь уже возвратившейся из кухни девушке.

– Ладно, мамаша, ворчать-то. Чай не каждый день у нас такие гости, – мягко осадил сын педагогический энтузиазм матери.

– Ну что, ребята, Бог троицу любит, – взялся он за четверть.

– Дядя Григорий, – деревенское питье придало Анюте храбрости. – Ответь мне, ты партийный?

– Ну, едрена корень, какой я тебе дядя? – развел руками кузнец. – И зачем это тебе, сестренка?

– Нет, ты мне ответь, ты – партийный? – не отставала Анюта.

– Ну, партийный, а что? – он поставил четверть на стол и с интересом взглянул на сестрицу. А вот Василиса Егоровна явно насторожилась.

– А вот ты Бога часто вспоминаешь, это всерьез или как?

Тут уже и Михаил с опаской глянул на раскрасневшееся лицо подруги.

– Вон ты об чем, – кузнец спокойно взялся за четверть и разлил по стаканам. – Я, Нюра, партийный и всей душой с нашей народной властью. И все понимаю, в церковь не хожу… а вот обычаи чту, я же русский человек. Вот малые мои, – он кивнул в сторону двери, – пусть живут по-новому, а меня уже не переделать. Ну, ребята, дай вам Бог здоровья… да и нам не хворать.

Глава двадцать первая

Они договорились встретиться в парке в семнадцать часов, но Прохоров свою часть задания выполнил быстрее, чем предполагал, погулял по парку и уже минут пять сидел на скамейке. Прикрыв глаза, он с удовольствием подставил лицо под лучи начинающего уходить на ночной отдых светила. Когда он вот так, безмятежно, отдыхал последний раз? Загорал на солнышке, рыбачил, купался, валял дурака и все такое прочее? Трудно сказать. И не потому, что он так любил работу, что она его не отпускала. Согласно трудовому законодательству, ему регулярно предоставляли отпуск, но в том-то вся и штука, что именно к нему обращались начальники, когда в последний день перед отдыхом случалось что-то непредвиденное. Знали: не откажет, задержится. А такие непредвиденности случались регулярно, поэтому максимум, что у него получалось, так это отъехать на несколько дней на рыбалку или помочь родственникам в решении каких-то серьезных хозяйственных проблем. Честно говоря, он и сам был рад, когда отпуск срывался. С тех пор как погибла жена Саша, жизнь для него остановилась. Детей у них не было, родители его давно умерли, так что заботиться было не о ком. А уйти в отпуск означало остаться один на один со своими воспоминаниями о том времени, когда они проводили отпуск с женой. За прошедшие годы он так и не смог найти никого, кто бы смог заменить ему Сашу, а вернее сказать, и не искал. Кстати, на днях исполняется…

Кто-то осторожно тронул его за плечо. Открыв глаза, Николай увидел стоящих рядом Свиридова и Климова. Последний тут же попытался пошутить, обратившись к начальнику, мол, прошу разрешения заменить товарища Прохорова на боевом посту. Но Свиридов, против обычного, не отреагировал на шутку, а сразу обратился к Николаю:

– Рассказывай, чего выходил?

Прохоров выпрямился, собрался с мыслями:

– Значит, сначала имел плотную беседу с Риммером. По-моему, он созрел для любых вариантов. Хочет жить, отсюда и ноги растут. Но просит гарантий.

– Опять за рыбу гроши! – недовольно проворчал Климов. Свиридов недовольно глянул на лейтенанта:

– Погоди, Никита Кузьмич. Тут дело понятное, он жизнь выторговывает. А что доктора говорят?

– Худо дело, – вздохнул Прохоров. – Два дня в запасе у нас есть, врач пообещал что-то сделать, но… – Николай покачал головой, и во взгляде его можно было прочитать безысходность.

– Значит, одна надежда – почтамт, – капитан медленно опустился на скамейку. Он хорошо помнил разговор с комиссаром Николаевым и его предупреждение о скорейшем завершении проверки показаний Риммера. Если в субботу раненый не сможет выйти на явку, остается ждать на почтамте того, кому адресована телеграмма. И сколько времени придется ждать и держать там сотрудников, которых катастрофически не хватает, не знает никто. А Николаев – человек горячий, того и гляди, прикроет все наши затеи…

Возникшую паузу первым нарушил Климов:

– А может, все-таки выпустим Риммера?

– Он что, на костылях поскачет? И даже если придет, чем объяснит свое состояние? Они не дураки, первую встречу пропустят и постараются за ним проследить. Он же в больницу назад не пойдет, – Свиридов даже сплюнул с досады.

– Пусть живет на квартире и в больницу ходит, – по инерции продолжал настаивать Климов.

– Ладно, тебе, Никита, кашу по тарелке размазывать. У него не геморрой, а пулевое ранение. И опытные агенты выявят это в два счета, – Прохоров не так сердился на Климова, как на себя самого, за то, что не смог задержать Риммера без стрельбы. – Федор Ильич, когда «наружку» на почтамт вернут?

– Обещали завтра с утра.

Час назад это известие обрадовало бы Свиридова, но информация из больницы перечеркнула все положительные эмоции. А Прохоров не зря задал этот вопрос. Первого мая он уже столкнулся с отсутствием профессионального опыта молодых сотрудников Свиридова, и то, что на почтамте, который стал теперь их единственной нитью к московской агентуре немцев, дежурили двое неопытных чекистов, не давало ему покоя.

– А что, если мне или Никите заменить на почтамте одного из бойцов?

– Стоп, Николай. Климов не может, он остается за меня.

Оба собеседника как по команде непонимающе уставились на Свиридова. Тот развел руками.

– Через… – он посмотрел на часы, – сорок пять минут вместе с группой других руководителей я еду на Украину. Насколько, зачем – не знаю, там скажут. Вещи уже в машине.

– А как же операция? – упавшим голосом спросил Прохоров.

– Руководство считает, что я там нужнее, что вы здесь и без меня справитесь. Так что ты, Николай, конечно, ребятам можешь помочь, но если что… в общем, не лезь на рожон, так, подстрахуй. Ну что, будем прощаться? – Свиридов встал со скамьи. Прохоров молча глядел, как он, отойдя на несколько шагов, о чем-то инструктировал растерянного Климова, и что-то внутри говорило, нет, кричало ему, что видит он Федора в последний раз. Поэтому как только тот простился с лейтенантом, Николай тоже попросил уделить ему пару конфиденциальных минут. Они отошли в сторону.

– Ты, Федор Ильич, извини меня… ну, за тот разговор у тебя на квартире, – Прохоров говорил медленно, подыскивая нужные слова.

– А что случилось? По-моему, хорошо поговорили, – Свиридов недоуменно посмотрел на товарища.

– Да, понимаешь, нехорошо как-то вышло. Получается, я в кусты свалил, а с вас справляю, почему молчите о том, что происходит, – сформулировал, наконец, свою мысль Николай, отводя глаза. И Свиридов вдруг почувствовал сердцем какое-то щемящее чувство радости и одновременно непроходимой тоски. Радости за то, что у него есть такой друг, совесть которого является мерилом его существования, и тоски от ощущения их абсолютной обреченности в этом мире. Он обнял Прохорова.

– Ну, ты тут пособи ребятам, – сдавленно прошептал он ему. – И дождись меня, обязательно дождись.

Климов и Прохоров долго молча смотрели вслед уходящему Свиридову. Однако как бы тяжело ни было на душе, но разработка операции теперь оказалась на их плечах, и необходимо было как можно быстрее взять себя в руки.

– Ну что, я пойду подмогну вашим ребятам на почтамте? – Прохорову хотелось отвлечься от грустных мыслей, а для этого нужно было ввязаться в какое-то практическое дело. Климов молча кивнул и уже двинулся по своим делам, как вдруг услышал оклик Николая Николаевича:

– Никита Кузьмич, извини, чем служебное расследование закончилось?

Лейтенант криво усмехнулся:

– Отделался строгачом… да и то благодаря Федору Ильичу. Честно говоря, я думал, дело труба… Ну а раз так, будем исправляться, работать над ошибками.

На почтамте в этот день дежурили сержанты Беспалый и Глухов. Рабочий день близился к завершению, и их утренний оптимизм потихоньку уступал место вечернему разочарованию. Оба они сидели в той же комнате, за тем же столом, где до них пил чай с девушками старый чекист Петрович. Напротив за столом сидела молодая женщина, сортировавшая почту. Дверь в операционный зал была приоткрыта, девушка, выдававшая корреспонденцию «до востребования», сидела рядом с дверью, и чекисты ждали ее сигнала. Решив, что настроение можно поправить с помощью кружки крепкого чая, парни затеялись перекусить. Глухов пошел за кипятком, а Беспалый, расстелив на столе газету, аккуратно порезал хлеб, колбасу, вывалил из пакета сушки. Из-за двери послышался женский голос:

– Маша, у меня кончились бланки.

Но Маша в это время отвечала на приглашение Ивана откушать чаю, и оба пропустили этот возглас мимо ушей. С дымящимся чайником в комнату вошел Глухов, и все трое стали шумно рассаживаться вокруг стола, еще раз проигнорировав ту же фразу, произнесенную за дверью. Но едва вся троица стала подставлять разливальщику стаканы, как в комнату из операционного зала выскочила девушка, задыхаясь от возмущения:

– Ребята, я кричу, кричу…

Мгновенно сообразив, что произошло, Беспалый свистяще прошептал:

– Где он?

– Так уже к выходу пошел. Высокий такой, молодой, симпатичный… в шляпе коричневой. И плащ на нем светлый, – испуганно ответила девушка и хотела еще что-то добавить, но сержанты уже неслись к двери. Выбежав на улицу, они осмотрелись. Ни похожей шляпы, ни похожего плаща не было видно, зато впереди проезжали перекресток две легковые автомашины.

– Так, быстро в разные стороны до угла, – скомандовал Глухов, и парни рванулись исправлять ситуацию.

Когда Прохоров подошел к почтамту, оба сержанта что-то возбужденно обсуждали около центрального входа. Ему хватило одного взгляда на их лица, чтобы понять, как непоправимо осложнилась оперативная обстановка…

С Климовым они снова встретились вечером на квартире, куда поселили Прохорова. Лейтенант был до крайности возбужден, нервно ходил по комнате из угла в угол.

– Девчонка, как учили, два раза условную фразу сказала, – Прохоров уже выяснил детали случившегося у девушек с почтамта. – А эти… Пацаны и есть пацаны. Как же вы с ними работаете?

– Вот так и работаем. Воспитываем.

В наступившей тишине Николай Николаевич искоса глянул на Климова:

– Что делать думаешь, Никита Кузьмич? Рапорт ведь надо писать…

– Слушай, Николай Николаевич, сегодня ничего не было, ты ничего не видел и не слышал, – после паузы медленно произнес Климов. – Мне одного строгача за глаза хватит. Понял?

– Чего ж тут непонятного, – пожал плечами Прохоров. – Только… ну, с парнями вопрос решить можно, но ведь завтра наружников поставят, с этими-то как быть?

– Это мой вопрос. Отменим, нам только спасибо скажут. Я вот думаю, у нас еще один вариант есть, – Климов внимательно посмотрел на товарища.

– Ты о чем? – вопрос Прохорова был риторическим, он все сразу понял.

– Помнишь парня-понятого, который у комбрига на обыске в обморок упал? Про которого еще Федор Ильич говорил, что они очень похожи? Завтра с утра пошлю ребят, пусть его найдут и привезут ко мне. Объясняем ему ситуацию и в субботу запускаем на встречу.

Прохоров покачал головой, прошелся по комнате:

– Ну и ну… Я понимаю, если бы Риммер пошел, это более-менее реально. А с этим надо же все отрабатывать по полной программе – легенду учить, прикрытие готовить, разрешение на ввод в разработку получать… а у нас же времени нет.

– А у меня другого выхода нет, – выпалил Климов. – Пошлем его и возьмем со связным во время встречи. А за то время, которое осталось, ты его в курс дела введешь… на той квартире, куда Свиридов Риммера собирался поселить.

– Ну а если они какую-нибудь «шестерку» пришлют? Или вообще на связь не выйдут? – Николай понимал, что лейтенант, как утопающий, хватается за соломинку.

Климов подошел к нему вплотную, посмотрел в глаза:

– Слушай, Николай, давай не будем отвлекаться на все эти «если бы» да «кабы». Возьму связного и буду «колоть» до характерного треска… Он у меня все расскажет.