Текст книги "Кто бросит камень? Влюбиться в резидента"

Автор книги: Виктор Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Погоди, Анюта. Драгоценностей-то фактически нет?

– Ну, я же сказала, он обещал, что будут. А я примечаю, он не врет, – воодушевившись своей идеей, горячо заговорила она.

– Значит, предлагаешь закончить операцию? А вот у нас есть подозрение, что этот Эдуард Петрович за границу собрался. Вместе с драгоценностями. И тебя с собой хочет забрать.

Сказав это, Климов внимательно посмотрел на Анюту, ожидая ее реакции.

– А меня-то зачем? – удивленно спросила та.

– Ну, ты же сама говорила, что он тебя в далекие страны сманивал? – теперь пришла очередь удивляться Климову.

– Ну да… Только мало ли что мужики сулят, чтобы девок разманить. Я думала, он так… – Анюта пожала плечами, а у самой где-то в глубине души засвербило. «Ничего ты не думала, просто плыла по течению, куда вынесет. Вот, кажись, и приплыла».

Климов невольно глянул на часы и выругался про себя. Он уже чувствовал, что Седой вот-вот вернется, и если немедленно не перейти к делу, то можно в очередной раз поставить под удар план Свиридова.

– Короче, слушай меня внимательно, – решительный тон лейтенанта заставил девушку подобраться, с лица ее сползла улыбка. – Если завтра ты с Эдуардом Петровичем поедешь на юг или куда-нибудь на экскурсию, но в пределах Союза, я доложу руководству твою просьбу о прекращении операции. Но если вы завтра двинетесь за кордон, то, значит, прав я. И в этом случае ты едешь вместе с ним. Это приказ.

Климов, конечно, рисковал, демонстрируя свою уверенность в завтрашнем дне, но разговор надо было заканчивать, и как можно быстрее.

– Да как же это? Зачем? Что я там делать буду? – растерянно пролепетала Анюта.

– Ничего особенного. Живи, как до сегодняшнего дня жила, веди себя спокойно. Слушайся его.

– А может быть, все-таки… – снова начала она.

– Не может быть, – резко оборвал он девушку. – Он за границу не отдыхать едет. Он там немцам очень нужен. Я готов поверить, что он в гражданскую не зверствовал, но сегодня он согласился – поверь мне – помогать немецкой разведке. И если бы не было тебя, мы бы его не отпустили. А с тобой отпускаем. Потому что ты для нашей страны про эти планы немцев все и узнаешь. Вспомни, мы не знали, зачем немцам понадобился Глебов. Благодаря тебе знаем и верим ему, – немного присочинил Климов.

– А зачем он им нужен был?

– Обязательно расскажу, но потом, договорились?

Анюта молча кивнула. Климов свернул газету и сунул в карман. Только что мимо их скамейки прошел тот самый неприметный мужчина из очереди в буфет.

– Все, товарищ Самохвалова, ваш спутник на подходе, – он ободряюще кивнул девушке.

– Держись уверенно, все будет хорошо. Имей в виду, каждая твоя информация, по моим данным, передается на самый верх, – он выразительно поднял палец и взял портфель.

– А как же драгоценности? – неожиданно вырвалось у нее.

– За них не переживай. Все будет как надо, – он подмигнул Анюте и не спеша направился к выходу на перрон. И вовремя. В зал быстрым шагом вошел Седой и зашарил глазами по скамейкам, выглядывая спутницу. Торопливо подойдя к Анюте, он схватил чемодан:

– Заждалась? Извини, дело серьезное. Так все удачно получается… помоги нам, Господи. Еще десять минут, и все.

Так же быстро Седой вышел из здания вокзала и свернул в прилегающий двор. Передав чемодан из рук в руки шедшему навстречу Хайнцтрудеру, Седой, сделав еще несколько шагов и не обнаружив ничего подозрительного, круто развернулся и немного прошелся за вице-консулом на значительном расстоянии. К сидящему в легковой машине рядом с вокзалом Свиридову подбежал мужчина в штатском.

– Он только что отдал чемодан немцу. Будем брать? – прерывисто дыша, спросил мужчина. Свиридов покачал головой:

– Нет. Пока все идет по плану. С этой минуты с немца, а главное, с чемодана глаз не спускать.

Ровно через десять минут Седой вернулся в зал ожидания. На лице его сияла добродушная улыбка, которой он одарил Анюту.

– Ну, все. Дела на сегодня закончены, пора подкрепиться.

Подхватив сумку, Седой взял девушку под руку, и они направились к выходу.

Глава двадцатая

Свиридов сидел за столом и что-то писал. По приезде в Ленинград хозяева «Большого дома», как называли в городе управление НКВД, выделили ему с Климовым кабинет, в котором они проводили совещания с местными коллегами, выслушивали доклады руководителей служб, задействованных в операции, писали бумаги. Формально руководил операцией Селиванов, но ему руководство наркомата поручило еще проверить оперативно-служебную деятельность некоторых подразделений управления, и со Свиридовым они встречались только на подведении итогов дня. Сегодня Селиванов, в связи с инспекционным выездом в один из пригородных райотделов НКВД, сдвинул время проведения совещания, и Федор Ильич готовился доложить об утренних событиях.

В дверь постучали. На пороге появился Климов. Бросив настороженный взгляд на начальника и не заметив на его лице тревоги, он перевел дух.

– Товарищ майор, ну что? Нашлись эти господские побрякушки? Куда Муромцев чемодан-то таскал? С кем встречался? – с места в карьер атаковал он вопросами Свиридова. Нетерпение его было понятно и горячность объяснима. Очень многое, если не все, было поставлено ими в эти дни на карту, каждый час неумолимо приближал их к ответу на вопрос: со щитом они вернутся в Москву или…

Свиридов отложил ручку и серьезно посмотрел на лейтенанта:

– Отставить эмоции, товарищ лейтенант. Садитесь и доложите о встрече с агентом Умная.

Климов сразу успокоился, прочистил горло:

– Виноват, товарищ майор. Встреча прошла нормально. Правда, один раз я там по-глупому пошутил… В общем, если честно, трудновато пришлось. Получается, я все о главном подворачиваю поговорить, а она о том да о сем… А потом в слезы, пришлось успокаивать.

Свиридов опустил голову. Он собирался сам лично провести встречу с Анютой, но Селиванов, узнав об этом, неожиданно вмешался и приказал провести встречу куратору Умной, то есть Климову. Селиванов намекнул Свиридову о разговоре с замнаркома и велел проверить лейтенанта на этом очень ответственном поручении. Какие цели на самом деле преследовал начальник отдела, можно было только гадать. Свиридов скрепя сердце согласился. Поэтому и переживал он все утро за Климова, а от нервов – та сухость, с которой он его встретил.

За все время, пока Климов докладывал о встрече, майор не сказал ни слова. Потом, помолчав, заметил:

– Я же тебе говорил, аккуратней с ней надо. Мается она небось душой-то, сам понимаешь…

– Да уж, мается, это точно, – согласно кивнул Климов. – Но, думаю, все у нас сложится, девка правильная.

– Только бы выдержала, не сорвалась, – с этими словами Федор Ильич встал и прошелся по кабинету. Климов, решив, что майор успокоился, заерзал на стуле.

– Товарищ майор, ну, кому Муромцев чемодан-то утащил? – в голосе лейтенанта послышались умоляющие нотки, так что Свиридов невольно улыбнулся:

– А ты что, не догадываешься?

Климов сначала пожал плечами, потом, прищурившись, выпалил:

– Немцу, что ли?

– Именно. Именно ему, – довольно усмехнулся Федор Ильич еще и потому, что его догадка оказалась верной.

– Погодите, Федор Ильич, что-то не соображу. А зачем?

– Ну как? Дипломату же вывезти все что угодно – раз плюнуть. Хошь бомбу, хошь золото.

– Но она же не видела в чемодане никакого золота, – недоуменно пробормотал Никита Кузьмич.

– Все правильно, – хмыкнул загадочно Свиридов.

Климов стукнул кулаком по колену:

– Да как же мне в голову-то не пришло!

– Ну, ладно, лучше поздно, чем никогда, – подмигнул майор. – Муромцев не знал, как будет развиваться ситуация… ну, как его будут переправлять. Поэтому добыл чемодан с двойным дном, и Умная не увидела ничего… ну, ей простительно. А когда в церкви встретился с дипломатом, то сообразил, что тот может помочь. И, надо понимать, они договорились. А еще я думаю, что вице-консул ему документы передал и поплывут они на одном пароходе, – Свиридов для убедительности даже кулаком пристукнул, только не по колену, а по столу. – Муромцев не стал бы отпускать от себя свое богатство.

– Товарищ майор, – Климов даже вскочил. – Тот фотограф на юге… надо срочно за него браться всерьез.

Свиридов сделал успокаивающий жест рукой:

– Извини, Никита Кузьмич, не поставил тебя в известность. На юге как раз уже работают, как ты выразился, всерьез. А вот ты сейчас садись, бери бумагу, ручку и пиши отчет о встрече с Умной. Через, – он посмотрел на часы, – сорок минут совещание.

Днем по объявлению, наклеенному среди прочих на стене какого-то дома, Седому удалось найти комнату. Дом находился где-то среди многоэтажных громад, что толпились в центре города. Даже в ясный день и при хорошей погоде Анюта не смогла бы его отыскать без проводника. Ранний подъем и нервное напряжение все-таки сказались, и, решив отдохнуть, они проспали до вечера. Первым проснулся Седой. Он долго стоял у окна, о чем-то думал, словно на что-то решаясь, и, когда девушка тоже встала и привела себя в порядок, предложил ей прогуляться. Анюте очень хотелось посмотреть город – когда еще представится такая возможность! – но она вспомнила, как однажды в разговоре Седой проговорился, что жил в Петербурге несколько лет. А в памяти были свежи воспоминания о том, чем закончилось узнавание Эдуарда Петровича в родных местах…

Но Седой постарался развеять опасения девушки:

– Извини, забыл предупредить. У нас появились новые, очень хорошие документы. Мы с ними завтра поплывем в Ригу, – о том, что завтра они отплывают на пароходе, Седой поведал ей еще днем. – А быть в Питере и проскочить равнодушно мимо того, что когда-то составляло часть моей жизни… вдруг никогда уже сюда не попаду?

Они долго молча шли какими-то дворами и узкими улицами, и тут неожиданно в нескольких десятках метров от себя Анюта увидела гранитный парапет набережной. Инстинктивно ускорив шаг, они вышли к Неве, и тут уже Седой разговорился. Пока они шли в сторону Зимнего дворца, он успел рассказать ей и об университете, и о Зимнем дворце, и о мостах, распростершихся над речной гладью.

– Я ведь здесь когда-то учился. Какое это было наивное и чистое время, как молоды мы были! А потом все это враз обрушилось… Началась война, а с нею грязь, кровь… и из хозяина я стал в этом городе гостем.

Он бросил взгляд на Анюту и увидел ее изменившееся лицо.

– Что с тобой, девочка моя?

– Эдуард Петрович, я все хотела спросить… Там… ну, на войне… вам приходилось убивать? – запинаясь, пробормотала она.

– Эк меня дернуло за язык! – досадливо вырвалось у него. – Извини.

В разговоре повисла тягучая пауза, и уже ни Петропавловская крепость, ни Летний сад не вдохновляли его красноречие.

– Ты же не маленькая, должна понимать… Война есть война. Не убьешь ты, убьют тебя, – тяжело выговорил он.

– А кошмары вас потом не мучили? – она не спросила его об этом на юге, хотя очень хотела, но как-то не было подходящего момента. А вот сейчас пришлось.

– Видишь ли, на войне, если ты офицер, командир, стрелять тебе приходится редко, – задумчиво произнес Седой. – Или вот взять артиллериста. Попал он там или не попал в кого-нибудь, часто ему и неведомо. Бабахнул и пошел чай пить, а там где-то куча народу побитого лежит. В общем, одно слово – война.

Анюта, повернувшись к спутнику, покачала головой:

– Нет, я о другом… вот когда глаза в глаза?

– А… – мрачно протянул Седой. – Что ж, было и такое. Именно глаза в глаза, – он взял девушку под руку, перевел через улицу, и они вошли в Летний сад. Подойдя к одной из скамеек, он предложил ей сесть, а сам остался стоять, рассказывая ту давнюю историю…

В конце лета 1919 года его прикомандировали к группе офицеров штаба Добровольческой армии, отправленной с секретной миссией в Сибирь к адмиралу Колчаку. Долго они добирались до места, а когда выполнили поручение, оперативная обстановка на фронтах изменилась. Поставленный перед дилеммой: возвращаться назад или остаться в Сибири, Муромцев выбрал последнее. Ему вручили под командование батальон, и он снова вступил в борьбу с большевиками. В первых же боях красные сильно потрепали его подразделение. Пришлось штабс-капитану Муромцеву разделить остатки батальона на два небольших отряда и во главе одного из них уходить от наступавших на пятки красных.

Он до сих пор отчетливо помнил ту осеннюю ночь в деревенской избе. Полдюжины смертельно уставших офицеров улеглись на полу, ему, как командиру, оставили кровать в спальне. Выставив боевое охранение и проверив размещение личного состава по избам, он далеко за полночь рухнул на постель, надеясь впервые за последние трое суток урвать для себя несколько часов сна. Но не тут-то было. С разбудившим его поручиком пришлось идти в соседнюю избу, где на кровати лежал раненый в окровавленной рубахе – один из офицеров второй половины его батальона, разбитого красными.

Увидев Муромцева, раненый попытался встать, но не получилось. Сил осталось только на тихий прерывистый шепот:

– Ну вот, как красные надавили, стали мы отходить. Мне приказ: штабных сопровождать. Считай, целый день лесом шли, ухайдакались, ни рук, ни ног. А тут село. Пару месяцев назад мы как-то туда наезжали. Мужики крепкие, староста понятливый. Они тогда и провиантом помогли, и пару лошадей поменяли. У меня и подозрения никакого не было… Дайте воды, – хрипло попросил он. Сделав несколько глотков, раненый откинулся на подушку, закрыл глаза и замолчал, тяжело дыша. Стоящие рядом офицеры терпеливо ждали. Наконец он открыл глаза и через силу продолжил:

– Ну вот, пришли мы к вечеру. Сначала все было нормально. Поесть-попить дали, спать уложили. А под утро красные налетели. Как они про нас узнали? – он горестно покачал головой. – В общем, охрану по-тихому порезали и захватили нас тепленькими. А как расстреливать-то повели за околицу, ротмистр Панарин в лес рванул. Я – за ним… – раненый виновато глянул на Муромцева и тут же опустил глаза, будто стыдясь того, что остался жив. – У других, видать, никаких сил не осталось. Ротмистра-то пуля у самой опушки настигла, а я… – он снова замолчал. Но штабс-капитан уже не слушал раненого. Через полчаса усиленная конная группа во главе с поручиком на рысях помчалась в то самое село с жестким приказом командира наказать мерзавцев. Сам Муромцев обещался прибыть часа через два.

Прискакав в деревню под утро, поручик сразу же приказал выгнать на улицу всех деревенских мужиков. Однако вскорости на улицу высыпало все село до единого. Пришлось солдатам матюгами и прикладами отделять мужиков от баб с детишками и стариков. Все ждали, что будет дальше. Поручик курил в избе старосты и ждал возвращения хозяина, который что-то громко обсуждал с толпой мужиков. Наконец тот вернулся в избу в сопровождении унтера. Поручик встал с лавки.

– Ну что, узнал, кто Иуда? – тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего.

– Мужики сказывают, Пашка это сотворил, Худолеев, его рук дело, – понуро опустив голову, ответил староста.

– Кто таков? – с трудом выдавил из себя поручик. Переполнявшая его злоба перехватывала горло.

– Так у мельника в работниках состоит.

– Семья большая? – продолжал допытываться офицер.

– Сирота он, – со вздохом доложил сельский голова. – Мать прошлым годом преставилась, хворала сильно. Грызь у ей признали…

Поручик, не дослушав, приказал унтеру привести виновника гибели штаба батальона. Тот уже ринулся выполнять приказ, когда услышал слова старосты:

– Дак нету его, Пашки-то. Убег. Как вы, значитца, пожаловали, так и убег.

– Ишь ты, – зловеще усмехнулся поручик. – Значит, где-то рядом, далеко он не мог уйти. Вот что, – ткнул он указательным пальцем в грудь старосты. – Передай мужикам, чтобы через полчаса этот змееныш был здесь. Иначе пеняйте на себя.

Полчаса, данные старосте на поимку парня, показались поручику вечностью. Чтобы как-то отвлечься, он взял лежащий в сенях топор и начал колоть дрова, кучей набросанные во дворе у амбара. Унтер с мундиром и фуражкой стоял у крыльца, а офицер ожесточенно расправлялся с чурками. За делом время-то летит быстрее. Вот уже и староста с улицы вернулся, руками развел: «Не сыскали, ваше благородие». Поручик, крякнув, вонзил топор в здоровенную чурку, но та с первого раза не поддалась. С сожалением оставив топор, он повернулся к унтеру. Тот подал знак, и с крыльца проворно сбежала молодая женщина – то ли жена, то ли сноха хозяина дома, с чайником и полотенцем. В пронзительном молчании поручик ополоснул лицо и шею, утерся и бросил унтеру:

– Елисеева сюда.

Унтер, как был с мундиром и фуражкой, выскочил на улицу и тут же бегом возвратился с подпоручиком Елисеевым, молодым парнем, отшагавшим по земле немногим более четверти века.

– Подпоручик, отсчитать каждого десятого из мужиков, – не глядя на Елисеева, отчеканил поручик, всего на несколько лет старше подчиненного. События принимали необратимый характер, и подпоручик решился на робкое возражение:

– Господин поручик… Илья Михайлович… Может, все-таки…

– Извольте выполнять! – на глазах свирепея, рявкнул поручик. Елисеев, растерянно козырнув, вышел со двора. Поручик, подойдя к старосте, просверлил его ненавидящим взглядом.

– Для начала за убийство наших людей ответит каждый десятый. Для начала, – повысил он голос. – Так что быстрей ищи, дядя, а то ведь и до тебя очередь дойдет.

Староста отшатнулся от этих слов, как от удара, и нетвердой походкой зашагал на улицу. Поручик проводил его взглядом и вновь вернулся к застрявшему в чурке топору. С трудом высвободив топор, он повертел его в руках и вдруг с яростью запустил им в стену амбара.

Когда поручик в фуражке и застегнутый на все пуговицы вышел на улицу, каждого десятого уже отсчитали, и эти десятые испуганно жались друг к дружке, стоя под охраной солдат. Офицер исподлобья посмотрел на старосту.

– Значит, не хотите искать. Ну что ж… Елисеев, на выселки их, – крикнул он подпоручику.

Подталкиваемые прикладами мужики, с трудом волоча ноги, двинулись по улице. Враз заголосили бабы, рванувшиеся волной за кормильцами, но волна тут же разбилась о конных стражников. И в ту же секунду откуда-то донесся срывающийся юношеский голос: «Остановите их!» – и в нескольких шагах от офицеров через плетень перепрыгнул парень лет девятнадцати. Поручик вопросительно глянул на старосту. Тот горестно, но в то же время с каким-то облегчением вздохнул:

– Он самый.

– Повесить мерзавца, – бросил поручик через плечо Елисееву.

Для казни выбрали опушку леса на выселках. Для острастки пригнали мужиков, остальным велели оставаться в селе. Парнишка, весь избитый, уже стоял с петлей на шее на чурбаке под большой сосной, когда вдали послышался топот копыт. Оглянувшись, присутствующие увидели приближающихся верхами Муромцева и его денщика. Спешившись, Муромцев подошел к офицерам. Поручик доложил ему о выполнении задания.

– Вот эта сволочь и привела ночью красных, – он показал на парня. – Сам сознался.

Штабс-капитан подошел к парню. Тот равнодушно и отрешенно глядел куда-то вдаль.

И опять, в который уже раз за время Гражданской войны, ощутил штабс-капитан Муромцев жуткую нелепость происходящего.

«Как же так? Зачем в этом плодородном, богатом краю с необъятными лесами, могучими реками, красивейшими горами… ни дать ни взять Швейцария, только лучше, ближе и роднее… зачем мы, русские люди, убиваем таких же русских людей? Чем же мы дурнее тех же швейцарцев, живущих в мире и согласии, вкушающих от щедрот земли своей? Кому будет лучше, если мы, русские, перегрызем друг друга? Вот зачем мы лишаем жизни этого юнца, которому жить да жить, да осваивать эту огромную страну с ее богатствами? Однако не ты ли, дражайший Алексей Перфильевич, отдал приказ наказать того, кто обрек на смерть твоих друзей и сослуживцев? Они ведь тоже могли быть полезными своей земле, а сегодня их нет… из-за него нет. И что, прикажешь по случаю твоего философского припадка и солнечного осеннего дня отпустить его? Ну, попробуй… Твои же подчиненные посчитают тебя за сумасшедшего… или того хуже. Вот оно, «чертово колесо» гражданской войны… Никуда ты с него не денешься, не слезешь, не выпрыгнешь. А выпрыгнешь, так, того и гляди, вдребезги расшибешься».

В напряженном ожидании окружающих он взглянул в лицо парня.

– Ну и зачем ты это сделал? Чем наши офицеры тебя обидели? Или кого из сельских? Чего молчишь, отвечай! – Муромцев, пытаясь разговорить парня, хотел получить подтверждение своего решения.

– Вы не только меня, вы других обидели. Вся Сибирь, почитай, от вас стонет, – дерзко ответил тот.

– Нет, вы посмотрите на него, – не вытерпел стоявший рядом поручик. – Прямо большевистский агитатор. И где же ты в этой берлоге нахватался такой мути? Надо бы его потрясти как следует, – обратился он к Муромцеву.

– А что, не нравится правда-то? То-то, – на разбитых губах парня появилось подобие усмешки. – Не агитатор я. А пугать меня не надо, не боюсь. Все, больше тебе ничего не скажу, можешь не стараться.

– Это же надо, какой смелый, – иронически протянул поручик. – Ты помирать-то за кого собрался, за Ленина или за Троцкого? Или еще за кого?

– Про первого слыхал, другого не знаю. И я не за них ответ держу, а за себя. Только мужиков не трогайте, они-то не виноваты.

– Ну вот, а говоришь не агитатор. Скромничаешь, – криво усмехнулся поручик. Парень в ответ пожал плечами.

– Ну, раз не агитатор, тогда красный лазутчик, – громко, чтобы все услышали, утвердительно произнес Муромцев.

– Воля ваша, – ответил парень и снова устремил взгляд в необъятную сибирскую даль.

– Но храбрый и честный лазутчик, настоящий солдат, – обведя взглядом офицеров и покосившись на толпу мужиков, продолжил штабс-капитан. – Унтер, снимите с него веревку.

Поручик было запротестовал, но Муромцев в жесткой форме подтвердил свой приказ. Унтер, переглянувшись с поручиком, неохотно снял с шеи парня веревку. Муромцев подошел к юноше, пристально посмотрел в глаза, затем повернулся к офицерам:

– А коли он солдат, то пусть и умрет как солдат.

В наступившей тишине Муромцев вынул из кобуры револьвер и выстрелил в парня. Вернув револьвер в кобуру, он быстрым шагом подошел к лошади, вскочил в седло и взял с места в карьер…

Оглушенная услышанным, Анюта во все глаза смотрела на Седого. Выдержав ее взгляд, он подал девушке руку:

– Пойдемте, смеркается уже.

Куда-то на задний план отошли красоты античных статуй Летнего сада, великолепие Зимнего дворца, панорамный вид стрелки Васильевского острова и Петропавловской крепости… Оба снова шли молча, думая каждый о своем. Внезапно Седой остановился и с какой-то тоскливой задумчивостью, глядя на Анюту, произнес:

– Долго мне потом этот парнишка снился… Но, как сказано у Экклезиаста, все проходит. И у тебя скоро пройдет.

Стрелка часов перевалила за полночь, когда в Москве в кабинете заместителя наркома внутренних дел появились двое мужчин. Оба в гражданской одежде, скромно одетые, без особых примет. Окажись они вдвоем на улице с рабочим чемоданчиком в разгар рабочего дня, обративший на них внимание сразу бы смекнул, что эти двое водопроводчиков спешат на помощь пострадавшим квартиросъемщикам. Что «поглядка», что «повадка» выдавали в них мастеровых мужиков, как говорится, «от разводного ключа». А они и впрямь были мастерами высокой квалификации. Особенно тот, который постарше. Он почтительно слушал нового зама, но внутренне ощущал себя равным с ним. Так часто слушают нового начальника персональные водители, пережившие не одного сановного пассажира и знающие себе цену. Они слушают, согласно кивают, при этом думая о чем-то своем, зная наперед, как они будут исполнять указания начальства. Вот и этот пожилой уже чекист пережил не одного высокого руководителя. Они приходили и уходили, а он оставался и продолжал делать свое дело, потому что специалист был, как принято говорить, «штучный». Стоящий рядом с ним парень был на добрых пару десятков лет моложе, и опыта у него было поменьше. Несколько лет назад Старший по приходу новичка на службу стал у того наставником. Мало-помалу они притерлись друг к дружке и с тех пор работали вместе. В таком высоком кабинете Младший был первый раз, посещение его справедливо считал для себя большой честью и с внутренним восторгом слушал, что говорил этот лысеющий человек в пенсне и черном костюме, облегающем его начинающую полнеть фигуру.

– Операцию будете проводить на пароходе. Отбывает завтра в шесть вечера в Ригу, билеты вам заказаны. В Ленинграде получите инструктаж у майора Свиридова, вы его знаете.

Старший согласно кивнул. Замнаркома взял стакан с минеральной водой, сделал несколько глотков и продолжил:

– Ваш объект – чемодан дипломата, офицера германской разведки, так что будьте предельно осторожны, – замнаркома подвинул на столе фотографию Хайнцтрудера. Старший шагнул к столу, взял фото и, посмотрев, передал Младшему. Тот, также внимательно посмотрев на снимок, вернул его замнаркома.

– Дипломат негласно сопровождает мужчину и женщину, Свиридов покажет их вам при посадке. Мужчина – русский, работает на немцев, профессионал, очень осторожен. Женщина работает с нами, если возникнет необходимость, можете выйти с ней на контакт, но ее спутник не должен об этом знать, – хозяин кабинета снова глотнул воды. – И последнее. То, что я скажу, будем знать только мы с вами. Если вдруг вы не найдете в чемодане того, что мы ищем, спутник женщины должен оказаться в ваших руках и пояснить, где находится то, что мы ищем. Если после этого товар найдется, передадите товар нашим людям в Риге, они позаботятся о его возвращении. Мужчина как при положительном, так и отрицательном результате с товаром должен оказаться здесь, – замнаркома для убедительности показал пальцем где. – Живым. Ясно?

– Так точно, – ответил Старший.

– Это вы знаете латышский? – спросил хозяин кабинета, глядя на Старшего.

– Так точно, товарищ заместитель наркома, – подтвердил тот.

– Хорошо. Вопросы есть?

– Как быть с женщиной? – уточнил Старший.

Замнаркома сделал паузу, затем медленно, четко выговаривая каждое слово, произнес:

– Если товар найдется, получите дополнительные указания. Если нет, женщина должна исчезнуть в Риге.