Текст книги "Кто бросит камень? Влюбиться в резидента"

Автор книги: Виктор Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава двенадцатая

Сильный толчок привел Анюту в чувство. Что-то кололо в щеку, и она попыталась избавиться от этого раздражителя, но не смогла пошевелить руками. «Что со мной?» – подумала она и медленно разлепила веки. Далеко в черных от ночи небесах весело перемигивались звезды, а величавая луна снисходительно и скупо делилась с землей светом. Воздух источал ароматы, густо настоянные на вошедшем в силу разнотравье, взопрелой после позавчерашнего ливня опавшей листве, хвое елей. Анюта попробовала посмотреть прямо перед собой. Она, наконец, стала осознавать происходящее. Голова болела и кружилась. В щеку настырно колола солома, которой она была прикрыта, над головой было оставлено небольшое отверстие, видимо, чтобы не задохнулась. Сбоку от нее неподвижно лежало что-то мягкое и теплое. Сквозь солому она увидела спину мужчины в пиджаке, сидевшего перед ней на небольшом расстоянии. Слева и справа высоко над головой темнели кроны деревьев. «Телега. Меня везут на телеге по лесной дороге. А почему же не видно лошади?» – удивилась она и тут же сообразила, что лошадь у нее за спиной, вернее, за головой. В следующее мгновение девушка почувствовала запах табачного дыма, шедшего откуда-то сзади. Курил, очевидно, возчик. «А где… где Эдуард Петрович?» – спохватилась Анюта. Она еще раз осторожно попробовала пошевелить руками и поняла, что крепко связана.

Телега тем временем выехала на большую поляну и остановилась. Мужчина, сидящий к ней спиной, соскочил на землю и зашагал куда-то в сторону, за ним, кряхтя, поспешил и возчик. Анюта прислушалась. Где-то рядом хлопнула дверь, послышались глухие мужские голоса. Голоса быстро смолкли, мужчины вернулись к телеге. Анюта быстро закрыла глаза и почувствовала, как несколько сильных мужских рук извлекли ее из сена и уложили на землю. Через несколько секунд рядом что-то тяжело шмякнулось. Через прикрытые веки она увидела бесчувственное тело Седого.

– Васятка, принеси-ка воды, – из-за спины девушки послышался мужской голос. – Надо их в чувство привесть.

Голос показался Анюте знакомым, и, преодолевая головную боль, она стала мучительно вспоминать, где его слышала. Вдали загремела цепь и закрутился ворот колодца. Невидимый Васятка шумно наполнил ведро и подошел к пленникам. Пока Анюта, лежа с закрытыми глазами, соображала, как вести себя дальше, сбоку раздался хриплый голос Седого:

– Не надо воды. Анюта, что с вами? Вы не ранены?

– Все в порядке, – поспешно откликнулась девушка, открывая глаза. Она увидела двоих мужчин, один из которых держал в руках ведро с водой. Он был высок, молод – ему едва перевалило за двадцать. Это его называли Васяткой, и это его спину она видела, лежа на телеге. Анюта перевела взгляд на второго похитителя и вздрогнула. Она сразу узнала того самого возчика, что довез их до поселка.

– Кто у вас тут старший? – голос Седого окреп, в нем появились властные нотки.

Вместо ответа возчик подал знак парню, тот поставил ведро, и они помогли пленникам подняться на ноги. Руки у обоих были связаны, в волосах и одежде запутались клочки сена, так что Анюта невольно улыбнулась, увидев Седого в таком живописном виде. Эдуард Петрович заметил ее улыбку и ободряюще кивнул. Подталкиваемые похитителями, Анюта и Седой, медленно ступая, прошли по направлению небольшой избы, стоявшей на краю поляны. В дюжине шагов от дома под лунным светом белел незаконченный свежий сруб, – очевидно, рубили баню. Чуть поодаль стоял объемистый сарай с большими воротами, по всей видимости там хранили сено. Они прошли мимо колодца, друг за другом поднялись на крыльцо избы и вошли внутрь.

Тусклый свет керосиновой лампы освещал скромное жилище лесника. Топчан с лоскутным одеялом, добротно сколоченный стол, две лавки. Сбоку от самодельного буфета в углу висели образа и горела свеча. Под образами спиной к вошедшим, широко расставив ноги, стоял приземистый мужчина в годах и тихо молился. В следующее мгновение он повернулся к пленникам и легкая усмешка тронула его широкоскулое бородатое лицо.

– Ну, здравствуй, ваше благородие. С прибытием на родину, – неожиданно произнес он, в упор глядя на Эдуарда Петровича. Тот, сощурившись, пристально вглядывался в лицо незнакомца, который, не торопясь, подошел к столу и сел на лавку.

– Садись, ваше благородие, в ногах правды нет. Чего щуришься, аль своих не признаешь?

На лице Седого появилось выражение нескрываемого удивления.

– Унтер? Васильев? Что за спектакль?

– Ну вот и признал, слава тебе, господи, – на лице хозяина избы просто-таки высветилось глубокое удовлетворение от созерцания реакции пленника. – А то я уж, грешным делом, засомневался, вы ли это, господин штабс-капитан. Это вот у Трофимыча, – махнул он рукой в сторону возчика, – глаз-алмаз, сразу распознал вас в городе. И то, сызмалетства у вас на конюшне прислуживал. Ай да Трофимыч! Как считаешь, ваше благородие господин Муромцев, молодец Трофимыч, а? Слушайте, может, он вам сгодится для ваших нынешних дел? Ручаюсь, не подведет.

– Кончайте балаган, Васильев, – резко бросил Седой. – Что вам нужно?

– Ишь ты, – хмыкнул Васильев. – А у меня к вам встречный вопрос: а что вам здесь понадобилось? Зачем, так сказать, пожаловали в отчий дом? И что вы в нем ищете по ночам? И кто эта юная барышня, которая по ночам с вами бродит? – мужчина перевел взгляд на Анюту.

– Это… моя жена, – чуть запнувшись, ответил Седой.

– Скажите пожалуйста, – протянул Васильев, подмигнув сообщникам. – А мы, грешным делом, подумали внучка. Она что, в курсе ваших забот?

– Оставьте ее, она ничего не знает, – в голосе Седого появилась прежняя уверенность.

– Охотно верю, – добродушно согласился Васильев. – Ну да, ладно. Время позднее, вам отдохнуть надо с дороги, а нам за дело пора. Про хозяйское-то золотишко я давно слыхивал, да только где ж его искать-то? Были охотники пошариться, да куда там… – он встал со скамьи и, размяв ноги, сделал шаг к Седому. – Ты, ваше благородие, не боись, я пока пытать тебя не буду и девчонку твою не трону, потому как бумажку у тебя, сонного, нашел. По этой бумажке и искать будем. А уж там как бог даст… Ты, Трофимыч, проводи их на отдых. Да, мамзели-то руки развяжи, а штабс-капитану… и ему развяжи, только смотри аккуратней. Он по молодости-то шибко проворный был, да и сейчас, вижу, орел хоть куда. Ну, спокойной вам ночи, приятного сна, желаю увидеть козла и осла, – иронично расшаркался он перед пленниками.

Сообщники его громко захохотали и стали выталкивать пленников на крыльцо. На ночевку их определили в сарай, где, как оказалось, был вырыт большой погреб, превращенный похитителями в тюрьму. Трофимыч сбросил вниз пару охапок сена, потом, выполняя приказ унтера, развязал Анюте руки, и она сама спустилась по лестнице в погреб. Когда возчик начал развязывать Седого, парень вытащил наган и держал пленника на прицеле, покуда тот своим ходом тоже не спустился в погреб. Трофимыч достал лестницу, крикнув при этом вниз, что ведро находится в углу, опустил крышку погреба и клацнул замком. Седой и Анюта оказались в полнейшей темноте. Устроившись на сене, они замолчали. Седой винил себя в произошедшем и обдумывал, с чего начать разговор, а Анюта настолько устала, что у нее просто не было сил разговаривать. Однако она первая не выдержала затянувшегося молчания:

– Что же вы молчите, Эдуард Петрович? Я ничего не понимаю, но чувствую, что мы крепко влипли в какую-то историю. И конец у этой истории может оказаться не очень веселым. Что там говорит на этот счет ваша интуиция? Что это за люди? – Седой обратил внимание, что в голосе Анюты впервые появился иронично-жесткий оттенок.

– Да, я заслуживаю самого жестокого обращения, но… пощадите меня. И на старуху случается проруха. А что до людей… давно это было, в гражданскую, – Седой снова замолчал, а потом медленно, будто пересказывая содержание какого-то приключенческого фильма, стал вспоминать события тех далеких лет.

…Батальон деникинской армии под командованием штабс-капитана Муромцева одним из первых ворвался в большой южный город России. Орудийная стрельба уже стихла, но еще нет-нет да вспыхивали ружейные перестрелки в разных частях города. Красные отступили. Воспользовавшись временным затишьем, командир батальона собрал командиров рот для доклада в помещении какой-то бывшей советской конторы. Противник так поспешно покинул город, что обстановка в этой конторе осталась практически нетронутой, стекла целы, исправно работал телефон. Офицеры, стоя вокруг стола над планом города, докладывали о занятых позициях, когда зазвонил стоящий на подоконнике телефон. Штабс-капитан услышал в трубке полковника Лещева, командира полка. Обычно лишенный эмоций, в этот раз его голос звучал торжественно, передавая Муромцеву и всему личному составу батальона благодарность командующего армией. Батальон действительно заслуживал высокой оценки, первым ворвавшись в город и вытеснив противника из стратегически важного района.

Лукаво улыбнувшись офицерам, Муромцев отдал команду вестовому, и на столе появилась бутылка французского коньяка из запасов командира батальона, яблоки и печенье. Подчиненные знали, что в разгар боев штабс-капитан не терпел фуршетов, все застолья проводились исключительно после боя и в конце дня. Но по случаю благодарности самого командующего в этот раз Муромцев решил нарушить собственный запрет. Едва заметный кивок, и корнет Трубецкой, самый молодой из офицеров и по званию и по возрасту, проворно разлил коньяк по кружкам. За победу выпили до дна. Муромцев решительным жестом велел вестовому убрать со стола и собрался было продолжить совещание, как вдруг в коридоре послышались шаги. В комнату вошел офицер возрастом чуть постарше Муромцева.

– Ба, Лев Николаевич! Ну, разве от контрразведки скроешься? Вестовой, коньяку господину ротмистру, – Муромцев приятельствовал с сотрудником контрразведки ротмистром Калачевым. Познакомились они еще в 1915 году на германском фронте, когда Калачев служил в кавалерии.

– Всем, всем, любезный, – укоризненно попенял ротмистр вестовому.

Тот застыл в растерянности, вопросительно глядя на командира. Муромцев развел руками:

– Покорнейше прошу извинить, Лев Николаевич, но дела. Достаточно. Вот вечером милости просим.

– Ладно, хочу выпить за вас, господа офицеры. За тебя, Алексей Перфильевич, – отдал он легкий поклон Муромцеву. – Как услышал, что первый батальон снова отличился, сразу заскочил поздравить. Ваше здоровье.

Дождавшись, когда ротмистр осушит кружку, Муромцев обратился к офицерам:

– Господа офицеры, по ротам. Разберитесь с размещением и питанием, подготовьте рапорт о потерях, через час жду доклад по всей форме. Через два часа мне приказано быть на совещании у командира полка.

Командиры рот, козырнув, вышли из комнаты.

– Корнет, – обратился Муромцев к Трубецкому. – Штаб батальона временно размещаем в этом здании. Берите комендантский взвод, приводите все в божеский вид, организуйте охрану, размещайте штабных.

Корнет подхватился выполнять приказание. Но не сделал он и двух шагов, как в коридоре послышался шум. Вестовой Тихон кого-то не пускал в комнату, но этот кто-то настырно пробивался, убеждая Тихона визгливым голосом. Муромцев поморщился:

– Корнет, разберитесь, в чем дело.

Юноша быстрым шагом вышел в коридор, и утихающий было шум возобновился с новой силой. Контрразведчик с любопытством наблюдал за происходящим. Дверь приоткрылась, и в нее протиснулся корнет.

– Господин штабс-капитан, тут… человек просится, – обратился он к командиру. В следующую секунду в дверь протиснулся пожилой мужчина в разорванной одежде с пятнами крови.

– Господин офицер, господин офицер, – затараторил он с еврейским акцентом. – Помогите, умоляю.

– В чем дело? Кто вы? – разглядывая незнакомца, спросил Муромцев.

– Погром, – выдохнул мужчина. – Ваши солдаты… тут недалеко. Помогите, господин офицер, они нас всех поубивают.

Муромцев метнул взгляд на ротмистра и, поняв, что тот не собирается вмешиваться, повернулся к Трубецкому:

– Корнет, берите взвод и, если погром, арестуйте зачинщиков и доставьте сюда.

Корнет, козырнув, вместе с мужчиной быстро вышел из комнаты. На лице ротмистра появилась недовольная гримаса.

– Ну вот, опять… – он махнул рукой и приблизился к Муромцеву. – А коньячок-то ничего. Откуда такая редкость? – недовольная гримаса сменилась хитрой улыбкой.

«Вот же бестия, – сердито подумал Муромцев. – Между прочим, еврейские погромы это ваша забота, господин ротмистр…»

Однако давно зная Калачева и считая его умным и зачастую просто бесшабашно храбрым офицером, Муромцев на рожон не полез, а спокойно сказал:

– Представитель французской миссии удружил. Помнишь, была делегация союзников? Ни денег, ни оружия не привезли, зато коньяком напоили.

– Ну, тогда с паршивой овцы, как говорится… давай выпьем, – ротмистр взялся за бутылку.

– Извини, Лев Николаевич, нет настроения, потом, – искренно ответил штабс-капитан.

– Э, брат… – недоумевая протянул Калачев, плеснул коньяку в кружку и выпил. – Нашел из-за чего расстраиваться. Ну, погоняют жидов, потрясут малость… от них не убудет. А то куда ни кинь: чай Высоцкого, сахар Бродского…

– …а Россия Троцкого? Слышал. Так ведь люди же.

– Понимаешь, – ротмистр налил себе еще. – Да, есть приказ командующего… но мы же не дети. Это не первый и, уверяю тебя, не последний случай. Тебе ли не знать, что каждая армия имеет законные дни на разграбление города. Шучу, – Калачев выпил коньяк.

– При чем тут исторические реминисценции? – недовольно нахмурился Муромцев. – Это же наша земля. Наши мужики с бабами. И евреи, если угодно, тоже наши. Все это Россия, так кого же мы грабим, насилуем? Самих себя?

Калачев назидательно поднял палец.

– Все, кого вы, сударь, перечислили, по моему глубокому убеждению, есть быдло. Где она, та Россия? Эх… – он огорченно махнул рукой. – Между прочим, не вы ли, Алексей Перфильевич, именовали этого самого мужика воинствующим хамом? – ротмистр хитро поглядел на приятеля, радуясь своему удачному полемическому выпаду.

– Это мое глубочайшее убеждение, – горячо произнес Муромцев. – Но, Левушка, когда один хам грабит другого и наоборот, ничего хорошего из этого не выйдет. Если мы, те, кого ты называешь истинной Россией, не наведем порядок в этом вопросе, пиши пропало.

Приятель только махнул рукой. С улицы донесся топот ног, громкие мужские голоса, и в следующую минуту в коридоре послышались торопливые шаги.

– Ну, дорогой мой философ, что ты сейчас будешь делать? – язвительно усмехнувшись, ротмистр отошел к окну. Дверь открылась, и в комнату чуть не бегом ворвался мужчина в унтер-офицерской форме.

– Господин штабс-капитан, третьей роты, первого батальона унтер Васильев, разрешите обратиться? – пулеметной очередью выпалил тот.

– Слушаю? – Муромцев удивленно взглянул на вбежавшего.

– Ваше благородие, как мы есть с вами земляки, милости прошу вашей… – продолжал «строчить» унтер.

– Какие земляки? – штабс-капитан недоуменно перевел взгляд на контрразведчика. – Что он несет?

– Ваше благородие, одного уезду мы, покойный отец мой вашего приказчика хорошо знал, лес для вашего батюшки заготавливали, – не унимался «земляк».

– Отставить, унтер, – выругавшись про себя, резко оборвал его Муромцев. – Докладывайте по делу и короче.

– Ваше благородие, – с новыми силами затараторил тот извиняющимся тоном. – Солдатики тут наши пошалили малость… ну, молодые, глупые, сами понимаете… Виноват, не досмотрел… Вы, сказывают, порешить их собираетесь?

– Ты что, их командир? – до Муромцева начал доходить смысл происходящего.

– Никак нет, ваше благородие, господин штабс-капитан. Племяш мой среди них случился… смилуйтесь Христа ради, – унтер покаянно опустил голову, глаза его повлажнели.

Только теперь до Муромцева дошел смысл язвительной реплики приятеля. А тот продолжал стоять, устремив взгляд в окно, с ироничной гримасой на лице. Еще раз выругавшись про себя, штабс-капитан буркнул:

– Ладно, давай сюда этого… своего племянника.

С криком «Сей момент!» унтер пулей выскочил из комнаты. Калачев, оторвавшись от окна, сделал шаг к Муромцеву.

– Вот такие вот дела, брат Алеша, – как-то сокрушенно выдохнул он. В частых их спорах о судьбе Отечества не раз иронично называл он приятеля именем персонажа своего любимого писателя Достоевского. «Сейчас он опять вспомнит свою любимую присказку из романа про братьев Карамазовых: «Доброте только вашей удивляюсь с нашим подлым народом»», – усмехнулся про себя Муромцев. Но в этот раз ротмистр избрал другое продолжение:

– Как говорится, есть философия, а есть жизнь наша…

Дать определение жизни он не успел. Дверь открылась, и в нее ввалился здоровенный детина в солдатской форме, подталкиваемый унтером.

– Вот, ваше благородие, они и есть, – отрапортовал он батальонному командиру. – Проси прощения, мерзавец!

Детина пьяно всхлипнул и забормотал:

– Так что прощеньица просим, ваше благородие, виноваты…

– Да он пьян, – брезгливо поморщился Муромцев. – Ты, дурак, зачем в погроме-то участвовал?

– Так жиды, ваше благородие, они ведь Расею продали…

Солдат продолжал бормотать что-то еще, но Муромцев его не слышал. В коридоре захлопали двери, затопали сапоги, и в комнату стремительно влетел корнет Трубецкой. Вид его поразил Муромцева. Внимательно следящего за своим внешним видом даже в условиях боевых действий, всегда подчеркнуто строго соблюдающего субординацию в общении со старшими себя по званию, этого мальчика-аристократа было не узнать. Фуражка на голове готова была упасть, лицо пылало, а глаза, казалось, вобрали в себя всю ненависть, скопившуюся в этом городе и возле него: белых в отношении красных, красных в отношении белых, населения в отношении и тех и других… Подбежав к детине, корнет рванул из кобуры наган.

– Ты, скотина, живодер поганый, нелюдь, – закричал он срывающимся фальцетом. Фуражка наконец свалилась на пол, но он не обратил на это никакого внимания. – Да я тебя без суда, на месте… как бешеного пса!

Неизвестно, что бы произошло в следующее мгновение, если бы не ротмистр Калачев. В долю секунды, прыжком, он оказался около корнета и перехватил его руку с наганом. Пуля ударила в потолок.

– Отставить, корнет, – рявкнул контрразведчик и ловко вывернул его руку. Наган с глухим стуком упал на пол.

– Зачем, зачем вы мне помешали? – истерично выкрикнул юноша и в голос зарыдал. – Таким гадам не место на земле… он женщину с детишками штыком!

Муромцев приказал вестовому подать воды. Как только ротмистр и вестовой взялись приводить Трубецкого в чувство, штабс-капитан шагнул к солдату. Тот все это время, глупо улыбаясь и покачиваясь, стоял, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг.

– За что же ты их? – сдавленным голосом спросил Муромцев.

– Дак… потому Расею продали, – заученно выдавил детина, продолжая улыбаться.

– Вестовой, конвой сюда, – скорее прохрипел, чем прокричал Муромцев. До того стоявший в напряженном ожидании унтер упал на колени:

– Ваше благородие, пощадите…

Но штабс-капитан уже повернулся к корнету.

– Корнет! Выполняйте приказание командующего! – кивнул он на солдата и вбежавших конвоиров.

Корнет, вытерев слезы и посуровев, подал знак конвоирам, и те вывели племянника в коридор. Унтер, медленно поднявшись с колен, шатаясь, побрел к двери. В шаге от двери он остановился, внимательно вгляделся в лицо Муромцева и, мрачно выдохнув: «Эх, ваше благородие», вышел в коридор. Калачев, подойдя к двери, проводил его долгим взглядом:

– Ну, брат Алеша, не знаю, как Расея, но этот унтер тебя точно не забудет.

…Седой закончил рассказ. Считая, что девушке незачем забивать голову политикой, он передал лишь суть своего конфликта с унтером, опустив детали их с Калачевым спора о судьбе России. Да и подлинную свою фамилию, имя и отчество до поры до времени утаил. Анюта замолчала, впечатленная услышанным.

– Скажите, Анюта, – после долгой паузы внезапно спросил Седой. – А как бы вы поступили на моем месте?

Девушка ответила не сразу. Она лежала с закрытыми глазами, и легкая улыбка блуждала на ее губах. Муромцев в темноте не видел ее лица, но даже если бы и увидел, то даже такой опытный психолог, как он, не смог бы догадаться о причине этой улыбки. А она в эту минуту повторяла про себя: «Я верила, я знала, он не враг. Я объясню это Климову, и он поймет…»

Седой повторил вопрос. В темноте, найдя руку мужчины, она легонько пожала ее в ответ.

– А что было потом? – нарушила она тишину.

– Потом? Солдата расстреляли в тот же день. А через несколько дней, поздно вечером при обходе постов, вдруг сзади выстрел. Офицер, который в этот момент случайно закрыл меня собою, получил пулю в голову. Кто стрелял, в кого – сразу не установили, однако Лев Николаевич, тот самый контрразведчик, сразу послал за унтером. А того и след простыл, исчез. Искали, но не нашли. Вот такая история.

– А этот Лев Николаевич, он сейчас где? – просто так, из любопытства спросила Анюта.

– Не знаю. Столько времени прошло… жив ли, нет, не ведаю. Впрочем, как и то, что с нами произойдет завтра. Давайте-ка лучше подумаем, как нам выпутаться из этой заварухи…

Разбудили их мужские голоса. В открытую крышку погреба спустилась лестница и прозвучал голос унтера:

– Вылезайте, гости дорогие.

Седой и Анюта поочередно выбрались наверх, щурясь от света. Вчерашние похитители в том же составе стояли полукругом в сарае и насмешливо рассматривали пленников. Васятка и Трофимыч держали револьверы наизготовку. Нехорошее предчувствие вспышкой промелькнуло на лице девушки, и это не укрылось от внимания унтера.

– Не боись, барышня, это они на всякий случай, мало ли чего придет в голову твоему кавалеру. А потревожили мы вас ни свет ни заря потому, что времени у нас нету, а разговор имеется, серьезный разговор. Вас, господин хороший, попрошу в избу. А мамзель тут под присмотром Васятки пока побудет.

Унтер сделал знак Седому и пошел к выходу. Седой взглянул на спутницу, кивнул ей, стараясь подбодрить, и последовал за старым знакомым. За ними подался и Трофимыч с наганом. На самом выходе унтер обернулся к молодому парню:

– Мамзели с утрева небось умыться надобно, так ты, Васятка, сопроводи.

Они гуськом прошли к дому, унтер и Седой зашли внутрь, а Трофимыч сел на крыльцо, поигрывая оружием.

Васятка оглядел Анюту и, весело фыркнув, засунул наган за ремень брюк:

– Пошли, прынцесса.

Он пошел первым, за ним Анюта. Насмешка парня ее задела, хотя она отдавала себе отчет, что ночь, проведенная на охапке сена, должна была наложить свой отпечаток на ее внешний вид. Остановившись, она машинально провела рукой по лицу и волосам, убирая соломинки, и огляделась. Сена в сарае было много, по всему видно, мужикам пришлось поработать. Она вдруг с горечью подумала, что вот такие простые, работящие мужики, а занялись разбойными делами. «Небось и семьи с детишками имеют, а поди ж ты… Стоп. А почему ты решила, что они разбойники? Может, просто узнали про клад и требуют разделить по справедливости хозяйские драгоценности, нажитые подневольным крестьянским трудом? Если так, то…»

Она не успела додумать. От ворот донесся нетерпеливый окрик парня. Встряхнув головой, Анюта направилась к воротам. Выходя, она случайно наткнулась взглядом на серп, засунутый за деревянную поперечину стены сарая.

Между тем в избе в это время унтер по-хозяйски сел за стол и, пристально глянув на бывшего батальонного командира, стоящего перед ним, медленно заговорил, тщательно выговаривая слова:

– Значит, так, ваше благородие. Нашли мы твои сокровища.

Муромцев сделал непроизвольное движение в сторону унтера, но тот ожидал подобной реакции и внушительно погрозил бывшему барчуку невесть откуда взявшимся наганом.

– Ну, ваше благородие. Не надо, не нервничай. Сам ведь понимаешь, если что, девчонке твоей конец, да и тебе не убечь… пуля, она догонит. А я тебе дело хочу предложить, – перешел он на полушепот. – Садись.

Муромцев сел на скамью напротив унтера. «Главное, успокойся и не дергайся, унтер правильно говорит. Что же, посмотрим, что ты там этакое замыслил», – приказал он себе и, глубоко вздохнув, приготовился слушать.

– Ты не боись, я за прошлое на тебя зла не держу. И то сказать, не было счастья, да несчастье помогло. Я ведь тогда в тебя не попал. Офицерик один, Царствие ему Небесное, дорогу пуле перекрыл. Вот не будь тебя сейчас, как бы мы клад-то нашли? Вот и соображаю я, что нужны мы друг дружке.

Хозяин избы испытующе поглядел на собеседника, но тот молчал.

– Чего молчишь? – он повысил голос. – Почему вопросы не спрашиваешь? Барскую гордость свою выказываешь? Ничего, это пройдет. Я только об одном спрошу: тебя как нонче зовут-величают? Можешь не отвечать, документ твой у меня. И вот думаю я, наверное, товарищам из НКВД очень интересно будет побеседовать с бывшим белым офицером, который по родимой земле под чужим именем ходит.

– А сам-то за свое прошлое не боишься? – бывший штабс-капитан решил, что пора начинать диалог.

– Ну, я-то у советской власти на хорошем замечании, – усмехнулся Васильев. – Покаялся после того, как от вас сбежал, «перековался» и служил красным верой и правдой. Ну, ладно, повспоминали, и будя, – унтер встал из-за стола и снова, подмигнув Муромцеву, заговорил шепотом: – Сдается мне, ваше благородие, ход у тебя есть за кордон. А почему бы тебе меня с собой не взять? Сделаешь доброе дело – поделим клад по-честному.

«Вот оно как… а у него башка-то варит. Любопытно…»

– Надо подумать, – Муромцев постарался придать голосу максимум убедительности.

Унтер нетерпеливо поморщился:

– Времени у нас в обрез, сейчас думай, я помогу.

Парень действительно добросовестно выполнил указание унтера. Набрав ведро воды, он слил девушке, подал относительно чистое полотенце и, что ее окончательно сразило, достал из кармана пиджака небольшой обломок зеркала. Вытерев лицо и руки и прибрав волосы, Анюта улыбнулась парню и поблагодарила его. Парень ухмыльнулся, откровенно любуясь ею.

– Так ведь из «спасиба» шубу не сошьешь. А ты красивая. Слушай, пошли, разговор есть, – и он, взяв Анюту за руку, мягко, но настойчиво потянул ее в лес. Она было открыла рот, чтобы узнать предмет разговора, но Васятка, приложив палец к губам, сделал ей знак молчать. Они прошли через кустарник и стали углубляться в лес. Сделав несколько шагов, Анюта остановилась.

– Ну, давай говори, – сказала она парню, пытаясь высвободить руку, но тот вдруг мощным рывком привлек ее к себе и попытался поцеловать. Анюта захотела вырваться, но парень был значительно сильнее.

– Пусти, я мужу скажу, – в отчаянии выкрикнула она. Парень ослабил хватку, но продолжал крепко прижимать ее к себе.

– Тихо, тихо… нежилец твой дедушка, кончат его сегодня, Трофимыч сказывал. А если будешь со мной ласковой, то я за тебя попрошу у старшого. Чего такой ладной девке пропадать-то? – жарко прошептал он.

«Значит, точно порешат нас тут с Эдуардом Петровичем. Только бы они его раньше не убили», – молнией пронеслось у нее в мозгу, и в следующее мгновение Васятка почувствовал, что девушка перестала сопротивляться.

– Ладно, – обреченно вздохнув, сказала Анюта. – Только пойдем в сарай, не здесь же…

Взяв обрадованного парня за руку, она потянула его из лесу. А тот совсем потерял голову от такой ее торопливости и податливости. Чуть не бегом добрались они до сарая. Пропустив парня вперед, Анюта остановилась у ворот и стала закрывать их. Парень, сорвав с себя пиджак, стал расстегивать брюки, когда Анюта появилась у него за спиной. Он еще успел заметить, как в ее руке тускло блеснул серп… Разверзшаяся плоть, казалось, мгновение думала, что делать дальше, и вдруг брызнула мощным красным фонтаном. Парень захрипел, судорожно зашарил вокруг себя руками, но последовал второй удар, за ним еще один… и все было кончено.

Стараясь не смотреть на окровавленное тело парня, Анюта подняла трясущимися руками наган. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота, но она как заводная настойчиво повторяла про себя: «Я должна его спасти!» Обтерев сеном капли крови на барабане и на стволе нагана, она сунула руку с наганом под жакетку и, стараясь ступать как можно уверенней, направилась к дому. До крыльца оставалось несколько шагов, когда за спиной раздался окрик Трофимыча: «Куда, барышня?» Возчик отлучался «до ветру» и не видел, как парень с девушкой входили в сарай. Его очень удивило, что рядом с девчонкой не было Васятки.

– Мне надо… туда, – обернувшись к Трофимычу, Анюта кивнула головой в сторону избы.

– Не велено пущать, отойди, – сурово проговорил охранник, но девушка, словно не слыша его, продолжала идти. Трофимыч ускорил шаг и уже был от нее в двух шагах. Ровно на таком же расстоянии от Анюты находилось крыльцо.

– Уйди, барышня, от греха подальше, – Трофимыч шагнул к девушке и вдруг оглянулся: – А где Васятка? Куды его черти уболтали?

Он посмотрел на Анюту, потом снова назад:

– Эй, Васятка, ты чего барышню-то бросил? А ну-ка, барышня, пойдем найдем его.

Он сделал еще шаг, протянул руку к девушке и в этот момент неожиданно заметил следы крови на ее руке. Анюта поймала его взгляд. «Кончат твоего дедушку сегодня, Трофимыч сказывал», – вспомнила она слова Васятки и не раздумывая нажала на курок. Возчик переломился пополам, сделал шаг вперед и повалился на ступеньки.

В избе в это время разговор как раз начал принимать конкретный характер. Услышав выстрел, унтер, держа на мушке Муромцева, шагнул к окну и глянул на двор. Не заметив лежащего на ступеньках Трофимыча, он перевел недоуменный взгляд на Муромцева. В следующее мгновение на пороге появилась Анюта.

– Кто стрелял, барышня? – унтер подозрительно уставился на девушку.

Анюта неопределенно пожала плечами. Она боялась глядеть на Седого, чтобы не расслабиться и не пропустить удобный момент для выстрела. Но если бы глянула, то не увидела бы на его лице выражения отчаяния или беспомощности. Наоборот, Седой уже выстроил определенный план выхода из создавшейся ситуации и был заряжен на его реализацию. То, что произошло в следующую минуту, повергло его самого в шок. Едва унтер, отодвинув Анюту, высунулся в дверной проем, как загремели выстрелы. Она нажимала на курок, пока не расстреляла все патроны. Нашпигованное пулями тело унтера рухнуло на порог, а Анюта, отбросив наган, доковыляла до скамейки, где с ней и случился истерический припадок. Седой что-то бессвязно говорил о том, что он обязан ей жизнью, просил, чтобы она простила его, старого самоуверенного дурака, а она рыдала и рыдала в полный голос, выплескивая нервное напряжение, накопившееся в ее душе за последние несколько месяцев.