Текст книги "Кто бросит камень? Влюбиться в резидента"

Автор книги: Виктор Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Глава третья

– …Таким образом, благодаря самоотверженным действиям агента Умная нам удалось выявить и установить Муромцева Алексея Перфильевича, матерого врага советской власти. Он из дворян, в гражданскую служил при штабе Деникина в звании штабс-капитана. Был послан с особым поручением в Сибирь к Колчаку, там и остался. После разгрома Колчака ушел в Маньчжурию с атаманом Семеновым. Вступил в контакт с японской разведкой, активно участвовал в провокациях на Китайско-Восточной железной дороге. Есть некоторые данные, что он забрасывался на нашу территорию, – Свиридов перелистнул очередную страницу справки. – Лично знаком с генералами Дитерихсом и Хорватом. Член русской фашистской партии, созданной в Харбине в 1931 году. По информации разведки, там же, в Харбине, некоторое время работал у Родзаевского в секретной школе по обучению шпионажу и диверсиям, затем исчез. Мы сейчас пытаемся выяснить, чем он занимался на территории СССР, как попал в Москву и на кого работал. Есть данные, что японцы передали Берлину его и еще ряд агентов из числа русских эмигрантов.

Федор Ильич перевернул последнюю страницу. Встал со стула, положил справку на стол нового начальника отдела, старшего майора государственной безопасности Селиванова, назначенного вместо арестованного Николаева. Еще недавно тот возглавлял одно из областных управлений НКВД, а до этого длительное время на разных должностях работал на секретно-политическом направлении, занимаясь то антисоветскими политпартиями, то борьбой с церковно-сектантской контрреволюцией. Одно время он даже был избран секретарем парткома областного управления. И уже в качестве начальника управления он неплохо зарекомендовал себя как в деле вычищения области от подрывных элементов, так и своих, чекистских, рядов от разного рода двурушников. Главное же заключалось в том, что у него не было связей в центральном аппарате, что стало главным критерием его утверждения на этот пост руководством наркомата.

Селиванов спрятал листы в папку и поднялся во весь свой немалый рост:

– Ну что, Федор Ильич, должен признать, не зря вас так ценит руководство, отличная работа. Как говорится, ложка как раз к обеду. Разрешите вас поздравить с присвоением звания майора госбезопасности. Еще раз повторюсь, что операция, которую вы провели, как нельзя лучше демонстрирует ваши профессиональные качества.

– Благодарю, товарищ старший майор, – новость оказалась для Свиридова сюрпризом, и он даже несколько растерялся. – Служу трудовому народу!

– Хорошо служите, – в голосе новоиспеченного начальника отдела послышались покровительственные нотки. – Теперь вот что. Я считаю, этого маньчжурского путешественника надо арестовать. И чем быстрее, тем лучше.

«Не из тучи гром, – промелькнуло в голове Свиридова. – Сначала в лоб, а теперь по лбу. Этак можно и заикой сделать».

– Товарищ старший майор, разрешите возразить. Я уверен, что хозяева Муромцева думают, как его использовать дальше. У него наверняка имеются не выявленные нами каналы связи, есть сообщники, которые и без него будут продолжать заниматься шпионской деятельностью, – слегка подсевший голос капитана медленно набирал уверенность. – Взять-то его можно, но… он враг идейный, вряд ли выдаст сообщников. И дочь он так же воспитал.

На лице Селиванова появилась легкая гримаса неудовольствия.

– Ваши возражения мне отчасти понятны, однако согласиться с вами я не могу. Мы не можем допустить, чтобы по нашей земле разгуливал бандит и убийца.

– И еще один момент, – Свиридов продолжал упрямо гнуть свое. – Для того чтобы разоблачить этого шпиона, нам удалось внедрить в его окружение своих людей. Это сугубо гражданские лица, они рисковали и рискуют жизнью, а один наш сотрудник погиб. Как после всего этого прервать операцию?

Селиванов в упор посмотрел на Федора Ильича. «Нет, шалишь. Сейчас с тобой согласиться – авторитет потерять. Пока начальник здесь я…»

– У нас уже есть три трупа, – холодно произнес он. – Хотите еще получить? Так вы их получите. Я уверен, что эта девчонка нужна ему для прикрытия и… постели. Как только он получит новое задание, он ее уберет. И пока мы опять будем его разыскивать, он оставит еще кучу трупов. Извините, но я не могу взять на себя такую ответственность.

– Разрешите обратиться с рапортом к заместителю наркома? – Свиридов решил упираться, помня свое обещание погибшему другу.

«Что ж ты прилип как банный лист к… Есть из-за чего упираться? Тебе же лучше будет, дурилка. Ладно, не таких ломали. У меня же на руках все козыри», – усмехнулся про себя начальник отдела.

– Ну что ж, тогда сделаем так. Возвратится замнаркома из командировки, я ему доложу вашу точку зрения. Если больше вопросов нет, вы свободны.

Свиридов шел к своему кабинету, и в душе его нарастало беспокойство. Причем беспокойство это не могла вытеснить радость присвоения нового звания. Он понимал психологическое состояние нового руководителя отдела, что тому хочется самоутвердиться, и осознавал, что противостоять этому самоутверждению он не сможет. Верхнее начальство тоже не захочет рисковать. Поиграли, и хватит, скажут ему. А что он скажет Николаю, когда они встретятся там, наверху?

Федор Ильич уселся за стол и попытался сосредоточиться, но ничего не получалось. Уйти, что ли? Сказаться больным и уйти? В дверь постучали, и на пороге появился Климов:

– Разрешите, товарищ капитан.

– Майор.

– Извините, не понял, – Никита Кузьмич наморщил лоб.

– Товарищ майор, – с невеселой улыбкой произнес Свиридов. На счет «три» до лейтенанта дошло.

– Да ну? Во как, – посыпал он междометиями, добираясь до нормальной лексики. – Поздравляю, Федор Ильич, здорово, поздравляю.

Забыв о субординации, он подошел к начальнику и стал трясти его руку. Свиридова тронула искренность Никиты.

– Ну, ладно, оторвешь руку-то, – нарочито строгим тоном сказал он, пытаясь скрыть нахлынувшие чувства. Но Никита, прохиндей, расслышал в голосе другие нотки.

– Федор Ильич, что-то случилось? Неприятности какие-то?

– Есть такое дело. Садись. В общем, новый наш начальник считает, что операцию надо заканчивать и брать Седого.

– Вот те раз! – весь букет эмоций отразился на лице Климова. – А наши планы? Значит, вся работа насмарку. Федор Ильич, а вы…

– А что я? Пытался возражать, но он обещал доложить на днях замнаркома, и я не уверен, что тот нас поддержит, – Свиридов развел руками. – Понимаешь, Никита Кузьмич, у Селиванова тоже резоны серьезные. А вдруг что-нибудь с Анютой случится? Этот Муромцев еще тот волк, почуяв опасность, запросто может ее убрать. А если будет еще один труп, нам с тобой головы не сносить. Да ты не расстраивайся! Такое дело сделали, такого матерого зверя нейтрализовали, столько информации получили. А каких ребят в деле проверили. Ты знаешь, я этого Глебова серьезно намерен взять к нам…

Свиридов осекся: «Стоп. Это же я не Никиту, это я себя уговариваю… Но ведь это все правда, и Николай бы меня понял».

– Парень стоящий, – согласился лейтенант. – А девчонка, по-моему, вообще прирожденная разведчица, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Так что, Федор Ильич, возьмем этого Муромцева, авось поколется.

«Однако разболтался ты, капитан, как старый Мазай, а надо и о деле потолковать», – упрекнул себя Свиридов.

– Как он там, на юге, себя ведет?

– Федор Ильич, тамошние мужики говорят, нервничает он. Несколько раз пытался звонить сюда, на Ольгину квартиру, – Климов недоуменно покрутил головой.

– Сильный мужик, однако, – в голосе Свиридова Никита Кузьмич явственно различил оттенок уважения. – Я бы, наверное… не дай бог!

– Но звонить ей сюда… непохоже на такого профессионала.

Климов был чересчур категоричен в оценке Муромцева. Через много лет после войны он узнает, что в США у арестованного советского резидента найдут микропленку с письмом от родных на русском языке, которую ас разведки хранил в нарушение всех и всяческих инструкций. И было ему прекрасно известно, что инструкции «пишутся кровью» и для «красных», и для «белых», а вот поди ж, совладай с собой, живя столько лет в одиночестве, под чужим именем, с чужой биографией, если эти микроскопические строчки писем становятся для тебя символом всего того, ради чего ты рискуешь жизнью…

– У тебя дочь есть? – печально выдохнул Свиридов.

– Ну, вы же знаете, у меня пацаны, – горделиво ответил тот.

– Какая разница… представь себя на его месте.

– А нечего против своих идти, – взвился Климов. – Вот Бог-то и наказал.

– Нас всех Бог наказал, когда… – Свиридов не стал уточнять когда. – Ладно, отставить. Местные его там плотно контролируют?

– Нет. Как вы инструктировали, выставили посты в местах посещения и по месту жительства. Извините, Федор Ильич, если начальство прикажет арестовать Седого, может, мне лично выехать?

– Не знаю, посмотрим. Как начальство решит.

Глава четвертая

В надвигающихся сумерках к линии горизонта спешил белый пароход, очевидно пытаясь до темноты проскочить за эту линию – на светлую половину Понта Эвксинского. Так назвал вчера в разговоре с ней Черное море Эдуард Петрович. Оказывается, так его величали древние греки, и по-русски это означает «гостеприимное море». «Что ж, – подумалось Анюте, – море действительно гостеприимное, как и город с его обитателями». А через пару месяцев, когда потеплеет и появятся фрукты, он станет еще гостеприимнее для тысяч отдыхающих, которые заполнят все вокруг. Вот только для нее это гостеприимство должно не сегодня завтра закончиться. Те десять дней отдыха у моря, про которые она говорила Седому в Москве, закончились, а она продолжала наслаждаться курортной жизнью и не торопила события. Но сегодня приспел момент решающего разговора. Именно такую подсказку получила она из Москвы позавчера, когда ее спутник вновь отлучился на встречу с товарищем из санатория. Анюта, как и прошлый раз, сидела наедине с мороженым, когда тот же парень-связной из ресторана передал ей очередное послание от Луганского. И из послания этого она поняла, что сегодня жизнь ее должна в очередной раз сделать резкий поворот – только вот в какую сторону? Меньше всего Анюта думала об опасности, она ее просто не чувствовала. Москва не проинформировала девушку о полученных данных на Седого-Муромцева, и ее отношение к нему продолжало оставаться прежним. Да и сам Эдуард Петрович, снова как бы вернувшийся к жизни после встречи с товарищем, не давал повода для каких-либо опасений. Так или иначе, но сегодня, гуляя по берегу и наблюдая за растворяющимся в сумерках пароходом, она прикидывала, как удачнее начать этот непростой разговор. Однако опытный психолог Седой, почувствовав ее настроение и истолковав его по-своему, решил перехватить инициативу.

– Интересно, куда держит путь этот красавец? – Седой показал на удаляющееся судно. – Вы бы не хотели на таком уплыть?

– Куда? – спросила Анюта голосом, лишенным эмоций.

– Ну, куда-нибудь подальше. Знаете, есть такие места на земле, там всегда тепло, там люди живут в свое удовольствие.

– Это где же такие места? – произнесла девушка с едва заметной иронией. – Что-то не слыхала. А вот поговорку «хорошо там, где нас нет» знаю.

– Значит, не верите? – мужчина уловил иронию в ее голосе. – Ну а если пофантазировать?

Анюта махнула рукой:

– Это все, как говорится, не к нам сказано.

– Экая вы упрямая, – Седой начал заводиться. – Тогда ответьте мне: о чем вы подумали, когда на пароход смотрели? Только честно.

«Ну вот, он сам и вывел меня на разговор».

– О том, что надо в Москву возвращаться. Если честно, то отдыхать здесь с вами здорово, но пора и честь знать, – она вздохнула и посмотрела ему в глаза. – А вам спасибо. Хороший вы человек, только несчастный, что ли. Что-то на душе у вас лежит камнем, груз какой-то.

– Камень, говоришь? – хмыкнул Эдуард Петрович. – Ишь ты, глазастая. Давай-ка присядем, – он показал рукой на пустую деревянную скамейку.

Анюта, подобрав платье, уселась, а вот Седой остался стоять, нервно сцепив пальцы рук.

– Может, и не надо мне заводить этот разговор, а только не могу я больше держать на душе этот камень, который ты разглядела. Не знаю, на радость или на беду свою встретил тебя, только чувствую – это судьба. Она надо мной вдоволь потешилась и теперь в очередной раз испытание посылает…

По каким-то мало понятным Анюте причинам она вновь ощутила в душе сочувствие к этому человеку. Может быть, потому, что он вдруг, очевидно волнуясь, перешел с ней на «ты».

– Анюта, выслушайте меня, только не перебивайте. Я ведь дворянин, бывший офицер. И видно, так уж было судьбой назначено в лихую годину сражаться мне с теми, кто к власти в России пришел. Не понял я совдеповцев и после войны махнул куда подальше. Думал, осяду, заживу спокойно. Ан нет, не получилось. И небо не то, и песни другие, и женщины… все не то. А когда вдруг предложили вернуться, я согласился, поскольку выяснилось, что у советской власти ко мне претензий нет. И специалист я неплохой, отмечали меня постоянно. Но в последнее время все смешалось. Подобных мне стали арестовывать одного за другим. Видимо, чем-то опасны показались мы нынешним правителям, хотя чем – ума не приложу. Со дня на день должны были забрать и меня, но я решил не дожидаться преждевременного конца, тем более что влюбился в вас душой и телом. Я говорю это искренне, и мне бы хотелось услышать такой же искренний ответ и от вас. – Седой перевел дыхание и замолчал, ожидая ответа.

«Теперь понятно, почему он скрывал родство с Ольгой… – подумала она, – не хотел, чтобы она из-за него пострадала. Может, зря я тогда про Ольгу-то сообщила? Нет, надо быть честной до конца. Видимо, чекисты уже что-то учуяли про отношения Седого и Ольги. Получается, Климов был прав насчет Миши. Мало этих разговоров с комбригом, так еще и знакомство с Ольгой, оказавшейся под подозрением органов, – вихрем пронеслось в голове Анюты, не знавшей истинного положения вещей. – И все-таки, слава богу, он просто бывший белый офицер, а не немецкий шпион. Так и передам Климову».

Она действительно почувствовала облегчение от этой мысли. Анюта слышала, что многие из бывших раскаялись в своих заблуждениях и добросовестно служат советской власти. Когда в НКВД узнают, кто такой Эдуард Петрович, они по-другому будут смотреть на это дело, а уж она свое слово замолвит. Странно, но Анюта, у которой родители погибли в Гражданскую войну от рук белых, не ощущала ненависти к этому мужчине. Она пробовала и не могла себе представить его в роли палача, все ее естество противилось от одной мысли об этом…

– Вы не ответили на мой вопрос, – до ее сознания донесся голос Седого.

«Опять на «вы»… видно, здорово его разбирает. О чем он меня спрашивал?»

– А что я должна ответить? – вывернулась она, ответив вопросом на вопрос.

– Вы никому ничего не должны, – нетерпеливо произнес Седой. – Мне просто хотелось бы знать: вы мне верите?

«Вот те раз. Что же ответить?»

– Очень хотелось бы верить, – не сразу нашлась она.

– Хм-м, дипломатичный ответ. Тогда спрошу по-другому: я вам хоть немного не безразличен? – осторожно спросил он.

«Он еще спрашивает…»

– Да, – робко ответила Анюта.

Седой сделал шаг к девушке и порывисто взял ее руки в свои:

– Тогда слушайте. Я предлагаю вам уехать со мной. Далеко. В другую страну, – он увидел расширившиеся от удивления глаза девушки. – Не пугайтесь, выслушайте. Вы спросите, кто нас там ждет, кому мы нужны? С деньгами, с большими деньгами, мы с вами везде будем нужны. Я буду заботиться о вас так, как сорок тысяч братьев не смогут позаботиться.

«Вот это номер! Это куда он меня налаживает?»

– У меня нет братьев. И сестер тоже. А кто же нас туда пустит? Туда, где тепло, где вы собираетесь обо мне заботиться? – любопытство девушки было искренним. Но Седой усмотрел в ее тоне насмешку.

– Иронизировать изволите? Хотя, если разобраться, вы правы, это действительно непросто. Но это уже моя забота.

– А откуда мы возьмем большие деньги? – Анюта с интересом глянула на собеседника.

«Резонный вопрос. Какая она все-таки непосредственная… хотя местами бывает колючей. Ну, отвечай, откуда возьмем деньги…»

– У меня есть кое-какие сбережения… и еще имеется одна идея, которую я хотел бы с вами обсудить, – многозначительно произнес Эдуард Петрович.

Анюта неожиданно встала со скамейки. Казалось, она приняла какое-то важное решение.

– Эдуард Петрович, откровенно говоря, мне это все не очень понятно. Я… я попросту боюсь. Вы знаете, я уж лучше к себе на работу ворочусь. Только бы меня не прогнали за прогулы.

Она смешалась, увидев, с какой иронией пристально посмотрел на нее Седой.

– Что вы так на меня смотрите? – запинаясь, спросила она. «Сейчас что-то произойдет, он уже на взводе…»

– Зачем вы лукавите, Анюта? – медленно произнес Седой. – Да, да, лукавите, – продолжил он, как бы отвечая на удивленный взгляд девушки. – Ни на какую работу вам не надо, а хозяйке вашей, в сущности, наплевать на вас. И не делайте обиженное лицо, я все знаю, – последние слова прозвучали необычно резко, но Седой намеренно не сглаживал тональность.

– Но… как? Как вы узнали про меня? – пробормотала девушка.

– Это проще, чем вы думаете, – продолжал наседать отставной офицер. – Я попросил товарища навестить вашу хозяйку и еще раз попросить, чтобы она не волновалась. Тут-то все и выяснилось. Так зачем вы меня обманывали?

«Не слишком ли я строг? Как бы истерикой не закончилось…» – подумал он, увидев повлажневшие глаза Анюты.

– А вы… вы не понимаете? Серьезному, представительному мужчине понравилась молодая девчонка… симпатичному, умному, при хорошей должности. А у ней за душой что? – произошло то, чего боялся Седой: глаза девушки были полны слез, она была на грани истерики.

– Одно платье на будни и праздники? Угол у дальней родственницы, а в кармане вошь на аркане, – всхлипнув, почти выкрикнула она. Седой крепко обнял Анюту.

– Зато у нее душа есть, – он провел рукой по ее волосам. – Я все прекрасно понимаю и ни в чем вас не осуждаю, – рука мягко легла на глаза и вытерла слезы. – Ну так как, махнем на пароходе в дальние страны, где живут обезьяны?

Громко всхлипнув, Анюта согласно кивнула.

Глава пятая

За окном пригородного поезда вдали возник легкий самолет. Он то летел параллельно поезду, то на какие-то секунды пропадал, и складывалось ощущение, что он играл с поездом в догонялки. Глебов, за несколько минут до появления самолета невидяще смотревший в рамку окна и думая о своем житье-бытье, теперь с интересом наблюдал за этим состязанием. Несколько лет назад, закончив школу, он, как и тысячи ему подобных молодых ребят и девушек, охваченных летной эйфорией, вздрагивал при первых тактах марша, начинавшегося с крылатых слов «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…». Вместе с Серегой Рублевым решили они двинуть в летчики. Но на пути Глебова оказался старый доктор-ушник, определивший у Михаила какие-то расстройства вестибулярного аппарата. Так что путь в авиацию, а заодно и в морфлот ему прикрыли, ну и Серега за компанию отказался от этой затеи. Правда, недавно опять предлагал записаться в аэроклуб «Метростроя», где у него был знакомый инструктор, но Михаил, загруженный поручениями парткома, отказался.

Самолет пропал так же внезапно, как и возник. Глебов пошарил взглядом по небу и, не найдя его, вздохнул: «Каждому свое… Не дано мне ни летать, ни плавать. Значит, надо тверже по земле ступать. Между прочим, в прямом смысле – поезд вон уже в Москву прибыл».

Пройдя от вокзала на тихую улочку, он огляделся и посмотрел на часы. Все идет по графику. Нет, по графику это на заводе, а у чекистов как? Наверное, по плану. Около него остановилась черная легковушка, кто-то изнутри открыл заднюю дверь, и мужской голос пригласил товарища Плахова сесть в машину.

Глебов ехал повидаться с родителями. Сегодня утром он позвонил по телефону и кто-то на том конце провода предложил ему сесть на пригородный поезд, доехать до Москвы и выйти в условленное место. Что он и сделал. Правда, до самой посадки в машину его наблюдали чекисты. Естественно, без его ведома. Надо было убедиться, что его не контролирует кто-нибудь по заказу немцев. Слава богу, чужого «хвоста» не было, и вот теперь он снова, как тогда в самом начале операции, ехал по Москве в машине с зашторенными окнами. Михаил прикрыл глаза, и сразу вспомнилось: «Вы учились в Кенигсбергском университете… Кто такой Львов вы не знаете… Вам следует выйти на связь и ждать… ждать…» Машина остановилась. Сопровождающий чекист тронул его за руку:

– Приехали, Олег Григорьевич. Значит, еще раз повторяю: ровно в пять машина будет вас ждать на этом самом месте. Прошу не опаздывать. Из квартиры никуда не выходить и никому не звонить. Товарищ Свиридов просил передать, что он очень на вас надеется.

– Я все понял, – кивнул головой Михаил.

– Тогда до встречи.

В прихожей мать сразу уткнулась ему в плечо и заплакала. Отец, как и подобает главе семейства, выждал паузу, потом легонько тронул ее за плечо:

– Ладно, мать, хватит сырость разводить. Видишь же, жив-здоров, держится молодцом.

Мария Власовна, всхлипнув последний раз, оторвалась от сына. Отец шагнул к Михаилу, крепко взял его руку в свою, и они обнялись… но только на несколько секунд, как и положено настоящим мужчинам. Оторвавшись от сына и еще раз восхищенно глянув на него, Николай Филимонович неожиданно засуетился, приглашая всех за стол и наливая рюмки.

После третьей родители подступили с расспросами.

– Слушай, Миша, а кто это звонил, предупреждал нас о твоем приезде? – вопросы матери часто ставили его в тупик. Чекисты просто предупредили, что проинформируют родителей о приезде, и все.

– А он что, не представился… ну, тот, кто звонил?

– Сказал, с работы твоей беспокоят.

– Не знаю, кто-то из отдела кадров, наверное, – на ходу придумал Михаил. Он уже начал сживаться с правилами игры, в которой участвовал, а в некоторых безобидных ситуациях необходимость импровизировать даже развлекала его.

– Миша, а чего Анюта к нам не заходит? – спросила мать. Он ожидал этого вопроса.

– Ее тоже в длительную командировку отправили, – ответил он абсолютно искренне.

– Вы, случаем, не вместе в этой командировке? – лукаво подмигнул отец.

– Нет, она в другое место выехала.

Мария Власовна всплеснула руками:

– Ой, сижу тут с вами, лясы точу, а про пирог-то и забыла, – она проворно выбежала из комнаты. Отец тоже встал, подошел к окну, глянул на улицу.

– Мишок, подойди-ка сюда, – поманил он сына. Тот шагнул к окну, но отец сделал останавливающий жест рукой и большим пальцем показал себе за спину. Михаил, состроив недоуменную гримасу, встал за спину Николая Филимоновича.

– Вон там, видишь, мужик стоит? – отец кивнул за окошко.

– Ну, вижу, – пробормотал окончательно сбитый с толку сын.

– Не тебя ждет?

«А ведь вполне может быть…»

– Так, мало ли мужиков на улице, я-то тут при чем? – Михаилу уже самому стало интересно.

– Не скажи… у меня на них с девятьсот пятого глаз наметанный. Как ты пожаловал, так он аккурат и объявился, – убежденно заявил Глебов-старший.

– Да ерунда все это, батя. Давай лучше еще по маленькой.

– Ну, по маленькой так по маленькой. Я только на минутку в одно место выскочу.

Отец ушел, а Михаил прошелся по комнате. Последний раз он был дома вечером того дня, когда Ольга передала ему документы и инструкции. После обеда к нему буквально ворвался встревоженный Климов и сказал немедленно спускаться в машину. По дороге завез его домой. Пока чекист ждал в машине, Михаил быстро собрал вещи, попрощался с родителями и отбыл в «длительную командировку». Следующие два дня он пробыл на какой-то незнакомой квартире, а на третий день он стал «товарищем Плаховым» и его привезли в тот самый городок, где он продолжил выполнять задание контрразведчиков.

Глебов вернулся на свое место, осмотрелся. «Странно, – сказал он сам себе. – Вроде все то же самое, но что-то неуловимо изменилось. Да нет, – возразил он себе, – в доме твоего детства и юности ничего не изменилось. Просто изменился ты, и смотришь на привычные тебе вещи другими, повзрослевшими глазами. Интересно, повзрослел, значит? – продолжил он полемику со своим alter ego, т. е. «другим я». – Значит, до двадцати пяти лет был ты, Михаил Николаевич, недорослем? Вот и Анюта тебя держала за…»

Вошедший отец помешал ему дать определение себе. Потирая руки, он разлил водочку, а тут и мать с пирогом подошла. Под пирог выпили за удачное завершение командировки Глебова-младшего.

– Миша, деньги-то хоть тебе хорошие платят? – для матери вопрос был не праздный. Завтра на коммунальной кухне ее обязательно спросят, и что Михаил сейчас делает, и сколько получает. А не спросят, так она сама заведет разговор на эту тему.

– Да те же самые, только еще командировочные, – Михаил опять сказал чистую правду. На заводе он числился в командировке в составе группы специалистов из профильного наркомата.

Когда мать пошла ставить чай, мужчины уже расставили шахматы.

– Слушай, Мишок, – заговорщицки прошептал отец, взявшись за коня. – А ты, случаем, не в Испанию собираешься?

Михаил даже охнул от такой пронырливости отца:

– Ну ты даешь! Еще раз объясняю: на секретном заводе монтируем линию, сроки очень жесткие, сам понимаешь. Вот и сидим безвылазно. Как закончим, так и вернусь.

– А я думал, в Испанию налаживаешься и с тобой подготовку проводят по военной части, да и язык ихний опять же, – в голосе Глебова-старшего младшему послышалось некоторое разочарование. «Ничего, батя, подожди, дай срок, узнаешь, в каких секретных делах сын отличится. Но пока рано, да и нельзя об этом говорить».

– Не выдумывай, батя.

– Да я так… опять же тревожно, чую я, нездорово у республиканцев дело идет, – печально заключил Николай Филимонович.

– С чего ты взял?

– Ну так я же газеты внимательно читаю…

«А вот это не надо… не хватало еще, чтобы он кому-нибудь об этом…»

– Ты вот что… ты про эти свои соображения не говори никому.

– Так я же только тебе, – жестом успокоил Михаила отец.

Игра у Михаила не заладилась. На вопрос вернувшейся с чайником матери, чья берет, сын обреченно махнул рукой:

– Совсем что-то я разучился играть, разделал меня папа, как бог черепаху. Все, сдаюсь, – он посмотрел на часы. – Да и пора мне.

– Что ж так быстро-то? – голос матери снова дрогнул.

– Вот управимся с делами, вернусь насовсем. А пока назад ехать надо, сейчас машина придет, – про машину он к месту вспомнил, у матери даже лицо просветлело.

– А ты что, начальник у них, что за тобой машина приходит? – немедленно уточнила Мария Власовна.

– Да какой я начальник. Просто я не один, нас целая группа, вот и собирают по всей Москве.

Стоя на пороге с сумкой, набитой домашней стряпней, Михаил поцеловал мать. Она перекрестила его, стараясь скрыть слезы. Еще раз поцеловав ее, он повернулся к отцу. Тот обнял сына и прошептал на ухо:

– Этот мужик-то все еще там…

Уже в машине Михаила внезапно охватило щемящее чувство жалости к родителям. И времени-то всего ничего прошло, а вот надо же… Выпорхнув волею судьбы из-под их крыла, он как-то сразу возмужал в собственных глазах. Они же ему показались милыми стариками… он впервые назвал их так про себя. Интересно, заметили ли они, как он переменился?

А мать с отцом тем временем стояли у окна. Отец проводил глазами того самого мужчину, на которого он показывал Михаилу, – тот срочно куда-то заторопился, едва сын вышел из дому.

– Вот и повзрослел наш мальчик, – сказал Николай Филимонович притихшей жене. – Видать, время пришло. Ну что ж, в добрый час…

– Дай бог, чтобы все обошлось, – прошептала Мария Власовна.