Текст книги "Кто бросит камень? Влюбиться в резидента"

Автор книги: Виктор Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Глава тридцать первая

Нега, разлитая в атмосфере ласкового весеннего утра, никак не гармонировала с внешним обликом мужчины, вышедшего из гастронома с сеткой в руке. Зато содержимое сетки – бутылка водки, банка килек в томате, сверток чайной колбасы и четвертинка хлеба – очень точно соответствовало его небритому, похмельному лицу. Узнать в лице этом Бориса Семеновича Львова даже знакомым было довольно затруднительно – просто потому, что в таком виде его никто, нигде и никогда не встречал. Застывшая гримаса горя плавно перетекала с лица на все остальные части тела. Пить он начал со вчерашнего утра, после того как вернулся домой, где хранил изрядный запас спиртного. С каждым новым выпитым стаканом его способность адекватно воспринимать окружающую действительность сжималась как шагреневая кожа. Однако какой-то микроскопический островок сознания еще сохранился, поскольку, поравнявшись с телефоном-автоматом, он нашарил в кармане монету и вошел в будку. Набрав номер и пригласив Ольгу из третьей комнаты, он с пьяным надрывом в голосе сообщил подруге о полной отчаянности в душе и слезно попросил приехать к нему. Ольга, вероятно, спросила Бориса, откуда он звонит, потому что тот после паузы заверил ее, что звонит из автомата. Этот момент был особо отмечен женщиной, дожидающейся своей очереди у будки с монетой в руке. Едва Львов шаркающей походкой отошел от телефона, женщина набрала номер и срочно попросила дежурного найти лейтенанта Климова.

Где-то зазвонил телефон. На первый звонок никто не отреагировал, тогда аппарат сердито повторил вызов абонента. И вновь безуспешно. Только третий звонок заставил проснувшегося мужчину убрать руку с обнаженного плеча женщины и бесшумно выскользнуть из-под одеяла. Взяв в охапку одежду, Эдуард Петрович тихо вышел из спальни, плотно притворив за собой дверь. Анюта лежала, уткнувшись головой в подушку. До ее сознания тоже пробился третий звонок, но он был воспринят как один из внешних раздражителей, вроде шороха дождя или шума проезжающей по улице машины. Там, где до сего утра просыпалась Анюта, не было телефона, отсюда и отсутствие соответствующего рефлекса. А вот телодвижения мужчины оказались для нее сигналом к пробуждению. С первой секунды осознания происходящего ее охватило жуткое чувство стыда за то, что произошло этой ночью. Однако в следующий момент она вспомнила о фотографии в шкатулке, и чувство это отошло на второй план. А уж когда из коридора донесся приглушенный голос хозяина, она инстинктивно, стараясь не шуметь, на цыпочках прокралась к двери.

Выслушав сообщение Ольги о звонке Львова, Эдуард Петрович, прикрыв трубку ладонью, полушепотом произнес:

– Поезжай к нему, но возьми то, что приготовлено для гостя, и по дороге отдай ему. Не забудь про формальности. Пусть на время исчезнет. Объясни, как дать о себе знать. Что касается кавалера… действуй по обстановке, без церемоний. Сколько времени тебе надо до него добраться?

Анюта плохо разбирала то, что говорил Эдуард Петрович, и уж тем более не знала, кто был на том конце провода и что отвечал. Ольга, помедлив секунду, предположила, что поездка займет минут сорок-пятьдесят, с учетом посещения Лещинского. И тут же неожиданно для отца спросила про Анюту. Эдуард Петрович ответил односложно, мол, погуляв по Москве, расстались, и предупредил дочь о главном: если через полтора часа она не позвонит, он исчезнет и потом найдет ее сам. С этими словами, наказав Ольге поберечь себя, он повесил трубку.

Одевшись и приготовив завтрак, Эдуард Петрович вернулся в спальню. Анюта лежала в той же позе, слегка посапывая. Полюбовавшись спящей девушкой, он легким движением провел по ее волосам. Анюта открыла глаза и увидела улыбающееся лицо мужчины.

– Пора, красавица, проснись. Открой сомкнуты негой взоры, – он наклонился и поцеловал ее в щеку. Анюта покраснела и отвернулась. – Завтрак готов, прошу к столу.

Комната, в которой поселили Глебова-Лещинского, находилась на солнечной стороне и в погожий день за два утренних часа нагревалась до состояния парилки. Вынужденный находиться взаперти, Михаил разделся до трусов, открыл форточку, но облегчения не почувствовал. Оставалось ждать, когда светило укатится за крышу рядом стоящего дома и спадет жара. А пока он попытался сосредоточиться. Шахматы не помогали, жара расслабляла умственную энергию. Михаил прошелся по комнате, осмотрелся и зацепился взглядом за небольшую кипу старых газет, лежащих на шкафу. Взяв наугад несколько экземпляров, он пробежал глазами оказавшуюся сверху январскую «Правду». В газете была опубликована речь товарища Жданова. Просматривая текст скорее от скуки, чем из интереса, он наткнулся на следующий абзац: «В 1937 году мы, большевики, ко всем другим достижениям, под руководством товарища Сталина добавили еще одно серьезное достижение. Я имею в виду то, что мы начали всерьез овладевать способами и методами борьбы с буржуазными разведками, с их агентурой в наших рядах». «Значит, там, наверху, признали ошибки в работе НКВД, и сейчас органы будут их исправлять, – с удовлетворением подумал Михаил. – Вот и я к месту пришелся…» Он так увлекся, что слегка вздрогнул, когда в дверь постучали. Крикнув стучавшему: «Одну минуту!» – он быстро оделся и открыл дверь. Увидев Ольгу, он буквально разинул рот от удивления. Кого-кого, но ее он ожидал увидеть в последнюю очередь. Девушка улыбнулась, заметив его растерянный вид, и, видимо, для того чтобы снять напряжение, шагнула в комнату и поцеловала его в щеку. Парень окончательно растерялся, пробормотав:

– Вот так сюрприз! Ты откуда?

– К тебе можно? Ты один? – она почему-то тоже нервничала, сжимая в руках вместительную дамскую сумочку.

– Конечно, проходи, я один, – развел он руками, чувствуя, что сейчас произойдет что-то важное. «Неужели тот разговор в такси в ночь их знакомства имел серьезную основу?»

– А где твоя Анюта?

– Куда-то запропастилась. Вот жду, может, позвонит. Ты проходи, садись, – он взял Ольгу за руку и потянул за собой.

Однако девушка высвободила руку, закрыла дверь и, сославшись на нехватку времени, осталась на месте:

– Ты сегодня не собираешься идти в музей? В музей Революции?

– В музей? – заоблачные романтические видения Михаила дальнейшего развития ситуации с грохотом шлепнулись на землю. – Не знаю, наверное, пойду. А что?

– И опять с книгой?

Глебов пожал плечами, холодея от неясного предчувствия.

– Я вот все путаю, – медленно произнесла Ольга. – В здании музея раньше размещалась городская Дума или… – она сделала паузу и пронзительно глянула в глаза Михаила. В следующее мгновение тот все понял.

– Ошибаетесь, – от волнения он перешел на «вы». – Там был Немецкий клуб… извините, Английский клуб, – он сделал ударение на первом слоге.

– Ну вот и познакомились еще раз, – деловым тоном произнесла Ольга. – Слушайте внимательно, Леонид. Здесь, – она достала из сумочки пакет, – чистые документы. Если через час я не позвоню, немедленно покиньте квартиру и снимите другую, лучше в Подмосковье. Кроме того, там еще инструкции по связи. Вы все поняли?

Глебов нерешительно кивнул:

– А что стряслось-то?

– Об этом потом. Инструкцию по связи выучите и уничтожьте. Ясно?

Михаил снова кивнул, на этот раз более уверенно. Ольга неожиданно вздохнула, улыбнулась и, повинуясь какому-то внутреннему порыву, провела рукой по его щеке, но тут же встряхнула головой и снова посерьезнела:

– Все. До встречи.

Прохоров, не торопясь, шел из магазина. Холодильника у него в квартире не было, и, с учетом установившейся теплой погоды, он каждый раз покупал продуктов на один день, максимум на два. Поднимаясь по лестнице, он с удовлетворением отметил, что дыхание оставалось ровным, а мышцы ног прямо-таки требовали увеличения нагрузки. В молодости он долго занимался бегом и даже имел когда-то спортивный разряд, но в последние годы из-за занятости на работе как-то отошел от этого дела. Стоя у входной двери, он прислушался к своему организму и с неудовольствием ощутил учащенное сердцебиение. «Все, возвращаюсь и начинаю снова тренироваться, а то так можно и совсем в тираж выйти», – решительно сказал он сам себе. Отыскивая в кармане ключ, он услышал в коридоре настойчивые трели телефонного звонка, и, похоже, желающих поднять трубку среди жильцов не находилось. Захлопнув дверь, он взял трубку и, к своему удивлению, услышал голос Климова:

– Николай Николаевич, мне сейчас доложили, что Львов бузит. Час назад ходил в магазин, крепко с похмелья. Купил еще водки, – волнение лейтенанта выдавали сбивчивая речь и учащенное дыхание. «Вот в чем разница между нами: у меня дыхание сбивается от лестничных ступенек, а у Никиты от реального дела», – успел подумать Прохоров.

– …Но, самое главное, он по дороге позвонил кому-то из автомата, просил срочно приехать, ему, мол, очень плохо. Я попытался найти Никитина, он дежурит, но недавно куда-то выехал. А за мной только-только машина вышла, пока до меня доберется. Выручай!

Сердце Прохорова обрадованно подпрыгнуло.

– Короче, что надо делать? – спросил он, зная заранее ответ Климова.

– Поезжай к нему немедленно, зайди и покарауль, пока я не подскочу. Если кто придет, задерживай, так что прихвати ствол.

«Короче, Никита, надо спасать игру», – яростно сам себе выдохнул старый опер.

– Ствол всегда при мне. Давай адрес.

Глава тридцать вторая

Чайник сипло свистнул, и струя пара вырвалась из его горделиво задранного носа. Сняв его с огня, Эдуард Петрович наполнил чашки чаем и поставил их на стол. Анюта, умытая и причесанная, не смогла скрыть удовлетворения предложенным напитком. Мужчина это заметил:

– Я вижу, к чаю вы относитесь более дружелюбно, чем к кофе.

– Что делать, – она смущенно пожала плечами, помешивая ложечкой в стакане. Стыд и неловкость, которые она ощутила, проснувшись в чужой постели, еще не покинули ее. Эдуард Петрович внимательно посмотрел ей в глаза, и Анюте показалось, что он, как музыкант с листа, прочитал ее душевное состояние.

– Анюта, вы вчера обмолвились, что находитесь сейчас в отпуске? – он сделал паузу, ожидая ответа.

– Да, в отпуске, еще дней десять, – последовал отрепетированный с чекистами ответ.

– Видите ли, я тоже в отпуске и хотел поехать на юг с приятелем. Но вот вас увидел и решил задержаться. Если через час мне не позвонят, значит, мой приятель уехал и увез мою курсовку в дом отдыха. Будет ждать меня там. Анюта, я вас прошу… поедемте со мной на юг, – выпалил он, наблюдая, как округляются глаза девушки.

– Как это на юг? А работа? – строго спросила она, ошарашенная неожиданным предложением.

– А мы как раз на недельку и выскочим. Ну, хотите, я перед вами на колени встану, – Эдуард Петрович опустился на колени.

– Не надо, что вы! Пожалуйста, не надо! – вырвалось у нее. – Ну… я же должна как-то хозяйку предупредить. Она же беспокоиться будет, шум поднимет. А вещи как? Мне же собраться надо.

– Слушай, зачем звонить? – подняв картинно руку, произнес он с кавказским акцентом. – Давай, как на Кавказе, – я тебя украду! А одежда и белье будут моим подарком прекраснейшей из женщин.

– Как же вы умеете уговаривать… ну, хорошо, только хозяйку я все-таки должна предупредить. Позвоню соседям, они ее предупредят. От вас позвонить можно? – свое решение она должна была согласовать с Климовым.

– Конечно, конечно, телефон в коридоре, прошу, – хозяин жестом предложил выйти в коридор, и сам пошел первым. Анюта взяла трубку и краем глаза заметила, как внутренне подобрался и насторожился ее кавалер. Однако на том конце провода никто не ответил. Она не знала, что пять минут назад Глебов тоже не смог дозвониться ни до Прохорова, ни до Климова…

Спортсмен-разрядник Прохоров не успел. Первой в комнате Львова появилась Ольга. Она нашла его, заросшего щетиной, в несвежей рубашке, приканчивающим очередную бутылку. Пустые бутылки стояли и валялись везде: на столе и на подоконнике, в кухне и под кушеткой. Сам хозяин, пьяно покачиваясь, сидел в кресле, потому что стоять уже не мог. Ольга была потрясена его откровенным признанием. Он что-то еще бубнил, а она лихорадочно пыталась решить для себя, оставлять его живым и затеять с милицией игру или ликвидировать и временно «залечь на дно». Для окончательного принятия решения она решила задать Борису еще несколько вопросов.

– Как же ты мог? – она вложила все свое презрение в эти четыре слова.

– Они меня заставили… фотографии показывали, тюрьмой грозили, – всхлипнул Львов.

– Как же ты в койку с мужиком-то попал? – чего скрывать, ей действительно был интересен сексуальный разворот на 180 градусов этого, опустившегося в одночасье, типа, который ей когда-то нравился.

– Так случилось, – удрученно простонал тот.

– Вот тебя случка до цугундера и довела. Ну и что ты там милицейским наговорил?

Когда Львов искренно пересказал ей то, что он сообщил Климову про нее и про минского снабженца, она поняла, что дело плохо. Осторожно подойдя к окну, она из-за шторы оглядела улицу перед домом, но ничего подозрительного не заметила. Да она и тщательно все проверила, прежде чем зайти сюда, и вроде тоже все было чисто. Так что же делать? Она снова строго посмотрела на бывшего любовника:

– Ну и когда тебя в тюрьму-то посадят?

– Оля, я прошу, не шути так, мне совсем плохо. Они сказали, если понадоблюсь, вызовут.

«Странно, что я не заметила слежки, – подумала она. – Его уже должны пасти, чтобы выйти на остальных спекулянтов. Хотя зачем им лишние хлопоты. Он наверняка мой адрес сдал, и белоруса тоже. Боже, так глупо было бы провалиться из-за этого слизняка! С другой стороны, они могли бы арестовать нас еще вчера, но не сделали этого. Слава богу, что я звонила из квартиры верхнего этажа. Видимо, они решили выяснить, какой товар будут гнать из Минска. Значит, времени хоть немного, но есть. Надо посоветоваться с отцом. Если скажет убрать его, уберем сегодня же…»

Прохоров бежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вот когда пригодилась ему спортивная подготовка! Квартира Львова находилась на следующем этаже. Он выскочил на площадку в тот момент, когда из двери вышла пожилая женщина с кошелкой. Уточнив для верности, в какой комнате проживает Львов, он заскочил в коридор. Переведя дыхание и осмотревшись, достал свой браунинг и на всякий случай поставил его на боевой взвод. Тихо ступая, он подошел к нужной двери…

Ольга еще раз прошлась по комнате, брезгливо отодвигая ногой пустые бутылки, и остановилась перед Борисом:

– Ладно, кончай нюнить, слушай внимательно. Милиции больше ни одного слова, особенно о том, что я здесь была. Тебе же будет хуже. Нас не ищи, сами тебя найдем… если понадобишься, – она специально произнесла эту фразу, чтобы немного успокоить как самого Львова, так и милицейских сыщиков, если он им проболтается о сегодняшнем разговоре. – И прекращай пить, а то совсем пропадешь.

Львов слушал бывшую подругу, подбородок его дрожал, и весь вид представлял жалкое зрелище. «Как же я могла так ошибиться?» – с горечью подумала Ольга и даже охнула от досады на себя. Резко повернувшись, она подошла к двери, распахнула ее и вздрогнула. За дверью стоял средних лет невысокий мужчина в темном костюме и такой же рубашке с отложным воротничком. По его учащенному дыханию и раскрасневшемуся лицу можно было предположить, что он только что закончил бежать стайерскую дистанцию. При этом глаза его насмешливо глядели на девушку.

– Здравствуйте, – произнес мужчина. – Здесь живет Львов Борис Семенович?

С этими словами он перешагнул порог, тесня Ольгу обратно в комнату.

– Что вы себе позволяете? – почти вскрикнула она, делая шаг назад и понимая, что попала в засаду.

Мужчина закрыл дверь и, отрекомендовавшись сотрудником милиции, вежливо поинтересовался целью ее посещения данной комнаты. Львов, вжавшийся от страха в кресло, испуганно уставился на незнакомца.

– Я соседка, пришла проведать Бориса Семеновича. Извините, я спешу, мне надо идти, – взяв себя в руки, она улыбнулась новому гостю и попыталась его обойти. Мужчина сделал шаг назад к двери, загородив собою выход. В руке его неожиданно появился пистолет.

– Вернитесь на место, Ольга, – стволом пистолета он показал, куда она должна отойти. – Я, кажется, правильно вас называю?

Ольга сделала шаг назад, чем вызвала одобрительный кивок сыщика. Прохоров шагнул вперед и протянул левую руку:

– Сумочку, будьте добры.

В следующую секунду дрожащий от страха Львов бросился к нему, схватил за руку и, загородив собой девушку, истошно закричал:

– Это я, я во всем виноват… она тут ни при чем… отпустите ее!

Чекист попытался отбросить хозяина, и это ему почти удалось, когда в комнате раскатистым эхом прогремели несколько выстрелов. Что-что, а стрелять Ольга умела. Взмахнув руками, Львов рухнул навзничь. Николай Николаевич, получив две пули в грудь, тем не менее попытался удержаться на ногах, но помешать Ольге выскочить в коридор уже не мог. Перед тем как упасть, он последним усилием воли направил ствол пистолета на оконный проем и нажал спусковой крючок. «Прости, Никита, не дождался я тебя», – угасающей молнией сверкнула мысль. В следующее мгновение тот самый браунинг с дарственной надписью упал на пол вместе с его хозяином…

У Климова, выскочившего в этот самый момент с двумя сотрудниками из подъехавшей машины, похолодело в груди. Он сразу понял, откуда донесся звук пистолетного выстрела и звон разбитого стекла. Не теряя времени, чекисты рванулись в подъезд.

Ольга, стуча каблучками, быстро спускалась вниз по лестнице. Внизу хлопнула дверь, раздались мужские голоса и топот поднимающихся по лестнице людей. Она резко остановилась и побежала вверх. Стук каблуков привлекал внимание, и она скинула туфли. Но преследователи уже заметили в пролете лестницы бегущую женскую фигуру. Мужской голос крикнул:

– Стой, будем стрелять!

Но она все-таки добежала до последнего этажа. Чердак был закрыт на замок. «Так вот где таилась погибель моя, – отчаянно подумалось ей. – Как все хорошо начиналось и как нелепо и глупо заканчивается. Прости, отец, подвела я тебя». Тяжелое дыхание преследователей заглушал топот ног. Она глянула в лестничный пролет, достала из сумочки пистолет и перегнулась через перила. В следующее мгновение бегущие по лестнице мужчины услышали выстрел и прямо перед ними вниз пролетело тело женщины, которую они догоняли.

Глава тридцать третья

На душе было горько, пусто и холодно, а моросящий дождь только усиливал эту пустоту. Федор Ильич Свиридов стоял с непокрытой головой у скромного могильного холмика, засыпанного не успевшими увянуть цветами. Вчера вечером он вернулся в Москву из командировки и узнал, что утром схоронили Прохорова. Отпросившись у начальства, он уже на следующее утро был в городе, где последнее время жил и работал Николай Николаевич и где на старом кладбище был похоронен рядом с родственниками. Глядя на простую табличку с фамилией друга и с двумя датами, разделенными черточкой, он остро почувствовал, как от его сердца ощутимо отвалился здоровенный кусок, по имени Коля Прохоров. Ему хотелось опуститься на землю, достать бутылку горькой и молча, без свидетелей поговорить с Николаем о том, как ему, Свиридову, жить дальше на этой земле. Но именно потому, что несколько минут назад он дал погибшему другу слово довести начатую им оперативную игру до конца и эта игра требовала его немедленного возвращения в Москву, он просто прикоснулся к могильному холмику, провел ладонью по струганой доске памятника с красной звездочкой, еще раз поклонился и медленно побрел к выходу с кладбища. Но прежде решил заглянуть в церквушку, стоящую у входа, благо был в штатском и отказался от местных сопровождающих. В храме было пусто, но едва он вошел, как из притвора появился пожилой священник. Отец Павел – это имя батюшки подсказала Свиридову встретившаяся минуту назад старушка – в ответ на вопрос Федора Ильича, как поставить свечу за упокой, предложил отслужить молебен по усопшему. Свиридов согласился.

– Он крещеный был? – склонившись над листком бумаги, спросил батюшка.

– Крещеный? – капитан развел руками. – Не могу сказать, не знаю. Но человек был хороший.

– Ну, в Господа нашего веровал? – осторожно допытывался священник.

– В Господа? Не знаю. Но вера у него была. Крепкая вера в то, что не за горами время, когда народ наш русский лучше жить будет. Когда люди уважать себя будут, беречь друг друга начнут. За то боролся, за то и голову сложил.

Лицо батюшки помрачнело, он выпрямился:

– Стало быть, поклонялся не Господу нашему Иисусу Христу, а идолам нынешним, коих вместо икон на каждом углу понавешали.

Свиридов в первый момент опешил от такой реакции служителя церкви и даже инстинктивно оглянулся по сторонам. Но, убедившись в отсутствии лишних ушей, решил продолжить диалог:

– Так ведь эти, как вы называете их, идолы, они ведь лучшей доли для народа хотят. Незрячему глаза открывают, голодным хлеба дают, неграмотных просвещают.

– А нежелающих подчиняться, думающих по-другому на кол сажают? – возмутился священник. – Смотрю я, и ты, прохожий, ихнего роду-племени. Да и то сказать, имя вам «легион». Лучшей доли народу хотите? А церкви зачем порушили? Кому они мешали? Колокола с храмов сбросили, веру христианскую, аки Христа, распнули. Тьму народа в остроге держите, – он воздел руки кверху. – Большой грех взяли на себя нынешние пилаты.

– Так ведь, отец, через одну молитву лучшей доли народу не добудешь. А что до греха, так и в Писании сказано: «Кто из вас без греха, пусть бросит в блудницу камень. И все жаждущие расправы разошлись», – он старался говорить спокойно, но чувствовал, что тоже начинает заводиться. – А Церковь с еретиками как боролась? Только проповедями? Или вот в гражданскую некоторые священнослужители активно белым помогали, убийц-головорезов крестным знамением освящали. Это как понимать?

– А ты, прохожий, откуда Писание-то знаешь? – в глазах священника появился интерес к собеседнику.

– Мальчонкой с родителями в церковь ходил, Закон Божий учил.

– Так в Писании-то как дальше сказано? – лицо старика снова приняло суровое выражение. – Ступай, грешница, и больше не греши. А вы вроде верх взяли, а греху-то конца-краю не видать. Все глубже и глубже в нем тонете. А где же раскаяние? Вот ты, к примеру, готов покаяться перед Господом за грехи своя?

Свиридов устало пожал плечами:

– Не знаю. Может, и есть мне, в чем каяться, но греха великого за собой не вижу. Всю жизнь старался по совести жить.

– Вот то-то и оно, что гордыня во всех вас сидит, – махнул рукой священник.

Федор Ильич почувствовал, что диспут надо заканчивать:

– Ладно, отец, ты мне прямо скажи: отслужишь молебен или нет? Поверь мне, большая беда на Русь опять надвигается. И он, друг мой, один из первых на ее пути встал, да не уберегся. И я не уберег, прости меня, Господи, – горло его перехватило, он что-то еще хотел сказать, но только махнул рукой и вытер глаза.

Священник внимательно посмотрел в глаза Свиридову:

– Ладно. Вижу, что Бога в душе сохранил, и за то спасибо. Помолюсь за товарища твоего… но не знаю, дойдет ли моя молитва до Бога. И ты помолись, глядишь, и услышит нас Отец наш Небесный. Храни тебя Господь!

Он перекрестил Федора Ильича и ушел к себе.

Устроившись в купе поезда, идущего в Москву, Свиридов прикрыл глаза и мысленно вернулся к спору с батюшкой. Спор этот мог быть бесконечно долог, ибо, по его мнению, ни один из них не мог выйти из него победителем. А причина заключалась в том – и это было его глубоким убеждением и глубокой тайной для окружающих, – что на смену религии христианской пришла религия коммунистическая. Свиридов был убежден, что человек должен иметь веру в какие-то высшие ценности, и поначалу полагал, что именно такие ценности несет в себе идеология партии большевиков. Со временем, однако, и здесь у него возникли кое-какие недоуменные вопросы… Он вспомнил, как некоторое время назад его удивили откровения знаменитого полярника, опубликованные в форме дневника в центральной газете. Герой-полярник писал: «Получил телеграмму от отца, поздравляет с наградой. Дорогой отец, хотя ты меня и вырастил, но жизнь и счастье дал мне только Сталин… Его любовь оправдаю всегда, при любых обстоятельствах. Только он, любимый Иосиф Виссарионович, – главный кузнец счастья всего человечества…» Федор Ильич сразу почувствовал, как в этих строках нарушались христианские заповеди: «чти отца своего» и «не сотвори себе кумира». Капитан госбезопасности Свиридов был достаточно искушенным в политике человеком, при этом искренне верил в гений товарища Сталина. Но чтобы вождь заслонил собою мать с отцом? Честно говоря, ему с трудом верилось в искренность народного героя. «Так что, получается, прав батюшка насчет новых идолов, которых мы собственными руками создаем…»

Мысли напирали, но Федор Ильич решительно поставил точку в своих умствованиях: «Пусть в этих делах философы разбираются, это их хлеб. Вот появится свободное время, обязательно еще раз поразмыслю над словами старого священника. А сейчас надо переключиться на другое». Неожиданный поворот в ходе операции превратил ее в головоломку, от решения которой зависела судьба не только всей операции, но и некоторых ее участников. Вчера по приезде он успел узнать от Никитина о случившейся трагедии в квартире Львова. Лейтенант доложил о первой неприятности: Умная после встречи с Седым исчезла вместе с ним, и до сего времени местонахождение обоих неизвестно. На конспиративную квартиру, где жил Прохоров, поселили сержанта Глухова, который ждет звонка от Умной. Глебова пока спрятали и ждут решения Свиридова по его дальнейшей судьбе. Вторую неприятность Никитин оставил под конец. Она заключалась в том, что лейтенант Климов до вчерашнего дня на работу не выходил, сказавшись больным. Федор Ильич догадывался, чем заболел Климов, и приказал Никитину доставить его к нему в кабинет сегодня вечером живым и здоровым. У Климова пару раз за время их совместной службы бывали такие «залеты», но капитан оба раза спасал его от гнева вышестоящего начальства. Устало вздохнув, Свиридов прислонился спиной к стенке купе и закрыл глаза. Нужно было немного поспать – до конца рабочего дня еще ой как далеко…

За окном начало смеркаться, когда Свиридов вошел в свой кабинет. Два часа назад, едва он вернулся, его сразу же вызвали на совещание по итогам командировки, которое только что закончилось. Перед совещанием Беспалый занес ему целую папку бумаг, требующих срочного рассмотрения, и вот теперь он хотел разобраться хотя бы с частью из них. Но не успел закрыть дверь, как раздался стук и на пороге появился Климов. Сухо поздоровавшись, капитан указал ему на место у приставного столика и занялся разбором корреспонденции.

Климов сидел, вытянув руки на столе и опустив голову. Он был аккуратно одет и чисто выбрит, но вид имел крайне удрученный и подавленный. Несколько минут начальник отделения перебирал бумаги, потом, отобрав самые срочные, положил их отдельно и посмотрел наконец на лейтенанта:

– Ну, я жду объяснений.

– А что тут объяснять, – хриплым голосом ответил Климов. – И так все ясно. Подвел я вас, товарищ капитан, не справился…

– Погоди причитать. Давай проанализируем ситуацию.

Как опытный педагог, Федор Ильич начал с плюсов и среди прочих особо выделил вербовку Львова. Климов горестно махнул рукой:

– А что толку? Лучше бы арестовали… и Николай был бы жив, – голос его сорвался. Казалось, еще мгновение – и он расплачется. Климов хотел добавить, что кукушка в лесу оказалась провидицей, накуковав трагический конец Николая Николаевича, но больше не смог вымолвить ни слова.

– Не казни себя, Никита Кузьмич, – Свиридов встал и положил руку на плечо лейтенанта. – Это тот случай, от которого никто из нас не застрахован. Николай знал, на что шел, когда на эту работу определялся. И погиб он на боевом посту. А мы с тобой должны во что бы то ни стало закончить эту операцию, которую он фактически начал. Нам сейчас надо понять, где твоя девчонка. Этот Седой мне покою не дает. Такое ощущение, что он все отслеживал, а как жареным запахло, тут же исчез. Но как он так быстро узнал про то, что случилось со Львовым? А главное, куда делась твоя Умная? Если бы, тьфу-тьфу, не дай бог, ликвидировал, то где-то должно быть тело…

– Так весь дом и окрестности по-тихому прошерстили, но они как в воду канули, – Климов начал потихоньку оживать. – В розыск бы его объявить, да у нас данных по нему нет – квартира-то съемная, а хозяин в отъезде. Милиция ему, конечно, влупит по самое некуда, но нам-то от этого не легче. И все-таки меня мысль не отпускает: а вдруг тут что-то для нас интересное появилось? Девка-то уж больно шустрая, такая же, как эта… Ольга.

– Ладно, не будем пока волну гнать, работаем по-тихому. А вот что с тобой будем делать? На мой взгляд, ты действовал правильно, буду за тебя сражаться.

– Спасибо, товарищ капитан, – глухо ответил Климов. – Только меня уже на завтра к Николаеву вызвали, решать будут.

Свиридов молча встал, прошелся по кабинету, потом резко повернулся к лейтенанту:

– Переносится твое дело. Несколько часов назад Николаева арестовали. Так что если провалим операцию… сам понимаешь, – Свиридов выдержал паузу. – И запомни: чтобы я последний раз слышал про твою болезнь… Ты понял?

Климов поднялся из-за стола, хотел что-то сказать, но в это время затрещал телефон. Выслушав сообщение, капитан положил трубку и задумчиво посмотрел на подчиненного:

– Это Глухов. Пять минут назад Николаю Николаевичу позвонила некая Анна Самохвалова, попросила передать хозяйке, чтобы та не беспокоилась. Она, мол, девушка умная, но такая удача в судьбе бывает редко. Отдыхает на юге с хорошим другом. Ну что скажешь?

Никита Кузьмич медленно опустился на стул и обхватил голову руками. Плечи его мелко затряслись. Свиридов быстро поставил перед ним стакан воды и обнял за плечи:

– Ну-ну, Никита, успокойся. Николай неживой уже, а вишь ты, продолжает воевать. И мы еще повоюем.