Текст книги "Кто бросит камень? Влюбиться в резидента"

Автор книги: Виктор Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Глава семнадцатая

Анюта продолжала хлопотать на кухне, когда Седой вышел из ванной комнаты в белой майке с полотенцем на плече. Этот уже немолодой мужчина со стороны выглядел очень неплохо для своих лет. Да, у него слегка наметился живот, и кожа на шее выдавала возраст, но крепко сбитый торс, широкие плечи и сильные руки свидетельствовали о солидном запасе прочности. Он только что побрился и хотел попросить девушку взглянуть, нет ли на его шее лишней растительности, и, если есть, помочь сбрить ее. Седой смотрел, как она, склонившись над столом, украшала блюдо многоцветием овощей, и вдруг ясно понял, что именно это, колдующее над столом, юное создание необходимо ему для существования на финальном этапе такой суматошной и несуразной жизни – где угодно… но все-таки лучше там, на Западе. В парикмахерской он нашел ее просто красавицей, а сейчас здесь, на маленькой кухоньке, царила молодая красивая хозяйка. Именно о такой он мечтал многие годы, и вот теперь, кажется, мечта его была близка к осуществлению.

Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Анюта повернулась – и первое, на что она обратила внимание, были его повлажневшие глаза.

– Эдуард Петрович, что с вами? Что-то случилось? – по лицу девушки пробежала тень тревоги.

«Ишь ты, как все в мире переменчиво. Утром я ее пытал, чем она встревожена, а сейчас она обо мне забеспокоилась», – пронеслось в голове Седого. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

– Нет, все нормально. Просто… я когда-то все это уже видел. Именно такую картину, – удушливая волна охватила его, и он снова замолк.

Анюта, не говоря ни слова, бросила на него вопросительный взгляд.

– Как недавно это было… как давно. Такой же стол, такая же очаровательная юная леди, – казалось, он разговаривал сам с собой.

– Это была ваша жена? – тихо спросила Анюта.

Мужчина медленно покачал головой:

– Это была моя дочь.

– У вас есть дочь? – в голосе девушки ему почудилось удивление.

– Вы сомневаетесь в моей способности иметь детей? – устало поинтересовался Седой.

– Да ну вас… я просто так спросила, – сконфузившись, покраснела Анюта.

Седой медленно подошел к столу, взял открытую бутылку массандровского портвейна, налил в бокалы и подал один Анюте. Та хотела было возразить, мол, как-то не по порядку обедаем, но, взглянув на Седого, ничего не сказала и взяла бокал. Они молча чокнулись, Седой выпил бокал до дна, Анюта лишь пригубила.

– А где же ваша дочь сейчас? – «подняло голову» женское любопытство, помноженное на обязательство, данное Климову.

– Хотел бы я знать, – как-то отрешенно пробормотал Седой, заново наполняя бокал.

– Она в СССР? – любопытство не унималось.

– Все, все… потом как-нибудь.

Он грустно улыбнулся, и Анюта почувствовала, что сказать ему было нечего. Подняв бокал, она сделала большой глоток и, поперхнувшись от терпкости вина, прошептала:

– За вашу дочь!

Седой благодарно кивнул, потом резко повернулся и ушел в комнату. Вернулся он быстро, одетый и пахнущий одеколоном, с гитарой в руках. Поставив ногу на табурет, Седой негромко запел: «Утро туманное, утро седое…» Анюта, стоя у окна, молча смотрела на него. У нее было ощущение, что за простыми словами романса, незатейливой мелодией кроется вулкан чувств этого, до сих пор не понятного ей, человека. Вот он дошел до слов «…вспомнишь ли лица, давно позабытые» и вдруг прикрыл струны ладонью. Отложив гитару, он снова наполнил оба бокала и повернулся к девушке:

– Анюта, я обещал вам, что мы с вами скоро будем свободны, как райские птицы?

Анюта, задумчиво кивнув головой, печально усмехнулась:

– Тогда давайте собираться. Но сначала закройте глаза.

Охваченная неясным предчувствием, она подчинилась. Седой приблизился к ней, достал из кармана нитку жемчуга и обвил ее шею. Затем со словами «пока не открываем» взял ее за руку и подвел к зеркалу: «Теперь можно».

Анюта открыла глаза и непроизвольно вздрогнула. На нее смотрела не вчерашняя наивная девчонка, а молодая женщина, уже кое-что испытавшая в этой жизни, с красивой прической и необыкновенно изящным жемчужным ожерельем на шее. Анюта похолодела.

Первое, что она почувствовала, – страх и растерянность. В зеркале она как бы раздвоилась… Прежняя, скромно одетая девушка в зеркале медленно удалялась в никуда за спиной новой, ухоженной и богато украшенной особы, – Анюта испугалась, что та, прежняя, не отдаст новой душу непримиримой комсомолки… и что тогда?

Видение в зеркале исчезло, вместо него появилось настороженное лицо Седого, встревоженного длительной паузой.

– Тебе нравится?

Услышав его голос, она словно очнулась: «Что же я такая неблагодарная-то?» Анюта глубоко вздохнула, повернулась и поцеловала Седого. Они постояли обнявшись. Затем Седой, потрепав девушку по плечу, вышел в комнату, увлекая ее за собой. В комнате на диване лежал открытый чемодан, тот самый, который они сдали в камеру хранения. Анюта, равнодушно скользнув взглядом по содержимому чемодана, уже собиралась упрекнуть Седого, что он не отдал должное ее кулинарным способностям, но тут где-то в голове прозвучал тревожный звонок. Она еще раз глянула в чемодан и сообразила: она не видит свертка с драгоценностями. Седой между тем снова взял ее за плечи и посмотрел в глаза:

– Ну что, пора укладывать вещи. Завтра мы с вами уезжаем в Ленинград.

«Вот оно что… я как чувствовала: что-то должно произойти. Но где же драгоценности?» – беспокойные мысли разом навалились на Анюту, задвинув куда-то в угол сознания недавние потусторонние умствования. Сдерживая волнение, она укоризненно обратилась к спутнику:

– Но, может, мы все-таки пообедаем?

Седой даже руками всплеснул:

– Фу ты, леший, извините великодушно. Иду немедленно.

Приступив к трапезе, они почувствовали, как голодны. Разделавшись с борщом, Седой высоко оценил ее кулинарные способности, еще раз продемонстрировав знание русской классической литературы.

– А борщ у тебя удался. Как там у Гоголя: борщ в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроешь крышку – пар, которому подобного нельзя сыскать в природе, – перефразировал он Хлестакова.

Анюта зарделась от похвалы.

– Слушайте, ваш румянец так восхитительно гармонирует с этим ожерельем, – он взялся за полупустую бутылку. – За это надо выпить.

– Стоит ли? – с напускной строгостью заметила Анюта. – Если можно, я бы лучше еще раз взглянула на другие предметы вашего клада.

– Нашего. Нашего клада, – назидательно проговорил Седой. – Однако в вас, кажется, просыпается светская львица.

– Скажете тоже! – хмыкнула девушка, напряженно ожидая ответа на свое предложение.

– Я пошутил. Вполне нормальное женское желание. Однако вынужден просить отсрочки на несколько дней, – он театрально развел руками.

– А почему? – спросила она удивленно.

– Все в порядке. Так надо. Как только доберемся… – он оборвал фразу, заметив, что с лица девушки сошла улыбка. – Ну вот, ты и обиделась.

– Вы что-то от меня скрываете? – Анюта решилась на вопрос «ребром».

Седой поднял ладони вверх, как бы защищаясь, и энергично замотал головой:

– Упаси тебя бог так думать, девочка моя. Это ведь благодаря тебе я пью вино за этим столом и продолжаю любоваться твоей молодостью. Прошу мне верить: драгоценности будут в нужном месте в нужное время. Ну, мир?

Анюта пожала плечами и попыталась улыбнуться:

– Конечно, вам виднее. Извините меня.

– Ну вот, все-таки обиделась. Но пойми, так будет лучше для нас с тобой. Давай мы сейчас завершим трапезу, а потом прогуляемся. Надо билеты купить да провиант на дорогу.

Придя на вокзал, они разделились. Седой встал в очередь за билетами, а спутнице поручил заботу о провианте. Едва девушка вошла в продуктовый магазин у вокзала, как сзади ее кто-то окликнул. Это был тот самый чекист – Клевцов, который приходил с Сергеем в кинотеатр. Второпях на ходу она сообщила о завтрашнем отъезде, о том, что Седой взял из камеры хранения чемодан, в котором отсутствуют драгоценности, которые он обещал продемонстрировать через несколько дней. Упомянула она и про ожерелье, которое подарил ей спутник. Контрразведчик уже знал, что в чемодане, который Седой сдал в камеру хранения, драгоценностей нет. Но о том, что шпион забрал его обратно, ему не докладывали. Сообщение Анюты настолько ошарашило Клевцова, что тот резко свернул разговор и стремглав рванул в камеру хранения.

Через четверть часа на вокзале появился Сергей. Ошеломленные очередным сюрпризом, они с Клевцовым молча уселись на скамью в зале ожидания.

– Мистика какая-то… ведь тройной контроль организовали. Сергей Николаевич, а может, эта девка нас всех за нос водит? – с тоской в голосе пробормотал Клевцов.

В ответ он услышал заковыристую фразу, густо сдобренную ненормативной лексикой. Оказывается, в шифровке из Москвы, полученной час назад, их проинформировали, что рассказ Анюты о случившихся с ней приключениях – чистая правда. Клевцов в ответ только недоуменно пожал плечами:

– Да я понимаю, только у нас концы с концами никак не сходятся. Получается, если он подарил ей ожерелье, то, значит, он чемодан уже без драгоценностей сдал – но девка божится, что он сдавал чемодан с ними, – либо изъял их до того, как мы своего человека туда заправили. И мужики в камере хранения ничего толком сказать не могут – у них как раз в эти дни зарплату давали, до сих пор их лежа качает, ничего толком не могут сказать. Но откуда еще-то один чемодан взялся?

– Слушай, давай-ка зайдем с другого конца. За это время к ним на квартиру никто не приходил? – перспектива второй раз остаться в дураках Сергея явно не устраивала, и он решил подвергнуть ситуацию тщательному анализу прямо в зале ожидания.

– Ну, мы же как людей инструктировали? Фиксировать всех, кто входит и выходит из подъезда, фотографировать и все… погоди! Ты вчерашнюю сводку читал?

– Нет еще.

– Вчера, где-то в одиннадцать, мужик один в подъезд заходил с чемоданом. Зашел с чемоданом, ушел без.

– В рот пароход, в задницу торпеда, – характер идиоматических выражений выдавал в Сергее бывшего матроса второй статьи. – Установили?

– Он в фотоателье пришел, вроде работает там. Сегодня с утра выясняют.

– Срочно покажи чемодан в камере хранения тому, кто вчера подъезд контролировал. Чую, наконец-то твои ребята крупно отличиться смогут.

Глава восемнадцатая

На дворе уже была глубокая ночь, когда секретарь замнаркома пригласил Свиридова в кабинет. Майор ждал уже сорок минут. Они пришли вместе с Селивановым, и того сразу же провели к хозяину кабинета. О чем они говорили с замнаркома, Свиридов мог только догадываться, но был готов к любому повороту событий. Замнаркома, не здороваясь, некоторое время пристально смотрел на майора из-под стекол пенсне, и Федор Ильич почувствовал, что разговор будет непростым.

– Начальник отдела доложил мне о ваших фантазиях, – иронично начал замнаркома. – Скажите… – он сделал многозначительную паузу, – когда вы были искренним? В прошлый раз, когда соглашались с немедленным арестом Муромцева, или сейчас, предлагая свою авантюрную затею?

– Товарищ заместитель наркома, в прошлый раз у меня не хватало аргументов отстаивать свою точку зрения, – спокойно ответил Свиридов. – Сейчас они есть.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился замнаркома. Селиванов со своего места метнул в сторону майора озадаченный взгляд. Федор Ильич набрал в грудь воздуха:

– Мы тщательно проверили рассказ агента Умная. Все подтверждается. Доподлинно установлено, что уничтоженный ею бывший унтер-офицер деникинской армии Васильев, главарь банды уголовных преступников, являлся замаскированным врагом советской власти. Банда совершила ряд жестоких преступлений, в том числе убийств и разбойных нападений, не только на территории области, но и в прилегающих районах. При тщательном изучении места происшествия были обнаружены тайник с оружием и ряд документов, позволивших задержать остальных членов банды. Фактически Умная своим поступком спасла жизнь не только себе и Муромцеву, но и помогла разоблачить жестокую шайку отпетых уголовников. По ее словам, Муромцев заявил, что он ее должник до самой смерти. В этих фактах я вижу свой первый аргумент, – Свиридов перевел дыхание.

– Что-то уж больно сентиментальным получается в ее рассказах этот Муромцев, – хмыкнул замнаркома. – Она ничего не сочиняет?

– Так же, как и про драгоценности, – подал голос Селиванов. – Получается, кроме нее, этих драгоценностей никто не видел?

– Пока не видел, – живо отреагировал майор. – Несколько часов назад сообщение товарищей с юга добавило мне еще один аргумент. Умной удалось передать, что ее спутник велел собирать вещи и готовиться к отъезду в Ленинград сегодня с утра. В чемодане, который он якобы принес из камеры хранения, драгоценностей не было. Однако во время разговора Муромцев подарил девушке жемчужное ожерелье. На ее предложение взглянуть еще раз на весь клад он ответил, что это будет возможно только через несколько дней. Интересно и то, что Муромцев постоянно находился под наблюдением и чемодана не брал – тот лежит спокойнехонько на вокзале без клада. И в магазине чемодан не покупал.

– Ветром надуло, – недовольно буркнул начальник отдела.

– Постойте, вы что, хотите сказать… – в глазах замнаркома впервые блеснул живой интерес.

– Так точно, товарищ заместитель наркома, – воодушевленно воскликнул Федор Ильич, искренне обрадованный реакцией хозяина кабинета. – Кажется, мы нащупали его сообщника. Дело в том, что после первого прокола тамошние наши ребята решили подстраховаться и держали квартиру, которую снял Муромцев, под наблюдением круглые сутки, – почувствовав, что его наконец-то понимают, Свиридов перешел с казенного языка на разговорный. – И вот вчера днем, когда наша парочка отсутствовала в квартире, в их подъезд зашел неизвестный мужчина с чемоданом, очень похожим на тот, в камере хранения. Вышел он из подъезда минут через пять, и без чемодана. Мы установили: дама, которой принадлежит квартира, уже несколько лет не живет постоянно в городе, бывает наездами. А мужчина с чемоданом – ее дядя. Вот такой сюрприз. И у меня ощущение, что он является связным Муромцева и имеет прямое отношение к махинациям с драгоценностями.

– Так… это уже что-то, – на лице замнаркома появилось выражение охотника. – А зачем они в Ленинград едут?

– Умная не знает, но зато мы здесь получили интересную информацию… – Свиридов сделал многозначительную паузу, – и это еще один аргумент. Вице-консул посольства Германии Хайнцтрудер, он же установленный сотрудник абвера, только что выехал в Ленинград. Более того, он заранее приобрел билет на пароход до Риги, который отплывает послезавтра вечером.

– Разрешите, товарищ заместитель наркома? – увидев благосклонный кивок, Селиванов повернулся к Свиридову. – Я не очень понимаю, какая связь между этими событиями?

– Умная уже дважды сообщала, что Муромцев уговаривает ее уехать в какие-то далекие богатые края. Возможно, это именно тот случай. Мне думается, что Муромцева хотят переправить за кордон. Вместе с драгоценностями и девушкой. Трудно представить, как он собирается вывозить клад, но у него явно есть какой-то план. А вице-консул будет руководить переправкой, возможно морским путем, – отвечая на вопрос Селиванова, майор смотрел на замнаркома.

– А девчонка-то ему зачем? – продолжал наседать старший майор.

Свиридов только руками развел:

– По всему видно, крепко он к ней привязался. А в таком возрасте отвязаться трудно… тем более, она ему жизнь спасла.

Селиванов открыл было рот, чтобы задать еще один вопрос, но замнаркома так сверкнул стеклами пенсне в его сторону, что тот сразу осекся.

– Достаточно, все понятно. Теперь послушайте меня, Свиридов. Вариант номер один: мы немедленно арестовываем Муромцева и передаем драгоценности государству. Вы, ваши сотрудники и ваша комсомолка получаете награды и звания. Заслужили. Все ясно и понятно. Вариант номер два: мы, заметьте, по вашей настоятельной просьбе выпускаем из страны матерого врага с драгоценностями, украденными у нашего народа. Да еще с подружкой в придачу. Проще сказать, провожаем с почестями. И они благополучно растворяются за границей. Вы понимаете, чем это закончится для вас?

– Товарищ заместитель наркома, я уверен: если Муромцев окажется в Германии, он будет востребован. И иметь рядом с ним своего человека, которому он доверяет, дорогого стоит. Думаю также, что с течением времени ей самой предложат вступить в игру. А что касается золота, то за кордон оно не уйдет…

– Это каким образом? – прищурился замнаркома.

– Разрешите доложить?

Когда через полчаса Свиридов вышел в приемную, в кабинете повисла напряженная тишина. Замнаркома стоял у окна, задумчиво рассматривая уличный пейзаж и напевая себе под нос какой-то кавказский мотив. Селиванов же стоял у стола, ожидая указаний начальника.

– М-да… кстати, этот Климов, который разыграл спектакль на выставке… он, значит, у Свиридова в отделении служит, – замнаркома скорее не спрашивал, а утверждал. – Он не очень засиделся в лейтенантах?

– Товарищ заместитель наркома, я тоже так думаю, но у него серьезное взыскание, – быстро отреагировал Селиванов.

– Так ведь он и делами занимается серьезными, а ошибки в таких делах были, есть и будут. И от них ни он, ни вы и ни я не застрахованы, – назидательно произнес хозяин кабинета, продолжая глядеть в окно.

– Понял вас, товарищ заместитель наркома, – отчеканил начальник отдела.

– Теперь о Свиридове, – замнаркома повернулся, встав спиной к окну. – В уме ему не откажешь. Это хорошо, когда человек с головой и любит головоломки. Подождем еще пару дней. Но чтобы и ему, и нам не сломать головы, в Питере должна быть наготове наша опергруппа для ареста этого бродяги. Поезжайте в Питер вместе с ним и контролируйте ситуацию. Да, и еще одно: специалистов, которых только что просил Свиридов, перед отъездом ко мне. Я их лично проинструктирую.

Глава девятнадцатая

Вопреки прогнозам Седого, Ленинград встретил путешественников хорошей погодой. Хотя солнышко было не южным и не ярилось, но все же щедро простирало свое тепло на проспекты и площади Северной Пальмиры, забиралось в закоулки и дворы, утомившиеся от промозглых ветров и атмосферных осадков. И камень вековых сооружений благодарно возвращал людям эту теплоту, пробуждая в них чувство гармонии, вызывая восхищение северной столицей государства Российского.

Однако первые часы пребывания Анюты в Ленинграде носили сугубо прозаический характер. Усадив спутницу с вещами на скамейку в зале ожидания и пообещав вернуться через час, в течение которого он планировал решить проблему жилья, Седой растворился в людском водовороте. Анюта, слегка оглушенная вокзальной суетой, с интересом рассматривала окружающих. Вот молодая мамаша строго отчитывает малыша за то, что тот без разрешения убежал посмотреть на группу красноармейцев, разместившихся в конце зала. Вот носильщик быстро несет тяжеленные чемоданы, а за ним едва поспевает модно одетые мужчина и женщина, очевидно супружеская пара. Анюта наморщила лоб – женщина была очень похожа на артистку, которую она видела в какой-то кинокартине, но фамилию вспомнить не смогла. Она еще раз подняла глаза, чтобы повнимательнее рассмотреть лицо женщины, но та уже скрылась. А у входа в зал ожидания мороженщица продавала эскимо на палочке – к ней выстроилась очередь, конца которой не было видно. Сколько же надо мороженого, чтобы закончилась очередь… и стоят-то, в основном, пассажиры. А за стенами вокзала шумел громадный город, и жители его тоже любили эскимо. В Москве Анюта никогда не задумывалась об этом, а сейчас даже поежилась, представив, какое гигантское количество мороженого необходимо городу Ленинграду. Взгляд упал на идущего по проходу мужчину. «Где-то я его видела, тоже, что ли, киноартист?» – подумала девушка, и в следующее мгновение ноги ее стали ватными. С портфелем в руках к ней приближался Никита Кузьмич Климов, одетый в гражданскую одежду. Вел он себя как пассажир, высматривающий свободное место. Вот взгляд его скользнул по Анюте и незанятому пространству рядом с ней. Учтиво поклонившись, он справился, можно ли присесть рядом. Анюта машинально кивнула, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Опустившись на скамейку, Климов стал разворачивать принесенную с собой газету, закрывая лицо и говоря вполголоса, как бы самому себе:

– Здравствуйте Анюта. Оставьте мне покараулить вещи и сходите в туалет. Оттуда выйдите на улицу, подышите пару минут воздухом и возвращайтесь.

Девушка снова машинально кивнула, встала, сделала шаг в сторону, потом, спохватившись, обернулась к Климову и, запинаясь, попросила посмотреть за вещами. Лейтенант согласно кивнул и углубился в газету.

Выполнив то, что велел Климов, Анюта вернулась на свое место. Климов из-за газеты бросил взгляд на неприметного человека, занявшего очередь в буфет. Встретившись взглядом с Климовым, тот утвердительно кивнул, закрыв для верности глаза. Климов тут же перевел глаза на сидящую в напряженной позе девушку.

– Все хорошо, Анюта, не волнуйтесь, возьмите себя в руки, – негромко проговорил он. – Извините, у нас мало времени, поэтому сразу к делу. Как настроение?

Анюта неопределенно пожала плечами.

– Зачем приехали в Питер, знаешь?

Она молча покачала головой. Климов, искоса глядя на нее, почувствовал внутреннюю тревогу: «Что это с ней? Неужели мое появление так выбило ее из колеи? Или что-то по дороге случилось? Маловероятно. Сопровождавшие парочку чекисты не заметили ничего подозрительного».

Словно прочтя его мысли, Анюта невесело усмехнулась:

– Товарищ Луганский, разрешите вопрос?

– Да, конечно, слушаю.

– Долго это все будет продолжаться?

«Вот оно что… Увидела меня, и нервы поехали во все стороны».

– Устала? – спросил он как можно участливее.

Анюта, кивнув, опустила голову. Плечи ее опали, и Климов внезапно увидел вместо отчаянной «кавалерист-девицы» повзрослевшую на несколько лет усталую женщину. «Как там наука требует? Сначала похвалить?»

– Понимаю, трудно тебе пришлось. Но поработала ты здорово. Руководство наркомата просило передать тебе официальную благодарность за разгром банды грабителей и убийц.

Анюта устало махнула рукой:

– Лучше не вспоминайте… мороз по коже.

– Руководство особо отмечает, что ты действовала геройски, как настоящая разведчица, – пересказывал Климов слова Свиридова.

– И сколько мне еще оставаться настоящей разведчицей?

Климов не был бы собой, удержись он от шутки.

– Так, ты ведь с каждым днем все настоящее и настоящее становишься, – скаламбурил он и тут же пожалел об этом. Глаза девушки налились слезами, она всхлипнула.

– Вы… вы даже не понимаете… – слезы потекли ручьем, она утирала их ладонью, а они все не унимались.

«Ну и дурак же ты, братец! Ботало коровье! Свисток паровозный! Когда же ты научишься!..» Климов досадливо крякнул и дотронулся до ее руки:

– Все, все… прости за дурацкую шутку.

– Вам шуточки, а я как вспомню…

– Все, все, больше не буду. Лучше расскажи, как доехали.

Питерские чекисты несколько удивились, когда сопроводили Седого с вокзала в церковь, где шла утренняя служба. По дороге он несколько раз проверял, нет ли за ним слежки, но делал это небрежно, скорее по привычке. Совокупность целого ряда причин укрепила его уверенность в том, что агент абвера Пильгер с момента бегства из Москвы надолго выпал из поля зрения советской контрразведки. Он не без оснований считал себя удачливым разведчиком, стараясь всегда упреждать возможные ходы чекистов. Это несколько раз удавалось ему в двадцатые годы на советском Дальнем Востоке, удалось и в Москве, когда, почуяв опасность, он ускользнул от красных. Правда, оставил там дочь, которая где-то «залегла на дно», скрываясь от большевиков, но зато приобрел юную подругу, с которой предполагал связать свою дальнейшую судьбу. Как профессионал, привыкший никому не верить, он поначалу настороженно отнесся и к Анюте. Но тщательная проверка подтвердила ее абсолютную искренность, а уж когда она, рискуя собой, спасла ему жизнь, он поверил ей окончательно и бесповоротно. Хотя, по большому счету, тогда в избушке он понял, что нужен унтеру, а стало быть, шанс выкрутиться у него был. Но Анюта-то этого знать не могла…

Интересно, как бы Седой оценил сложившуюся ситуацию, если бы вдруг узнал, что еще в самом начале тридцатых годов агент советской разведки Осенев в Харбине сообщил в Москву об удачливом агенте японской разведки Ловкий. Харбинской резидентуре Центром была поставлена задача выяснить, кто скрывался под этим псевдонимом. И вскоре через агента Дитрих, бывшего колчаковского офицера из отряда генерала Каппеля, работавшего в особом отделе жандармерии города Харбин, удалось установить личность Ловкого. Но бывший агент японской разведки Ловкий, он же нынешний агент абвера Пильгер, ничего об этом не знал…

Войдя в храм, он первым делом написал записку, в которой заказал отслужить молебен за здравие двух женщин – Ольги и Анны. Затем, купив три свечи, поставил одну за здравие, вторую за упокой, а третью зажег перед иконой святого Николая Чудотворца. Он осенял себя крестным знамением, когда кто-то за спиной тихо спросил:

– Извините, где здесь икона святого Георгия Победоносца?

«Где я слышал этот голос?» – подумал Седой и, слегка наклонив голову, произнес ответные слова пароля:

– Пройдите на противоположную сторону.

– Здравствуйте, Пильгер, – снова послышался тот же голос, на этот раз заставивший Седого резко обернуться.

– Вы? – в голосе Муромцева сквозило удивление пополам с радостью.

– Тихо, мы здесь не одни. Итак, вы едете в Ригу. Вот ваши билеты и паспорта. Пароход отбудет завтра в шесть вечера. Не опаздывать. Я тоже буду плавать… плыть на этом пароходе, – мужчина за спиной говорил на русском языке короткими заученными фразами. – Где ваша дама? С ней порядок?

– Ждет на вокзале. Послушайте, господин… – Седой запнулся, вопросительно повернув голову.

– Хемниц, – в кармане у вице-консула Хайнцтрудера лежал его дипломатический паспорт, но в целях конспирации он представлялся другим именем. Хотя Седой с самого начала своих контактов с майором в Москве знал о его дипломатической «крыше».

– Герр Хемниц, как хорошо, что это вы, – Седой неожиданно повернулся к иконе Николая Чудотворца и стал торопливо креститься, приговаривая: – Господи, спаси и помилуй нас, грешных, и не остави милостью Своей. Спаси и помилуй…

Хайнцтрудер недоуменно уставился на агента. Тот, так же неожиданно оборвав слова молитвы, снова вполоборота повернул голову к майору:

– Герр Хемниц, у меня к вам просьба.

– Просьба? У меня нет времени, Пильгер, я буквально сбежал от чекистов.

– За вами следят? – умиротворенность на лице Седого моментально уступила место подозрительности.

– Спокойно, Пильгер. Обычное дело. Я их не видел, но уверен, они меня контролируют. Сейчас они наверняка думают, что я в номере больной животом. Мы тоже что-то умеем. Так что у вас?

– Герр Хемниц, прошу помощи. Я тут кое-что скопил… на черный день… а вывозить рискованно, сами понимаете. Вы все-таки дипломат, вас проверять не будут. Помогите мне, я в долгу не останусь. Вот, возьмите, – он вытянул руку назад, и в протянутой ладони Хайнцтрудер увидел старинную брошь. – Берите, это задаток, аванс.

Вице-консул нерешительно взял брошь, быстро оглядел ее.

– О, вундербар… великолепно, – невольно вырвалось у него. – Данке. Товар чистый? – спросил он больше для проформы.

– Чистый, чистый. У меня с собой чемоданчик небольшой… даст бог, все будет хорошо, в Риге рассчитаемся, в обиде не останетесь, – Муромцев вдруг поймал себя на мысли, что в его голосе зазвучали угодливые, почти лакейские нотки, однако, как говорится, «не до жиру…»

– Гут. Давайте, – решительно произнес Хайнцтрудер.

– Он на вокзале, я сейчас, мигом…

– Доннер веттер, время, – предложение Седого явно взбудоражило вице-консула, и он непроизвольно начал мешать русские слова с немецкими.

– Давайте так. Я сейчас еду на вокзал, а вы через пять минут подъедете. Там сбоку дворик есть, я проходом вам и передам, – зачастил Седой. – Не беспокойтесь, одна нога здесь…

«Как же долго запрягают эти русские!»

– Майн гот, шнеллер!

– Все, исчез, – Седой еще раз перекрестился и шмыгнул мимо Хайнцтрудера к выходу.

Все это время Анюта рассказывала Климову о Седом, о его планах и о непонятной истории с драгоценностями. Успокоившись, как того и добивался Климов, она, собравшись с духом, высказала Никите Кузьмичу свое мнение о Седом. Тот молча выслушал, ничего не сказал, просто еще раз похвалил девушку. Времени оставалось мало, Седой вот-вот должен был вернуться, а Климову надо было договориться с Анютой по самому главному вопросу.

– Ты даже не представляешь, Анюта, как ты много сделала для страны, – начал он осторожно. – Когда-нибудь наши люди будут гордиться тобой.

– И Миша? – неожиданно спросила она.

– Миша?

«Ну, теперь держись, Кузьмич. Одно твое неосторожное слово, и…»

– И Миша тоже, – уверенно после секундной паузы заявил Климов.

– Он… все знает? – дрожащим голосом произнесла Анюта, не глядя на чекиста.

Лейтенант активно затряс головой.

– Нет, что ты, мы же договорились… – укоризненно протянул он.

– Господи, я же его… – плечи ее снова затряслись, она беззвучно заплакала, тихо причитая, – он же для меня… А я веду себя… Господи, грех-то какой.

«Опять за рыбу деньги», – вздохнул Климов и рассердился – и на себя, и на помощницу.

– А ну, прекратите истерику, Самохвалова! Руководство ставит вопрос о зачислении вас в кадры органов госбезопасности, а вы тут интеллигентские сопли распустили.

Анюта фыркнула сквозь слезы. «Они что, сговорились, что ли, с Эдуардом Петровичем? И этот туда же с «интеллигентскими соплями»», – вспомнила она недавний разговор с Седым на юге и открыто улыбнулась, утирая слезы.

Климов запнулся, удивленный неожиданной реакцией девушки, и закончил уже без прежнего пафоса, по инерции:

– Классовая борьба не бывает без жертв. Родина, партия, простит вам этот грех.

– А Миша-то что скажет? – печально выдохнула Анюта.

– Да он-то в первую очередь вас поймет и простит. Вы ведь с ним на переднем крае борьбы с международным фашизмом, – Климова опять повело на «высокий штиль». Но девушка, искоса посмотрев на чекиста, вдруг спросила:

– Скажите, товарищ Луганский, а ему уже верят? – и, увидев вопросительное выражение, появившееся на лице Климова, добавила: – Ну, Мишу… перестали подозревать?

– Да, Анюта, успокойтесь, – торопливо подтвердил лейтенант. Он спешил перейти к главному, и, наконец, девушка «настроилась на его волну».

– Товарищ Луганский, а может, мне поговорить с этим… Эдуардом Петровичем? Насчет того, чтобы он драгоценности государству сдал? И закончим эту историю. А то, что он не враг, а просто запутался, я вам уже докладывала.